Текст книги "Вуоснайоки"

Зимой на севере темнеет рано – так мне хочется начать свой рассказ, – а в Норвежском море особенно.

Ночь наступает медленно, кажется с самого утра. А если случается шторм, вода и воздух перемешиваются в единый мутную сукровицу (сравнение боцмана Коломина), и определить, что светило взошло возможно только по судовым часам.

Траулер с невыносимо-красивым именем "Вуоснайоки" вышел на трассу и приготовился к ловле палтуса. Был конец ноября.

Мастер добычи рыбы Петренко смотрел, как уходит в море трал и тихонько мелодично матерился. Его оранжевый сферический шлем казался забытой на грядке тыквой. Матерился Петренко не из-за рыбы. "Рыба – говно, – говорил он. – Оно всегда плавает". Мастер добычи (на языке рыбаков – майор) переживал за оборудование. Трал, лебёдки, ваера, стропы. Петренко не доверял предыдущему экипажу и успокаивался только после первой рыбалки.

Трал ушел в море. Матрос палубной команды Рохчин закурил. Ломая на ветру спички и заслоняясь от ветра плечом в оранжевой робе.

– У механиков новенькие, – язвительно произнёс он, ни к кому конкретно не обращаясь. На палубе стояли трое: майор Петренко, Рохчин и ещё один палубный матрос. Все в одинаковых робах, резиновых сапогах и касках.

– Два дагестанца, – продолжил Рохчин. – По-русски паршиво соображают. Как инопланетяне.

Петренко бросил косой взгляд, но ничего не сказал. Рохчин носил на судне кличку Каро. Когда в первый раз он писал заявление, адресовал его "капитану каробля". Девчонки-кадровички смеялись и показали бумагу капитану Кандыбе. Капитан поделился с комсоставом.

– Каро-бля, каро-бля… – пробурчал Петренко, педалируя на второй слог и ответил, что на фабрике тоже изменилась бригада. Трое новых рабочих. Майор кратко обозначил их трудовые достоинства: бывшие зэки.

2-матрос (по левому борту) помалкивал. Он вообще предпочитал молчать, за что снискал уважение экипажа. Молчал он не из-за скудности словарного запаса, а из-за его специфики и народной глубины. Кроме того матрос Филипенко замечательно играл на гитаре.

Из динамика полилась музыка. В ней не сразу опозналось "Прощание славянки". На палубу спустился штурман. Высокий и худой, с усиками над верхней губой он напоминал поэта-разночинца. И фамилия была подходящей – Гусев. Штурман спросил, как настроение. Он недавно (в третий раз) ходил в составе экипажа, и считался молодым рыбаком. (Что соответствовало действительности.)

– Как море, товарищи? Поделится рыбой, как считаете?

Фраза получилась пафосной и матросы это незамедлительно почувствовали. Майор снисходительно улыбнулся, 2-матрос Филипенко не удержался и ответил, что море, как б…ща, даст каждому. Если попросить настойчиво.

– Я вот в своей каюте, – обратился Рохчин, – под койкой обнаружил нераспечатанную пачку презервативов. – Рохчин поднял указательный палец, как будто именно обстоятельство, что пачка не распечатана, меняло многое. – Это что? Как на этот факт отреагирует руководство?

Штурман слегка смутился, кончики его ушей порозовели. Сказал, что в предыдущем экипаже тоже люди.

– Им тоже секс… – штурман запнулся, – не чужд. В некотором роде.

Несколько минут поговорили о нюансах половой жизни в период длительной автономной ловли. Эта тема считалась у рыбаков щепетильной и полузакрытой.

Майор Петренко спросил о дагестанцах.

– А что вас удивляет, Николай Андреевич? – штурман пожал плечами. – Они замечательные работники… насколько я знаю. Набожные. Не пьют.

– Ну, это спорно, – влез Рохчин. – Бывают разные варианты. И потом, как вы связали производительность труда и алкоголь? В некоторых случаях это вещи прямо противоположные.

Экипаж траулера «Вуоснайоки» зиждился на трёх основных устоях. На трёх «китах», как говорили в команде.

