Текст книги "Маленький человек в эпоху перемен. Рассказы"

– Нормальный ход, смотрите кого я вам на помощь привел! – он отступил в сторону, пропуская меня вперед, – пойдемте, лейтенант, с товарищем полковником за руку поздороваемся, не каждый день такая честь выпадает.

Полковник шутку принял и руку нам подал, а потом позвал тех троих, что сидели на бревнышке в стороне и которых я сразу и не заметил. На свету выяснилось, что все они из нашей группы. ЗИЛок с кирпичом стоял тут же, и мы принялись за работу. Справились часа за полтора. В физической части процесса разгрузки, естественно, не принимал участия полковник и, почему-то, солдат-водитель.

Грузовик отправили, слегка прибрались, перекурили и пошли в гараж к тестю. К нашему приходу тот уже успел «накрыть пенек», – так это мероприятие здесь называлось. На невысоком столике на серой, слегка промасленной оберточной бумаге лежала уже порезанная в большом количестве докторская колбаса, рядышком покоились крупные куски черного хлеба и завершалось все это благолепие трехлитровой банкой с солеными огурцами. Полковник поднял с пола десятилитровую зеленую металлическую канистру и аккуратно налил в два граненых стакана. Немного, где-то по трети.

– Товарищ лейтенант, а Вы спирт пьете? – обратился Витюша ко мне.

– Да я, как все.

– Тогда подходите поближе, не стесняйтесь. Мы с Вами и начнем.

Спирта я раньше не пил и было немного страшновато.

– Дайте ему воды запить, -посоветовал кто-то сзади и в свободной руке у меня образовалась эмалированная кружка с водой.

– За успешную постройку гаража! -провозгласил Виктор Михайлович и одним махом осушил свой стакан. Стараясь подражать наставнику, я тоже с силой выдохнул из легких воздух и попытался залпом выпить прозрачный напиток. Получилось не очень. Дыхание перехватил спазм, в горло словно кол вогнали. Окружающие понимающе улыбались:

– Водички, водички попей…

Больше мне не наливали, я медленно жевал бутерброд из хлеба с колбасой, заботливо сделанный Витюшей и хрустел огурцом,. Мужики еще несколько раз выпивали и вели те разговоры, которые обычно они и ведут, когда собираются на культурный отдых в гараже или в каком другом месте проведения досуга.

Виктор Михайлович проводил меня до профилактория, объясняя, что все эти учебники, регламенты и схемы знать, конечно надо, но необходима практика и завтра мы с ним займёмся реальной работой. И я ему верил, потому, что он считался лучшим специалистом в эскадрильи.

– Грелку-то уже приобрел? – на прощание поинтересовался Волчек.

– Угу, – утвердительно кивнул головой я.

– Тогда завтра на полеты и приноси.

О том, что в аптеке надо купить грелку еще с неделю назад предупредил Угрюмый. Зачем она нужна мне уже было известно. Будучи на институтских сборах в Котласе мы наслушались историй про то, что с тамошних МИГ-25 регулярно сливают спирто-водяную смесь, которая используется в системе наддува, и называется она местным населением «Массандрой». В принципе -это та же водка. Мы задавали вопросы старшим товарищам, а почему нельзя заменить спирт на, к примеру, метиловый. Они ответили, что пробовали, и не раз; жестко предупреждали и грозили неприятностями, вплоть до трибунала, но как уследить за каким– нибудь прапорщиком, который сольет канистру яда, а потом его на бензин променяет? Сколько народа перемрет? И сливали, и продавали, а люди пить продолжали, травились и умирали. Поэтому решили оставить все как есть.

Но, разве могли сравниться маленькие МИГи с нашими дойными коровушками Ту-22? Одного топлива на четырехчасовой маршрут заливалось сорок тонн! Для сравнения, всем известная железнодорожная цистерна перевозит шестьдесят тонн, то есть две трети этой цистерны вырабатывались нашим самолетом всего, лишь, за один полет.

