Текст книги "Маленький человек в эпоху перемен. Рассказы"

Я Б Л О Ч К О

Григорий Иванович появился в соседнем доме как-то совсем внезапно. Вообще-то там жила одинокая женщина Казимира Федоровна со своими дочерьми. Была она зубным врачом. Вернее, жила она в Москве, там же и работала, а в Бутово у нее была дача. А потом появился он. Я был совсем маленький и думал, что они поженились, однако никак не мог понять, как Казимира, высокая, красивая, всегда аккуратно одетая дама могла выйти замуж за маленького, лысенького, вечно одетого в замызганную черную телогрейку и валенки с калошами Григория Ивановича. Летом он, правда, одевался полегче, но всегда по-рабочему и сверху почему-то носил засаленный брезентовый фартук. На самом деле оказалось, что я думал неправильно. Домашние говорили, что Казимира никем новому соседу не приходится, что въехал он в дом по каким-то наследственным делам и «оттяпал» себе половину участка.

Дедушка новосела не любил и говорил, что тот нигде не работает и вообще он кулак и спекулянт. Бабушка же, напротив, может и для того, чтобы позлить мужа, соседа нахваливала, мол, и руки у него золотые, и дома полная чаша, и хозяйство завидное. Дед злился, скрипел зубами, но терпел. Бывало, если бабушка куда-то совсем ненадолго исчезала из поля его зрения, он спешил за калитку и, если, вдруг, заставал ее за разговором с ненавистным соседом, близко не подходил, чтобы не здороваться а от нашего забора звал домой – внуки не кормлены, каша пригорела, ну, или еще что важное, требующее ее присутствия. Та смиренно возвращалась домой по-пути рассказывая о том, что Григорий Иванович объяснял ей как бороться с махровостью на смородине, фитофторой на помидорах или как привить яблоню и чем и когда лучше поливать огурцы в период вегетации. Дед горячился, потому что и сам книжки читать умел, знал многое и никак не хотел сознаваться в том, что его оппонент– практик и получается у того лучше.

Григорий Иванович был весьма незлоблив и общителен. Сам про себя все и рассказывал. Когда-то давно он работал в кузнечном цехе завода «Серп и молот», там же частично и оглох. Уволился по состоянию здоровья, хотя и был еще весьма крепок. Получив инвалидность, стал столярить. И это занятие у него неплохо получалось. Мог и стол сделать, и табурет, а если потребуется, то за изготовление шкафа мог взяться. Но, постепенно профессия сходила «на нет». Мебельные фабрики выпускали все больше продукции, да и из-за границы начали поступать новые образцы, отличавшиеся красотой и качеством. Так что простые деревянные изделия стали невостребованными. Поэтому все больше внимания Григорий Иванович стал уделять подсобному хозяйству. Несколько ульев, десяток кроликов, куры требовали постоянного ухода, да и сад с его яблонями, вишнями, кустами крыжовника и смородины отнимали немало сил и времени. За забором, на пустыре была посажена картошка, поэтому с раннего утра и до позднего вечера он был занят: строгал доски в сарае, рвал траву для кроликов, опрыскивал деревья дустом, да и мало ли забот при таком-то хозяйстве?

Через некоторое время в его доме появилась Клавдия Михайловна. Была она женщина крупная, основательная, сильная и к физическому труду привычная. Могла курицу зарубить, огород копать, ульи помочь на зиму в укрытие поставить. Каждый день на работу она не ходила и помногу занималась по дому и в саду.

Наступила осень и дедушка с бабушкой уехали в Москву на зимнюю квартиру, а я с родителями остался в доме, потому что пошел в школу, в первый класс. Ходить надо было далеко, на другой конец поселка. Учились мы во вторую смену. Уроки заканчивались, когда уже было темно. Возвращаясь после школы, я доходил до железнодорожной платформы, вставал на месте остановки первого вагона и ждал, когда в 18—04 придет электричка на которой приедет мама и мы вместе пойдем домой. Ждать иногда приходилось долго, но идти одному было страшно. Уличного освещения в нашем углу не было. Меня поджидали темные кусты вдоль дороги, мрачный притихший сад, черные оконные проемы дома. Когда я все же решался войти, то сначала обходил все комнаты и включал везде свет. Кошмары про пустой дом до сих пор с некоторой периодичностью посещают меня. Снится, что незнакомый страшный мужчина пытается открыть входную дверь, а я тщетно пытаюсь ему помешать, но слишком уж неравны силы.

