Текст книги "Вне сна"

Объясню проще. Если все прошло успешно, это, в первую очередь, моя заслуга. Если все сорвалось, или результат оказался хуже предполагаемого, это Ваши недосмотр и вина.

Еще проще. Пряники – мои, затрещины – Ваши. Имейте это в виду.

В-четвертых, я не довожу дел до конца. Я поднимаю вокруг себя пыльные столбы иллюзии кипучей деятельности, я много размышляю вслух, я говорю, что все вокруг – бездельники, и постоянно сосредоточенно смотрю в монитор. Но большая часть моих начинаний увядает в бесконечных переписках, согласованиях и разговорах. Я, бывает, придумываю такие невероятные в своей абсурдности схемы, что реализовать их априори невозможно. При этом реализовывать их придется Вам. Объяснять их другим, когда Вы сами не будете понимать их сути и необходимости, придется Вам. Получать «подарки» за то, что не смогли «принести то, не знаю, что», тоже Вам.

И, наконец, в-пятых, я не признаю своих ошибок. Если я в чем-то ошибся, я с легкостью найду с десяток виноватых в своем промахе. Будьте уверены, Вы войдете в этот десяток. Я подробно поясню Вам, что именно Вы сделали не так, не прилагая при этом никаких усилий и вообще не участвуя в процессе. После я непременно напомню, что сегодня Вы уже ближе к возможному увольнению, чем вчера. И еще ближе, чем позавчера.

Вы, возможно, подумаете, что меня беспокоит совесть за такой стиль поведения? Совсем нет. Я все понимаю, но чувствую себя превосходно. Отлично засыпаю по вечерам, имею ровный и глубокий сон, прекрасный стул, не нервничаю, хорошо питаюсь и много зарабатываю. Я редкостный «м…», и здесь я в своей тарелке. Добро пожаловать в организацию, где действует Стресс код!

Возможно, именно такой монолог мог бы услышать Альберт от нового директора, если бы нанимался в компанию только сейчас, а его руководитель не имел возможности скрывать свои негативные черты. Однако такая возможность у руководителя была, более того, пользовался он ею безо всяких мыслимых ограничений.

Первоначально Альберт принял известие о своем увольнении стоически. Сам он прекрасно понимал, что адаптироваться под новые порядки у него едва ли получится, а сопутствующие всякой смене места работы трудности были неприятны, но решаемы. Даже к временно поселившейся в нем обиде Альберт отнесся философски, а потому всякие шальные мысли о возможном ответном вредительстве руководству пресекались им на корню.

Случился, правда, один неэтичный эпизод, озвучивать который Альберт впоследствии не решался даже своим наиболее отвязным в плане жесткого юмора приятелям.

Еще в короткую пору нейтральных отношений с недавно пришедшим в компанию новым директором Альберт неоднократно замечал на его захламленном столе среди прочего бумажно-канцелярского хлама тюбики с лекарствами, свидетельствующими о неровном пищеварении начальника и затруднениях при выходе продуктов жизнедеятельности. Иметь разного рода лекарства на столе, начиная от противопростудных и заканчивая антидепрессантами, было делом обычным при таком ритме, поэтому лишние тюбики не слишком выделялись из общего фона. Однако замечены были…

И вот в один из последних своих рабочих дней после вынужденного написания заявления об уходе Альберт зашел в одну из кабинок офисной туалетной комнаты для известных нужд. В процессе облегчения он заметил через щель под загородкой, разделяющей его кабинку с соседней, лаковые ботинки своего начальника. Положение ботинок, мысами к двери кабинки, а также характерные для туалета звуки из соседней кабинки, свидетельствовали о понятном занятии находящегося там человека.

И здесь Альберт, не затрудняя себя лишними раздумьями, сделал молниеносную и неожиданную для себя вещь. Он вышел из кабинки, дошел до двери в туалет, открыл ее и закрыл, после чего очень тихо вернулся к кабинке, где находился начальник, неистово застучал в дверь и, слегка изменив голос, заорал: «Это кто там опять срёт, б…!!?».

Кабинка ответила сжатым молчанием, свидетельствующим о шоковом состоянии посетителя, а в следующую секунду Альберт уже покидал туалетную комнату с мыслью «Черта с два ты у меня еще сходишь в туалет без слабительного…». Мысль Альберта, конечно, включала в себя более весомую лексику, однако в целях сохранения литературного настроя оставим ее за пределами текста.

