Текст книги "Черный хрусталь"

Устав от бесцельного шатания, я привычно сунул за пояс пистолет и в одной сорочке спустился вниз. По дороге мне попался слуга.

– Господин прикажет обед? – суетливо осведомился он. – Вина, служанку?

– Нет-нет, – отмахнулся я. – Я… поброжу по парку.

Но долго бродить мне не удалось: едва я удалился от замка на три сотни локтей, как за моей спиной раздался глухой скрип ворот, чьи-то голоса, приветственные выкрики – очевидно, вернулся Эйно. Не желая, чтобы меня искали, я повернул назад и быстрым шагом вышел на аллею. Хозяин уже стоял возле подъезда, оживленно беседуя с Иллари и несколькими слугами.

– Ага, вот и ты, Маттер! – воскликнул он, завидев меня. – Ты-то мне и нужен. Сейчас тебя переоденут, и мы отправляемся в театр. Немного запоздаем, ну да это ничего – основная часть представления начнется не сразу.

– В театр?! – поразился я.

– Да-да, нам несказанно повезло – у нас выступает мой старый друг Накасус, мастер классического репертуара. Обедать будем там. Эй, Хуки, распорядись, чтобы молодого господина отвели в гардеробную и одели как следует!

Парой минут позже я уже стоял в просторном помещении, сплошь занятом шкафами, а вокруг меня суетились две молодые девушки, руководимые рослой, сурового вида матроной. Нужные наряды нашлись не сразу, но все же через некоторое время я оказался одет в серые парчовые бриджи и странноватый на мой вкус кафтан с широкими, свободными рукавами, под которым посверкивала прошитая золотой нитью черная рубашка с кружевным воротником. На ногах у меня были высокие сапоги на каблуке, украшенные разноцветными кожаными бантиками.

Я стоял перед зеркалом, с изумлением разглядывая свое облачение и то и дело поправлял пояс, который норовил съехать набок.

– Н-да, – выдавил я, засовывая под него пистолет. – Н-да…

– На представления молодые господа ходят только так, и никак не иначе, – строго отозвалась матрона. – А на храмовые праздники…

– Помилуйте, – фыркнул я. – Это все, надеюсь? Только не говорите, что мне положены еще какие-то драгоценности.

Одна из девушек прыснула. На лице дамы появились складки оскорбленного достоинства.

– Хозяин ждет вас, господин.

– Благодарю, – ответил я, не оборачиваясь.

Сапоги немилосердно жали в носках, но я надеялся, что мне не придется совершать значительные пешие переходы, а в седле это можно было вытерпеть, не кривясь от боли.

Эйно отобрал у меня мой старый пистолет и сунул вместо него белую кобуру с «Вулканом» и кинжал в кожаных с серебром ножнах.

– Мне теперь всегда придется ходить в таком дурацком виде? – спросил я, пристегивая кобуру к поясу.

– Придется учиться церемонии, – вздохнул князь. – Это выходной костюм для участия в увеселительных мероприятиях. По городу можешь ходить в простом…

– Тяжело тут у вас, – буркнул я.

Перед подъездом нас ждала карета на сложном рессорном ходу, ее небольшие колеса были обшиты полосами какого-то черного материала, похожего на очень толстую кожу. Слуга распахнул перед Эйно дверцу, я скользнул вслед за ним, и почти тотчас же услышал щелчок бича. Карета мягко, словно по вате, покатилась прочь от замка Лоер.

Дорога шла вниз. Эйно не стал задвигать шторки на окнах, и я с любопытством разглядывал мчащиеся мимо меня фасады. Большая часть городских строений представляла собой уменьшенные копии замка – такие же уступчатые башенки с характерными шпилями, украшенными какими-то изваяниями или флюгерами. Заборы выглядели основательными, но, к моему изумлению, по высоте они редко доходили мне до плеч. Складывалось такое впечатление, что пеллийцам нечего скрывать от своих соседей, а о ворах здесь и думать забыли. Впрочем, несколько раз на глаза мне попались патрули городской стражи, облаченные в легкие кирасы и вооруженные скорострельными карабинами, – очевидно, решил я, при таком количестве стражников ворам действительно приходится туговато. Четверка коней свернула вправо, и мы понеслись над набережной. В левом окне мелькнула панорама порта, усеянная сотнями мачт, – мелькнула, чтобы исчезнуть за множеством красивых, похожих на свечи хвойных деревьев, высаженных вдоль гладкой каменной дороги. Короткий подъем, еще один поворот – и вот мы остановились.