Железная дисциплина – это первое. За дисциплиной следил капитан Кандыба. Поговаривали, что когда-то (в социалистической юности) он служил в ВОХРе. Оттуда набрался манер и привычек. Опровергнуть подобную гипотезу было невозможно. Но и поддержать трудно. В её достоверность указывала только маниакальная привязанность капитана к крепкому чаю. "Чифирь гоняет!" – говорил кок, заваривая напиток.

Вторым "китом" была систематическая борьба с водкой. Этим занимался судовой врач Омерман. Он лично шмонал команду, когда рыбаки всходили на борт.

Нельзя утверждать, что на траулере не пили – это было бы абсурдом. Однако этот бизнес (говоря современным языком) "держал" лично доктор Омерман. Капитан смотрел на это сквозь пальцы. Док установил для каждого моряка медицинскую норму и никогда её не превышал. Иными словами, "кит" номер два не вредил "киту" номер один.

Третьим (моральным) устоем для экипажа являлся старший помощник капитана Блюхер. Кроме зычной революционной фамилии, старпом имел густой баритональный тенор; кончил два курса в театральном институте и устраивал "градообразующие мероприятия" – так называлось среди моряков его начинания. Эрнест Блюхер собрал группу энтузиастов и обучал их игре на трубе. Кроме того на траулере существовал и функционировал просветительский кружок, под руководством старпома. В свободное время моряки смотрели диафильмы, а в предпоследнем рейсе даже изучали строение машины (машинного отделения) и дизельных двигателей. В разрезе и не практике.

"Накой мне это надо? – возражал матрос Филипенко. – Пускай "машина" учится тралить". На что получил ответ, что может продолжать вязать мочалки. (Плетение мочалок считалось самым унылым времяпровождением.)

"Или на гитаре потренькай!" – обидно предложил Рохчин.

Отказников было не много. Блюхер умел поднять коллектив "в культурную атаку".

Подошло время выбирать трал. Мастер добычи Петренко протяжно оглянулся на надстройку. Лебёдчик находился на своём месте. Его округлая физиономия виднелась за запотевшим стеклом. Они вместе рыбачили много лет, но только теперь Петренко сообразил, что лицо лебёдчика Фурзиева похоже на шар для боулинга. Круглое сытое и с маленькими глазками-отверстиями для пальцев.

Лебёдчик поднял большой палец. Ладонью показал: "Не бзди! Всё сделаю культурно!" Медленно и мощно закрутились маховики лебёдок.

Трал вышел легко и без задоринки. Принёс немного. Но и не мало. Средне. Майор выдохнул с облегчением, и понял, что палтус будет. И будет заработок. Вот уже несколько лет Петренко страстно мечтал купить тёще отдельную квартиру. (Оформить её на себя.) И отселить старуху подальше, если получится, в другой город. Тёща майора Петренко имела тяжелый характер. Но очень хорошо готовила. Время от времени, засыпая, Петренко воображал, что тёща и жена, как бы… объединяются в однородную фигуру. Получается дева с лёгким характером супруги и практическими качествами тёщи.

Сон неизменно оканчивался кошмаром. Они занимались любовью и, в момент наивысшего наслаждения, жена исчезала, оставалась только тёща.

Короткие северные дни сменялись длинными ночами. Вахта, неизменной чередой, следовала за вахтой, будто вращалось колесо сансары. Трал уходил в море и возвращался, волоча по слипу чёрную скользкую рыбу.

– Эрнест Евгеньевич! – окликнул капитан. – Зайдите ко мне.

Блюхер вошел в каюту капитана. Внимательно закрыл за собой дверь. На старпоме был плотный шерстяной свитер под горло. Якутские кожаные унты и морская мятая кепка. В зубах он держал трубку. Курить Блюхер не любил, но трубка замечательно дополняла образ. Эрнест Хемингуэй на флоте.

Старпом сказал:

– Слушаю.

Капитану хотелось спросить за унты (они появились на старпоме недавно), но это было неудобно. И капитан перешел к делу.

– Лов идёт решительно хорошо…

Капитан поднёс к кончику сигары зажигалку. Он терпеть не мог сигар, но в присутствии щеголеватого помощника считал уместным курить только их.

– Вы и сами знаете. Девяносто пять тонн взяли в ноябре. И в этом месяце…

– Без ста килограмм сто пятьдесят тонн! – деловито дополнил Блюхер. – Итого.