Вернувшись на место, Альберт сменил обувь на уличную на случай возможного вычисления начальником обидчика по ботинкам и безмятежно приступил к работе, не обращая внимания на смущенно-вопросительные взгляды руководителя, снующие по ногам мужской половины офиса…

Некоторое время после инцидента Альберт чувствовал себя предельно хорошо, несмотря на фатальный поворот событий в жизни, что-то напевал и конвульсивно подергивался в приступах смеха, пытаясь не выказывать улыбку и сохранять печальный вид.

Дама сердца Альберта

Дама сердца нашего героя носила приятное слуху имя Анна. Внешность ее была такова, что глянцевые журналы по ней не скучали, но в интерьер годовалого бизнес седана она вписывалась вполне лаконично. Анна была красива.

Анна была красива тускло. Таких данных было вполне достаточно для безостановочного привлечения беглого внимания посторонних мужчин, но сами эти мужчины красивы не были, и немалая их часть не спешила менять статус постороннего на любой другой. Анна была красива, и кто-то сказал ей об этом ранее… Возможно, и сам Альберт, обладая известной долей галантности, злоупотреблял подобными высказываниями; возможно, иные кавалеры старались стать ближе к Анне, используя несложный прием лести; но в определенный момент милая Анна утеряла способность быть красивой неброско и оттого свежо, и приобрела в выражении лица (и, что хуже, в поведении) полное осознание собственной привлекательности и неотразимости. Что немедленно вылилось в появление дополнительного балласта в виде важности и слегка раздутого самомнения. Анна не стала капризна или высокомерна с другими. Просто Анна была красива тускло. Матово.

Так же как и красива, Анна была интересна и необычна. Первые пятнадцать минут по утрам после чашечки кофе и еще в беседах с новыми людьми, не копающими чересчур глубоко, и в планах о красивом будущем, ну, и, напоследок, в своих фантазиях она была интересна всем без разбору окружающим двадцать четыре часа в сутки.

Если говорить объективно, о такой женщине можно было мечтать и ждать ее появления в жизни. А дальше просто осознавать свое счастье и чувствовать, что брешь необходимости семейной составляющей надежно закрыта. Но объективные описания – дело слишком благоразумное для человеческих взаимоотношений, и поэтому в контексте нашего рассказа Анна во всей своей красе будет интересна нам исключительно как одна из сторон жизни главного героя.

Они познакомились в кругу близких друзей, познакомились около трех лет назад. Это был тот самый срок, по истечении которого близкие люди уже в полной мере ведут одну жизнь на двоих, способны предполагать реакции на те или иные действия, понимают желания и ход мыслей друг друга, а также имеют в своих головах четкие трафареты мировоззрения и поведения партнера с его достоинствами и недостатками. При попытке партнера вырваться за рамки этого трафарета (вне зависимости от полезности изменений) он (она/ оно и прочее) рискует вызвать обоснованное негодование со стороны своей второй половины, разум которой автоматически фиксирует под упомянутой попыткой вероломное вторжение в частную собственность. Никому не нравится, когда без его ведома трогают, а тем более меняют, структуру его нажитого имущества. Пусть даже имуществом является супруг (супруга), и инициатор изменений – он (она) сам (а).

В данный момент, равно как и на протяжении всех отношений, межличностная обстановка Анны и Альберта была достаточно неспокойной, чтобы не уснуть, и достаточно интересной и миролюбивой, чтобы нашим героям не разойтись по разным углам белого света. Альберт с самого момента знакомства гнался за красивой Анной, сначала гнался сломя голову, гнался большими букетами роз, билетами на свежие спектакли, гнался ресторанами, сияющим внешним видом, яркими шутками и обворожительными высказываниями в адрес красивой Анны. Потом гнался подсмотренным в соответствующих кинокартинах разнообразием в сексе, от которого у физически неподготовленной Анны по утрам ныло тело, и все могло бы закончиться для Альберта плачевно, если б он со временем сам слегка не остыл к своим изнурительным игрищам. И под конец, когда понял, что все, что мог догнать, давно догнал, Альберт продолжал гнаться уже по привычке, без одышки и слегка играючи.

