Текст книги "Марафон длиною в бесконечность…"

– Водочки выпьешь? А? Рекомендую, хорошая водочка, просто замечательная. Сладкая. Володя из четыреста десятой комнаты в полиции работает, – Евсей Аронович Гершон морщит и без того бугристый лоб, касается пальцем переносицы, – насколько я помню… водителем. Да-да, водителем. Так вот, эту водочку принёс он. Водочка, Марго, самая настоящая, контрабандная, без акцизных марок. – Фраза получается двусмысленной, Гершон спохватывается, и говорит, что качество, бесспорно, высочайшее. – А название, погляди, какое! «Смирно». Это просто символ! Призыв сосредоточиться! – Гершон потрясает кулаком. – Обязательство взять себя в руки. Собраться.

Маргарита оставляет портфель и сумки на кровати (у левой стены); на этой стене висит коврик… она не знает, как он правильно называется: "Бутик? Или батик?" Этот гобелен "живёт" в комнате уже пять лет – это, как минимум, – кто-то прожёг сигаретой дырочку, как раз вытканному оленю между глаз. Пасторальная слащеватая картинка поменяла от этого вмешательства смысл – отверстие с чёрным неровным краем похоже на след пули. "Взгляд оленя стал осмысленным, – думает Маргарита. – Такой взгляд бывает у младенцев на иконах".

Она опускается на табуретку у стола; Гершон набулькивает половину стакашика.

– Смирнов, – говорит она. – Водка называется "Смирнов". Две буквы "FF" закрыты стикером.

– Да? – удивляется Гершон. – Я был уверен, что там три восклицательных знака.

– Удивительное дело, самая твёрдая волюта в стране – жидкая. Но и она бывает палёной.

– Водка и должна гореть, – соглашается Гершон и выпивает свою порцию.

Стакашик замирает в руке, Маргарита сидит, уставив глаза в одну точку – между луковицей и отварной картофелиной. Гершон понимает, что она устала, старается не шуметь, осторожно закуривает.

Забегает соседка из пятьсот двенадцатой комнаты, спрашивает соли – длинноногая шустрая девка в хэбэшном халате на голое тело. Гершон Долго роется в тумбочке, не находит, Маргарита достаёт из сумки баночку, отсыпает. Удивляется, что соседка такая розовая и пышущая здоровьем.

Гершон напоминает про водку, Марго выпивает.

Горькая.

Они вместе учатся в университете. Заочники. Маргарита Юльевна Ружинская, молодая женщина тридцати двух лет от роду, и представитель поколения before Гершон. Впрочем… назвать его стариком было бы неверно, тем более странно звучит «старик-студент».

История их знакомства и совместного проживания покрыта мраком и туманна. В свой первый "заезд" Марго опоздала, и все "девичьи" комнаты были заняты. Комендант предложил переночевать с "плешивым козлом" – он не ладил с Евсеем Ароновичем. "Завтра-послезавтра подберу что-нибудь, – комендант водил по строчкам карандашиком, перекидывал листы тетради взад и вперёд. Казалось, он совершает магическое таинство и вот-вот свободное койко-место появится. – Или переселю кого-нибудь".

В чём здесь мрак и туман? В том, что они прижились вместе. Нашли точки соприкосновения, сошлись характерами.

Переселять никого не потребовалось.

К моменту знакомства Гершон учился в университете четыре или пять (а может шесть) лет. Он всех знал, и все знали его. Он превратился в, своего рода, "деканат номер два". С ним советовались по практическим вопросам учебного процесса: какому "преподу" легче сдать, кто лучше читает лекции, сколько башлять за "хор" или "отл", в какие дни процент несдавших выше, а когда выше средний балл. Кроме того, Гершон "служил паразитом от высшего образования" – так он сам это называл. Приторговывал методичками и конспектами: скупал их по дешёвке у выпускников и перепродавал по справедливой цене абитуре, чем вызывал негодование преподавателей университета. Предполагалось, что торговля методическими материалами это их законный приработок.

– Ты опять опоздала, – Гершон подвигает в Марго закуску, водки больше не предлагает. – Лекции уже читают. Лабораторка была по «аппаратам».