Выбравшись из кожаных недр экипажа, я оказался на небольшой площади, тесно уставленной разнообразными каретами. Прямо передо мной высилось серое каменное здание очень древнего вида, сейчас обильно украшенное разноцветными лентами с надписями, зазывающими на «необыкновенное представление традиционных мастеров искусства „фитц“». Подле широких дверей театра оживленно суетилась нарядная публика, раскупавшая что-то у нескольких торговцев с лотками. Слышался смех, быстрый пеллийский говор и хлопки открываемых бутылок.

Приказав мне не отставать, Эйно деловито пробился через толпу и остановился перед палаткой, в которой дымилась жаровня. Тут же к нему подошел осанистый мужчина, тащивший на буксире пару хорошеньких дочек, с ног до головы обвешанных лентами, и между ними завязалась оживленная беседа. Я стоял рядом; не обращая на меня внимания, князь протянул мне металлический прут с нанизанными на него кусочками жареного мяса, кувшинчик вина и вновь повернулся к своему собеседнику. Стараясь не вслушиваться в разговор, я распечатал кувшин, отошел чуть в сторону и принялся за еду. Темные глазки молодых девчонок, так и буравившие меня, мешали сосредоточиться на вкусе жаркого – я уже знал, что юноша с оружием – это мужчина, получивший разрешение на вступление в брак; они пялились на меня с таким откровенным бесстыдством, что я почел за благо отвернуться к стене. И тут Эйно неожиданно треснул меня по плечу.

– Представление уже идет, ты слышишь? – и поволок меня вовнутрь.

Для меня пеллийский театр начался со ступеней – старых, истертых ступеней, которые вели куда-то вниз, туда, где монотонно гудел рой человеческих голосов, перемежавшийся искристым звоном десятков колокольчиков. Эйно провел меня через распахнутые двери, и я оказался в самом низу – перед полукруглой сценой, – громадного, уступами поднимающегося зрительного зала. Сцену я разглядел чуть позже, тогда, когда мы уже уселись за низкий, крытый бархатом столик на одной из террас. Никаких декораций пока не было, вероятно, их скрывал плотный занавес насыщенно-красного цвета. По сцене, пластично изгибаясь, двигались фигурки в ярких костюмах с перьями – одни держали в руках несколько колокольчиков, другие ритмично позвякивали десятком тоненьких металлических трубочек, подвешенных на лакированной деревяшке. Звучало все это, на мой слух, довольно странно, но судя по реакции прибывающих театралов, доставляло им немалое удовольствие – на сцену сыпался целый шквал из мелких монет.

Зрительный зал, расположенный, насколько я мог судить, в массивном фундаменте здания, освещался через раздвижные стеклянные панели, образующие в плохую погоду сложный многогранный купол. На каждом столике стояла миниатюрная масляная лампа – такие же лампы, только еще меньше, располагались возле рядов мягких кресел, спускавшихся к самой сцене. Впрочем и там, внизу, некоторые из террас были отведены под столы – круглые, как у нас, или треугольные. Среди них сновали разносчики в темных свободных одеждах. Меня изрядно удивило то обстоятельство, что, несмотря на шум, я все же прекрасно слышал не очень-то громкий перезвон колокольцев. Вероятно, строители театра сознательно стремились к тому, чтобы даже негромкая реплика или музицирование исполнителей доходили до каждого зрителя.

Эйно взмахнул рукой – и к нам подбежал мальчик в темном балахоне. Выслушав тихий заказ князя, он исчез, – а вместо него появился другой, он нес нарядную коробку, склеенную из миниатюрных лаковых дощечек, и два кувшинчика.

