Текст книги "Маленький человек в эпоху перемен. Рассказы"

Костя был другим. Среднего роста, слегка полноват, густая шевелюра прямых русых волос. Он всегда был обижен и недоволен. Ему не нравилась слишком жесткая кровать, желтоватый оттенок простыней, очень уж тонкое одеяло, недостаточно ровные полы и то, что моют их редко; плохо открывающиеся створки оконных рам, скрипящая дверь, то, что нет горячей воды в умывальнике, отсутствие приличных унитазов с крышечкой и сидушечкой, затянувшийся ремонт в общежитии, из-за чего нам приходилось жить в профилактории, да мало ли что еще могло его раздражать? От неправильно, по его мнению, посаженных вдоль дорожки кустов до слишком уж рано начинающих желтеть листьев на деревьях. Нельзя сказать, чтобы он сильно злился или негодовал. Его поведение, скорее отличала монотонность и обыденность. Бывало, правда, он на кого– то или на что-то сердился, но выглядело это неестественно и пафосно, словно на театральной сцене с плохими актерами. Было в нем что-то бабье. Может потому, что на ночь он мазал лицо и руки кремом, всякий раз объясняя, что таким образом увлажняет кожу, а может впечатление возникало из-за его вечно капризного настроения.

Вадик был парнем весьма неординарным. Он умел на каждую вещь или процесс посмотреть под своим, лишь ему доступным углом зрения, поэтому с ним было интересно и нескучно. Он был отчаянным спорщиком и любил опровергать очевидные вещи и часто ему это удавалось. И еще он очень любил женщин и они, судя по всему, отвечали ему взаимностью. В свои амурные похождения он никого не посвящал и лишь по косвенным признакам мы могли догадаться, что к нему, наконец приехала Леночка, учительница из Тамбова или Катенька, врач– педиатр из Киева. В такие дни он ураганом врывался в профилакторий, подбегал к свободной кровати, сворачивал ватный полосатый матрац вместе с постельным бельем, подушкой и одеялом в рулон, хватал его под мышку, и, сунув на выходе кастелянше рубль, чтобы не сильно вопила, мчался в соседнюю деревню Скоморохи снимать комнату. Как развивались дальнейшие события никто не знал. В профилактории Вадик не ночевал, на службе был тих и ни с кем кроме как по работе не общался. Но проходило две-три недели и Вадик с матрасом под мышкой возвращался назад, к нам, «в семью». И это был снова тот же самый веселый спорщик. А где-то через месяц история повторялась уже с Валечкой, инженером-технологом из Кемерово. Никто так и не узнал где он этих девчонок отыскивал и почему так широка была география его интересов.

В первую очередь, нам, естественно, надо было наладить свой быт. Для начала тихий Коля спер из столовой ложки, вилки, граненые стаканы и даже две глубокие тарелки. Вадик горячился и доказывал, что надо скинуться по пятерке и купить все необходимое, но Коля и особенно Костя заняли жёсткую позицию и больше, чем по три рубля давать не хотели. Причем, товарищ из Балашихи даже пожелал, чтобы стоимость краденой посуды и столовых приборов была посчитана по продажной стоимости и вычтена из его денежного взноса, но тут на дыбы взвился Костя и сказал, что тырить посуду из столовки каждый может. В итоге, в гарнизоном универмаге были приобретены: утюг, тазик для мелких постирушек, баночка коричневого гуталина, щетка для обуви и большой кусок хозяйственного мыла. На сверкающий двухлитровый электрочайник денег не хватило, поэтому пришлось довольствоваться маленьким кипятильником.

Вообще-то водить дружбу с такими скупердяями мне было сложно и я буквально «выбешивался», правда «про себя», когда, проходя мимо рынка, Костя предлагал купить десятикопеечный стакан семечек» в пополаме». Или, когда Коля, принеся в комнату треугольный поллитровый пакет молока, и чувствуя, что сразу все не выпьет, предлагал отдать половину пакета за восемь копеек.