– Не хотели отпускать с комбината. – Марго опускает картофелину в баночку с томатной килькой. Картошка горячая, обжигающая пальцы. Кажется, ничего вкуснее не ела в жизни. – Главный инженер сказал, что нехер быть такой образованной. Негоже, когда заместитель умнее главного.

– В чём-то он прав… – Гершон открывает окно, закуривает вторую. Он курит папиросы, гильзу сминает фирменным способом – буквой "Z".

Пока она ест, он молча дымит.

– Скажи, Евсей, зачем ты учишься? – И ещё: – На каком ты сейчас курсе?

Ему неприятно, Гершон трясёт головой, и отвечать на последний вопрос отказывается.

– Что касается вопроса первого… Знаешь, Марго, в какой-то момент я заметил, что дети меня стесняются. У меня взрослые сыновья… трое. – Протяжно затягивается. – Плюс дочка. Они подрастали, набирались ума, им становилось стыдно, что отец без образования. Я должен был что-то предпринять. Тогда я поступил на заочное.

Хотелось спросить: "Почему тогда не учишься?" Но это бестактный вопрос. Кроме того, Марго знала на него ответ: Гершона всё устраивало. Он учился, а значит, уже (как бы) имел высшее образование, имел к нему отношение. Кроме того, он имел законное право два раза в год отдохнуть от жены и от детей… которых не устраивал малограмотный отец.

"Забавное дело, – Марго тоже закурила, – отпрыски не желают задуматься, что если бы их отец был умнее и грамотнее, он бы не выбрал в жены их мать… и их самих могло не быть. Просто не быть на свете".

Гершон рассказывает университетские сплетни. Публика учится самая разношерстная, а потому эти рассказы напоминают выпуск новостей из сумасшедшего дома. "В Санта-Барбаре все сошли с ума, – эта мысль поднимает настроение. – Единомоментно и без видимых причин. И Сиси Кэпвэлл женился на гувернантке… или кто там у него был под рукой?"

– У вас в этом семестре механика, – со значением произносит Гершон, когда сплетни выплеснуты наружу. – Теоритическая и прикладная. Учти это.

– Я знаю, – Маргарита кивает. С этим предметом она уже сталкивалась. – В том смысле, что я ни черта не знаю.

Евсей вопросительно поднимает брови, и она поясняет, что наука эта сложная и "в голове у неё не укладывается".

– Не представляю, что делать. Вышка нормально шла, – она говорит о высшей математике, – физика проскочила на ура, электротехника. А механика…

– Н-да… – сочувствует Гершон. Ему вспоминается один (на самом деле, их множество) случай, когда из-за "приклада" (прикладной математики) студента выкинули из университета в два счёта. Случай яркий и выразительный, со слезами, дракой и длительным отчаянным запоем в общежитии. Гершону хочется рассказать, рассказ щекочет ему душу, однако огорчать соседку он не решается. – Нужно готовиться. Читать лекции.

Из укромного чемодана Гершон достаёт брошюру, говорит, что она самая лучшая.

– Эти лекции прежний заведующий кафедрой читал, – разглаживает ладонью замусоленную обложку. – Дивный был мужик, дай бог ему здоровья! На пенсию спровадили, гады. Мне доводилось с ним беседовать…

Маргарита косится на методичку, переводит взгляд на Евсея. Отвечает, что это мёртвому припарка, что "эта наука ей не по зубам".

– Зря приехала, – говорит она. – Надо было забрать документы. И дело с концом.

Гершон молчит, вздыхает и даже не пытается произносить обычную в таких случаях чепуху: "У тебя всё получится! Верь в себя! Ты сможешь!" Зачем сотрясать воздух?

"Если Маргарита так говорит, – думает он, – значит так и есть". Вспоминает их первую ночь в комнате, когда она развесила вещи, попросила выйти (чтобы переодеться), а когда Гершон вернулся, сказала, глядя строго в глаза, в самые зрачки: "Сунешься – яйца оторву".