Отец договорился с Григорием Ивановичем о том, что я буду заходить к ним после школы на час-другой. Клавдия Михайловна обычно что-то варила, или вязала, или шила. Хозяин тоже занимался каким-то своими взрослыми делами, а меня сажали на изрядно полинявший и местами протершийся диван и давали книжку про Братца Кролика. Если наступало время для еды, хозяйка кипятила воду и наливал чая мне и себе, в блюдечко накладывала варенье. Бывало, что и печеньем угощала, и конфетами. Хозяин же обычно довольствовался простым кипятком из большой алюминиевой кружки и ломтем черного хлеба. Про него у нас дома говорили, что очень уж жадноват. Как бы то ни было, чаем меня поили и вкусностями угощали. В начале седьмого приходила мама и забирала меня. Сколько это продолжалось уже и не помню: месяц, два? Впрочем, не важно.

Однажды сосед попросил отца помочь затащить что-то тяжелое на чердак. Вернулся родитель в некотором недоумении: «Представляете, у него наверху стоит два больших мешка с ключами от гардеробов, сервантов и еще ведро канифоли в углу… Спросил, зачем? Говорит, пусть будут».

Георгий Иванович и действительно был весьма хозяйственен и рачителен. У него ничего не пропадало и все, даже не очень нужное, шло в дело. Он одним из первых завел себе компост и складывал туда всю органику, начиная от пищевых отходов, до травы, ботвы, гнилых плодов и регулярно удобрял почву перегноем оттуда. Не брезговал и содержимое ассенизаторской машины, купленное недорого, под яблони вылить и прикопать. Соседи негодовали. Неправильно это! Использовать фекальные массы для удобрения никто себе не позволял. Да и вонь несколько дней стояла невыносимая. Сосед только улыбался добродушно: «Я же не под картошку выливаю, а то, что пахнет, так это натуральное». На продажу шло все: смородина, крыжовник, зелень, вишня. Летние яблони он вырубил. Только место занимают. Не хранятся. А реализовывать яблоки «в сезон» не выгодно. Антоновка же у него была потрясающая– крупная, чистая, ровная, сочная, зелено-золотистая. На рынок он ее возил с начала декабря и по март, когда у других яблоки или заканчивались или портились. Он свой урожай хранил в погребе в специальных фанерных термосах, которые сам же и изготавливал. Брались полосы фанеры и гнулись в цилиндры разных размеров. По месту делались донышки, меньшая емкость помещалась в большую, а пространство между ними заполнялось опилками. Внутрь аккуратно, через газетку укладывались яблоки и сверху конструкция закрывалась двойной крышкой.

Обильный урожай подразумевал осенний приход грызунов, поэтому в домах держали кошек. У Григория Ивановича тоже имелась и он ей очень гордился. Маленькая, тощая, с просвечивающимися ребрами черно-бело-рыжая помощница была настоящей крысоловкой и чуть ли не каждый день приносила хозяину добычу, оставляя ее на видном месте возле крыльца. Но была проблема. Кошка эта была вечно беременной, что хозяину совершенно не нравилось. Тогда Григорий Иванович, дабы оградить животное от посягательств сильного пола, наколол мелко стекло, смешал с мясным фаршем, скатал в шарики и, предварительно заперев любимицу на сутки в доме, разложил приманку на участке. Уже к вечеру она была съедена, а сосед радостно, с нескрываемым чувством удовлетворения рассказывал окружающим о своей находчивости. Наш кот тоже умудрился нажраться вредных шариков и два дня прокорчившись от боли, уполз подыхать на природу. Мы с матерью ревели от жалости, и отец, как-то встретив соседа, мимоходом поинтересовался, зачем тот отравил нашего кота, а тот простодушно улыбаясь, удивился: «Как же я мог его отравить? У меня и яду то нет… А-а-а, это тогда, когда со стеклом?…Так, что он по моему участку ходит?»