* * *

Однажды, вернувшись в профилакторий после работы, мы обнаружили, что ближайший месяц будем делить комнату с прибывшими на преддипломную практику курсантами. Их было трое: Скворец, Вован и Леха. Это были три здоровых жеребца, будто бы по недосмотру выпущенные пьяным конюхом на свободу. Казалось, что они явились для того, чтобы разбудить окружающий спящий мир и поставить его вверх тормашками. Влекомые девизом пить все, что горит и трахать все, что шевелится, они и в самом деле привнесли в наше тихое существование некоторое разнообразие. Мы им были совершенно не интересны, даже не знаю, различали ли они нас по лицам и именам. Их маленький союз был вполне самодостаточен. Они громко говорили, перебивая друг друга и постоянно ржали. Первым делом они попытались узнать имена гарнизонный проституток и где их можно найти. Наши познания в этой области были весьма скудны. Такое положение дел их слегка озадачило и даже расстроило, но ненадолго, секунды на две:

– Нормальный ход! Сами разберемся, – они загоготали и убежали.

И с тех пор, каждый день они вваливались в комнату после ужина, громко смеялись, быстро переодевались и убегали. Они не пропустили ни одной дискотеки в округе., перезнакомились, наверное, со всем незамужним женским населением гарнизона и окружающих деревень. Перед тем, как уйти они обычно просили не закрывать окно. Вход в профилакторий на ночь запирался. Возвращались часа в три ночи или вообще под утро, и по– одному.

– Нормальный ход! – орал Скворец, влезая в окно и наступал на Колю, который спал тут-же. Коля начинал ругаться, потом, поворчав, засыпал. Через минут сорок мы опять просыпались от крика:

– Нормальный ход! -вопил Вован и, влезая в окно, наступал на Колю. Коля начинал ругаться, потом, поворчав, засыпал.

Теперь курсантов в комнате становилось двое и они начинали, сначала вполголоса, а потом и во все горло обсуждать свои победы. Однажды, когда со стороны окна раздавался голос третьего курсанта, Коля не дожидаясь, когда на него в третий раз наступят, резко вскочил с кровати, но не удержал равновесия и упал на ничего не подозревающего Костю.

– Нормальный ход! -прокричал Коля. Костя шутки не понял и обиделся.

Утром курсанты очищали от засохшей глины локти рубашек и колени джинсов, облачались в ладно подогнанную по фигуре форму и свежие и румяные мчались на практику, а мы с помятыми от недосыпания физиономиями, словно это мы, а не они всю ночь куролесили, отправлялись на службу.

В гарнизоне имелся свой небольшой магазин с большими объемными буквами красного цвета над входом: «МЯСО». Я ни разу не видел, чтобы он когда-то работал. Иногда, может раз в месяц, на техсостав эскадрильи выделяли три-четыре талона, в основном, многодетным или хотя бы семейным, и они там отоваривались. Заведовал магазином майор, которого нам как-то издалека показали. Нам-то, что, нас и без того неплохо кормили.

Новость принес Леха:

– Пацаны, я сегодня с такой девахой познакомился!

– Как она? Договорился на вечер?

– Да нет, парни, сама она-так себе, но у нее папа-директор мясного магазина! Я пригласил ее на воскресенье на пикник. Выпивка-наша, а мясо-ее. Я ей сказал, чтобы взяла побольше. Не могу же я прийти без товарищей. Мужики, обратился он к нам, вы тоже приглашены, с вас алкогольное обеспечение.

Коля сразу отказался. Костя немного помялся и сделал одолжение. Вадик согласился при условии, что шашлыка будет много. Мне в выходной тоже делать было особо нечего.

– Где встречаемся? -поинтересовался Воробей.

– Так, возле магазина. Где еще? Вдруг она половину туши припрет, -объяснил Леха, -надо же помочь донести.

В воскресенье, вооружившись двумя коробками спичек, шестью шампурами, которые я попросил у Волчка напрокат и трехлитровой пластиковой канистрой со шпагой, мы отправились к магазину. Я считал, что этого многовато, но курсанты убедили, что под такую закусь и пяти литров будет мало:

– А если кто из знакомых на запах подойдет? Неужели откажешь?