Анна искусно отвечала взаимностью с оттенком легкой прохлады. Отдавала себя лишь частично, чем продлевала влюбленное смятенье Альберта, насколько это было возможно, и привила тем самым нашему герою полезную во взаимоотношениях привычку к вспышкам привязанности. Первое время ей даже удавалось прятать не слишком глубокий внутренний мир под завесой загадочности и женской недоступности, и так как сам Альберт предпочитал считать свою вторую половину особой интересной и интеллектуально развитой, оба они, негласно сойдясь в своих заблуждениях, на том и остановились. Таким образом, Анна, появившись в жизни Альберта, счастливо совпала с его представлениями о второй половине, а там, где не совпала, они вместе, как и подобает любой нормальной семье, создали себе ряд иллюзорных латок, почти идеально заполнивших большую часть несовпадений.

Анна к Альберту не испытывала пылких чувств, однако характеристики Альберта и всего, что с ним пришло в ее жизнь, как то: непосредственно сам статный, симпатичный и неглупый Альберт, неиссякаемый поначалу поток комплиментов в ее адрес, неподдельное восхищение ею, как женщиной; прочный и надежный социальный статус Альберта, вполне приемлемый для создания полноценной семьи, доходы Альберта, чуть выше среднего, хорошие автомобили, и прочие приятные мелочи, – весь комплекс этих характеристик, олицетворяющий собой Альберта, был, несомненно, симпатичен Анне. А со временем и вовсе стал вызывать привычку. Анна не принимала для себя окончательного решения по поводу возможности навсегда связать свою жизнь с Альбертом, но и альтернатив не искала, отчасти в силу неких моральных кодексов, отчасти из-за природной лени. Альберт же подобных предложений делать пока не спешил, никаких неловких ситуаций из-за этого не возникало. Немногочисленные конфликты были вызваны исключительно бытовыми несогласиями, а также скрупулезной ревностью со стороны нашего героя, часто необоснованной, но являющейся неотъемлемым результатом навязанных обществом представлений о поведении привлекательной женщины. В остальном отношения Альберта и Анны вошли в привычное русло, два человека жили вместе, эпизодически обмениваясь скупыми проявлениями великолепного чувства. Перед сном и редким ленивым субботним утром.

Трещина

В отличие от автомобиля Альберта и его работы, с Анной ничего плохого не случилось. Просто в свете происходящих событий Альберт стал более замкнут и раздражителен, а Анна интерпретировала это по-своему и, хорошо подумав, приняла решение покинуть территорию Альберта. Внезапности в этом не было: между Альбертом и Анной участились конфликты, разногласия, и именно в тот период у Альберта не хватило ни сил, ни внимания, чтобы единолично остановить процесс распада отношений.

Абсолютным финалом отношений этих прекрасных молодых людей стал очередной неприятный случай, произошедший в жизни Альберта, но затронувший помимо него самого еще и его бывшую близкую подругу. За сутки до того, как Анна должна была вывезти из квартиры Альберта свои вещи, квартиру странным образом обворовали, совершенно не разбирая при этом, кто хозяин той или иной вещи. В числе украденных предметов оказался портативный компьютер Анны, на диске которого, как выяснилось впоследствии, было очень много важной для нее информации. В единственном экземпляре.

Анне было жалко бедного Альберта с его злоключениями, но еще больше ей было жалко свой ноутбук. А поскольку истинным виновником и причиной всех происходивших с ее мужчиной неприятностей она с самого начала считала его самого (кто знает, в соответствии с какой логикой), то в утрате полезной вещи с ценной информацией тоже был обвинен не кто иной, как Альберт.

Альберт не обиделся на Анну за ее однозначные выводы про пропавший компьютер. Не потому, что был очень терпелив к людям, а потому, что к этому моменту он уже вообще перестал понимать, что происходит, и, затаив дыхание, ждал, чем закончится эта вереница досадных событий.

Трещина, внезапно образовавшаяся в самом центре жизни, осознавалась во всей своей красе и могуществе. Никаких сомнений у Альберта уже не оставалось: все, что происходило, происходило именно с ним, происходило бесповоротно и не как-то там постепенно и деликатно, а взяло, да ухнулось все разом прямо на голову, без предупреждения и пощады.

Альберт был и подавлен, и удивлен действиями той сокрушительной силы, что методично ломала на своем пути одну за одной составляющие его тщательно выстроенной жизни. Был подавлен особой внезапностью и цинизмом последних событий, а главное, именно сейчас как никогда ярко ощущалась образующаяся пустота вокруг и совершенная незащищенность от таких немыслимых событийных водоворотов.