– В театре, – вполголоса заговорил Эйно, срывая с коробки серебристую ленту, – заказ принято подавать совсем не так, как в харчевне…

Я пожал плечами. Эйно протянул мне мисочку, в которой я увидел крохотные кусочки жареного мяса, листья какой-то зелени, горох и что-то еще, – и ловко распечатал оба кувшинчика.

Шум в зале неожиданно стих.

Танцовщики с колокольцами скрылись в кулисах, а на сцену, улыбаясь, выбрался приземистый мужчина с широким добрым лицом.

– Друзья! – начал он.

И его речь вдруг поплыла, покачиваясь, словно утка на вялой речной волне, то слегка поднимаясь вверх, то, столь же плавно, опадая вниз, и я поймал себя на мысли, что плохо понимаю, о чем он говорит: до меня, конечно, доходило, что он благодарит всех пришедших на спектакль и представляет состав своей труппы, но в то же время я, зачарованный музыкой его голоса, совершенно не слышал самих слов. Это было удивительно.

Когда он закончил, тишина в зале была гробовой.

Где-то в кулисах зазвенели, выпевая какую-то мелодию, тонкоголосые колокольчики, а занавес медленно пошел вверх. Теперь к колокольцам примешивался сухой стук колотушек – и вот все смолкло.

Я никогда не был поклонником ярмарочных шутов. Отец считал их, как, впрочем, и придворных танцоров, всего лишь способом растратить время… именно «растратить» – он, всегда занятый от рассвета и до полуночи, рассуждал о созерцании зрелищ как о глупости тех, у кого времени имелось в избытке. В течение тех трех часов, что шла пьеса, я несколько раз вспоминал его слова – и понимал, что даже он, оказавшись вместе со мной на этом представлении, счел бы эти часы потраченными на обогащение. Многое из того, что я хотел познать – обычаи, привычки, традиции и законы Пеллии, – сверкнуло передо мной великолепным фейерверком страстей, подчас противоречивых, часто не совсем для меня понятных, но все же поданных с такой силой, что я буквально присутствовал при том, о чем шла речь на сцене, – я забывал и о некоторой символичности декораций, и о частых танцевальных вставках, имевших, безусловно, свой потаенный смысл, – я смотрел, и я сопереживал, нет, я жил там: то среди бушующего моря, то на сосновом холме, где юный оруженосец, поддерживая своего умирающего господина, давал ему клятву занять его место на службе у владетельного князя. За короткое время я побывал всеми действующими лицами – и властным седым воином, наставляющим своего молодого слугу, и девочкой из дома удовольствий, куда тот сбегал тайком от хозяина, и капитаном парусника, терпящего бедствие на рифах далеких морей, и даже величественным, необыкновенно мудрым князем, на службу к которому вернулся – уже не оруженосец, а – молодой воин, принявший имя и звание своего бездетного господина.

Финальная сцена закончилась, перед опустившимся занавесом вновь появились фигурки танцовщиков с колокольцами, и Эйно негромко пристукнул по столу.

– Теперь я познакомлю тебя с мастером…

Я никогда не слышал, чтобы в его голосе, почти всегда несущем в себе отзвуки далекого, скрытого в глубине, смеха, прозвучало такое уважение. Все еще трепеща, я поднялся вслед за ним и торопливо двинулся вниз, к сцене.

Глава 2

Мастер Накасус оказался тем самым широколицым дядькой, что выступал перед началом представления. В пьесе он исполнял роль князя, и клянусь, я ни за что не смог бы опознать его под гримом. Когда мы беспрепятственно – Эйно узнавали, – прошли в огороженную ширмами гримерную, он уже заканчивал смывать с лица краску. Помогала ему в этом миниатюрная девушка примерно моих лет, игравшая ту самую девицу, к которой так неудержимо стремился главный герой. Раздвинув легкие перегородки, Эйно коротко поклонился – и Накасус, едва завидя его, оттолкнул актрису, вскочил на ноги, и ответил князю глубоким, едва не до пола поклоном. Девушка сделала то же самое. Не произнося ни слова, Эйно вытащил из-под одежды какой-то сверток, положил его на гримировочный столик – и только после этого они с мастером заключили друг друга в объятия.

– Я слышал, ваша светлость совершили нелегкое плавание к восточным берегам? – сильным баритоном произнес Накасус.