В систему наддува ТУ-22 на один маршрут заливалось около четырехсот литров спирто-водяной смеси. И, скорее всего, столько же и сливалось после каждого полета. Только называлась эта жидкость на местном диалекте» шпагой». За каждым самолетом был закреплен старший техник. Он полностью отвечал за техническую исправность летательного аппарата вцелом. Также, на постоянной основе, у него в подчинении служили техник и механик. Эта команда называлась техническим экипажем. В народе эту троицу называли «маслопупами». Были еще группы специалистов: авиационное оборудование, электрики, оружейники или «ломики», ПН-щики (пульты наведения), радисты, фотики…,то есть техники, которые работали на всех самолетах эскадрильи, переходя от одного к другому. А кроме того, специалисты из групп, помимо своих основных обязанностей, помогали техническому экипажу после приземления подцеплять» водило» – десятиметровую трубу на колесиках к самолету, чтобы тягач смог завести его на стоянку, откатывать и подкатывать к двигателям стремянки семиметровой высоты перед вылетом и после заруливания, оттаскивать и подтаскивали колёсные колодки; летом окашивать от травы капониры, а зимой зачехлять и расчехлять лайнеры, чистить снег на стоянке.

Именно за это и полагалась грелка. Я спрашивал Витюшу:

– А почему летчики не включают наддув во время полета? Тогда бы жидкость была бы выработана.

– Да был тут один, лет пять назад. Он включил. После полета стартех открывает бак, а там– пусто. Ну, и отстранили летуна от полетов по какой-то другой причине, а потом и вовсе услали куда-то переучиваться на другие машины.

– Ну, а, если, например, мне не нужна шпага? Понадобится водка– пойду в магазин и куплю. Буду, как все: помогать экипажу, косить траву, тягать стремянки, а брать шпагу не буду?

– Так не бывает. Знаешь, наверное, поговорку о том, что кто не пьет, тот закладывает?

– Но я же не буду закладывать!

– Я-то тебе поверю. А люди? Да не парься ты. Можешь не пить эту гадость. Продавай, меняй на что-нибудь. Можешь хоть бесплатно раздавать. Поверь, очередь выстроится.

Возразить было сложно. И уже на следующий день после полетов я возвращался с грелкой под мышкой. Почему именно грелка? А вы представьте себе картинку на которой все военнослужащие, возвращаясь с аэродрома домой после службы, несут в руках какие-то авоськи, сумки с емкостями. А тут, – грело, -резиновая емкость, вмещающая в себя 2,75 литра жидкости, со специальной дырочкой на боковине горловины, которая как будто предназначена для того, чтобы зацепить ее за пуговку внутреннего бокового кармана технической куртки.

* * *

Одним из любимых мест с первого дня пребывания в части была столовая. Мы ходили туда трижды в день– на завтрак, обед и ужин. Готовили в ней профессионально и вкусно. Она даже больше была похожа на ресторан. Никакого сравнения со студенческим столовыми. Ты заходишь в просторное помещение, садишься за один из столиков, накрытый матерчатой скатеркой; приборы уже на столе. Также имеются салфетки, баночки со специями и большая тарелка с хлебом. По проходу официантки в белоснежных кокошниках и передниках возят двухъярусные тележки, уставленные тарелками со всевозможной едой. Как правило, каждого блюда имеется по три-четыре наименования. Например, холодные закуски: салат «Оливье», сельдь под шубой, винегрет, салат овощной. Первые блюда: борщ, суп гороховый, суп харчо. Вторые блюда: котлеты, бефстроганов, курица, плов, печень, рыба…; гарниры: картофель, макароны, гречка, рис. Из напитков: компоты, морсы, кисели. Если был нужен просто чай, то девушки его тут же наливали и выдавали сахар– сколько попросишь. Если на тележке не оказывалось желаемого блюда, но оно имелось в меню, то можно было попросить его принести. Если же ты чувствовал, что не наелся, можно было взять еще порцию. Причем все это было уже оплачено теми двенадцатью рублями пайковых, которые у нас автоматически вычитали из жалования. Мы настолько любили это заведение, что доходило даже до того, что возвращаясь с ночных полетов часов в пять утра, заходили на ранний завтрак, наедались до отвала и отправлялись спать, но вставали пораньше и бежали еще раз завтракать, надо было успеть до десяти. А уже в двенадцать не спеша шли на обед. Залов в столовой было три: самый большой– для технического персонала, и столики были на четверых; у летных помещение было поменьше и прием пищи происходил за общим столом. Их кормили лучше нас. В рацион дополнительно были включены яйца, шоколад и красное вино. И, конечно, мы им завидовали. Третий зал был генеральским. Мы не видели, что происходит за закрытыми дверьми, но когда официантка проносила туда на подносе тарелку с дымящейся жареной на сале хрустящей картошкой, мы, уже вволю обожравшиеся, буквально истекали голодной слюной, пытаясь уловить запах.