Несколько дней Альберт провел дома, почти не включая телефон и всячески стараясь абстрагироваться от преследовавших его обид и полного нежелания двигаться дальше. Мысли слушались неохотно и норовили передавать некрасивую реальность в еще более серых красках, лишь ненадолго застревая на остатках иронии…

Страховой бизнес – полезная задумка, – размышлял в один из тех дней утомленный бессонницей Альберт. – Случилось у тебя что-то – получи компенсацию. Заболел – вот тебе прием врача. Машину поцарапал? Извольте в наш автосервис. Знай себе только, бумажки успевай собирать. Удобно…

Только вот набор услуг маловат. Жаль, нельзя застраховать себя, к примеру, от увечий, но только не на деньги и не на долгое мучительное лечение. А так, чтобы позвонил потом в страховую, предъявил документы, подождал, пока услужливый менеджер наберет заветные коды на современном многофункциональном компьютере, и вот тебе результат: глядишь на себя – будто и не было ничего плохого. Стоишь целехонький, увечий никаких нет и не было. Ухо, к примеру, оторванное заново отросло, или фингал под глазом зажил так скоро, что завтра снова можно на работу. Там же на месте благодаришь расторопного менеджера, а он тебе: «Были рады помочь, не забудьте продлить полис страхования на следующий год».

Или взять страхование на случай смерти. Понятно, конечно, что человека уже не оживишь, а компенсация его родственникам будет к месту, но ведь… Было бы по крайней мере занятно проснуться после внезапного забытья, а вокруг тебя взволнованные родственники, больничная палата, и какой-то родной голос говорит, всхлипывая: «Знаешь, врачи ничего не смогли сделать. Пришлось звонить в страховую…».

А кто застрахует от потерянных нервов, от бессонных ночей, от депрессии, от того, что все это не вовремя и неуместно? От того, что именно сейчас не с кем посоветоваться, от того, что не был готов к таким поворотам? Кто вернет все назад или предупредит заранее? Кто готов взять на себя риски внезапного предательства любимым человеком? Как потом стереть привкус боли от этого неожиданного предательства?.. Неожиданного. Предательства, – Альберт еще раз распробовал на языке произнесенные слова, на секунду уличив себя в театральном пафосе. Произнес снова. Сквозь работающий механизм самосожаления еле заметно мелькали догадки об актуальности случившегося и даже возможной логике. Логике не слишком четкой, но все же уловимой. И являющейся скорее достоянием ничем не подтвержденной интуиции. Ощущение было настолько тонким, что, казалось, достаточно было просто отпустить мысли дальше, чтобы утерять нить и больше к этой теме не возвращаться.

«Похоже на бред! – в сотый раз раздраженно выдохнул Альберт, – все это похоже на бред».

Известные Альберту способы поведения в таких фантастических обстоятельствах были некстати абсурдны и смешны. Самым, пожалуй, обстоятельным и трезвым выходом было проснуться. Проснуться хотелось постоянно, однако все вокруг было чересчур реальным и ощутимым, чтобы вот так просто выйти из сложного положения: оказаться внезапно у себя в кровати, увидеть Анну рядом, поохать на дурной сон, перевернуться на другой бок и… Что происходит?! Проснуться раньше было так просто.

Альберт на всякий случай ущипнул себя за кисть руки. Подивился идиотизму ситуации и мысленно горько усмехнулся. Посидел еще пару секунд и ущипнул еще раз, что было силы. Будто со стороны, услышал собственный стон. Скулило бессилие. Холодное и непривычное.

…ее нет рядом, – снова застучало в голове, – и ничего другого тоже нет. Все это было еще несколько дней назад, а сейчас… бардак! Нет денег, нет работы, нет машины, в квартире пусто, и все разбросано, суки украли даже выпивку, будто на двух грузовиках, свиньи, приезжали!

И ее нет.

Альберт читал массу детективов и мелодрам, где люди влюбляются, расходятся, стреляют друг в друга, что-то кричат прямо на улице, даже умирают. Умирают! Что уж там говорить о каких-то несуразностях, типа разбитой машины и обворованной квартиры? В этих книгах машины разбиваются десятками и даже сотнями, квартиры обворовываются на каждой странице, там это все – плевое дело, на которое нормальный человек даже внимания не обратит. Да там даже захват вселенной и межгалактические потасовки (!) – дело ста страниц и десяти-двенадцати поездок на автобусе.