Евсей впервые в жизни обиделся за свои бубенцы, за такое фамильярное к ним отношение. Он и не собирался приставать к незнакомой женщине – это, во-первых, а во-вторых, в интонации Маргариты было столько силы, что он уверился – оторвёт. И это изумило. Её слова, и его немедленная безоговорочная вера.

Подумал, что в этот раз Марго боится. Поэтому и опоздала: "До последнего момента сомневалась, ехать или нет. Главный инженер тут не при чём…"

Ночь распустилась во всю свою апрельскую мощь. Весна в этом году случилась ранняя, шебутная и, будто пытаясь оправдать своё преждевременное появление, она старалась изо-всех сил. Пригревала солнышком, веселила ветерком, баловала ливнями. В кустах щелкал молодой соловей, ещё притесняемый ночными холодами, но уже уверенный, что впереди – счастье.

Евсей укрылся с головой одеялом и засыпал. От водки мысли медленно плыли в голове, и качались, как кораблики. Было приятно. "В конце концов, можно будет откупиться, – думал он. – Лекции читает Березин… этот… возьмёт". И уже совсем почти заснув, Гершон подумал, что, быть может, Маргарита "с принципами", и это помеха. "Принципы вообще-то мешают жить…"

Неделя прошла в привычных заботах. Каждый день звонили с комбината; Николай Львович (главный инженер и непосредственный начальник) злился, повышал голос, Маргариту это не расстраивало: «На то и щука в реке, чтобы карась не дремал. Начальник обязан нервничать, за это ему деньги платят». Она посещала лекции и более всего расстраивалась по поводу механики.

Предмет читал Березин – молодой доцент с большой круглой белёсой головой, редкими волосиками (которые он часто поправлял) и едва приметной (но хронической) настороженностью во взгляде.

Березин имел принципы, и эти принципы (верно подметил Гершон) портили жизнь. Портили жизнь студентам.

Березин брал. Брал охотно и не огорчался, что таковое практикует. "Коли дают, отчего не брать?" – удивлялся он, когда в деканате вспыхивал разговор на запретную тему и коллеги осуждающе кивали головами. "Звягинцев тоже берёт, хоть и профессор. Берёт поболее моего, однако гляди – кивает вместе со всеми".

Брал Березин он только за "пятёрки" и "четвёрки". Исправить "неуд" на "уд" он не соглашался. Это и был его принцип. Кроме прочего, доцент считал себя карьеристом. Торгуя приличными оценками он повышал средний балл (на благо университета), а, не пропуская двоечников, "отсеивал бестолочей", тем самым ускоряя своё движение по карьерной лестнице.

В субботу вечером Гершон явился в общежитие позже обычного, был весел и слегка подшофе, от него пахло духами и весной. Чем-то горьким и одновременно сладким. Сказал, что славяне называли это время года костромой: «Разве это не чудесно?» и ещё объявил, что всё устроил.

– Что устроил? – переспросила Марго. Она не любила пьяных мужчин.

– Всё!

Гершон заглянул в чайник, отправился в бытовку налить воды, Маргарита подумала, что с большим удовольствием засветила бы ему между глаз: "Действительно, плешивый чёрт!"

– Узнал, кто новый заведующий кафедрой. – Сыпнул в кружку чаю, передал пачку Марго. – У тебя есть шанс.

Кафедрой теоритической и прикладной механики ныне заведовал Константин Антонович Каппель: без пяти минут профессор, "учёный, подающий надежды" – так принято говорить в научных кругах.

– Мужчина без малого сорока лет, – из кармана Гершон вынул помятую плитку шоколада. – Во многих смыслах интересный культурный человек. Не женат, – в верх взлетел указательный палец, – детей не имеет, зато имеет страсть к музыке и орхидеям.

– Терпеть не могу.

– Хм… – Гершон растерялся. – Кого?

– Орхидеи.

Евсей Аронович оглянулся, будто за ним кто-то стоял и спросил, когда он призывал любить орхидеи?

– Хрен с ними, с орхидеями. Я говорил о Каппеле. Он мужчина, понимаешь? Вспомни, что ты женщина! – Воскликнул: – Расправь перья, включи чары, принцесса Кострома! Вскружи ему голову и экзамен у тебя в кармане!