Старпом рапортовал, напружинившись в струну. Потом, будто обессилив, обмяк и спросил, зачем капитан его вызвал: – Вас что-то беспокоит, Аркадий Ильич?

В этом панибратском вопросе уместилось многое: бесконечные рейсы, трудные вахты, почитание, граничащее с поклонением, уважение и желание помочь. Прийти на выручку в трудную минуту.

– В долговременном плане, – заговорил капитан, – мы не должны выпускать из виду…

Старпом оглядел каюту капитана. Он бывал здесь сотни раз, и всё одно изумлялся её наполнению. Над столом висел портрет Дзержинского. В академической манере: бородка-кожаный пиджак-стальные дужки очков. Рядом расположилось изображение… Блюхер не сразу сообразил, что это кто-то из великих композиторов. С изображения начисто были срезаны букли парика, а само лицо пристроено – весьма щепетильно и аккуратно – к другой, пышной седой шевелюре.

– Я уверен, что мы должны поощрить экипаж, – закончил капитан. Опустил в пепельницу погасшую сигару. – Не могу сказать, что работники фабрики… я говорю о бывших зэках, проявили себя с лучшей стороны. Но механики-дагестанцы мне решительно понравились! Деловитые, собранные, немногословные. Есть чему поучиться. И нам следует поощрить… в том смысле, чтобы сплотить коллектив… – Капитан сделала движение ладонями, как будто слепил снежок. – Какие будут предложения?

Старпом Блюхер сдержано согласился, что улов в этом рейсе действительно выше среднестатистического. Сказал, что коллектив нуждается в неусыпной заботе. Отметил лично капитана Кандыбу в этом стремлении. Наконец признался, что подготовил для встречи Нового года пьесу.

– Пьесу? – В голосе капитана мелькнули сомнения. – А это, Эрнест Евгеньевич, не слишком… того? Не слишком решительно?

– А кого нам бояться? – резонно возразил Блюхер. – Станем действовать революционно: не можешь – научим. Не хочешь – заставим.

– Это верно, – произнёс капитан.

Потом опять засомневался.

– Я всячески поощряю ваши начинания, Эрнест Евгеньевич, но…

– Вы посмотрите, насколько пьеса идейно-наполнена! – сказал старпом. – Не подумайте, что это будет феерия или массовая буффонада. Эта небольшая камерная пьеса. Скетч.

Последнее непонятное слово не понравилось капитану, однако он не возразил.

– О чём? В двух словах, – попросил. – В тезисах.

Старпом Блюхер повторил, что пьеса идейно-выдержанная. Что центральную партию страны и правительство она не критикует. (И даже напротив.) Ещё сообщил, что главных героев в пьесе пятеро.

– Очень хорошо! – вырвалось у капитана.

– Основное действующее лицо – Дед Мороз. Без него, к сожалению, никак.

– Это не страшно. Новый Год это такой праздник, на который мы решительно не имеем возможности повлиять.

– Естественно Снегурочка.

Снегурочка тоже не вызвала возражений. К концу рейса пекариха Тамара (единственная женщина на судне) становилась объектом излишнего мужского внимания. А потому её лучше было нейтрализовать, переместив из зрительного зала на подмостки.

– А где будет проходить представление?

– Спектакль, – поправил старпом. – В кают-компании. Уберём пару столов в торце. Я уже договорился с механиками. Поставим ёлку. Вокруг неё будут развиваться события.

– Хм… – капитан тронул подбородок. – Неожиданно. Продолжайте.

– Кроме адептов Нового года в пьесе участвует Черномор – славянский бог моря.

– Это застаёт врасплох, – признался капитан.

– В этом и заключается идейная компонента, – пояснил Блюхер. – Незадачливый моряк Олег, обращается к Деду Морозу с просьбой обеспечить ему улов. Дед Мороз идёт навстречу и доступными методами – морозом и ветрами – сгоняет косяки трески к трассе незадачливого капитана. Но в момент выборки трала, изношенные ваера рвутся, и трал уходит в море вместе с треской. Оскорблённый Дед Мороз мечет громы и молнии. Он крайне недоволен. В это же самое время, толковый рыболов Анисим, принципиально не общается с божествами. Он доверяет навигационному оборудованию, картам и своему чутью опытного рыбака. Чудесным способом он подхватывает оборванный трал и вытягивает его на палубу.