Какие-то поверхностные и сумбурные книжные описания событий, гораздо более весомые, нежели разбитое корыто Альберта, совсем не передавали и капли живого чувства. Почему так? Какая-то врожденная дисфункция органов восприятия?

Немного о рекламе и протухшем чтиве. Лирическое отступление № 4

В странном пространстве, где существовал Альберт, имел место необычный подземный мир, и мир этот отнюдь не являлся пристанищем бесов или библейским адом. Этот мир являлся сетью разветвленных и запутанных дорог, опутавших весь город, и даже немного больше, если можно так выразиться о дорогах, которые идут под улицами города! И этот подземный мир носил сюрреалистическое название «Метрополитен».

По таинственным дорогам Метрополитена нельзя было ходить пешком, передвижение осуществлялось исключительно в металлических вагончиках, куда одновременно заходили несколько человек (до нескольких сотен) и ехали от одной остановки к другой, не имея возможности спрыгнуть на ходу или остановить вагончик по требованию в нужном им месте. Идея была весьма необычная, учитывая то, что сверху на земле тоже были дороги, вполне обыкновенные. Однако мир Альберта вмещал в себя очень много людей, и людям этим требовалось так много места, и были они такими занятыми, что любых дорог им было мало.

Поскольку подземными вагонами пользовалось большое количество самых разных людей, компании, занимающиеся продвижением товаров в массы, использовали стены вагонов для размещения рекламных плакатов, диктующих обывателю, что ему нужно в этой жизни…

В странном мире Альберта по неизвестным причинам считалось, что люди, использующие для передвижения фантастические вагоны, олицетворяют собой массы с невысоким уровнем дохода и столь же невысоким социальным статусом. А потому и товары в вагонах рекламировали, как правило, соответствующие. Ассортимент по большей части вызывал у человека, хоть немного думающего, легкие приступы тошноты. Эта тошнота усиливалась от навеянного рекламой невыветриваемого ощущения, что рекламодатель со всей своей сворой ужатого в мыслях, некогда креативного народца откровенно держит тебя за выродка, готового без устали глотать любую разжеванную субстанцию. Устаревшую и низкопробную до вони.

Альберт, также неоднократно спускался в подземный мир и, будучи не в силах передвигаться по нему с закрытыми глазами, наблюдал пестрое содержание рекламы. Здесь было все. Распухшие от обилия товара торговые центры, сумасшедшие (если судить по выражению лица) дамы, страсть как желающие купить со скидкой какую-нибудь шмотку, изображенную в другом углу рекламного постера, невероятные обещания банков-однодневок, сулящих всевозможные блага за открытие вклада, идиотские комиксы, нарисованные каким-то художником словно в отместку работодателю за полугодовалую задержку зарплаты, и прочие художественные изыски, способные захламить мозг даже самому подготовленному обывателю.

Не менее пятидесяти процентов рекламодателей, по субъективным расчетам Альберта, и вовсе при привлечении новых клиентов ориентировались исключительно на их сексуальные инстинкты, совершенно не утруждая себя попытками нарисовать себе интеллектуальный портрет своего покупателя. И нельзя сказать, чтобы повсюду развешенные изображения полуприкрытых грудей, томных женских лиц, фигур в двусмысленных позах сами по себе вызывали раздражение. Скорее, было немного обидно от того, что рекламодатели все как один считают, будто их целевая группа в жизни ничего больше не делает, кроме как совокупляется, а потому и завладеть их вниманием можно только оперируя животными инстинктами.

Креативная реклама, нацеленная на интеллект, будто просто задыхалась в подземном мире сразу после попадания, а потому уже и не пыталась там появляться. В мире, так сказать, наземном, она тоже не имела большого распространения, однако компании, обладающие обширным финансовым фундаментом, иногда позволяли себе такую роскошь… Почему-то в основном это были крупные автоконцерны.

Особо противный осадок оставляли у Альберта постеры, продвигающие новые литературные творения. То есть книги. Художественного содержания. Наблюдение такой рекламы не только давало повод для сомнения в выборе именно рекламируемой книги, но и в целом ставило под вопрос корректность вектора современной литературной мысли.

Названия и обложки подобных книг выполняли одновременно две функции: они манили к себе людей, склонных к тотальному засорению своего интеллекта, и в то же время отгоняли тех, у кого хоть как-то развито литературное обоняние.

