Текст книги "В двух шагах от вечности"

Все покивали, многозначительно цокая и присвистывая. Ведь оружие-то это было сделано больше ста лет назад. И в регионе его были просто горы.

К северу от границы по-прежнему было тихо. Враги медлили. Да, они перешли Рио-Гранде и без боя оккупировали Сьюдад-Хуарес и Тихуану. Там сейчас шла операция по наведению порядка. Но судя по всему, с ней у Корпуса не клеилось. К тому же по всему миру вспыхивали мелкие и крупные мятежи. Этой осенью на всех материках, кроме разве что Австралии, было действительно жарко, и зима в обоих полушариях обещала быть еще горячее. «Красная осень 2059». И хотя нигде революция не приняла такой размах и не была поддержана частью местной власти, как здесь, – восстания полыхали по всему шарику. Старые кадровые и спешно сформированные новые части «миротворцев» могли только затыкать дыры. Одновременно проходили массовые мирные митинги и забастовки, а также выступления даже тех, кого еще недавно Мировой совет считал своей опорой и союзниками.

Бойцы повторяли друг другу фразы из новостей, смакуя каждое слово.

– Да их гонят отовсюду и бьют как детей! – хохотал Санчес. – Восстания на Ближнем Востоке…

– Ну, эти парни нам не друзья, – вздохнул Макс. – Они и нам мечтают нож в спину всадить. Они атеистов жгут живьем и камнями забивают. «Авангард» и другие близкие к нам люди там в глубоком подполье.

Кого только не было среди взявшихся за оружие по всему миру! Суннитские и шиитские моджахеды, «Новая сияющая тропа» и совсем уж экзотические сектанты из Азии, племенные вожди из Африки, индейские экстремисты и «Черные пантеры» Северной Америки, Движение за независимость Техаса (хоть Рик и скривился, сказав, что там осталось двадцать человек алкоголиков, любящих стрелять по пивным банкам). Были еще индийские маоисты, Национальный фронт Венгрии – отколовшийся от Арийского легиона, сербские и македонские четники…

Ну и конечно, Северная Евразия. Москва, объявленная «свободным городом». Хотя сведений оттуда поступало немного.

Только в Китае царило гробовое молчание. Из Поднебесной не было никаких новостей. А вот в Тибете шла полномасштабная партизанская война, захватившая даже осколок Средневековья – затерянный в горах древний Бутан, который до этого всегда хранил нейтралитет.

Партизаны слушали, и у них чесались руки вступить в бой. Да, половина этих людей из далеких краев были открыто или тайно враждебны им, собравшимся сейчас у костра. Но пока у них были общие враги. И они радовались чужим победам как своим. Понимали – даже если это не были их союзники… враг моего врага если и не друг, то полезный инструмент. Эти беспорядки и хаос оттягивали на себя силы, которые Мировой совет при других раскладах мог бросить против Конфедерации и НарВласти Мексики. Поэтому «вильисты» радовались любым бунтам – хоть исламистов, хоть самых дремучих этнонационалистов, хоть даже фанатиков-сектантов, поклоняющихся духам и божкам.

Но были и другие новости.

«Лидер Союза освобождения Земли Матхаи Мурти поддержал идею роспуска Мирового совета, но отмежевался от радикализма некоторых представителей движения „Авангард“. Парламентская фракция СОЗ обвинила „Авангард“ в узурпации власти в ряде стран и предательстве мирового общедемократического движения… В то же время депутаты социал-демократы в Мировом совете подали протест против действий Корпуса мира и покинули зал заседаний…»

– Жалкие трусы. И вашим, и нашим. Оппортунисты! – сплюнул Гаврила. – Воюют, как Ганди завещал. На коленях.

– Они тоже рискуют, – осадил его Макс. – Их могут посадить в тюрьму или убить. Хоть пулей снайпера, хоть нанодрянью. И это в Женеве они отмежевались. А тут, в Мексике, их активисты воюют рядом с нами. Поэтому не надо всех в одну кучу. К тому же «все отнять и поделить»… детская болезнь левизны – это опасно.

– Эх ты. Отнимания и деления много не бывает. Это полезные арифметические операции.

Макс не стал ему возражать. Он уже видел у людей мрачное упоение пугачевщиной, погромами, расстрелами. Но, видимо, с этим ничего нельзя было поделать.