– Символично! – подтвердил капитан Кандыба. – Есть чему поучиться. В чём роль Снегурочки?

– Снегурка несёт основной моральный посыл. В начале пьесы, красивая девушка Тамара склоняется к помпезному Олегу. Но, поняв, что всё его благосостояние базируется на удаче, уходит к стабильному Анисиму.

Кандыба ещё раз почесал подбородок и заметил, что в таком варианте пьеса решительно не годится. Конфликт остаётся неразрешённым.

– Вы, Эрнест Евгеньевич, моложе меня, – сказал капитан. – И в море не столь решительно долго. А мне доводилось видеть разного. Был у меня моторист из-под Калуги. Замечательный человек. Инженер. Два высших образования. Я с ним в шахматы играл и, вы не поверите, выиграть было для меня счастьем. Так вот этот моторист, в начале рейса в море, извиняюсь, струхивал. Верил, что его семя рыбу подманивает.

– Верно! – согласился Блюхер.

И было непонятно с чем именно он соглашается. С методами моториста или возражениями капитана.

– Поэтому я дополнил финал пьесы, – сообщил старший помощник. – В последней сцене встречаются все участники постановки. Анисим возвращает Олегу оборванный трал и часть рыбы. Черномор обязуется возместить благородному рыбаку улов. Все радуются, все счастливы. Команда кричит: "С Новым Годом!" И на ёлке зажигается гирлянда. Куранты, речь президента, шампанское. Дед мороз переходит к раздаче подарков.

– Вот это хорошо! – одобрил капитан. – Вот это верно. Поддаваться суевериям не следует, но и забывать вековые традиции не стоит. Я даже советую как-нибудь продвинуть Черномора в финальной сцене. Пусть он раздаёт подарки.

Блюхер обещал над этим подумать. "Над этим бредовым предложением", – этой фразы он не произнёс.

В кают-компании убрали столы, это позволило организовать небольшую площадку. Ёлку обещали сделать бывшие зэки. Один из них (Артамонов Павел) из кусков зелёной капроновой сезали и стальной проволоки сноровисто соорудил кудрявую лесную красавицу. Из картона вырезал шишки. Подготовка декораций заняла несколько дней.

Время поджимало. Актёры приступили к репетициям.

– Волноваться не стоит, – сказал Блюхер, поднимая этой фразой градус нервозности. – Это не театральная пьеса… в том смысле, что у нас не Большой Театр. У нас маленькая новогодняя зарисовка. Можно сказать, скетч.

На роль Деда Мороза взяли мастера обработки рыбы Мухамедзянова. Капитан был очень "за", и доволен, что роль досталась мастеру с переработческой фабрики. Мухамедзянов был невысокого роста, чернявый, с вытянутым благородным лицом и печальными раскосыми глазами. Блюхер остановил свой выбор на нём из-за акцента. Мухамедзянов бесподобно произносил заглавную фразу: "Здравствуйте, дорогие рыбаки!"

Роль Снегурочки ожидаемо досталась пекарихе Тамаре. Акт коллективного доверия привел девушку в ужас и, одновременно в восторг. Она волновалась и без причины теребила фартук. Следует отметить, что для роли Снегурочки Тамара имела все необходимые творческие задатки. А именно: тонкую талию, выдающуюся грудь, длинную рыже-соломенную косу и выпуклые удивлённые глаза.

Некоторый конфуз произошел с выбором Черномора. Мнения в коллективе разделились. Одни считали, что пьеса может обидеть морское божество. Другие, напротив, полагали постановку элементом уважения. Своего рода, моральным жертвоприношением. Посему необходим был исполнитель авторитетный, имеющий в экипаже вес.

"Фактурой хорошо подходит 2-матрос Филипенко, – жаловался капитану Блюхер. – Но существует опасность мата в самый нелицеприятный момент".

На роли Олега и Анисима утвердили молодых ребят, работающих на переработке. Капитан одобрил это решение: "Фабричные всегда жалуются, что их зажимают… вот мы молодёжь и продвинем".