Впрочем, различие между летным и техническим составом состояло не только в рационе питания. Летные реже ходили в наряды, их не привлекали к уборке территории. И в быту они держались обособленно. Скорее всего интересы были разные. Если в полк приходил новый пилот или штурман, его в течение одного– двух месяцев, ну максимум полугода, обеспечивали квартирой или комнатой в гарнизоне. Технари же могли стоять в очереди на жилье по двадцать лет. Такая же ситуация была и с получением мест в детском садике. Запишет какой-нибудь механик свое двухлетнее дитя и ждет до той поры, пока в школу не придет время отдавать. Да оно и понятно. Летный состав, естественно, был много ценнее с точки зрения обороноспособности страны.

Технари ситуацию понимали и относились к ней философски: «Кто на что учился». В шутку они называли себя» карьеристами». Большая часть из них заканчивала военные технические авиационные училища и получала среднее специальное образование. Выходя из училища лейтенантами, они максимально могли дослужился до капитана и уйти в отставку майором, если уж очень повезет. Было в полку несколько офицеров, которые учились в заочных гражданских ВУЗах. Это были ребята упорные и целеустремленные. Но даже получение высшего образования не гарантировало серьезного продвижения по службе. Одним из заочников был Саня Белоусов. С ним было все понятно, другой, Симоха, тоже старлей из нашей группы имел отца, полковника, зам по тылу армии, тот тоже, думаю, вряд ли пропадет. Может у остальных тоже был какой-то ресурс, только я об этом не знал.

Была и еще одна категория офицеров, которые придя на аэродром сержантами сверхсрочниками, через некоторое время направлялись в школу прапорщиков, где их по новой учили ходить строем и красить казармы. После чего, отслужив уже в звании прапорщика несколько лет они, то ли заочно заканчивали техникум, или, опять же, какие-то военные курсы, по окончании которых им присваивали младшего лейтенанта. Все они были уроженцами местных деревень Писки и Скоморохи и добрая половина старших техников самолетов, то есть «разливающих», были как раз из таких. Им не нужны были другие, более спокойные должности, как, впрочем, и высокие звания, и старлеевские или капитанские погоны их вполне устраивали. Неплохо было бы, конечно, уйти в запас майором, прикрепившись таким образом к пожизненному обслуживанию в госпитале, да и бесплатные похороны можно было занести в актив, однако и нынешнее положение их больше, чем устраивало. Почему-то сослуживцы именно из этой категории впоследствии наиболее активно агитировали меня написать рапорт и остаться в кадровой армии:" Студент, ну ты пойми, ну чем тебе здесь не нравится? Кормят, поят, одевают; шпаги– залейся… Что еще в жизни нужно?» Но, это будет уже потом, а пока не забылось, хочется пояснить, что «карьеристами» называли несколько другую группу офицеров.