Он достал из сумки гроздь бананов, оторвал один, показавшийся ему не таким зеленым, откусил половину. И скривился. Плоды, которые им дали в ежедневном пайке, оказались горькими и по вкусу напоминали мыло.

– Ну ты даешь, амиго. Сырыми их едят только обезьяны и дикие белые люди, – сказал Санчес. – Дай сюда, дружище. Их надо печь или жарить.

Макс послушно отдал ему гроздь коротких эквадорских бананов, над которой черный партизан тут же начал колдовать. Не в прямом смысле – делать магические пассы руками и шептать заклинания, – а в переносном: готовить их на той же сковороде, на которой перед этим был разогрет бекон. Хотя и заклинания он прочитать мог, и обереги уважал. Он был из племени суринамских маронов – лесных негров. Потомков тех африканских рабов, которые сломали свои оковы и бежали в труднодоступные джунгли, хоть и чужого континента. Высокий, спокойного веселого нрава, он был не только поваром от Бога, но и надежным товарищем и бесстрашным бойцом огромной физической силы. Суеверий у него было не больше, чем у остальных, и они не мешали ему владеть не только калашом из прошлого века, но и тем оружием, которое требовало технических знаний. До Революции Санчес был автомехаником.

Сидящий рядом с ним Гаврила загорел так, что цветом кожи сейчас почти приближался к потомку жителей Африки. Если их полевой врач иногда затихал, то это означало только, что он копит силы для нового всплеска кипучей деятельности. Если Сильвио был холерик, то Гаврила – явно сангвиник. Он мог говорить резкие и даже жуткие вещи, но все знали, что это только треп. И по-настоящему злым его видели очень редко.

Вот и сейчас, когда остальные просто наслаждались холодным пивом из сумки-холодильника, доктор быстро осушил банку и чертил прямо в воздухе в их локальной Д-реальности какие-то круговые схемы и стрелочки, бормоча под нос про Ватикан, Мальту и масонов, фракционность в китайском руководстве и ее влияние на мировую политику… и про то, что место геополитики давно уже заняли киберполитика и нанополитика… О Рокфеллерах и Ротшильдах и о том, кто из них заключил соглашение с шанхайской кликой и сформировал новый порядок…

Максим пропускал это бормотание мимо ушей, как бесполезный фон.

– В нашу эпоху, камрады, весь цивилизованный мир – это гигантский муравейник. Только это муравейник стрекоз, – произнес Гаврила, приканчивая еще одну банку из биоразлагаемого материала. – Это не меритократия, а какократия.

– Чего-чего? – переспросил Макс.

– Власть худших. И вместо ноосферы у нас ее антипод – какосфера. Где-то идет война, а они переживают за цены на корм для виртуальных питомцев.

– «Какократия»? – усмехнулся Рихтер. – По мне, больше похоже на словечки ребенка в детском саду. Вы, русские, – странные. Я вот Достоевского читал, но так и не понял. Описывает, как плохо жить, с душой описывает… и тут же подводит к тому, что бунтовать, с топором или винтовкой, – грех.

– Бунтовать против хорошей власти – верно, преступление. А против плохой – это подвиг.

– Осталось отличить одно от другого, – усмехнулся немец. – Если б это было так просто, такой кучи книг бы не написали. По-моему, ты сгущаешь краски. Прогресс все-таки есть. Феодализм был еще хуже. Сейчас у нас есть единое государство Земли.

– Тоже мне, достижение, обогнать феодализм, – хмыкнул врач. – Хотя кое-где еще и рабовладение не изжили. Глобальное государство и Мировой совет – это симулякр для быдла.

– Точно. На самом деле миром правят транснациональные корпорации, которые законам не подчиняются, – согласился Ян.

– И это тоже симулякр, но для быдла поумнее, – пробасил Гаврила. – Тех, кто правит миром, никто никогда не видел. И это не корпорации. Знаешь, у меня одна претензия к последователям бородатого дяди Маркса, которого я уважаю и даже люблю как отца. Они уверены, что мы живем при капитализме. А никакого капитализма нет с девяностых годов ХХ века. А может, раньше. И привычного рынка уже почти нет. А есть искусственная экономика, надуваемая электронным баблом, которое всемирная Клика генерирует в любых количествах… с помощью одного клика мышкой.

– Чего? Чем-чем?

– Клика мышкой. Мышка – это такой древний манипулятор. Первые мышки «кликали» при нажатии клавиши. То есть щелкали. Как и первые клавиатуры. А сейчас если и щелкает, то только у нас в башке.