На безлюдной центральной аллее гарнизона стояла невысокая худенькая девушка с короткой стрижкой, одетая в легкое голубое ситцевое платьеце. На ногах– кремовые босоножки, под ними -белые носочки. Она застенчиво улыбалась, глядя на уверенно приближающуюся к ней шумную компанию.Руки ее были спрятаны за спину.

Леха обошел вокруг нее и строго спросил:

– Лилечка, а где мясо?

– Здесь, -ответила девушка и показала нам сетчатую авоську, которую держала за спиной, и, как бы оправдываясь, пояснила, -знаете, оно такое питательное, – на донышке сумки стояла литровая мисочка, накрытая сверху блюдечком.

Первым от шока отошел Воробей:

– Знаете, Лилечка, нас тут срочно на службу вызывают, нужна помощь, вот молодые люди, – он указал на меня, Вадика и Костю– они пойдут с Вами.

И курсанты как-то быстро дематериализовались. А мы пошли в лес, выбрали полянку, собрали сухих веток. Я пытался развести костёр, Костя обижался на комаров и мух, а Вадик, хотя девушка и не была в его вкусе, занимал даму разговорами. Все были вроде-как при деле. Внезапно из кустов вынырнули Воробей и Вован. У Вована под мышкой блестела свежевымытая трехлитровая банка. Воробей подбежал к Лилечке:

– Миллион извинений, мадемуазель, совсем из головы вылетело, понимаете, служба, -он протянул Лилчке шоколадку «Алёнка», -это Вам. Вы даже не представляете, как нам, одиноким сердцам, хотелось бы сейчас находиться здесь, рядом с Вами, слушать Ваш голос, наслаждаться пением птиц, вдыхать аромат трав, любоваться вековыми соснами…

Пока Воробей источал восторги и говорил комплименты, отвлекая общее внимание, Вован с моего молчаливого согласия успел перелить в принесенную банку большую часть содержимого нашей канистры. После совершения успешной операции они бесшумно удалились. А мы пожарили мясо, которое оказалось действительно вкусным, поболтали под рюмочку и сочли, что выходной прошел весьма достойно.

На самом деле, курсанты были очень неплохими ребятами. С каждым по– отдельности можно было поговорить на любую тему, они были умны, образованы и вполне адекватны. Их поведение, скорее всего, действительно, было обусловлено комплексом сорвавшегося с привязи жеребца, ну и, понятно, поведением индивидуума в группе себе подобных.

Вскоре они уехали и жизнь наша вернулась в прежнее русло. Вечерний преферанс, чтение книг. Однажды в комнату ввалился сильно пьяный майор-особист. То ли ему было так по службе положено, то ли от души, он часа два нагружал нас разговорами о том, что вокруг повсюду враги, что нужно быть бдительными и то, что мы, которые после институтов, очень уж вольнодумные. И прогнать дурака было нельзя, -себе дороже и слушать мерзавца тошно.

* * *

В соседнюю с нами комнату профилактория, примерно в то же время, что и мы, заселились трое парней, выпускников Московского Авиационного Института. Юра из Свердловска, Петруха -откуда-то из под Николаева и Шурик из Одессы. Общались мы не часто, хотя и служили в одном полку. Ребята были специалистами по самолету и двигателю. Петруха, как и я был распределен в помеховую эскадрилью, Юра служил в ракетоносной, а Шурик– в ТЭЧи– технико– эксплуатационной части.

Как-то вечером Петруха заглянул к к нам в комнату и позвал к себе на ужин. К нему приехали в гости отец со старшим братом, привезли много всего вкусного и надо было все это быстро сожрать. Для приличия слабо посопротивлявшись, мы с ложками, вилками, стаканами и голодными глазами двинулись в соседнюю комнату.