Вот представьте себе этакого простого русского паренька из обычной сибирской, а может и какого другого края деревни, все развлечения которого сводились к тому, чтобы «вмазать» портвейна, после чего прокатиться на мотоцикле до соседней деревни, где с ему подобными разобрать забор на колья и возле клуба устроить драку. Работать в родном колхозе он не хочет, впрочем, как и оставаться жить в этой тьме тараканьей. И как счастлива будет его мать, когда узнает о том, что ее кровинушка поступила в военное авиационное училище в Ачинске. А у паренька у этого четыре года казармы упорядочат в какой-то степени то, что в голове у него находится. Получит он серьезную техническую специальность. Меня и, действительно, немало удивляло, насколько хорошо эти парни знают материальную часть.

И вот, в новенькой форме, с маленьким чемоданчиком в руках он поступает в полк, заселяется в общежитие, выходит первый день на службу; старается, и у него получается. На построения всегда приходит вовремя, в свободное время общественного порядка не нарушает, дисциплинарных взысканий не имеет. Так проходит два года и на погонах его появляется третья маленькая звездочка. Теперь он старший лейтенант и служба продолжается. Но это, всего лишь, видимая сторона его жизни, а другую, пока еще мало заметную, он старается особо и не афишировать. Уже принесен в общагу, а если успел жениться, то на съемную квартиру, домой, в семью не один десяток теплых пузатых грелок со шпагой. И, если поначалу они с друзьями баловались этой штукой лишь по субботам, после бани, то позднее процесс втягивания станет набирать обороты уже на «пеньках», где отмечались дни рождения, повышения по службе, присвоение званий, общегражданские праздники. А потом, после празднования уже не важно какого события в центральном ресторане города Житомира, он залезет на стоящий на постаменте танк и попробует его завести, и, прибывшие на происшествие милиционеры, передадут его в комендатуру, а те сообщат в часть. И каждое утреннее построение комполка, рассказав о том, как у нас все хорошо и что сделать еще предстоит, чтобы стало еще лучше, в завершение отметит, что есть еще в части негодяи, которые позорят звание советского офицера и назовет его фамилию. И так будет продолжаться до тех пор, пока кто-то из сослуживцев, «набравшись» до беспамятства, не убежит из такси, не желая платить, но забудет на заднем сиденье бумажник с документами, после чего комполка переключится на другого негодяя, а про прежнего немного забудут и он, почувствовав, что внимание к нему несколько ослабло, опять постепенно пустится во все тяжкие. А потом будет суд офицерской чести на котором будут просить слова его товарищи, чьи звездочки он обмывал и чьи дни рождения праздновал, и будут они говорить о том, что поведение его безобразно, что такие, как он позорят Советскую армию, а затем слово дадут ему и он, едва сдерживая подступающий к горлу комок, заикаясь и потея, будет просить товарищей поверить ему и дать шанс все исправить. В заключение комполка предложит разжаловать его до лейтенанта, и все проголосуют «за».

Некоторое время он продержится, а затем цикл повторится, и будет еще суд офицерской чести и с погон снимут предпоследнюю звездочку. Понимая, что ниже уже нельзя, и если так продолжать, то его ожидает уголовный суд или психушка, он начинает потихоньку выравниваться. Пьет, как обычно, каждый день, но один и только после работы; на» пеньки» не ходит; по утрам, тщательно выбритый, но с красными глазами приходит на построение задолго до его начала, боясь опоздать. Делает свою работу исправно, дисциплинарных взысканий не имеет, и через два года возвращает звездочку на погоны. Если продолжает вести себя подобным образом и дальше, то может дослужился и до старшего лейтенанта. Понимая, что капитаном не стать никогда– былые «заслуги» мешают, так и продолжает существовать в этом качестве до конца службы. Бывает, что и сойдет с резьбы и повторит гармоническое колебание до лейтенанта и обратно. А почему и нет? В нашей жизни всякое бывает. Именно таких офицеров в части называли «карьеристами».

Мой наставник тоже принадлежал к этой категории, но, как хороший специалист и натура неординарная и творческая, успел, по его выражению, «сходить в капитаны», но там ему не очень понравилось.