Солнце уже спускалось к линии горизонта, а истории всё сыпались одна за другой.

Говорили про глаз Нефтяника. Мол, он настолько экспериментальный, что тот может им сквозь стены видеть. Поговорили про то, как корпорации-поставщики забирали импланты за долги по кредитам. Согласились, что это «городская легенда» из старого кино. А вот то, что их изымали или деактивировали государственные службы, если те попадали под запрет из-за патентных споров или санкций правительственных агентств, – чистая правда. И человек таскал в себе мертвый глаз или волочил отключенную ногу до ближайшей клиники, где за свой счет был вынужден ставший бесполезным орган удалить. Конечно, устройств, необходимых для жизни, это не касалось. Хотя понятие «необходимости» – растяжимое. И жизнь без нормального глаза может стать намного мучительнее. Или еще какого органа.

Говорили про пуристов. Вернее, не говорили, а ржали и издевались над теми, кто был против новой техники вообще, особенно по религиозным причинам. А вот тех, кто был против внедряемых под кожу имплантов, бойцы хорошо понимали, потому что сами не очень-то хотели пихать в себя лишнее железо. Мол, зачем внутреннее, если внешнего хватает? «Линзы» считались внешним.

Потом болтали про одного парня в Японии, который пришел в магазин, а его заставили пройти тест Тьюринга и доказывать, что он человек. Он был инвалид, у него была странная походка – результат множества вставок, на которые реагировал металлодетектор, – и лицо, тоже странное после двадцати операций. Он потом в суд подал и выиграл.

– Хорошо еще, что к нему с отверткой в жопу не полезли, – усмехнулся Санчес, опередив Гаврилу, который тоже хотел сказать какую-то пошлость.

Они уже поговорили про число Грэма и добрались до слендермена (Рик заявлял, что его напарник по фирме видал последнего в маленьком городке в Новой Англии), когда по радио началась занудная пропаганда от Политотдела. Один только список налагаемых – временно – запретов для гражданского населения включал сорок пунктов. А на фразе «Крепить боевую дисциплину и беспощадно выкорчевывать ростки оппортунизма» – бойцы начали материться и замахали руками: мол, выключи, достала уже эта шарманка. Голос по радио был женский, но не милый, а похожий на голос строгой учительницы начальных классов.

– Товарищ Магда Пенджаби, – с ядовитой усмешкой пояснил Ян. – Она маоистка из Франции. Наполовину пакистанка, наполовину француженка. А здесь, в Латинской Америке, она стала главой движения «Католички за социализм». На первом пленуме – я смотрел его в реальном времени – она сказала, что из всех искусств важнейшими являются те, которые берут начало в живом народном творчестве, а бездуховные стили должны быть подвергнуты решительному осуждению. Похоже, у нее теперь официальный пост. Откройте общую рассылку на коммуникаторе, там пишут, что она вступила в должность старшего комиссара по этике. Она сторонник языкового пуризма и монографию написала про «неоправданные заимствования из английского в языках постколониальных народов». Думаю, за эти слова теперь будут штрафовать. Товарищи в НарВласти хотят, чтобы в новом государстве говорили и писали только на мексиканском испанском, очищенном от заимствований… раз уж нельзя перейти на какой-нибудь ацтекский науатль. А английский, мол, вообще язык эксплуататоров.

– Они там совсем loco? – возмутился Санчес.

– Чинуши и эта фурия. А что думает «Авангард»? Война на носу, десанта ждем и налетов, а они вопросами языка и музыки занимаются. Это похоже на вредительство. Разогнать их к чертовой матери. В интербригадах кого только нет, и испанский знают не все. К тому же «трансляторы» вроде не отменили.

– Это просто идиотизм, – согласился Макс.

Гаврила хотел сказать что-то, видимо, более резкое, но тут они услышали лирический перебор испанской гитары.

«Опять музыкальный дрон?» – подумал Рихтер.

Нет, источник звука приближался. Кто-то быстро шел к ним сначала вдоль ряда пальм на берегу, а потом по песку. Это был живой мариачи – певец в черном бархатном костюме с галунами и черном сомбреро из фетра с такой же оторочкой. Доносились переборы испанской гитары, и хриплый баритон пел про «корасон», то есть сердечные муки, и какую-то Изольду из города Веракрус.