Я отучился, отслужил, поступил на работу и к соседу как-то не касался. Ну, есть он и есть. Иногда он проходил мимо нашей калитки в сторону станции со своей неизменной коричневой кожзаменителевой сумочкой с застежкой на молнии – значит на рынок поехал. По слухам, живность уже не держал, потому что тяжело, возраст, а яблоками до сих пор торговал.

Однажды, морозным утром, спеша на работу, я нагнал его на железнодорожной платформе. Поздоровались. Поговорили ни о чем. Я давно не видел его вблизи. А он нисколько не изменился – такой же веселый, румяный, ни единой морщинки. Зубов, похоже, тоже как не было, так и нет. Улыбается, громко разговаривает. Подошел поезд. Я помог ему втиснуться в набитый людьми тамбур, двери закрылись, едва не прищемив сзади куртку.

– Григорий Иванович, здравствуйте! – услышал я радостный тонкий женский голос. Его обладательницей оказалась миниатюрная старушка в пуховом коричневом платке, которую мы прижали к стене возле стоп-крана, когда входили.

– Ба! Валентина! Какими судьбами! -по интонации соседа я понял, что он тоже очень обрадовался этой встрече.

Было видно, что встретились двое старых знакомых и бесконечно счастливы видеть друг друга. Они наперебой задавали вопросы, что-то рассказывали, смеялись. Выходило очень громко. Мало того, что им приходилось перекрикивать шум поезда, но и сосед был глуховат. Народ в тамбуре, став невольным свидетелем бурной встречи, слегка посмеивался. До Царицино минут пятнадцать ехать. Вот уже люди начали разворачиваться, готовиться к выходу, а мои два голубка никак наговориться не могут. Ему надо выходить, но чувства его переполняют, ему хочется сделать для своей собеседницы что-то хорошее. Он слегка приоткрыл молнию на сумке и засунул внутрь руку, долго копался и уже перед самым выходом, наконец, нашел то, что нужно и достал совсем небольшое, чуть больше куриного яйца слегка кривенькое яблочко и протянул его Валентине:

– На тебе гостинчик. Свое. Очень вкусное, – он вышел на платформу, двери закрылись, поезд тронулся, а пожилая женщина осталась стоять в опустевшем тамбуре, зажав в сморщенном кулачке так и не налившуюся антоновку. Она смотрела перед собой, «в никуда» и улыбалась.

В А Л Е Н К И

«Знать математику кое-как– значит и мыслить кое-как:

неточно, приблизительно, неверно» Н. И. Лобачевский.

Именно такая фраза была аккуратно выведена под портретом мужчины строгой внешности, висевшим слева от верхнего угла классной доски. Это, когда еще в школе, когда все было легко и просто. Домашку можно было делать не всегда и списать у классных отличниц на перемене. То, что задавали учить тоже пробегалось глазами перед уроком. Если не повезет и спросят, то что-то сам вспомнишь, что-то подскажут. Ниже, чем на четыре балла обычно не получалось.

От воспоминаний Леху оторвал показно-возмущенный голос экзаменатора:

– Да Вы что же это, милочка, таких простых вещей не знаете? – обращался он к раскрасневшейся от волнения девчоночке, сидевшей рядом с ним и нервно грызущей шариковую ручку за колпачок, -посидите и подумайте, младший научный сотрудник с кафедры математики достал из кармана пачку сигарет и вышел.

Вообще-то подобные поступки были непозволительны. Преподаватель не имел права покидать аудиторию во время экзамена, но помещения института были пусты, все ушли на каникулы и лишь только самые нерадивые и неудачливые сидели сейчас в нескольких помещениях ВУЗа и пытались пересдать экзамены, «заваленные» в зимнюю сессию.

Леха окинул взглядом аудиторию. Всего шестеро. «Милочка» торопливо рылась в шпаргалках, парень постарше, что после армии и подготовительного отделения, смело достал из под свитера конспект с лекциями и списывал прямо оттуда, остальные ребята сверяли написанное на листках с записями в своих длинных бумажных ленточках со шпорами. Лехе повезло. Билет, что ему достался он знал. Даже специально сделал в ответе небольшую ошибку. Препод в нее упрется, а Леха– ррраз! И исправит ее на правильное. А если что другое спрашивать начнет– то там уж как повезет.