– Да, друг мой, – Эйно непринужденно уселся в легкое соломенное креслице, закинул ногу за ногу и достал свою трубку. – Я надеюсь, что нынче вечером вы окажете мне честь быть моим гостем? Познакомьтесь, кстати, с моим э-ээ… молодым лекарем – звать его Маттер, а родом он с того самого далекого востока.

Я неловко поклонился; поклон же Накасуса был лишь чуть менее глубок, чем при встрече Эйно.

– Счастлив быть представленным молодому господину. Не стой, Телла, не будь таким неотесанным бревном! Предложи господам вина! Три минуты, дорогой Лоттвиц, – Накасус вдруг перешел на более легкий (но не ставший фамильярным) тон, и, вернувшись к столику, принялся быстрыми движениями губки удалять с лица остатки грима. – Три минуты, и я буду в вашем полном распоряжении…

Принесенное девушкой вино немного сгладило ощущение глубочайшей неловкости, терзавшее меня с того момента, когда я вошел в уборную великого актера. Да и сам он не проявлял ни малейшей склонности к позерству или самолюбованию – смывая с лица грим, мастер Накасус сыпал шуточками, вспоминая дорогу из столицы, а Эйно отвечал ему веселым смехом; вскоре актер поднялся, оправил на себе одежду – бриджи, мягкие сапоги и короткий цветастый кафтан, и строго посмотрел на молодую актрису.

– Я думаю, вашей дочери было бы неплохо отправиться вместе с нами, – неожиданно улыбнулся Эйно. – Тем более что я давно обещал ей показать Лоер.

– Вы очень милы, ваша светлость, – впервые подала голос девушка.

При мысли о том, что мне придется ехать вместе с ней в карете, я немного покраснел. Сказать, что подобных ей я не видел? – но видел я всяких, даже жеманных принцесс из герцогского дома, который мой отец именовал не иначе как «конюшней». Нет. И все же присутствие Теллы, еще недавно такой нежной, склоняющейся под ласками юного оруженосца, заставляло меня нервно теребить пальцами кобуру с «Вулканом»… который она, несомненно, заметила в первую же секунду.

Сейчас на девушке было нарядное синее платье с довольно нескромным разрезом сбоку, и узкий жакетик без застежек. Я посмотрел, как плавно изгибается линия ее бедра, недовольно поджал губы и отвел глаза.

В замке уже накрыли на стол. Вероятно, Эйно, уезжая в театр, заранее распорядился о трапезе для гостей. Ужин был подан на четыре персоны. Когда мы уселись и кравчий наполнил бокалы, в залу первого этажа стремительно вошел Иллари. На нем была привычная мне морская одежда, состоящая из украшенной серебром кожаной куртки, узких брюк и высоких сапог с отворотами; коротко поклонившись гостям, он приблизился к Эйно и что-то зашептал ему на ухо. Я увидел, как заледенели глаза князя. Эйно стиснул пальцами вилку и что-то едва слышно ответил. Иллари прищурился, в задумчивости провел пальцами по подбородку и удалился – с той же присущей ему порывистостью, что и всегда.

Словно забыв о гостях, Эйно пристукнул пальцем по своему неизменному талисману, который и сейчас висел у него на шее. Накасус и Телла вежливо ждали.

– Дела, – улыбнулся Эйно, вдруг словно очнувшись. – Прошу простить, друзья… следует сказать, дорогой мастер, что находка вашего оруженосца – я имею в виду его финальный проход с веером, когда он готовится войти в покои князя, – совершенна… да-да, совершенна! Господин Дитль становится настоящим знатоком мизансцены…

– Ему давно пора, – ответил Накасус, и я сразу же вспомнил, о чем идет речь: о том моменте в финале, когда молодой слуга, принявший имя и чин своего хозяина, ходит перед дверьми сюзерена, готовясь приблизиться к нему в совершенно новой для себя роли.

Эйно поднял бокалы.

Еще долго они вели разговор о театре, обсуждая неизвестных мне актеров, интерпретации классических постановок, тонкие, доступные лишь ценителю нюансы, – и вдруг Эйно, глянув на меня, негромко хлопнул в ладоши.