А может, эти книги вообще никто никогда не читал. Только рекламировали их. Кто его знает…

Можно было предположить, что таким специфическим способом – посредством отталкивающей рекламы – мир от этого чтива геройски охраняла тайная организация маркетологов-спасителей… Приносит новоиспеченный писатель в агентство свои тексты и говорит: «Здравствуйте, хочу быть известным писателем». Редактор пролистывает первые страницы и… неутешительно качает головой: в печать, мол, такое г. направлять нельзя. Но свежеиспеченный писатель спокойно достает из чемодана несколько пачек купюр и демонстрирует их редактору. Редактор становится сговорчивее и обещает в свободное время посмотреть рукопись повнимательнее.

После ухода писателя редактор набирает тайный номер Тайной организации и сообщает, что к нему обратился настойчивый человек, считающий, что его закорюки должны быть прочитаны миром. На убеждения и объяснения не поддается. Сулит вознаграждение, от которого отказываться сложно и, главное, НЕЦЕЛЕСООБРАЗНО. То бишь, подобный поступок не соответствовал бы целям и ценностям действующей формы капитализма.

Секретарь Тайной организации переводит звонок на одного из маркетологов-спасителей, тот знакомится с ситуацией, позже – с рукописью, и высылает редактору макеты обложки, а заодно и рекламного постера.

Редактор при получении макетов сначала морщится, потом улыбается, потом снова морщится. Потому как сначала ему становится противно от увиденного, потом он берет себя в руки и проникается гармонией между увиденным в макетах и ранее прочитанным текстом. А потом ему снова становится противно. Уж больно макеты говенные.

Через какое-то время редактор дает согласие писателю на публикацию его прозы и назначает встречу для приема вознаграждения и демонстрации макетов обложки и рекламы. А перед встречей редактор, разумеется, слегка мандражирует. Уж больно макеты говенные.

Редактор и писатель встречаются, беседуют, пьют кофе, обсуждают примерный тираж книги и ее последующий успех. В этом месте редактор, собрав все свое редакторское самообладание, сообщает, что успех книги зависит во многом от того, как она будет презентована в свет. И смело демонстрирует писателю присланные Тайной организацией макеты. Демонстрирует смело, а у самого аж кадык дрожит.

Писатель берет макеты в руки и пристально на них смотрит. Пристально и слегка удивленно. Наступает пауза в несколько секунд, длящаяся, как это бывает, вечность. Редактор уже начинает осознавать, что денег ему не видать, и тихонечко так сглатывает. Чтобы кадык не дрожал.

И в это самое мгновенье писатель расплывается в улыбке и поизносит: «А че?! Ниче!». В значении «восхитительно», стало быть. И к редактору приходит просветление: не нужно всех мерить по себе – человек явление загадочное, разнообразное и многовидовое. И если ты видишь перед собой существо с двумя ногами, двумя руками и носом промеж глаз, это еще не означает, что перед тобой существо именно твоей породы.

В чем же простой рецепт чудо-обложки?

Фамилия, имя и отчество писателя должны быть на первом месте. Шрифт, которым они начертаны, должен быть крупнее шрифта, которым написано название самого произведения. Почему? Люди, производящие данную низкосортную литературу, не имеют цели донести другим людям какую-то ценную информацию, заключенную в этой литературе и в конкретном своем произведении. Они хотят либо стать писателями и заявить о своем новом статусе – а в этом случае они и являются основной вестью книги и должны красоваться на самом видном месте, либо стать брендом, чтобы далее под этим брендом получать прибыль от своих чудо-записей. Какая разница, что там за название книги, и что в ней написано?! Эту книгу написал такой-то писатель, и этим все сказано! Приятного аппетита!

Чудо-обложка должна передавать внутренний мир писателя. Передавать этот внутренний мир она должна от писателя потенциальному читателю. Писатель видит в ней свой внутренний мир, и от того ему тепло на душе. Потенциальный читатель видит то же, и, в зависимости от своей близости к передаваемому внутреннему миру, он строит свои дальнейшие отношения с книгой (мы, разумеется, говорим о новых произведениях, еще не имеющих истории, отзывов и подробных рецензий).