То, что в математике и физике он ничего не соображает стало понятно, когда еще в десятом классе он поступил на подготовительные курсы в МЭИ. Складывалось такое ощущение, что то, что давали в школе и то, что на курсах– совсем разные вещи. Вроде как всегда учил английский, а тут, -на тебе– китайский. Удивляло, что многие слушатели понимали, вопросы задавали, сами отвечали, а Леха сидел дуб-дубом, графики перерисовывал, формулы записывал, а что к чему никак не доходило. И, ладно бы в школе плохо учился, а то ведь был, если и не отличником, то твердым хорошистом. По окончании курсов состоялись экзамены. Леха приехал, возле двери постоял, а сдавать не пошел. Какой смысл? Стыда натерпеться? Да и бумажка об окончании ничего не значила и на поступление в ВУЗ не влияла.

И пришло тогда к Лехе понимание того, что хорошист в сильной московской школе и хорошист в школе с рабочей окраины, как в его случае, – две большие разницы.

Достал он школьные учебники да задачники и все лето перед экзаменами просидел в беседке, что на дедовом участке стояла. Учил все заново, начиная с четвертого– пятого класса.

Помогло. Вступительные экзамены в институт Леха сдал. Правда, подавался он на «Электрооборудование летательных аппаратов», романтическое название и, что немаловажно, понятное, а зачислили его на «Электрические машины». Что это означает он понял лишь потом.

А почему, спрашивается, поступал именно в МЭИ? С гуманитарными науками у него было много лучше. Нравились ему и литература, и иностранный, но, листая справочник для поступающих в ВУЗы, понимал, что невозможно с его подготовкой поступить ни в иняз, ни в литературный. Даже в юридический конкурс был среди профильников, то есть абитуриентов, имевших стаж работы по специальности. И еще одно, немаловажное. Военная кафедра была лишь в технических ВУЗах, а служить Родине вот сейчас, сразу после окончания школы, Леха идти не хотел. Наслушался уже рассказов про дедовщину и марш– броски в кирзовых сапогах.

… -Ну, вот, милочка, Вы же все знаете, – гремел голос экзаменатора, – что же сразу– то не сказали?…

Следующим отвечать пошел парень, что постарше.

А теперь армия маячила очень даже конкретно. Если сегодня не получится пересдача, то уже весной, а в лучшем случае осенью, затрубит призывной горн. Можно, конечно, попробовать взять академический отпуск. Надо только сослаться на что– то серьезное, что мешало учебе. Но, не факт, что дадут. Да и причин никаких реальных не было, а врать и придумывать было стыдно. А ведь как все хорошо начиналось? Лекции, семинары, просторные аудитории, студенты– друзья и товарищи. Да и учеба не особо угнетала, как-то легко все давалось. Единственное, что слегка напрягало, так это высшая математика. Лекции читал серьезный и внушительный преподаватель. Звали его Павел Александрович Шмелев. Попросту– Пал Саныч, а за глаза– Паша. Ходил он обычно в строгом отглаженном коричневом костюме, белой рубашке, темном галстуке и непременно с обьемным портфелем в руке. Говорил громко и обстоятельно. Начинал лекцию, как правило, с переклички. Не то, чтобы пофамильно, а предлагал:

– Первая группа, встаньте. Так… восемнацать человек… Староста, сколько по списку? К перерыву сведения обо всех отсутствующих ко мне на стол. Это относится к старостам всех групп.

Так что посещение было почти стопроцентным. Читал он грамотно, педантично, не перескакивал с одного на другое, как это часто бывает у других преподавателей. Сильно не торопился, так что и записать успевали, и комментарии прослушать. И никаких шуточек или лирических отступлений. Студенты его прибаивались и уважали. Леха тоже относился к преподавателю серьезно, но считал, что слишком уж строго все поставлено, но выбирать не приходилось.

Семинары же по математике вел Владимир Петрович Белогрудь. И на этом персонаже следует слегка остановиться, чтобы описать его поподробнее. Лет тридцати, невысок, худ. Черный костюм, белая рубашка, галстук, отполированные до блеска ботинки. Длинный тонкий нос в угревой сыпи, бесцветные близкопосаженные глаза, жидкие вечно сальные русые волосы расчесаны на безупречный пробор, ну и пара юношеских прыщей на лбу, это уж так, для полноты картины.