– Я думаю, Маттер, вам с Теллой стоит прогуляться по парку, он чудесно хорош в эту ночь. Слуга принесет вам плащи.

Недоумевая, я поднялся и предложил руку своей неожиданной спутнице. Она удивленно посмотрела на меня, не понимая, чего я от нее хочу, и порывисто встала. В холле нас уже ждали слуги: один держал пару невесомых плащей с меховой опушкой, другой – яркую масляную лампу, а третий протянул мне корзинку, в которой я разглядел вино и сладости.

«Как все это странно, – подумал я, глядя, как Телла набрасывает на плечи свой плащ, – Эйно все рассчитал заранее?.. Он непостижим…»

Тут же меня догнала мысль о том, что его дела с великим Накасусом далеко не так просты, как может показаться. Впоследствии я убедился в этом окончательно…

А пока мы неторопливо зашагали в сторону островка, где стояла беседка, а в беседке уютно светился красноватый фонарик. Телла молчала; я же, все еще не решаясь начать беседу, шел впереди, держа лампу таким образом, чтобы освещать ей дорогу. Вскоре мы перебрались через мостик и устроились под каменным сводом. Я достал вино, пару низких серебряных бокалов, больше напоминавших собой жертвенные чаши, и разложил на столике сладости.

– Надеюсь, мы не замерзнем…

– Ваша милость прибыла с востока? – вдруг спросила девушка.

Я шмыргнул носом и поднял голову. Тило неустанно учил меня ночной навигации по звездам, и сейчас я мог достаточно точно определить стороны света.

– Да, – ответил я и махнул рукой, – оттуда. Другой берег… я… гм… я хотел сказать вам, что я потрясен вашим искусством… вашим и вашего отца. Мне еще не приходилось видеть ничего подобного.

– Разве у вас нет театра? – неподдельно удивилась Телла.

– В таком совершенном виде – нет. У нас вообще все иначе… а теперь, наверное, уже вообще ничего нет.

– Как это – ничего?

– Вот так. Мою страну завоевали варвары. Я бежал на побережье, и там встретил князя Эйно. У него умер лекарь, и он взял меня в свой экипаж. Хотя, – добавил я с задумчивостью, – его светлость, по всей видимости, никого не берет просто так.

Телла загадочно улыбнулась.

– Если вы внимательно смотрели пьесу…

– Да?.. и-и-и… что же?

– Скоро вы все поймете сами.

Мы снова замолчали. Я налил девушке вина. Она изящно пригубила свою чашу и неожиданно достала из кармана платья небольшую тоненькую трубочку и миниатюрный кисет. Я захлопал от изумления глазами: мне еще не приходилось видеть, чтобы молодые девушки курили зелье. Телла тем временем вырубила огня, и в недвижном ночном воздухе поплыли колечки ароматного дыма. Я поспешил выпить вина. В эти секунды я с удивительной ясностью ощутил загадочное очарование, присущее молодой актрисе. В ней не было ничего особенного; но жесты, осторожное поблескивание глубоких фиолетовых глаз, эта трубка, зажатая в миниатюрных, удлиненных пальчиках – я откинулся на спинку скамьи и принялся смотреть, как поигрывает в свете вечерней луны черная вода, лениво текущая мимо нас.

– Его светлость полон загадок, – услышал я вдруг свой голос, – по крайней мере, для меня.

– Для вас? – с тихим смешком ответила Телла. – Только для вас?

– И для вас тоже? Но я подумал, что вы знаете его гораздо дольше, чем я.

– Я знаю его с детства. Но если я скажу вам, что мой собственный отец выглядит для меня не менее загадочным – вы удивитесь?

– На сей раз я удивлен по-настоящему. Что вы хотите этим сказать?

Телла вновь засмеялась и произнесла, окутываясь дымом:

– Только то, что я сказала. А вы… из благородных?

– Да, – машинально ответил я и тотчас же спохватился: – А это что-то меняет?

– Решительно ничего. Для нас, актеров, общение со знатью вещь обыденная.

В ее голосе мне почудилась горечь. Я поднял глаза и увидел, как Телла пьет вино – залпом, словно заправский моряк. Она со стуком поставила чашу на столешницу и сама наполнила ее снова.