Макс мог прочитать о новоприбывшем все – его имя, возраст, биографию, две судимости за воровство и семь административных дел за бродяжничество и попрошайничество. У военспеца был аналог «Очков патрульного», только интегрированный прямо в «линзы». Рихтер не отключал их даже на время отдыха, просто приглушал интенсивность окон и убрал звуки, чтобы не мешали.

Когда человек приблизился, стало заметно, что его костюм – реконструкция наряда богатого плантатора конца девятнадцатого века – сильно потрепан. Да и сам он выглядел так, будто жизнь побила его, как боксерскую грушу. Но он все еще был крепок физически – худой, жилистый, мосластый, кадыкастый, похожий на пеликана. Его покрасневшие глаза все время что-то высматривали

– и Максим подозревал, что они искали, что бы такое стащить.

– Мир вам, сеньоры! – провозгласил странный человек и помахал им широкой шляпой, в которой Макс заметил две дырки.

Это был безногий музыкант, который являлся чем-то вроде местной достопримечательности. Рихтер видел его дважды в разных людных местах города. Еще недавно тот ездил на гироплатформе с широкими колесами. На ней он мог передвигаться по ровным поверхностям лучше, чем на коляске, – но не по траве и не по песку. На лестницы его заносили на руках. В городе повсюду были пандусы… кроме трущобных районов и злачных мест, где он тоже любил бывать. Он говорил, что коляска ему не по карману и собирал на нее деньги, хотя его платформа стоила больше, чем любая коляска.

Теперь платформы не было, и он был уже не безногий.

– Смотрите все! – произнес человек в драном черном костюме с кое-как пришитыми украшениями из фольги. – Теперь я могу так!

И выполнил кувырок через голову. При этом раздался легкий механический звук, похожий на работу сервомоторов.

– Друзья… товарищи из боевого «Авангарда», спасибо вам и всей новой власти! Я никогда не забуду вашу помощь. И отдельное спасибо сеньору Мендосе… нашему дорогому товарищу Хорхе. Это он помог мне получить протезы. Вечная ему благодарность. Зажгу за его здоровье свечку и помолюсь Пресвятой Деве Гваделупской. Вы представляете! В медицинском центре святого Бернардо мне поставили эти чудесные протезы. Бесплатно. Да, это не самые дорогие. Модель тридцатого года. Но мне были не по карману и такие. А теперь я могу ходить, даже по траве. И по земле тоже. За это я сыграю вам свою новую песню.

Он взял в трясущиеся руки гитару, такую же потрепанную, как он, а еще – расстроенную, и, не попадая в ноты, запел:

 
Я вам спою
Про радость мою,
Цветет душа, как настурция.
А все потому, да, потому,
Что к нам пришла революция!
 

Дальше было про Христа, про деву Марию и разных святых. Но Макс ослабил себе слух. Приглушил внешние звуки до половины от нормы. Этим фильтром он начал пользоваться еще в Корпусе. Не на боевых заданиях, но на неприятных брифингах, отчетах. Не потому, что боялся и не любил, когда на него орут, а потому что это помогало ему сдерживаться и никого раньше времени не прибить.

А теперь он жалел, что этот концерт происходит в реальности и нельзя отключить еще и изображение, настолько стало противно, до зубной боли. Мерзкая слащавая патока и клюква.

Макс знал, кто такой Хорхе Мендоса. Неформально в революционной иерархии тот занимал важное место, хотя официальный чин у него пока был скромный. Председатель районной ячейки. Хотя еще недавно он был крупным чиновником в столичной мэрии. Но сменил окраску, как и этот певец. Ведь не так много времени прошло с тех пор, как этот «менестрель» так же цветисто воспевал наркокартели. А если завтра прилетят марсиане на треножниках, будет воспевать их. И Христа не забудет ввернуть.

Сквозь зубы Рихтер произнес: «Браво, спасибо за песню!». Кто-то из его товарищей в это время говорил певцу комплименты чуть более теплые, от чего тот зарделся. В подставленную шляпу ему набросали монет и затасканных мятых купюр. Но еще больше скинули ему безналично на чип. НарВласть пока взяла под контроль только крупные платежи, а мелкие еще никак не проверялись. Рихтер видел, что переводы проходят, потому что каждый сопровождался звоном виртуальных монет и поклоном «маэстро».

Еще они положили в шляпу талоны на кукурузную муку, консервы, фрукты.