* * *

Здание дислокации технического состава эскадрильи располагалось на территории стоянки самолетов. У каждой группы специалистов там была своя комната. Как правило по центру стоял большой стол, вокруг него– стулья; вдоль стен-личные ящики для переодевания. Здесь же хранилась техническая литература и инструмент. Здание не имело названия, но если кто-нибудь говорил: «Я пошел в группу», то всем было понятно куда он направляется.

После утреннего построения у здания штаба полка, технический состав садился на «Урал» и нас на этом тягаче доставляли до группы. Внутрь не заходили, так как на месте проводилось еще одно построение, которое проводил инженер эскадрильи. По окончании мероприятия, мы, наконец, расходились по своим комнатам, техники самолетов отправлялись в свои домики, что находились непосредственно возле каждого лайнера.

В тот раз, мы разбрелись по группам, расселись за столом и Угрюмый уже собирался было нас озадачить, но просунувшаяся в дверь голова сообщила о том, что инженер срочно собирает начальников у себя. Угрюмый быстро собрал уже разложенные бумаги обратно в портфель и быстро вышел. Он в спешке не заметил, что оставил свою записную книжку, такую одну из половинок разрезанной пополам тетради, которая лежала чуть поодаль. Зато оплошность моментально обнаружил Волчек:

– Та-ак, -протянул он, -что-то мне подсказывает, что читать чужие письма нехорошо, – он взял блокнот и начал листать:-Симоха, постой на «атасе».

Симоха встал к двери и, чуть приоткрыв ее, стал наблюдать за коридором.

– Это все старое, -Волчек листал, бегло пробегая глазами по написанному, -а, вот, нашел:" Во время политзанятий старшие лейтенанты Белоусов и Симохин не слушали доклад замполита части и играли в «морской бой», -Витюша заливисто рассмеялся, – я думаю теперь-то вас, мерзавцев, наконец, наверняка расстреляют…

– Ведь заметил, таки, а? – сокрушенно вздохнул Саня.

– Товарищ Студент, про Вас тоже есть:" При выходе из столовой не отдал честь заместителю командира полка, -а вот еще, – вышел на работу небритым», все, как положено– дата, время… Ого, и про меня есть:" Старший лейтенант Волков в личной беседе высказал следующую мысль: «Зачем пить после работы, если это можно делать во время или вместо нее», слушайте, неужели это я так хорошо сказал? -Витюша снова весело хохотнул.

– Шухер! – Симоха на цыпочках отбежал от двери.

Через пару секунд в помещение вошел Угрюмый. Записная книжка лежала как и прежде, на том же месте, Волков что-то объяснял мне на разложенной на столе схеме, Симохин заинтересованно изучал книгу регламентных работ…

– Товарищи офицеры! -Саня первым заметил начальника и вскочил со стула, вытянувшись по команде «смирно». То же, но несколько мгновений спустя, проделали и остальные.

– Товарищи офицеры, -«ответил на пароль» Угрюмый и все расслабленно сели…

О том, что при начальнике следует поменьше болтать, еще в самом начале предупредил Симоха, ну, если я, конечно не хочу проблем с особым отделом. Он же рассказал о том, что Угрюмый учился в одной группе вместе с нашим генералом, командиром дивизии и на мой вопрос, почему тот нашего за все это время за собой повыше не подтянул, ответил: «А кому стукачи возле себя нужны?»

И был еще один случай, казалось бы незначительный, но понять его природу у меня не очень получилось. Случилось так, что за завтраком в столовой я оказался за одним столом с начальником, Саней Белоусовым и прапорщиком Мандриком, тоже из нашей группы. Общаться в присутствии Угрюмова обычно бывало немного тяжело. Он разговора не поддерживал и, или просто неопределенно кивал, или вообще никак не реагировал, а за большими темными очками, которые он, наверное, не снимал даже ночью, по глазам хоть какую-то реакцию угадать было невозможно. Но в тот день Саня был в ударе, о чем-то рассказывал, шутил, и нам даже «посчастливилось» увидеть как начальник улыбается. Откушав, мы вчетвером вышли на улицу и отошли немного в сторонку от входа и, было уже полезли в карманы за сигаретами, но внезапно Угрюмый скомандовал: «Товарищи офицеры и прапорщики!» Мы встали по стойке смирно. «Прапорщик Мандрик, за Ваше отсутствие на вчерашнем политчасе объявляю Вам выговор! Вольно!» Не знаю, как остальные, но я слегка оторопел. Вот он так сидел с нами за одним столом, кушал, слушал наши разговоры, улыбался, а вышли на улицу и, – вот такое?!