Гершон прокрутился на одной ноге, изображая какое-то танцевальное па, пошатнулся, едва не свалился на кровать, но подскочил и, раскрасневшись, подал Маргарите руку.

– Ведь ты молода и красива! Соверши безумство, Марго! Наплюй на приличия!

Он выглядел комично. По-доброму комично, будто Костик из "Покровских ворот" остался повесой и в зрелых своих годах… что, впрочем, весьма возможно.

Она улыбнулась:

– Не морочь мне голову, Евсей. – Гершон скорчил мину. – Лекции читает Березин. Он будет принимать экзамен.

– Чепуха! – Гершон замахал лапками, как муха. – Заведующий кафедрой главнее. Он может поставить любой экзамен.

– Разве?

– Не сомневайся. Уж я-то знаю! – и он похлопал себя по нагрудному карману, в котором имел обыкновение носить зачётную книжку. Всегда. "Ибо пути господни неисповедимы, – говорил он, – и "шара", как любовь, может нагрянуть не гадано".

Весна бурлила. Весна текла по жилам, покрывала щёки девушек румянцем, заставляла глаза блестеть, втягивала животы мужчинам и расправляла аршинные плечи. Только этой животворящей силой можно было объяснить, что Маргарита Ружинская задумалась над словами Гершона. Эта спокойная рассудительная девушка (или уже женщина?) задумалась: «Быть может он немного прав?»

Она разглядывала в зеркале своё отражение и думала, что этот шанс… последний.

"Последний шанс, он трудный самый", – она вздохнула и взяла в руки косметичку. "Уж коли браться за авантюру, то бить врага в полную силу". Маргарита подвела глаза, накрасила губы. Макияж был скромен, однако подчёркивал все достоинства, тактично скрывая недостатки.

– Ну, щучий сын, – обратилась к Гершону, – вещай, где найти твоего апостола от механической науки.

Воскресное утро только занялось. Солнце светило прямо в окно, будто заглядывало. Гершон ещё спал, и пришлось его расталкивать. Щурясь и закрываясь от струи света, он мычанием одобрил макияж: "М-м-м-можешь, когда захочешь", достал из кармана бумажный лист, сложенный вчетверо и прокомментировал:

– Здесь адрес. Каппель сейчас в санатории. Растяжение подколенного мешочка… в гипсе ходит. Скоро должны выписать, так что поторопись.

– Откуда ты всё знаешь? – удивилась Марго.

– Давно живу на белом свете.

– А если серьёзно?

– Отсыпал девчонкам в деканате кило шоколадных конфет, обещал сводить в кино… – Гершон зевнул, сунул ноги в тапочки, потянулся к папиросам. – Должна будешь, мать.

– Свои люди, – ответила она.

Прощаясь, Гершон перекрестил Маргариту и приказал вести себя наглее: "Ошеломи его! Оглуши, как хорёк курицу. Больше напора, экспрессии. Ты ещё очень даже ничего!"

Марго показала кулак и сделала круглые глаза, Гершон демонстративно хлопнул себя по губам и пожелал ни пуха, ни пера.

До санатория было около часа езды – минут пятьдесят, если говорить точнее. Маргарита полагала, что это будут долгие минуты, наполненные сомнениями и терзаниями, однако этого не произошло. Совесть молчала и душа оставалась в равновесии сама с собой.

"Что, по большому счёту, я нарушаю? Какие принципы? Какие правила? – размышляла. – Я хочу получить экзамен. Получить незаслуженно. Это… это такая мелочь", – Маргарита улыбнулась. На сидении впереди неё сидел парень – совсем ещё мальчишка, – решил, что улыбка предназначается ему, улыбнулся в ответ.

"Надо бы придумать легенду, – возникла мысль. – Для беседы с этим… – она заглянула в листок, – Каппелем".

Придумывать ничего не хотелось, было просто лень. Маргарита привыкала, что это мужчины придумывают разные поводы для знакомства с нею. И пускай таковое случалось нечасто, но инициатива, неизменно, исходила от мужчины. "Что-нибудь придумается… само".

Так и получилось.