– Не бойся, – усмехнулась девушка, – отец не станет меня ругать. Мне позволено уже все, что дозволяется женщине. Тебе, как я вижу, тоже?

Я скосил глаза на кобуру с пистолетом и подумал, что мне дьявольски не хотелось начинать свое знакомство с этой прелестной шлюхой именно таким образом. К тому же погода не очень располагала к столь тесным отношениям.

Телла, очевидно, прочитала мои мысли и расхохоталась – на сей раз грубо, как портовая трактирщица.

– Ну могу я поиграть вне сцены? – спросила меня капризная маленькая девочка.

– Сколь угодно долго, дитя мое, – в тон ей отозвался я.

– А вы талантливы, мой господин, – голос Теллы стал почти серьезен. – Вы далеко пойдете… вам говорили о том, что в этой стране многие женщины имеют пророческий дар?

– О нет, – умоляюще скривился я. – Только без пророчеств. Хотя бы сегодня. Давайте просто пить и любоваться луной: вот здесь, на воде, видите?

* * *

Узкая черная шхуна бросила якорь в полумиле от берега. Оборванные, бородатые матросы спустили на воду ялик, и я первым скользнул вниз по перекладинам штормтрапа. На западе висел сероватый диск утренней луны, до рассвета оставалось совсем недолго. Я сел на среднюю банку, дождался, пока в лодчонку спустятся темные фигуры Эйно и Уты, и осторожно смочил весла.

Повернув голову, я увидел, как сквозь редкий утренний туман где-то там, на берегу, пару раз мигнул тусклый желтый огонек. В ответ ему вспыхнула лампа, расположенная на носу нашей шхуны. Мне не очень нравилось это путешествие – насколько я разбирался в карте, Эйно привел корабль на один из островов, почти вплотную примыкающий к галоттскому архипелагу. Островок числился необитаемым, однако я хорошо знал, что молчаливый Лоттвиц ничего не делает просто так, – увидев свет на берегу, я понял, что мои предчувствия сбылись – нас ждали.

На коленях у Эйно лежало тяжелое магазинное ружье, бьющее, как я уже знал, на огромное расстояние. Князь был спокоен, однако я видел, что его невозмутимость обманчива: он волновался всю дорогу, а в ту минуту, когда вахтенный доложил, что шхуна приблизилась к островку, я заметил, как он незаметно пристукнул пальцами по своему золотому талисману.

Волна гнала нас к берегу, и довольно скоро острое дно лодчонки зашуршало по песку. Эйно тотчас же спрыгнул за борт и двинулся по воде к пляжу. Мои острые глаза уже различили густые заросли кустарника, тянувшиеся вдоль берега на некотором отдалении от воды – где-то там чуть светился прикрываемый чьей-то рукой фонарь. Ута помогла мне вытащить ялик из воды и нетерпеливо дернула плечом, приказывая поторапливаться. Я расстегнул кобуру, в которой спал заряженный «Вулкан».

В кустах уже что-то происходило. Подойдя поближе, я увидел двух рослых мужчин в темных рубашках и морских штанах, рядом с которыми на земле лежал небольшой сундучок. Присев на корточки, Эйно распечатывал какой-то тощий пакет, при этом один из моряков, нагнувшись, присвечивал ему масляной лампой с сигнальной задвижкой.

– Вот, – услышал я приглушенный голос князя, – это то, что я обещал вам.

– Да-да, – хрипло ответил моряк и поспешно вырвал из рук Лоттвица какую-то бумагу.

Подсветив себе, он несколько секунд вглядывался в неведомый текст, потом удовлетворенно вздохнул, спрятал документ за пазуху и, вновь опустив лампу, распахнул сундучок. Эйно жадно запустил в него руки, я услышал как шуршит бумага.

– Все, ребята, – выпрямился он. – Дело сделано. Надеюсь, вы остались довольны?

– Весьма, князь, – ответил ему второй – властным, густым голосом человека, привыкшего к повиновению прочих, – надеюсь, столкуемся.