Тексты были выучены без труда. Однако Блюхер (на всякий случай) устроил рядом со сценой занавеску, за которой разместил крупно написанные основные реплики.

"Если случится конфуз, – инструктировал он, – позволяю подойти к шпаргалке… в какой-нибудь свободно-развязной манере… и подсмотреть текст".

"Хорошо бы иметь суфлёра", – грамотно заметил Рохчин. Его утвердили (не без колебаний) на роль Черномора, и он очень вжился в характер. Репетировал каждую свободную минуту. Даже на вахте, когда тралили рыбу, покрикивал с повелительными нотами: "Гей, славяне! Поспешай! Сарынь на кичку! Чего там мурыжите, гунявые?"

Блюхер настоятельно требовал не отклоняться от текста. На что получал отпор, что даже Станиславский допускал актёрские экспромты.

Наступил день премьеры. Иными словами 31 декабря.

Трал в этот день оставался сухим. Капитан обошел судно, удовлетворённо покачивая головой и неся в глазах хитринку. Кандыба был доволен.

Тем не менее, не обошлось без эксцессов. Бесследно исчез Дед Мороз Мухамедзянов. Блюхер стучал в дверь его каюты, бегал по судну, разбрасывая вопросы. Несколько раз заходил к Омерману, подозревая подвох именно в медицинской каюте. В конце концов, Омерман признался, что Мухамедзянов купил у него бутылку водки. Ещё утром.

– Ну я же просил! – Блюхер сцепил пальцы и потряс руками над головой. – До двадцати трёх – ни-ни!

Он выскочил из каюты и понёсся по коридору, как подстреленная лань.

Впрочем, ситуацию быстро исправили. В костюм Деда Мороза обрядили штурмана Гусева. Правда штурман был на две головы выше Мухамедзянова, и красный плащ пришлось наставлять мишурой. Это помогло лишь частично, и Дед Мороз вышел на сцену босиком, чтобы хоть как-то соблюсти целостность репетиционных наработок.

– Здра-авствуйте, моряки! – протянул Гусев, имитируя выговор Деда Мороза. – Здра-авствуйте, славные рыбаки!

Образ, выстраданный на репетициях, категорически рушился. Летел в Тартарары. Блюхер схватился за голову, прошептал: "Халтура!" и занял место в последнем ряду. Ему было стыдно, как режиссёру.

Постановка прошла на удивление удачно. Долго и с энтузиазмом вызывали Снегурочку, а когда Тамара появилась на сцене, рыбаки стоя аплодировали и свистели. Кто-то из переработчиков отпустил сальную шутку, но она потонула среди оваций.

Неожиданно симпатиями зрителей завладел антигерой Олег. Ему аплодировали. Анисима упрекали за ворованный трал, сдержано матюгались. Всё изменилось в финале, когда Снегурка переметнулась к Анисиму, а трал был возвращён владельцу.

Пробило двенадцать. В бокалы разлили шампанское. Президент произнёс речь. Наступала кульминация праздника. Дед Мороз приготовился раздавать подарки.

Моряки понимали, что это будут мелочи – авторучки, футляры для телефонов, наборы карандашей, диски с фильмами. Иным подаркам в рейсе взяться неоткуда. И всё одно, с нетерпением ждали этой минуты, поскольку после неё начиналась мена – древнейшая игра моряков.

Долговязый Дед Мороз приосанился.

– Всем детишкам-рыбакам, – заговорил стихами, – я принёс подарки…

В правой руке он держал мешок с гостинцами, в левой – посох. Наступала решающая минута. Гусев трижды ударил посохом в пол, закричал "Ура!" и воздел руки над головой.

Реплика неожиданно оборвалась. Дед Мороз пластом рухнул на пол. Мешок развязался и отлетел к переборке. По кают-компании заскользили подарки, блистая разноцветной новогодней радугой. Моряки бросились поднимать гостинцы, разумея в таком экзотическом способе часть представления. Задние напирали на передних.

Доктор бочком протиснулся к Деду Морозу, взял его за руку.

– Он… – в голосе колыхнулось тревожное удивление, – мёртв? Он мёртв! Дед Мороз… Гусев мёртв!