Когда-то потом, через несколько лет у меня родится сын, и когда он немного подрастет и узнает, что его папа служил в армии, спросит: «Папа, а у тебя был пистолет?» И я ему отвечу: «Да, конечно был, но носил я его достаточно редко и даже ни разу не стрелял.»

А моим оружием был небольшой фанерный чемоданчик в котором содержался весь необходимый набор инструментов, причем каждый ключ, каждая отвертка были жестко закреплены на своем месте и на каждом предмете был выгравирован свой индивидуальный номер. После работы необходимо было в обязательном порядке проверить все ли на месте. И не дай Бог, если, вдруг, что-то потерялось. Был такой случай, когда прапорщик из соседней группы потерял отвертку. В течение двух суток весь технический состав эскадрильи искал её. Были вскрыты все лючки, щитки и контейнеры, осмотрены и проверены все системы на тех самолетах, которые он в тот день обслуживал, перерыты те бытовки, в которых он успел побывать; искали в траве и на бетонке, и даже за капониром, куда он ходил в туалет. Сама по себе отвертка ценности, конечно же не представляла, но она могла попасть в системы управления самолетом и вероятность этого необходимо было исключить.

Итак, возвратимся к работе. Начальник ставил нам утром задачу, и, если, к примеру, сегодня был день предварительной подготовки, мы, разбившись на пары и взяв с собой инструмент, уходили на стоянку. Самолеты стояли, огороженные с трех сторон капонирами– трапециевидными в сечении продолговатыми земляными холмами семиметровой высоты, носом на рулевую полосу. Сбоку располагался здоровый металлический контейнер со всяким технарским инвентарем и инструментом, а за ним – домик или каптерка технического экипажа. Сами они уже трудились. Второй техник сидел наверху, на двигателях; механик сливал какую-то темную густую жидкость в ведро, а стартех что-то то писал в журнале. Все три люка экипажа уже были открыты и кресла опущены. В этот самолет садились снизу, что для обслуживания было удобно. Но и катапультирование тоже происходило вниз, что при полетах на малых высотах, а именно так самолеты заходили на цель, для экипажа было равноценно смерти. По другую сторону от самолета работал АПА– передвижной генератор на базе уже тогда старенького ЗИЛа. Солдат-водитель, как всегда, спал в кабине.

– Привет, братья славяне, – поприветствовал Виктор Михайлович общественность и рассмеялся собственным словам, -можно нам журнальчик посмотреть?

– На, смотри, – стартех прекратил писать и развернул формуляр в нашу сторону.

Виктор Михайлович бегло просмотрел записи летного состава после вчерашнего полета:

– Так, по нашей части замечаний нет, ну, что, товарищ лейтенант, начнем?

И мы двинулись к самолету. Все наши дальнейшие действия были описаны в едином регламенте: визуальный осмотр тормозных датчиков шасси и подходящих к ним проводов на целостность, потом кабина оператора, затем кабина летчика… Витюша смотрел на то, как я работаю, иногда поправлял, кое-что разъяснял…

– Ну, что? У нас все нормально, – сообщил Виктор Михайлович стартеху, делая запись в формуляре.