Петрухин родитель или Батя, как тот его уважительно называл, невысокий, но крепкий, основательный мужик с огромными ручищами резал большим ножом сало. Тут же на замасленной газете лежала зажаренная до жесткой коричневой корочки курица. Даже то, что она была холодной, никак не уменьшало ее привлекательности. К боку ее прижимались толстые круги кровяной, ливерной и домашней самодельной колбасы. В центре стола расположилась непомерных размеров, больше похожая на небольшой тазик, сковорода с горячей картошкой; на подоконнике, как непоместившиеся, ждали своей очереди ярко красные, словно надутые помидоры, ровненькие, одинаковые, как игрушечные, огурчики; перья зеленого лука томились в ожидании того момента, когда их, наконец, начнут сочно и хрустяще кусать. Там же покоились две буханки черного хлеба, одна из которых была уже порезана. Завершала композицию четверть с чуть мутноватым самогоном.

Инициатива пригласить нас исходила от Петрухиного отца. У сына не могло быть мало друзей, да и как не позвать соседей? Мы расселись, кто на стулья, кто на кровати и пиршество началось. Стол вел Батя. Он неспешно и обстоятельно рассказывал последние домашние новости, говорил о том, что мать еще работает на ферме, но уже будущей весной выходит на пенсию, что даже и хорошо– больше внимания будет уделять хозяйству; что поросенка, конечно, этом году забили рановато, мог бы еще месяц– другой побегать, сала поднакопить, но раз уж собрались к сыну, то не с пустыми же руками ехать, да и поросенок был не последний, еще три своей очереди ждут. Приехать же позже не могли, так как скоро начинается уборка урожая, начнут заготавливать корма и это самое удобное время для того, чтобы между делом и на свой двор завести машинку, да и по мелочи: картофель, морковь, капуста… Оно, вроде и у себя на огороде растет, но и совхозное лишним не будет.

Время от времени он отвлекался и просил старшего сына разлить по стаканам. Брат Петрухи внешне был точной копией отца, жил с ним и семей в одном доме, также работал механизатором и разговорчивостью не отличался. Он, лишь иногда вставлял короткие реплики в каждую из которых вставлял слово-паразит. Я такого раньше не встречал и поперву резало слух, а потом и привык:' Ну, что ты ведешь себя, как Алеша?…Работать надо, Алеша,…Сидят в купе, как три Алеши… Я тебе, что, Алеша?…» – не знаю, в какой ассоциативный ряд вписывалось у него это имя, да, впрочем, мне было и все равно.

По всему было видно, что Батя гордится младшим сыном. Когда после окончания школы Петруха засобирался в Москву поступать в авиационный институт, он был категорически против. Хочешь учиться – иди в техникум, что рядом с домом, в Николаеве, будешь по выходным приезжать, по хозяйству помогать и вообще зачем ехать черт знает куда, чтобы учиться на механика самолета? Где они, те самолеты? А трактора и грузовики возле каждого двора стоят. Иди, учись на моториста, всегда в почете будешь. Несколько смягчился, когда узнал, что сын служит под Житомиром. Вроде как и не очень далеко. Но когда Петруха прислал фотографию, где он в парадной форме и со звездочками на погонах, в голове у него как-будто что-то перевернулось. Он и сам служил в армии в стройбате и видел, что жизнь и служба офицеров ох как не похожа на солдатскую и была настолько другой, недоступной. И тут, вдруг, бац, – и его Петруха– офицер. Они с женой купили рамочку, как раз по размеру фотографии и поставили ее в горнице на сервант. И появилась у него идея, которую он сейчас до нас пытался донести:" Петро, а ты помнишь дядю Васю тети Нюриного, которому мы, ты еще в школе учился, помогали сарай ставить? У него еще сын старший, Гришка тогда в город уехал после армии. Так вот Гришка теперь в районе большой человек– зам начальника милиции. Он, значит, пару недель назад к отцу приезжал. Я к ним в хату-то заходить не стал, а возле плетня с Григорием Васильевичем пообщался. Так, мол, и так, говорю: «Сын у меня младший, Петро, может помните, лейтенантом сейчас служит, через полтора года демобилизуется. Возьмёте его к себе?»«Да не вопрос, -отвечает, – для начала участковым на район поставим, а там посмотрим.»