Маргарита узнала в регистратуре, как найти Константина Каппеля, представилась его коллегой, получила номер корпуса, комнаты и маршрут, как найти заветный адрес.

Каппель сидел на скамейке в миниатюрном саду – десяток старых яблонь, каменная чаша, некогда служившая фонтаном, кормушка для птиц переделанная из большого старого радиоприёмника. Девушка в регистратуре назвала это местечко парком: "Больные отдыхают в это время суток, – сказала она. – Константин Антонович гуляет в парке. – Девушка поправила бирюзовый колпак. Колпак был сшит по последней медицинской моде и напоминал пилотку стюардессы. Она смотрела на Маргариту с интересом, во взгляде прочитывалось незамутнённое опытом превосходство молодости. Такой взгляд бывает у очень молодых и очень здоровых людей, которые ещё не расшибались в жизни о непреодолимые препятствия.

Каппель читал книгу.

"Константин Антонович Каппель, – проговорила про себя Маргарита. – Сокращённо получается КАК".

Она подошла, сказала, что заблудилась и спросила, как найти корпус рефлекторной ортопедии – первое, что пришло в голову. Бредовое, несуществующее определение.

Каппель поднял глаза, увидел перед собой молодую красивую женщину.

– Я не знаю, – он чуть смутился. – А что там? В этом корпусе?

– Там лежит моя бабушка.

– Болеет? – спросил он и покраснел глупости своего вопроса.

– Чуть-чуть, – ответила Марго. – Знаете, есть такой одесский анекдот: у Мойши спрашивают, выходит ли его дочь замуж? Мойша отвечает, что выходит. Выходит, говорит, помаленьку.

Она спросила, что приключилось с ним? Показала на белую ногу в гипсе. Каппель ответил, что ничего страшного, время от времени у него бывают обострения: "В детстве упал с дерева, порвал сухожилие, что-то сломал, – он махнул рукой. – Теперь вот расплачиваюсь за ошибки молодости".

Можно было спросить, как это произошло (падение), попросить рассказать о детстве, но это было бы слишком навязчиво, для первого "свидания". Маргарита попрощалась и пошла напрямик через деревья, напролом, не соблюдая тропинок. Каппель смотрел вслед. Красивая молодая женщина, сочная уверенная в себе, она напомнила ему сентябрьское спелое яблоко. И это сравнение понравилось.

Свет дробился на листьях, мелькал и рябил, как на морской волне. Это создавало волшебное настроение. "Она прошла, как каравелла по зелёным волнам, – Каппель никогда не думал, что эта дурацкая песенка придёт на ум, однако поди ж… – прохладным ливнем после долгого дня".

Через два часа они снова встретились. Маргарита "возвращалась от бабушки", и опять прошла через парк, "боясь заблудиться" – отчасти это было верно, санаторий раскинулся на огромной территории, и затеряться было немудрено.

Каппель взялся проводить, взобрался на костыли.

– Кавалер из меня, извините, сейчас никакой, но в будущем… – он не закончил фразы, а она, не без кокетства, подумала, что Константин Антонович уже на крючке: "раз думает о будущем".

Разговаривали о пустяках. О погоде, я кормушке-радиоприёмнике, о путешествиях к морю. Правильнее назвать этот разговор болтовнёй, поскольку никакой информации собеседники друг другу не передавали, а только делились хорошим своим настроением. Так могут беседовать умные образованные люди – для наслаждения обществом.

Когда Маргарита ушла, Каппель вздохнул и почувствовал лёгкую грусть – он иногда ощущал подобное настроение. Будучи преподавателем он не испытывал недостатка в общении. Новые лица возникали постоянно, иногда сливаясь в единый пёстрый поток, но выдающихся среди этого потока лиц случалось немного. Единицы. И когда подобный выглядывающий из толпы человек уходил, становилось досадно.

Каппель подумал, что поступил, как болван: "как последний идиот!", не спросил адреса и телефона не взял. "Могли бы подружиться".

Впрочем, всю последующую неделю они регулярно встречались. "Бабушке показано общение с родственниками". Маргарита садилась на скамейку, вынимала из пакета персики и нектарины, раскладывала их в две шеренги.