Начало каждого семинара проходило так:

– Товарищи студенты, открываем тетради. В верхнем правом углу ставим сегодняшнее число. Строчкой ниже пишем: «Урок N 1», подчеркиваем одной чертой. Еще ниже пишем тему занятия,…подчеркиваем двумя чертами… Товарищ, студент, как Ваша фамилия? Вы подчеркнули название темы не двумя чертами, а одной. Делаю Вам первое дисциплинарное замечание. Учтите тот факт, что получив три дисциплинарных замечания, Вы отправляетесь в деканат с объяснениями и за допуском к занятиям…

И так постоянно:

– Почему Вы задаете вопрос, предварительно не подняв руку и не получив моего разрешения? Дисциплинарное замечание!…

– Почему Вы повернулись к соседу с задней парты? Дисциплинарное замечание!…

– Почему Вы опоздали? Три дисциплинарных замечания! За допуском– в деканат!…

Проблемой Лехи оказалось то, что до конца не узнав всех правил обучения в ВУЗе, он попал в неприятную ситуацию и именно по высшей математике. В начале декабря он заболел, причем не то, что насморк или кашель какой, а серьезно, с высокой температурой и недомоганием. Потому и пропустил то, что называлось» коллоквиум», или промежуточную зачетную работу по математике. Думал, что пропустил и пропустил. И справка от врача есть. Оценки остальные все положительные, должен на зачетную сессию без проблем выйти. Ему бы спросить у кого из сокурсников– так ведь не догадался. И получилось так, что когда все сдавали зачет, Леха писал коллоквиум. А когда уже неуспевающие пересдавали зачет, он пришел с ними. Взял билет с вопросами, написал на отдельном листе свои ответы, но, когда подошел к Владимиру Петровичу, чтобы отвечать, тот мельком взглянув на листок, перечеркнул его и со словами:

– Вы не указали время получения билета и, таким образом, зря потратили свое личное время и энергию преподавателя, – вернул Лехе бумагу с ответами.

Чтобы выйти на экзаменационную сессию оставался последний шанс. Через день Леха стоял у кафедры высшей математики. Зачет должен был принимать Паша. А вот и он. Идет по коридору, глядя перед собой и дежурно отвечая на приветствия. Но, проходя мимо Лехи, он на несколько секунд остановился и посмотрел на студента. Что же могло привлечь его внимание? Обычный лохматый паренек, волосы которого в последний раз стригли года два назад; физиономия не брита с неделю; из под строгого серого «в рубчик» пиджака выглядывает ярко-голубая атласная рубаха в желтых петухах; брюки, вернее штаны– совсем обычные, шитые не очень умелым мастером из крупного кислотно– оранжевого вельвета. А обут студент в почти новые черные валенки. Холодно на улице той зимою было.

– Да… – произнес про себя доцент задумчиво и прошел в аудиторию.

Леху вызвали четвертым или пятым. По тому, какое неприятие исходило от Пал Саныча, студент понял, что накануне у преподователя или новенький «Москвич-2140» из под окон угнали, или дверь в квартире облили керосином и подожгли и он, Леха, в точности подходит под описание злоумышленника.

– Что-то я Вас на лекциях своих не помню, – недовольно начал Паша.

– Да я все время ходил, только два раза пропустил, так у меня и справка есть, – Леха растерянно потянулся к внутреннему карману пиджака, но преподаватель жестом остановил его, а сам поставил на колени портфель, открыл его, достал какие-то бумажки и долго листал их, видимо отыскивая фамилию экзаменуемого в списках прогульщиков.

– Странно, но ничего. Начинайте, что там у Вас?

Леха бойко отчитался по-первому вопросу.

– Та-а-к, – удовлетворенно протянул Паша и поставил на лежащем перед ним листе большой минус и обвел его кружком, – что дальше?

Второй вопрос Леха отвечал менее уверенно.

– Достаточно, – прервал его преподаватель, прочертил второй минус и опять обвел его кружком, – прощайте, товарищ студент. Надеюсь, что в стенах этого ВУЗа мы с Вами больше не увидимся!