– Ну, ты погляди, Петро, -убеждал сына отец, – жалование положат; не знаю, пайковые там есть? Если есть– тоже «в плюс»; форму выдадут. Участок большой, деревень много, значит и мотоцикл с коляской служебный положен. А в коляске, что мешок с картошкой, что кабанчика всегда перевезти сможешь; может и мать когда в город с молоком на рынок добросишь. Да у нас какую хату ни возьми– или самогон варят или из совхоза тащат, а чаще и то и другое. Все под законом ходят. Вот и прикинь, какое уважение можно заслужить, если с людьми-то по-нормальному. В каждом доме на почетное место посадят.

– Ты, Петруха, не улыбайся, как Алеша, -подал голос уже изрядно захмелевший брат, -отец-то дело говорит…

* * *

Через неделю, поздней ночью, в профилакторий заселили человек тридцать девчонок, студенток, кажется из Харьковского Авиационного. Они приехали на практику и при достаточно своеобразных обстоятельствах, первым об этом узнал я.

Проснувшись раньше остальных я в одних трусах отправился в дальний конец коридора, где располагался туалет. Все еще спали и никто тишины не нарушал. Да и кому нарушать? Единственным постояльцам, десятку зашуганных двухгодичников? Заведение было довольно просторным и состояло из двух помещений. Первое– комната с шестью раковинами и зеркалами, а второе, немного в глубине– собственно кабинки в количестве шести штук. Повесив полотенце на крючок и положив тюбик с пастой и зубную щетку на одну из раковин, еще не до конца проснувшийся, я зашел в одну из кабинок. Окончательно сон слетел оттого, что помещение мгновенно наполнилось звуком десятков топающих ног, звонкими девичьими голосами и смехом. Дверцу моей кабинки уже кто-то пытался открыть и дергал за ручку. «Хорошо, что догадался запереться», – промелькнуло в голове. Соседние ячейки очень быстро заполнились и я пытался сообразить, что делать? Вариантов было немного. Надеяться на то, что девичья стая одномоментно улетит так-же, как и появилась было бы наивно, а за стенками, с обеих сторон уже начали происходить физиологические процессы. Я распахнул дверь и, сказав громкое: «Здрассь-те», в полной тишине, бодро прошагал к двери. Про тюбик и полотенце я вспомнил уже потом.

К известию о новых соседях мои сожители отнеслись предсказуемо. Коля сказал, что ему по -фиг, а Костя запричитал о том, что теперь и не умоешься нормально. Новость, возможно, могла бы заинтересовать Вадика, но к нему должна была приехать Розочка, архитектор из Воронежа и в настоящий момент он со свернутым матрасом под мышкой бегал по Скоморохам.

Однако насладиться в полной мере соседством с молодыми девушками нам не удалось потому, что ближе к вечеру пришло известие о том, что уже на следующий день мы должны были переселиться в офицерское общежитие.

Когда ко мне подошёл Петруха и предложил занять четвертую койку в их новой комнате, я долго не раздумывал и согласился. К моей» измене» Коля отнёсся равнодушно, Костя обиделся до конца службы, а Вадик выразил сожаление о том, что пригласили не его, а меня. В конце концов мы теперь служили в одной эскадрильи и общаться нам никто не запрещал.

Помещение в которое мы переехали было светлым и просторным. С помощью двух трехстворчатых шкафов мы выгородили некое подобие «темной комнаты», где теперь располагалась одежда, обувь и вся необходимая утварь, все вымыли и вычистили, на пол постелили дорожки и впоследствии громко орали на тех гостей, которые по незнанию или забывчивости имели неосторожность зайти в комнату в ботинках. Я прикрепил над кроватью журнальную репродукцию» Портрет актрисы Жанны Самари» Огюста Ренуара и только после этого осознал, что начинается новый этап в моей жизни.