Эйно боднул головой, легко поднял с земли свой драгоценный груз и выбрался на пляж. Я поспешил столкнуть нашу лодчонку в воду. Вся операция заняла буквально несколько минут, и мне оставалось только гадать, ради чего мы тащились за три сотни миль на нелепой шхуне, нанятой при посредстве одного весьма странного типа, поразившего меня своим вислым носом и мокрыми, словно бы вывернутыми губами, – этот человек несколько раз посещал Лоер, и однажды я услышал, что речь шла о «надежном судне, и так, чтобы все молчок…»

Едва лодку подняли на борт, матросы взялись за вертлюг, загрохотала якорная цепь, и вскоре шхуна развернулась носом в океан. Эйно пропал в своей каюте, а я остался наверху, невзирая на сырость. Мрачного вида шкипер поднес мне мятый серебряный кувшин, в котором плескалось дрянное винцо, и лепешку с куском мяса. Сорвав с кувшина пробку, я глотнул и посмотрел на теряющийся в туманной тьме остров. В этот момент из «вороньего гнезда» донесся полный ужаса голос впередсмотрящего:

– Дозор с правого борта!

Стоявший рядом со мной шкипер побелел как снег и схватился за подзорную трубу. Я последовал его примеру. Бинокль вонзил мои глаза во влажную муть, и я сумел различить четыре едва заметных огонька, слабо мерцающих в тумане.

– Ветер на нашей стороне, – хрипло прошептал шкипер. – Добавить парусов! Поставьте все, что только можно, вплоть до носовых платков! Эй, парень, – обратился он ко мне, – давай, зови его милость!.. из-за него я ввязался в это сумасшествие, пусть теперь он думает, как нам спасаться.

Лоттвица я застал за изучением каких-то свитков; по столу, за которым он сидел, были разбросаны бумаги, на некоторых я успел различить печати королевских нотариусов. Выслушав меня, он поспешно сгреб свою добычу в сундучок и вылетел на палубу.

– Возьмем южнее, – решил он, опустив свой бинокль, – и пойдем проливами. Луна скоро уйдет, а на рассвете туман станет еще гуще. Если нам повезет с ветром, они нас не заметят.

Подчиняясь его команде, рулевой завертел штурвал, разворачивая шхуну круче под ветер. Словно ведьма океана, приземистое черное судно понеслось прочь от дозорного корабля Галотты, ревниво стерегущего воды пиратской республики. Все, кто находился на мостике, замерли в глубочайшем напряжении. Я неслышно прихлебывал вино, а Эйно тщательно прикрывал ладонью уголек своей трубки – так, словно от этого зависело, увидят нас или нет. Примерно полчаса шхуна мчалась на юг, в снастях подвывал все усиливающийся ветер. Когда туман, который – как и предсказал князь, – стал походить на мутную вату, чуть посветлел, мне почудилось, что по левому борту проплыли темные скалы какого-то берега.

– Оторвались, – с надеждой в голосе заметил шкипер.

– Будем думать, что да, – все еще напряженно отозвался Эйно. – Сегодня нам очень повезло. Если бы мы хоть чуть-чуть замешкались там, на острове…

– Вам не кажется, что их кто-то навел? – вдруг спросил шкип.

– Нет, – Эйно жестко выпятил подбородок и коротким взмахом вырвал у меня кувшин с остатками вина. – Нет, просто мы налетели на обычный дозор…

Вскоре я отправился спать, – а к полудню следующего дня шхуна приблизилась к берегу острова Гюз, крайнего в западной цепи островов, принадлежащих Пеллии.

Не дожидаясь, пока Эйно разберется со шкипером, Ута посадила меня в одну из причаливших к кораблю лодок и приказала везти нас на берег. Там уже толпились несколько извозчиков. Город Гюзар, широко растянувшийся вдоль берега, произвел на меня впечатление вселенского хаоса, почему-то воплотившегося в явь именно здесь, на границе суши и густо-зеленой воды. По улицам носились чумазые подростки с какими-то тюками, дороги были плотно забиты повозками со всяким добром, возницы орали друг на друга, лошади ржали, им вторили ослы, и все это сливалось в какой-то сумасшедший, невыносимый для меня рев. Вдоль желтых, сложенных из ракушечника заборов шествовали раскормленные матроны с детьми на буксире и огромными корзинами на голове. На одном из перекрестков я узрел двух подпитых монахов, увлеченно дискутирующих на богословские темы при помощи ритуальных посохов с костяными набалдашниками. Очевидно, атмосфера всеобщего веселья сказалась и на них, не позволяя погрузиться в размышления о горних высях.