– А как же бабушка? – беспокоился Каппель.

– Бабушке хватит. – В пакете что-то ещё оставалось. – Она старенькая, ест мало. В её возрасте важна любовь, подпитка от близких людей энергией. Вы этого не замечали?

Каппель ответил, что замечал, что эти процессы идут не только у стариков – "у молодых тоже" – и предложил перейти на "ты":

– Уж коли я питаюсь вашими фруктами, как честный человек я обязан…

Она согласилась.

Рассказала, что работает на обогатительном комбинате, занимает приличный пост и в ближайшем будущем не намерена менять место. Сказала, что в Н-ск приехала в отпуск: "Помочь бабушке по хозяйству и вообще… я люблю этот город, здесь прошло моё детство". Опуская подробности, упомянула, что учится в университете. Ни в чём не соврала, но и не сказала всей правды.

Она ловила себя на мысли, что забывает о своём "секретном задании", и воспринимает эти ежедневные прогулки, как увлечение. Очень приятное обязательство данное самой себе.

Каппель рассказал о себе. Сказал, что преподаёт, недавно получил кафедру и в скором (обозримом) будущем защитит докторскую диссертацию. Она спросила о жене и детях, он искренно ответил, что не имеет ни первого, ни второго.

– Не сложилось. После института поступил в аспирантуру. Научный руководитель попался большой зануда! – Каппель рассмеялся.

Маргарита нравилось, как он это делал: негромко и заразительно, как ребёнок. Складывалось впечатление, что Каппель смеётся не только над занудой-руководителем, но и над самим собой.

"Сможет ли он меня поцеловать?" – размышляла Маргарита. Каппель шел рядом, смешно перебирая костылями – боялся отдавить Маргарите ногу.

Время поджимало. Нужно было переходить на следующий уровень. Гершон осведомился, как «продвигается охмурение»? Маргарита вспыхнула, и грубо попросила, чтобы он не совался. Гершон не обиделся, однако предостерёг:

– Не вздумай влюбиться.

– Почему?

– Это будет вульгарно. Служебный романчик с корыстной подоплёкой. Оставайся честной мошенницей. Не опускайся до пошлостей!

«Неужели придётся… самой?» Марго искоса поглядывала на Каппеля, тот был увлечён рассказом. Она сомневалась, что у него хватит духу на поцелуй.

Однако всё обошлось. Как это ни удивительно, помогла нога Каппеля и его костыли. Они поднимались по лестнице, Константин оступился, Марго подхватила его и прижала к себе. Они сомкнулись глаза в глаза, нос к носу. Каппель обхватил её губы. Маргарита почувствовала, что голова её закружилась – мир вокруг завертелся, – и где-то на краю Вселенной по лестнице гремят падающие костыли… В коридор сунулась сестра-хозяйка, привлечённая шумом, увидела целующуюся парочку и заворчала, как старая борзая – этот звук тоже летел из бесконечной дали и проникал в сознание с большой задержкой.

Время остановилось.

– Что теперь? – спросил Каппель. В его глазах дрожала лёгкая тревога.

"Интеллигентный человек, – поняла Маргарита. – Боится, что я потребую от него замужества… а может быть, ждёт этого. Ах, милые честные люди, всегда вы ждёте расплаты за самые добрые вещи. Не забываете, что ни одно доброе дело не остаётся безнаказанным".

Вместо ответа она ещё раз его поцеловала, убедилась, что тревога превратилась в радость и спросила, сколько его ещё будут держать в "этом зверинце"?

– Недолго, – ответил Каппель. – Завтра снимут гипс, потом несколько дней реабилитации.

Прежде чем получить экзамен, нужно было заняться ЭТИМ – Марго решила это будет моральной компенсацией: «Для меня и для него». А заниматься любовью с гипсом было бы неудобно.