* * *

Начальником группы был тридцатитрехлетний рослый иркутянин капитан Гулидов. Мой приход он воспринял с осторожным удовлетворением. Специалисты были нужны, но вот что я за фрукт он пока не знал. Волчок вроде хвалил, но надо и самим попробовать. Под началом Гулидова работали три «карьериста»: один – бывший, и ныне в уже пятилетней завязке сорокалетний Вася, он же Василий Николаевич, он же Бурлака, в настоящее время коллекционирующий сигаретный пачки и этикетки от спичечных коробков и производящий впечатление вполне положительного гражданина; и двое действующих: Коля, он же Николай Степанович, он же Слон– опытный и осторожный сорокалетний алкоголик и Левка, он же Саня Левин, двадцати пяти лет, был еще только в начале «карьеры» и свою третью звездочку на погонах потерял совсем недавно. Еще в группе пока еще числился Гоша, он же Гоги, он же Помойный кот. Гоша уже одной половинкой свого тощего зада сидел в операторском кресле летного состава и считался отрезанным ломтем.

Первое время мы работали в паре с Гошей– он выполнял не только роль старшего товарища, но и «прощупывающего». Он смотрел, насколько хорошо я знаю регламент, как ориентируюсь в схемах в случае неисправности, и получится ли у меня законтрить гайку датчика сигнализации на двигателе, если можно работать только одной вытянутой рукой и на ощупь. Бывали, конечно, тонкости о которых я не знал, ну не все же мог мне рассказать и показать Волчок, и Гошу это очень радовало. Он с нескрываемым удовольствием наблюдал за тем, как я разворачиваю атласы схем, изучаю их, вскрываю не те щитки… и через некоторое время, к чести его сказать, недолгое, подробно разъяснял суть проблемы и пути решения задачи. А я испытывал чувство удовлетворения оттого, что за четыре месяца вышел на их уровень, пусть и немного ниже, – не хватало опыта, но я уже был равным. И зачем институту было ломать комедию с госэкзаменом, если уровень подготовки на военной кафедре был ниже уровня обычного среднего технического училища? Впрочем, это зависело не от института. Через пару недель по отношению Гоши и, главное, Гулидова я понял, что меня в группе приняли.

* * *

Что же касается Гошиного перевода в летный состав, то на этой теме можно немного остановиться и пояснить. Как говорил классик: «Рожденный ползать летать не может». Летчики и штурманы готовились в высших военных училищах. Это была каста, войти в которую было, по понятным причинам, невозможно. Но в экипажах самолетов нашего типа имелось кресло оператора регулирования систем энергоснабжения и, одновременно, стрелка-радиста. Пушка, расположенная в хвостовой части, естественно, никакого значения с точки зрения защиты самолета не имела, -это все равно, что пистолет приделанный сзади танка, а за всем остальным надо было следить и управлять. И у техников была единственная возможность попасть в летный состав– стать оператором.

А почему, собственно, отдельные техники так стремились в небо? Не из– за разницы -же в питании, не за стакан красного вина и куриное яйцо в столовой? Вовсе нет. А, может, им хотелось почаще смотреть в окошко самолета, наблюдать за облаками, любоваться звездами? Поверьте мне, оператор, привязанный ремнями к креслу и сидящий лицом против движения, в шлемофоне и кислородной маске, ничего, кроме малоинтересной приборной доски не видит. Быть может более быстрый рост по службе? Опять нет. Максимум– капитан и на пенсию– майор. Тогда что? Отвечаю. Самый серьезный стимул– служба засчитывалась год за два и в заслуженную отставку в Гошином случае можно было выйти уже к годам к тридцати пяти. Не в сорок пять, как эти ползающие в черной форме по бетонке человечки а на десять лет раньше! Да и летное жалование и, соответственно, пенсия были повыше. И, конечно-же честолюбие. Очень немаловажный мотив. Он же и в училище летное поступал, но баллов не набрал, домой возвращаться после провала было стыдно, да и что там делать? Поэтому, когда два капитана– охмурителя, специально подыскивающие таких, как он, возле стендов приемной комиссии, предложили без экзаменов зачислить в тоже авиационное, но техническое училище, поучиться хорошенько два годика, а потом, если захочет, без проблем перевестись в летное, Гоша, крестьянский сын, купился. В учебе он был лучшим на курсе, активно занимался общественной работой, дисциплину не нарушал, а вечерами читал книги и учебники, которые помогли бы ему потом, уже в летном училище лучше освоить специальность. Он не верил тем слухам, в которых утверждалось, будто бы о том, что никакой перевод невозможен. Не могли же капитаны его обмануть, да и сам он когда-то читал, о том, что такое бывает, правда в учебных заведениях других родов войск, но если там можно, то почему здесь нельзя?