Можно было бы двигаться дальше, но это было не по правилам. Этак мы до обеда все сделаем. Уселись на перекур. Подошли специалисты из других групп и начались разговоры. Мне они не очень нравились– все были похожи друг на друга, да и шутки шутились одинаковые, но в этот раз присутствовали Серёга и Миша от радистов. Они, вообще-то были приписаны ко второй ракетоносной, но с нашими что-то там случилось и этих прислали на подмену. Оба мужики юморные, и оба играли на духовых в похоронной команде. Себя они называли «лабухами». Эта почетная роль в жизни гарнизона давала им возможность косить от работы, когда кто-нибудь умирал и они принимали участие в траурном мероприятии. Как мрачно шутил Миша: «Хорошо, если бы каждый день в гарнизоне кто-нибудь «двигал кони», тогда бы мы вообще на службу не ходили». Но сегодня выступал Сергей и рассказывал историю про своего одногруппники Колю Шевчука по прозвищу Земеля. Коля был из «карьеристов». Я про него знал немного, в частности то, что когда он вставал из-за стола в столовой или с лавочки после перекура, да просто даже когда трогался с места, он непременно оборачивался и тщательно осматривал, не оставил ли чего. Дело было в том, что когда-то очень давно он потерял военный билет, который должен был, как и все мы, всегда носить с собой, и травма от самого происшествия и даже больше от его последствий: командирского разноса и длительного ежедневного поминания на утреннем построении в качестве негодяя, была настолько велика, что он с тех пор ужасно боялся что-нибудь потерять. И еще Коля достаточно странно выражал свои мысли. Если ему от кого-то что-то было нужно, он обращался примерно так: " Земеля, ты… это… где… они… зачем… хотят…, тогда пойду.» Комбинации слов были обычно разные и даже имели, наверное, некоторый смысл, но о нем кроме Коли никто не догадывался.

– Так, вот, – начал Сергей, -взял, значит, Земеля на прошлой неделе три дня отгула, говорит -к сестре надо в Киев съездить, мол, что-то у них там случилось, ну, шеф наш, значит, разрешение дал, комэска подписал, а я, как узнал, говорил ему: «Коля, привези мне из столицы килограмма два апельсинов, а то пацанке уже скоро семь, а она их только на картинке видела и еще, думаю, не утянет, пару кило сосисок». Он головой кивает, мол, да, конечно, не вопрос, привезу. Я у бабы своей десятку взял, ему вечером отдал. Проходит три дня, иду в столовую, смотрю: Земеля с женой идут со стороны КПП, от автобусной остановки, в руках у каждого по две огромные сетки с продуктами. Еле прут. Я– к ним на помощь:

– Здасьте, здасьте, – сумки у его жены взял-помогаю, значит.

– Коля, как поездка, как дела?

– Нормально, – говорит.

– Как сестра?

– Тоже нормально…

– Коля, -спрашиваю, – а ты на меня апельсинов купил?

– Да, -говорит, -купил.

– И где они?

– А мы их по дороге съели.

– Как съели? А сосиски купил?

– Мы их тоже по дороге съели.

Я, так, на авоськи на их смотрю, а там и апельсины, и сосиски… и спрашиваю:

– Коля, а не могло получиться так, что вы свое съели, а мое, вот здесь, в авоське лежит?

– Нет, -говорит, – там наше, а твое мы съели и деньги я тебе с получки отдам.

* * *

Это произошло во время ночных полетов. Самолеты должны были выполнить по два сорокаминутных вылета. Я обслуживал «08» – й борт. Волчок был навеселе и скрывался где-то на дальних рубежах, подальше от начальства, поэтому работать приходилось одному. Выпустили нормально. Сел тоже. Когда спустили экипаж, первым вопросом командира корабля был: " Где электрик? Правая фара не работает. Устранить.» Обычно в таких случаях летчики спускают неисправность на тормозах. Сделают еще вылет, все-таки две фары работают, а уже по окончании полетов записывают в формуляр, и мы на следующий день устраняем. Что делать? Межполетная подготовка всего сорок минут. По регламенту я должен был обесточить самолет, отсоединить разъемы аэродромного питания и начать устранять неисправность, но тогда бы остановилась заправка топливом и самолет выпадал из графика полетов. Об этом бы сразу сообщили на командный пункт и стали бы всех «тягать», в том числе и Витюшу. А его сегодня трогать было нельзя. Причем, был бы на месте Волчок, он приостановку процесса сделал бы сам, да и устранили все гораздо быстрее, и самолет из графика бы не вышел. Моего-же» авторитета» на это вряд ли бы хватило. Вызвали бы начальника группы, Угрюмый поинтересовался где Волков…