"Постановка окончилась на возвышенной ноте!" – цинично подумал Блюхер и налил стакан водки. Он смертельно устал.

Последующие сутки «Вуоснайоки» напоминал Летучий Голландец. Безмолвием и печалью. В каютах шептали, по трансляции вещали вполголоса. И хотя доктор объявил причиной смерти сердечный приступ, рыбаки строили более глубокие предположения. Естественно, ведущей причиной называли постановку. «Я так разумею, – разглагольствовал Рохчин, – Черномора мы напрасно потревожили». «Ты ж его сам!» – напоминали моряки. «А что я? – разводил руками экс-актёр. – Я человек подневольный… творческий».

Тело Гусева положили на складе готовой продукции, поверх картонных ящиков с замороженной рыбой. Можно было оставить его на верхней палубе, укрыв брезентом – было достаточно холодно. Но капитан решил, что это оскорбит достоинство моряка. Кандыба симпатизировал молодому штурману.

Ещё через сутки (2 января) Кандыба спустился в машину (машинное отделение). Невысокий жилистый капитан легко пробрался сквозь лабиринты труб, выступов и заградительных решёток. Издалека заприметил моториста Перова. Тот сидел на маленьком стульчике и протирал ветошкой деталь.

Они были знакомы много лет, вместе взяли не одну тонну рыбы. Характером и физическими кондициями напоминали друг друга. Однажды у капитана случилось странное видение. Засыпая, он вдруг почувствовал себя мотористом. Обнаружил, что стоит около дизель-генератора, в промасленной робе и с гаечным ключом в руке. Ключ упал, больно ударил по ноге. Кандыба очнулся, долго не мог заснуть и пил холодную воду. После этого случая, дружба капитана и моториста укрепилась.

– Слышал? – спросил Кандыба.

– Ага, – экономно ответил Перов.

– Помоги.

– Я-то?.. – ответил моторист, удивляясь, чем он может помочь.

– Ты бывший опер.

Моторист вытер руки и сунул ветошь (согласно инструкции) в металлический ящик. Хмыкнул. Глаза его беспокойно бегали.

– Это когда было! – напомнил. – Меня ж комиссовали. За политическую неблагонадёжность.

– А именно? – уточнил капитан.

– Критиковал руководство, – признался Перов. – И водку любил сверх меры… Люблю.

– Это ничего! – капитан положил ладонь на плечо моториста, давая понять, что собеседование тот прошел успешно. – От вахт будешь освобождён. Пошли!

Они переместились из машины на склад готовой продукции. Пока шли, капитан сказал, что нужно разобраться до возвращения в порт. "Выясни что к чему. Иначе обгадят всю команду", – молвил Кандыба, имея в виду, что до официального разбирательства должна быть готова удобоваримая версия. Версия, которая устроит экипаж, и которой будут придерживаться все необходимые свидетели.

На складе было холодно. Перов зябко поёжился и подумал, что зря не накинул ватник. Канадыба кивнул на шкафчик, там висели тёплые куртки. Доктор Омерман ожидал поблизости.

– Первым диагнозом, – сказал Омерман (на судне его звали кратко – Ом, хотя в этом имени звучало больше электротехнического, нежели медицинского), – была смерть от сердечного приступа. Потом я обнаружил улики.

Док показал маленькое тёмное пятнышко на ступне Гусева. Второе аналогичное пятно нашлось на ладони умершего. Перов спросил, откуда эти пятна, и получил ответ, что это след от прохождения электрического разряда.

– Разряд спровоцировал сердечный приступ.

– Иными словами, – медленно произнёс следователь.

– Его убили, – вкрадчиво закончил капитан.

На складе было запрещено курить, однако все трое (не сговариваясь) достали сигареты. Кандыба чиркнул зажигалкой.

– Ерунда всё это! – убеждённо сказа Перов. – Обычный несчастный случай. – Завидев суровый взгляд капитана, продолжил: – Нет, Аркадий Ильич, я разберусь, если вы настаиваете. Но для убийства это слишком сложно. Разряд, приступ… сунули бы заточкой в печень – и привет горячий. Ни следов, ни улик. Тело – за борт.