Оказалось, что нельзя. И, когда Гоша с рапортом пришел к начальнику училища, тот по– человечески объяснил ему, что если бы наоборот, то, да, возможно, а из технического в летное– не бывает такого. Да, капитаны обманули, но они так поступили потому, что искали лучших и в случае с Гошей не ошиблись и тогда же курсант узнал о том, что есть, все– таки призрачная и далекая, но реальная возможность попасть в летный состав через кресло оператора.

Он с отличием окончил училище и был распределен не в какую-то там Читу или Семипалатинск, а вполне себе в отличный полк под Житомир. И вот уже пятый год двигался к намеченной цели. Спиртное он пил ограниченно и если бы потребовалось, то мог бы и вообще отказаться от алкоголя, но таких требований не выдвигались, а вывешивать знамя трезвости по собственной инициативе было небезопасно. Могли возникнуть вопросы, касающиеся его физического, а, что еще хуже, психического состояния здоровья. Переходящее звание лучшего специалиста полка он попеременно делил с такими же как и он соискателям или кандидатами в операторы и между ними существовало негласное и не особо социалистическое соревнование. Три раза в прошлом его уже «прокатили». Первый раз комполка отодвинул его кандидатуру из-за того, что нельзя вот так, сразу, рапорт подал и в» дамках». Во второй раз он «пролетел» из-за того, что одна его бывшая знакомая дама пришла к замполиту полка с жалобой на то, что Гоша, якобы склонял ее к сожительству в гражданском браке. Для коммуниста такое поведение было не совсем правильным, а визит дамы, несомненно кем– то подученной, странным образом пришелся как раз накануне принятия решения. Его дело опять отложили в сторону, а Гоша получил прозвище Помойного кота, – нечего с кем ни попадя связываться. И Георгию, уже обошедшему добрую половину вдовствующих и разведенных женщин гарнизона пришлось умерить свое пылкое либидо и половину года, вплоть до следующего назначения большую часть свободного времени проводить в Красном уголке нашего общежития, возле телевизора. Вот и в те выходные, перед принятием командиром решения, Гоша два дня просидел у всех на виду и даже в столовую ходил со свидетелями, но к утру по гарнизону уже гулял слух о том, что Георгий воскресным вечером нажрался в одном из житомирской ресторанов, подрался с офицерами– танкистами и разбил витрину. По этой причине Гоша не услышал своей фамилии в утреннем приказе комполка. Потом картина прояснилась, но назначение уже произошло и назад отыграть было невозможно. Возмущенная подлостью используемых против Гоши методов общественность эскадрильи, донесла косвенным способом до руководства полка мнение коллектива и еще через три месяца Гошина мечта примет свое реальное воплощение, он поменяет черный технический комбинезон на летный синий, будет ходить в другой зал столовой и обжираться там куриными яйцами. А перед полетами я буду помогать ему привязываться ремнями к креслу катапульты и поднимать на рабочее место с помощью кнопки управления микролифтом. Он же опять вернётся к своему прежнему любимому занятию– посещению вдов и разведенок, но делать это будет несколько осторожнее, с оглядкой.

* * *

Впрочем, какая «оглядка» может быть в гарнизоне, где все на виду? И почему я, собственно, так до сих пор ничего и не рассказал про гарнизон, то место, где жили военнослужащие и их жены, где их дети ходили в школу, где они, наконец, старались и умирали?