– Ты здесь бывала? – спросил я у Уты.

– Нет, – помотала она головой. – Но я знаю, куда нам ехать.

Извозчик въехал в «респектабельную» часть города. Шума здесь было поменьше, исчезли профессиональные нищие, украшавшие собой каждый перекресток внизу, а вдоль улиц появились величественные старые деревья. Через некоторое время наш шарабан остановился перед воротами, за которыми виднелось большое четырехэтажное здание. Ута бросила вознице монету, я подхватил небольшой саквояж, содержащий все наши вещи, и мы прошли через калитку.

Парк тут был сосновым. Под ногами приятно хрустели сухие иголки, ветерок наполняла смолистая свежесть. Мы поднялись по широкой лестнице и оказались в широком, роскошно декорированном зале. Откуда-то сбоку выскочил мужчина в шитой серебром хламиде, склонился в поклоне:

– Господин желает остановиться в пансионе госпожи Лю?

– Желаю, – сообразив, куда мы попали, ответил я. – Двухкомнатный номер на сутки.

В кармане у меня звенел десяток монет – действуя скорее интуитивно, нежели разумно, я протянул две из них серебряному, и тот моментально защелкал пальцами, подзывая слуг. Девушка в непристойно коротком платье отвела нас на второй этаж, вручила два ключа, и я, почему-то вздыхая, клацнул замком.

Этот номер стоил пары золотых. Здесь были две спальни, отделанных с королевской роскошью, ванная и даже некое подобие библиотеки с камином. Бросив саквояж в шкаф, я поглядел в окно – внизу стройная молодая дама играла с шаловливыми дочками-двойняшками, которые носились меж сосен, – и повернулся к Уте, которая поправляла перед зеркалом прическу.

– Здесь есть ресторан?

– В солидных пансионах всегда есть ресторан… – ответила Ута. – Ты прав. Ты хочешь, чтобы обед принесли сюда?

Я пожал плечами.

– Возможно.

– Тогда спустись вниз и предупреди метрдотеля – записки для господ Эйни должны доставляться в наш номер, и без промедления.

– Эйни? – удивился я.

– Это старый пароль, ты привыкнешь… иди.

Метрдотель отреагировал на мою просьбу обыденно, – а через час, когда я прикончил последнего краба и протянул руку к кувшину с вином, в дверь вкрадчиво постучали. Ута положила руку на бедро, где под курткой пряталась кобура с крохотным пистолетом, и сделала мне знак открыть. В коридоре стояла горничная с треугольным конвертиком на подносе.

– Вам корреспонденция, господин. Ответа не просили.

Я пожал плечами, вернулся к столу и, поддев вилкой печать, распаковал письмо. Летящий почерк принадлежал Эйно.

– Что там? – спросила Ута.

– «До полудня свободны», – ответил я. – Да, он традиционно немногословен.

– Больше и не надо, – усмехнулась девушка.

– Тогда я пойду в город, – решил я. – И постараюсь не ввязываться ни в игру, ни в драки…

– Поосторожнее с местными шлюхами, – насмешливо напутствовала меня Ута. – Говорят, они очень плотоядны.

– Нашла б ты себе кавалера, – вздохнул в ответ я.

Брать извозчика мне не хотелось. Выйдя за пределы пансионата, я неторопливо побрел вниз по улице, любуясь фасадами господских вилл, которые терялись среди многочисленных деревьев. Да, моя родина не выдерживала с этой страной решительно никакого сравнения. Даже мелкотравчатая аристократия, обитавшая в наших серых и по большей части запущенных городах, не могла похвастать таким богатством. А ведь здесь, как я уже успел убедиться, так жили отнюдь не вельможи, а просто оборотистые торговцы, финансисты, модные лекари и даже мастеровые – если, конечно, речь шла о мастерах высшего класса.