– И всё же, – строго сказал капитан, – я попрошу разобраться. Честь экипажа на кону.

Расследование Перов начал академически – с осмотра места преступления. Удалось обнаружить следующее: на потолочном светильнике с токоведущего провода была снята изоляция. Кто-то зачистил провод. Лакокрасочный слой на полу под светильником был частично повреждён – кто-то обработал его наждачной бумагой. «Или сам истёрся, – уныло подумал Перов. – От времени».

Кроме того, в подставке…

Дело в том, что маленький Мухамедзянов нуждался в "постаменте". Несмотря на сапоги на высоком каблуке, он уступал своим коллегам по сцене. Когда Дед Мороз читал монолог, это было не очевидно, однако в финальной сцене требовалась компенсация по ростовой кондиции. Бывшие зэки (они самоотверженно помогали постановке) сколотили деревянную подставку. Нечто в виде маленького ящичка.

…в подставке-ящичке торчал гвоздь. От него тянулась проволока к противоположной стороне, своего рода незаметная ручка для переноски. Гвоздь для деревянного ящика – вещь обычная, и всё же Перов занёс в блокнот пометку: "Выступ металлический. 1 см высотой. Типа: гвоздь не загнутый. Подозрительно".

Нашелся Мухамедзянов. Он же мастер обработки рыбы, он же Дед Мороз, он же – первый подозреваемый. «В чём? – сумрачно подумал следователь. – В чём я его подозреваю?» И допросил Мухамедзянова.

Прикладывая к огромной шишке на затылке кусок льда, Мухамедзянов рассказал фантастическую историю своего исчезновения. Перед представлением актёр почувствовал душевное томление. Что называется, мандраж перед сценой, и решил снять напряжение алкоголем. Купил у Омермана бутылку водки, спустился на нижнюю палубу, прошел в отдалённый коридор, где поскользнулся, ударился головой и "провёл без сознания весь концерт". Плюс ещё шестнадцать (как минимум) часов.

– Вот и всё! – Мухамедзянов развёл руками. – Больше ни в чём признаться не могу.

Перов прошел на "место падения". Внимательно осмотрелся. Он ожидал увидеть следы крови, клочки волос. Столь длительная "отключка" взрослого мужчины не могла быть следствием простого ушиба. Однако следователь не нашел ничего.

Вернее, нашел многое. А именно: свежевымытый пол, сразу за водонепроницаемой дверью. В маленьком незаметном "кармане" у шпангоута обнаружил пустую бутылку "Абсолюта".

"Хм… – подумал растеряно. – Мухамедзянов парнишка нервный, хоть и татарин. Расколоть такого – в два счёта. Вот только… что-то не сходится".

Мухамедзянов взял бутылочку водочки (факт), одолжил на кухне пару рыбных шницелей (мотивируя это дополнительной актёрской пайкой). Припал к "источнику душевной свободы" в спартанской обстановке судового коридора. Принял на грудь лишнего… Далее теория давала трещину. Странно было представить, что бывалый моряк окосел после литра водки… "Да и не мог он литр высадить. Потянул четвертинку, всего делов…"

Вечером следователь-моторист заперся в своей каюте и заварил крепкого кофе. Над морем поднялся ветер, барашки волн прохаживались вдоль борта, касались иллюминатора своими пенными пальцами.

В дверь воровато постучались. Перов открыл, увидел на пороге майора Петренко. Протянул руку, позволил войти.

– Как сам? – спросил.

– Нормально.

– Что думаешь?

– Жмур на судне – плохая примета.

– А ты замечал, – рассудительно отметил Перов, – что в море большинство примет плохие?

Со значением помолчали. Моторист разлил по кружкам кофе. Разломил усохший пряник.

– Я вот чего… – проговорил Петренко. – Чтобы ты знал…

По словам майора Петренко между штурманом Гусевым и мастером рыбообработки Мухамедзяновым имел место конфликт. И весьма острый. Гусев старался соблюдать график траления, во главу угла ставил систематичность поставки палтуса на фабрику. Мухамедзянов, напротив, требовал тралить "до упора", брать, как можно больше. На практике это приводило к застаиванию рыбы в бункерах и снижению качества продукции.