Гипс сняли во вторник утром. Лечащий врач мельком заглянул в карту, спросил как самочувствие и, не дослушав ответ, велел гипс снимать и готовить пациента к выписке. Врач не был молод и не был стар, он пребывал в среднем возрасте: лет сорок пять – пятьдесят. Это золотая середина жизни: ещё есть силы, и уже есть опыт. Но на глазах доктора лежал серый пепел безразличия, как третье веко у змеи. Вроде бы всё видишь, однако краски мира имеют странный оттенок. От этого оттенка опыт перестаёт помогать людям, а силы тратятся впустую, ни на что. В пространство.

Вечером Маргарита пригласила Каппеля в ресторан: "Отметим твоё возвращение на Землю". Он спросил, почему такой мрачный повод?

– Я и так оставался на Земле. И даже плотнее к ней прижимался, из-за лишнего веса.

– Ты брёл сквозь пустыню, как путник в кандалах, – она смеялась в телефонную трубку. – А теперь вернул себе свободу.

Свобода получилась несвободной: Каппель чувствовал боли в ноге, признался в этом Маргарите.

Маргарита воспользовалась методой Гершона. Отсыпала медсестре шоколадных конфет и подробно расспросила о болячке Каппеля, о лечащем враче и о возможных осложнениях. Далее она действовала решительно и беспощадно, как ураган. Потребовала сделать повторный снимок, со скандалом ворвалась в кабинет главного врача, пригрозила написать жалобу в министерство.

"Всё сделала верно, – одобрил Гершон. – В таких вопросах, чем больше шума, тем шустрее бегают мыши".

– Какие мыши? – переспросила Марго.

– Мыши по уборной.

Серая пелена сползла с глаз врача – он понял, что станет себе дороже спорить с гневной женщиной. Извинился, интимно (на ухо) пообещал всё исправить. И исправил: моментально сделали снимок, нашли воспаление, назначили курс антибиотиков и электрофорез.

Перед рассветом затенькала птичка. Маргарита не спала. Она думала, как сложно и просто устроен мир. Думала о птичке, что ждала рассвета, и лишь только забелел горизонт начала свою песенку. Каппель лежал с закрытыми глазами, смешно надувал губы.

– Знаешь, – не открывая глаз, произнёс он, – я впервые в жизни встречаюсь с такими женщинами.

– Я тоже, – полушутливо согласилась она.

– Тебе нужно быть генералом. Тогда в нашей армии наступит полный порядок.

– Я не хочу быть генералом. – Она провела пальчиком по его груди. Волосы кучерявились. – Я хочу быть с тобой.

Гершон спал у кого-то из соседей. Марго смотрела на его тапочки под кроватью, на чемодан в крупную коричневую клетку и на папиросную пачку – предметы медленно проступали из ночной темноты. "Как призраки", – подумала она.

Приближался час "Ч". Сессия подходила к концу; группа сдавала экзамены. В зачётной книжке Марго стояли отметки по всем дисциплинам, исключая механику. Гершон волновался, каждый вечер покупал пиво (полагая, что дело в эмоциональном зажиме) и призывал действовать решительно.

…Произнести нужные слова оказалось трудно. Неловко.

Потребовать экзамен? Предложить его поставить? Попросить об услуге? Мимоходом с улыбочкой на губах намекнуть? Все эти варианты неприятно пахли проституцией. "Именно, что проституцией. Натуральный обмен: тело против услуги". Тем более это было неприятно, поскольку Маргарита впервые влюбилась.

Нет, она не потеряла голову, контролировала слова и чувства. Однако впервые в жизни мимолётное увлечение переросло во что-то большее. Каппель был ей интересен. Как человек и как мужчина.

Помог случай. Они столкнулись в университете. Каппель растерялся, побелел, как полотно, пробормотал приветствие (что-то в стиле: "Добрый день, товарищ! Рад вас видеть!") и протянул для рукопожатия руку. Марго отвела его в свободную аудиторию и во всём призналась.

История, естественно, получилась розовой и брехливой: они случайно познакомились, случайно увлеклись друг другом, и в университете встретились тоже случайно. Но если он может помочь, она будет ему благодарна.

Каппель взял зачетку, вышел из аудитории…

Поверил он в "правдивую историю" или нет, Марго не поняла. Любовь оглупляет человека и Каппель мог запросто допустить такое количество совпадений.

Или он всё понял, но не показал виду?