Само по себе месторасположение поселения было весьма удачным. Пятнадцать километров живописной ровной дороги отделяли его от областного центра. Обычно, если ехать на автобусе из центра Житомира, уходило минут двадцать пять. За пределами города, по пути следования, была всего лишь одна промежуточная остановка на танковом заводе или, по другому, Гуйве. Автобус подъезжал к КПП и разворачивался. Дальше движение только для автомобилей части. Пассажиры выходили, миновали контрольный пункт, показав солдатику пропуск и дальше-по тротуару прямо метров триста. Слева и справа от проезжей части– бетонный забор, за которым подсобное хозяйство и автомобили, выкрашенные в темно-зеленый цвет. Забор заканчивается, и дорога уходит влево, начинаются одноэтажные постройки: казармы, комендатура, солдатская столовая, снова казармы, но уже батальона аэродромного обеспечения; сворачиваем направо и выходим на центральную аллею, обсаженную каштанами. Все очень ровненько, чистенько и красивенько. После окончания службы я вернулся домой и, не от большого ума, спилил в дедовском саду хорошую яблоню только из-за того, что она стояла не в ряду. Итак, мы в начале аллеи, за спиной– профилакторий, а далеко впереди, в просветах листвы угадывалось желтое двухэтажное с колоннами здание Дома офицеров. Перед ним, на большой заасфальтированной площадке-Ленин с протянутой рукой на двухметровом постаменте. Здесь в дни учебы и по большим пролетарским праздникам проводилось построения полка. Обычно, в дни занятий, личный состав, одетый по– такому случаю в повседневную форму одежды, поутру, кучкуясь после завтрака возле столовой, находился в неведении и кто-нибудь обязательно спрашивал: «А где у нас сегодня построение?» – и ему отвечали:" У Дома офицеров, -или, что бывало значительно чаще, – по– нормальному», что означало– на плацу возле штаба полка, ближе к аэродрому. И в том, и в другом здании имелись классные комнаты и конференцзал. Как-же мне поначалу не нравились эти выражения: «по-нормальному», «по-плану». Почему не ответить нормально, по-русски? Однажды, когда возвращались с полетов с» фотиком», специалистом по фотооборудованию, Фимой Фридманом, человеком, исполнявшим в полковом хоре главные партии и казавшимся мне весьма образованным и интеллигентным, я спросил его об этом и он ответил: «Видишь ли, достаточно часто в жизни случаются такие ситуации, когда проще десять раз подряд сказать» пшенка», чем один раз» ку– ку– ру– за».

И вот как раз между профилакторием и Домом офицеров располагалась вся жилая и бытовая зона гарнизона. От центральной аллеи отходили совсем небольшие улочки, вдоль которых стояли пятиэтажки, где проживал личный состав с семьями, здесь же, чуть в глубине– старое общежитие, поближе– коробка строящегося здания нового; котельная, баня, стадион, школа, детсад, санчасть, гостиница и всевозможные вспомогательные сооружения. Непосредственно на аллею выходили магазины: военторговский универмаг, продовольственный, хозяйственный, бытовые услуги, «Мясо» и, конечно, столовая.

В универмаге, как и, наверное, и во всех магазинах подобного профиля того времени, ассортимент был примерно одинаков и подробного описания вряд ли заслуживает: отделы одежды и обуви не прельщали моделями; книжный забит тем, что никто не читает; ткани– полтора десятка, как мне казалось, не уменьшающихся в диаметре рулонов; канцтовары, украшения, галантерея, косметика, игрушки… да и что мне было нужно в этом магазине? Так, мелочевка для быта. Впрочем, нет, – в отделе парфюмерии имелся большой выбор одеколонов от"Тройного» и «Саши» до «Шипра» и «Красной Москвы». Дешевые ароматы стояли и спросом не пользовались– здесь их попросту не пили– своей» дури» хватало. Мы же для использования по прямому назначению покупали сначала «Консул», а потом и» О'Жен» – продукцию совместного производства «Л'Ореаль» и «Новой зари». Среди молодых офицеров было принято пользоваться туалетной водой.