Ни дополнительных вопросов, ни хоть каких-то пояснений. Просто, пошел, мол, вон, болван. Вижу тебя дурака насквозь, не знаешь ты математику.

Леха понуро вышел из аудитории. Похоже, что все, конец учебе. Послезавтра первый экзамен по материаловедению, но уже не для него. К сессии допуска нет. Слезы обиды непроизвольно наворачивались на глаза. Он не то чтобы так уж хорошо знал предмет. Вовсе нет, да и речь не о том. Но все домашние задания делал сам и понимал, что делает; расчетные задания тоже решал сам, а не бегал по общежитию в поисках своего варианта, да тот же самый злополучный коллоквиум он написал сам и с хорошим баллом… Проходя мимо одного из стендов, увидел написанное от руки обьявление: «Желающих сдать зачет по высшей математике, завтра, 29 декабря, просьба записаться ниже…»

Доброй феей оказалась пожилая женщина, ассистент кафедры, которая на следующий день послушала Лехины ответы, немного» погоняла» по билету и поставила «зачет» в книжку.

Так он и вышел на первую сессию, готовился к экзаменам, сдавал их.

А последним была высшая математика. И попал Леха опять к Шмелеву. В этот раз преподаватель не был столь враждебно настроен, скорее апатичен:

– И как Вы формулируете данную теорему?

– …утверждение будет верным, тогда, когда выполняются следующие условия…

– Стоп, стоп, стоп… Попрошу Вас еще раз сформулировать теорему.

– … утверждение будет верным тогда, когда выполняются следующие условия…

Пал Саныч устало взял зачетку и жирно, красной шариковой ручкой поставил: «НЕУД.», удовлетворенно посмотрел на содеянное и затейливо расписался, сопровождая свои действия поучительными словами:

– …утверждение будет верным тогда, И ТОЛЬКО ТОГДА, когда выполняются следующие условия…

И вот сейчас именно этот экзамен Леха пересдавал. Получилось несложно. Ответил и по билету и на дополнительные вопросы.

Преподаватель, отдавая зачетку, заметил:

– Надеюсь, ты понимаешь, что в таких случая положено на балл ниже?

Да и ладно, «хор.», так и нормально, все равно стипухи не видать.

Эти «тогда и только тогда», совершенно правильные по-сути, Леха запомнит на всю жизнь, также, как и Пашу с его недоброй педантичностью. Они и еще раз встретятся за экзаменационным столом через семестр и не Леха будет проситься отвечать именно Паше, а Пал Саныч, зайдя по-пустячному вопросу в аудиторию и увидев среди прочих Леху, решит помочь коллегам, вызовет его к себе и с удовольствием поставит очередной «неуд.». Ну, вот, не нравился ему Леха.

А потом начался новый семестр. Владимира Петровича отослали на курсы повышения квалификации. Он, озорник, группу, что на курс старше Лехиной, почти в полном составе до экзаменов не допустил. Недоучил, получается.

Пригодилась ли Лехе в дальнейшем в жизни, в работе высшая математика? Если и да, то косвенно. Доцент Романов, чивавший курс аналитической геометрии, на одной из лекций, отступив от плана занятий, сказал: «То, что мы сейчас изучаем, вы, наверняка, забудете, как только сдадите экзамен. Моя же задача– построить ваши мозги в нужном направлении для того, чтобы в последующей работе, столкнувшись с проблемой, вы всегда знали какую книгу взять и что в ней посмотреть.»

Спустя сорок лет после этого случая, Леха случайно увидел фильм про одного математика, и что-то внутри засвербило. Залез в интернет, вспомнил о чем это они, эти теоремы Ферма, Лагранжа, Коши… До разбора доказательств дело, конечно, не дошло, но то, что прочитанное понятно– уже приятно. И умную мысль Н.И.Лобачевского погуглил. Ничего похожего. Однако, нашел, что» Знать литературу кое как…", а, следовательно и физику, и химию, и географию…, а физкультуру? Правильно! Неточно, приблизительно, неверно!

Можно было бы спросить, а при чем тут, собственно, валенки? Да, скорее всего и не при чем. Просто всякий раз, когда сокурсники время от времени собираются группой и вспоминают забавные истории о студенческой молодости, Лехе о них напоминают и посмеиваются.