…Итак, все эти несколько дней, проведенных дома, Альберт изо всех сил пытался восстановить моральное равновесие. Но каждая последующая ночь неспокойной полудремы вперемешку с несладким кофе вносила собственные коррективы во взгляды на жизнь. Каждое последующее утро было нисколько не мудренее вечера, а поиск ответов приводил все больше к новым вопросам. Долгое время Альберт был заперт внутри своих размышлений. Голова постоянно наводнялась какими-то образами, что затрудняло ход мыслей, постоянно вырисовывались все новые возможные сценарии поведения в случившихся происшествиях. Догадки подсказывали, советовали, уверяли и вели себя очень самоуверенно.

Утром, когда Альберт открывал глаза, перспектива течения дня уже была предельно ясна.

Выход на улицу исключался сразу: мокрый снег превратил пространство в одно унылое асфальтно-земляное болотце, на котором особенно жалко смотрелись припаркованные под окнами автомобили. Хотелось каждому из них вынести по маленькому одеялку с капюшоном, а еще лучше – занести их всех домой погреться и попить чаю. При взгляде из окна казалось, все они разом прекрасно уместятся на подоконнике возле батареи, где тепло и сухо… А хозяевам отзвониться и сообщить: так, мол, и так, ваш автомобиль в квартире такой-то, пьет чай; захотите куда-то поехать – приходите, забирайте.

Полысевшие от осени деревья норовили дотянуться до окон озябшими ветвями, но никогда не дотягивались. Шум ветра, свистевшего от всей души по узким дворам квартала, гарантировал озябшие руки при прогулке и попадание снега за шиворот. Вся эта аудиовизуальная картина в окне в совокупности с неестественно серыми облаками и такого же оттенка однообразными постройками вокруг создавала впечатление некоего непригодного для любой формы жизни вакуума за окнами. Шагнул человек из подъезда, и пошел необратимый процесс распада: растворило мокрым снегом, разметало ветром по молекулам, и каждую молекулу поглотила, вяло причмокнув, ленивая нескончаемая серость…

И если стекла окна с легкостью защищали Альберта от распада физического, будь угроза реальна или надуманна, то проникновения в его личное пространство распада душевного в виде самых суровых форм депрессии не выдерживали никакие окна.

Внутри квартиры ход времени, а с ним и все действия нашего героя, принимали крайне причудливый вид. Если считать, что любой процесс времяпрепровождения предполагает некоторую активную позицию персонажа, проводящего время, по отношению к этому самому времени, то в случае Альберта время было само по себе, а сам Альберт болтался где-то между тем, чтобы еле-еле за ним волочиться, и тем, чтобы оторваться от него вовсе. В кинолентах такое положение вещей обычно показывают, запуская фоновую картинку вокруг персонажа в сильно ускоренном темпе. Идет себе, не спеша, человек по дороге, а вокруг него с сумасшедшей скоростью мелькают фары автомобилей, проносятся какие-то другие люди, облака над головой, меняются день с ночью и прочие второстепенные факторы. Суета… С той лишь несущественной разницей, что Альберт одновременно мог наблюдать себя то в качестве человека, идущего по дороге, то среди объектов фона, бесцельно мечущихся вокруг.

Впрочем, буря самосожаления через некоторое время пошла на спад. Альберту по-прежнему было жаль и своего благосостояния, и престижного места работы, и украденных вещей, и самого себя ему было жаль, как никогда прежде. Но депрессия, как состояние бесконтрольного перерождения одних негативных мыслей в другие, продлилась не долго. Наоборот, чуть отдышавшись, прополоскав себя несколько раз крепким алкоголем и хорошо отоспавшись за все время безвылазного жития в офисе, Альберт, наконец, прибрался в квартире и стал задумываться над тем, что, собственно, делать дальше.

Восполнить все утраты было возможно. И даже жизненно необходимо, так как кредиторы Альберта уже недвусмысленно поглядывали в сторону его квартиры. Но оставался один важный нюанс. Пока Альберт переживал одно за другим происходящие с ним события, ум его стал менее суетлив и очистился от разного рода сиюминутных мыслишек, носившихся раньше в его голове целыми табунами. Освободившись от изрядного количества мусора, ум стал с большей интенсивностью генерировать предположения на тему того, что его хозяин в жизни упускает что-то важное, или даже первостепенное. И простая логика подсказывала Альберту, что, если именно отсутствие этого неизвестного элемента является причиной последних разрушительных событий, то восстановить все к первоначальному состоянию будет еще сложнее, чем кажется. А скорее, и вовсе невозможно.