Я попросил стартеха открыть бомболюк. Подкатил стремянку. Надо было всего лишь срезать бокорезами контровочную проволоку с замков крепления крышки щитка, открыть замки и, сняв крышку, заменить неисправный предохранитель. И я все это проделал успешно, но когда уже закрывал крышку щитка, двадцатисантиметровый кусок тонкой стальной контровочной проволоки внезапно выскользнул из руки и упал на токоведущие элементы. На пару секунд я ослеп от яркой вспышки. Открыл его снова, при свете фонарика осмотрел. Вроде все нормально. И как поступить? Закрываю крышку, контрю замки, откатываются стремянку. Фара работает. Да, фиг с ней, с фарой, как узнать, что все остальное тоже в исправном состоянии, что выпавшая из руки проволока не закоротила что-то важное?

И тут, о счастье, появляется Витюша:

– Товарищ лейтенант, разрешите…, – я перебиваю его и сообщаю о случившемся.

Он мгновенно трезвеет. Так. Стоп. Бомболюк еще открыт. Он хватает стремянку и, вскрывает щиток:" Здесь вроде все нормально», -забираемся в кабину летчика и он проверяет работоспособность всех основных систем: «И тут нормально». Но я не слышу уверенности в его голосе.

Мы выпустили самолет, сидели, курили и ждали. Это были самые долгие сорок минут в моей жизни.

После полетов мы шли домой с Витюшей. Узкоколейка по которой подвозили цистерны с керосином для заправки самолетов была условной границей, отделяющей аэродром от гарнизона, и когда мы перешли ее, Волчек сел на насыпь и, указывая назад, сказал:

– Вот там было нельзя, а здесь можно, отстегнул грелку, выкрутил пластмассовую пробку и протянул мне.

– Стаканчик, -бы…

– Всему, Вас, Студентов, учить надо, -он слегка надавил на бока грелки и раструб ее наполнился содержимым, -жаль, закуси нет, да ладно, под сигаретку…

* * *

Я отслужил в третьей, помеховой эскадрильи четыре месяца, после чего был переведен во вторую, ракетоносную, как Витя сказал,«для усиления». Мой перевод совпал по времени и с переездом из профилактория в офицерское общежитие. И было бы, наверное, правильно рассказать и о быте. А то, что это я, все про службу, да про работу?

Итак, заселили нас, четырех выпускников МЭИ в профилакторий. Коля и Костя были с соседних факультетов: Коля из Балашихи, а Костя из Оренбурга, третий же, Вадим закончил с отличием Смоленский филиал МЭИ, оказывается, что такое тоже бывает. Все трое были «очкариками», что, впрочем никак не умаляло их достоинств. Коля, незадолго до призыва женился и мысленно жил там, в своей Балашихе. Среднего роста, худощавый с жидкими волосами и плохими зубами. Он ежедневно писал и получал письма от жены и находился большую часть времени где-то в другом измерении. Мы с ним, кстати и служили вместе, под начальством Угрюмого, но, как уже можно было заметить, я о нем ни разу и не упомянул, и все только потому, что он был незаметен. Все время молчал и, если что-то и говорил, то немного, и то, только когда спрашивали. Был, правда, один случай. Мы сидели с ним вдвоём в группе и изучали электросхемы. Он делал это как-то очень активно, что-то чертил, записывал… Я ему даже позавидовал, мол, вот, парень дает! Внезапно он повернулся ко мне, развернул листок со своими рисунками и записями и спрашивает:" Как ты думаешь, если я вот таким образом сделаю антресоль в квартире, это нормально будет?»…