– А я, вот, квартиру тёще хочу купить, – поделился Петренко. – Потом с женой поеду…

– На море? – предположил Перов.

– Зачем на море? – обиделся Петренко. – В Чехию, в Лувр, картины посмотреть, пива попить. Или в Болгарию.

– Там тоже море, – напомнил следователь.

– Да разве это море? – усмехнулся майор. – Так… лужа…

Засыпая и прислушиваясь к голосу моря, Перов подумал, что завтра необходимо ещё раз осмотреть труп. «Лучше было сделать это в первые часы… небось залапали всё… но ничего не поделаешь…» Нежное одеяло Морфея укрыло следователя с головой.

Тело Гусева лежало на прежнем месте и в прежнем положении. Моряки побаивались спускаться на склад.

Перов зябко свёл плечи и подумал: "Какого хрена я подвязался? Сидел бы себе в машине, форсунки продувал".

Следователь посмотрел в мёртвое лицо. В нём было что-то возвышенное, как будто Гусев продолжал играть Деда Мороза. И жалел, что не может раздать подарки.

"В каком-то смысле, так и есть", – Перов расстегнул пуговицы бархатного костюма, оттянул ворот майки. Задумался, почему Гусев босой, сделал пометку в блокноте.

В кармане костюма нашлась записка. На клетчатом листке было написано: "Сергей Сергеевич! Я не могу вас принудить, но сердечно прошу посодействовать спектаклю и выступить в роли Деда Мороза. Искренно ваш, к.К."

"к" маленькая, "К" заглавная. Капитан Кандыба.

"Закономерно, – решил Перов. – Мухамедзянов исчез, Блюхер в панике. Капитан просит Гусева сыграть роль Деда Мороза. Я бы тоже так поступил".

Перов ещё раз внимательно осмотрел тело. Кроме двух чётных точек, оно не имело иных повреждений.

Перов поднялся на верхнюю палубу, глотнул морозного воздуха. Подумал, что если ветер усилится, начнётся обледенение. «Ещё одна неприятность».

"У Мухамедзянова был конфликт с Гусевым. Мухамедзянов решает убить штурмана. Зачищает провод и прячется в машине. Чтобы обеспечить себе алиби покупает водку. Для правдоподобности набивает шишку… Чушь какая-то! Он сказал, что упал и отключился. Но кто тогда выпил водку? И как Мухамедзянов мог обеспечить, что Дедом Морозом назначат именно Гусева?.. хм… это, как раз, нетрудно. Он написал записку от имени капитана и отдал её покойнику".

Капитан подтвердил, что никакой записки он не писал, и не имеет привычки подписываться "к.К."

"Я пишу фамилию и ставлю факсимиле", – нервозно произнёс Кандыба.

Кроме этого факта выяснилась ещё одна деталь. Выяснилась посредством анонимки – на дверь Перовской каюты прилепили лист бумаги.

"В июне месяце сего прошлого года, 2-матрос Филипенко получил членовредительную травму путём потери одного из палец. Дело произошло в траём, в момент поднятия трала. При таких обстоятельшвах Филипенко винит штурмана Гусева".

Подпись предсказуемо отсутствовала, вместо неё автор приписал: "Прошу не отказать". Очевидно имея в виду, что анонимку необходимо приобщить к делу.

"А ведь пальца у Филипенко действительно нет, – припомнил Перов, – отрезало тросом. Матрос мог затаить обиду на Гусева… Кабель зачистить Филипенко мог… но весьма сомнительно, что он сумел так ловко всё провернуть: написать записку Гусеву и оглушить Мухамедзянова… И куда делась водка? Хм… Далась мне эта водка!"

Перов почувствовал страстное желание купить бутылку и раздавить её прямо из горла. Мечта несбыточная, а потому особенно сладкая. Несбыточная потому, что у доктора Омермана Перов числился запойным и не имел кредита. Даже задницу (в случае укола) Омерман протирал Перову перекисью водорода.

Следствию не хватало фактов, и следователь расширил круг поисков. Допросил Блюхера на предмет подготовки к празднику.

Из показаний Блюхера следовало, что ёлку смастерил Артамонов Павел. Он и два его товарища (бывшие уголовники) энергично помогали в приготовлениях к спектаклю.