В любом случае, оценка "отл" появилась в зачётной книжке.

И никаких упрёков.

На ум пришла песня Гребенщикова:

Как хорошо без женщин и без фраз

Без горьких слез и сладких поцелуев

Без этих милых слишком честных глаз

Которые вам лгут и вас еще ревнуют…

Остался один вопрос: что делать теперь? Продолжать встречаться? Или всё оборвать?

Вопрос остался без ответа. Вернее, разрешился сам собою. В тот же день Каппель позвонил и предупредил, что несколько дней будет недоступен. Срочная командировка. Маргарита пыталась расслышать в его словах подлинную причину отлучки, но не смогла. Голос был тёпл и добр, как обычно.

А через два дня, сдав ключ от комнаты коменданту, пожав руку Гершону, Маргарита отбыла в свой родной город. Из комбината опять звонил главный инженер, ледяным тоном пригрозил "вышвырнуть с работы в двадцать четыре часа", если Маргарита не появится в ближайшие дни. "Слушаю и повинуюсь! – мысленно согласилась Маргарита, – мой лысый повелитель!" Ответила, что выезжает ночью. Главный смягчился и даже спросил, как дела.

– Прекрасно! – ответила Маргарита. – Самое трудное препятствие пройдено. До диплома один шаг.

Поезд отходил без пяти одиннадцать. По полупустому перрону гуляла бродячая собака. Горели оранжевые фонари, свет казался ненатуральным, космическим, и все предметы в нём становились героями фантастических фильмов. Высокий мужчина с двумя чемоданами походил на инопланетянина в человеческой маске, толстая тетка, что катила перед собой тележку, была похожа на гладкого тумбообразного робота.

Под перестук колёс Марго забывала. События последних недель – стремительные, захватывающие, – становились прозрачнее… с каждым километром отдалялись. Вспоминая, Маргарите казалось, что она смотрит фильм: обычную мелодраму, где главной героиней была девушка, очень похожая на неё.

Реальным оставался родной комбинат. Бесконечная цепь планёрок, заказов, хлопот, людей – в этом была живая наполненная энергией река. Марго вспоминала коллег, вспомнила свой микроскопический кабинет (она с любовью называла его конурой королевского пуделя) в котором всё до последней скрепки родное, знакомое и любимое.

"А там, в Н-ске… это произошло не со мной, – с этой мыслью она засыпала, уверенная, что на утро даже не вспомнит. – Не со мной…"

Лето этого года случилось знойным, огненным. Только с заходом солнца жара отпускала, становилось возможно дышать и двигаться, посему вечера получались длинные, томительные и ленивые. Хотелось пить, лежать под кондиционером и думать о чём-то хорошем.

Маргарита часто вспоминала о Н-ске, размышляла честно ли она поступила с Каппелем? Есть ли у него повод для обиды? Или – не дай бог! – для мести? Впереди маячила защита диплома.

Пришла к выводу, что ничего сверхъестественного не произошло. "Случилась лёгкая… интрижка. – Слово не нравилось, но оно точнее всего подходило. – А если забыть, что он преподаватель, а я студентка, так и вовсе получается чепуха. Два свободных человека встретились, приятно провели время, немножко увлеклись друг другом, занялись любовью". Внутренний голос возражал, что Маргарита получила экзамен, а значит, была меркантильна. "Ерунда! Просто мне повезло".

Очень хотелось рассказать о знакомстве с Каппелем. Поделиться хоть с кем-нибудь. Хотелось, чтобы собеседник развеял сомнения, взмахнул беспечно рукой и сказал: "Брось! Эдакие мелочи, что не стоит беспокоиться. Миллионы пар на планете занимаются этим ежедневно, точно так же, как пьют воду, завтракают или моют руки. Забудь".

Можно было позвонить маме (она жила в пригороде), и Маргарита даже взяла трубку, но остановилась, задумавшись, что скажет мать? Спросит хороший ли он человек? Понравился? Было ли о чём поговорить? И, самое главное, как она ощущала себя рядом с ним?

"Рядом с мужчиной женщина должна чувствовать себя беззащитной голубкой", – так полагала мама.