«Кстати, валюту надо бы ввести новую, – подумал Максим. – Единую для всех свободных стран. Вот этим надо заниматься, а не языковым пуризмом и запретом слов».

А потом певец раскланялся и пошел по пляжу, прямо по полосе прибоя, проваливаясь в мокрый песок с чавканьем. За ним оставались глубокие следы, которые быстро заполнялись водой. Если приглядеться, то было видно, что туфли его имеют слишком правильную форму. Там внутри были не ступни из плоти и костей.

«Испортит ноги, – подумал Макс. – Песок и вода – не лучшие компаньоны для электромеханических протезов. Даже для дорогих японских. Это же не бионика. Сломает и снова будет на своей тележке ездить. Но товарищу Хорхе все равно будет благодарен по гроб жизни. Вот только тот во второй раз не поможет».

Но кричать вслед, чтобы певец не мочил протезы, Макс не стал.

Зубы во рту у мариачи были гнилые и черные, и нескольких уже недоставало. Конечно, протезы и работа дантиста дороги, а он, скорее всего, тратит деньги на пиво, вино или текилу. Но Рихтер подумал, что уж зубы-то бедолаге после окончания войны должны вставить бесплатно в любой из поликлиник – которые, конечно, тоже желательно национализировать. Максим всегда, сколько себя помнил, считал, что здравоохранение, как и образование, – это не сфера услуг. Что забота о здоровье и развитии индивида – обязанность общества, неотъемлемое право каждого. И даже у такого человека оно есть.

Он знал его историю и настоящее имя. Певец, любитель и любимец женщин. Деньги, вилла, машины. Еще он был любимцем мафии, потому что в своих балладах превозносил ее до небес. Бойцов описывал как защитников угнетенных, а боссов – как легендарных героев. А потом его похитили головорезы из конкурирующего клана. Они хотели, чтоб он теперь воспевал их, а старых нанимателей выставил мелкими червями и продавшимися «суками». Мариачи не согласился. Конечно, певец не мог не понимать, что, если он станет перебежчиком, его убьют уже старые покровители, а скрыть факт измены невозможно. Кругом сеть и «добрые люди». Поэтому прикинулся блаженным дурачком. Но это его не спасло от мучительного наказания. Похитители били певца его же собственным гитароном, здоровенной гитарой, пока инструмент не сломался. Тогда тяжелыми битами ему раздробили кости рук, потом принялись за ноги. После этого просто выкинули за городом в канаву. А пока он полз змеей до шоссе, его дом сожгли вместе с гаражом. После подключились юристы мафии, и оказалось, что мариачи еще должен банку. Понятное дело, что и друзья, и любовницы после этого куда-то испарились.

Судя по всему, его медицинской страховки и накоплений хватило только на руки. На нормальные протезы для ног не осталось. И фонды, куда он обращался, ничего не дали. На нем была черная метка отверженного. И на кредит он не мог рассчитывать после того, как обидел уважаемых людей.

Хорошо, что чистят страну от этой мафиозной погани, подумал Рихтер. Хотя работы еще много. Многих надо поставить к стенке и совсем не как непослушных детей. Не для раздумий об их грешном поведении.

– Я слышал, он не просто пришел в приемную Хорька, – заговорил Диего, когда исполнитель народной музыки ушел. – Он еще и упал там на колени. А когда к нему вышел сам начальник – посмотреть, что за шум, он начал целовать ему ботинки и говорить, что тот воплощение пророка Топильцина и бога Кетцалькоатля. Ну как Хорхе мог после этого не выделить ему деньги на вшивые протезы?

– Я знал одного мужика из Тольятти, – пробурчал Гаврила, беря еще бутылку, последнюю. – Нет, это не в Италии, а у нас на Волге. Тот покалечился на автозаводе, в сборочном цеху. Там одна линия еще в начале века поставлена. Обе ноги раздробило и руку, которой пытался вытащить ноги. Превратился в обрубок. А у него куча кредитов, ипотека и трое детей. И не такая работа, чтобы скопить на нормальные ноги и хваталку. Со страховкой что-то банк намутил. Мелким шрифтом, двадцать пятым пунктом. Мол, потерпевший сам виноват оказался. Хотя это неправда. Жена его бросила. Долг-то весь на нем, а не на ней. Так вот, этот мужик, звали его Вася, по-моему, не сломался и не попрошайничал. Научился пользоваться теми протезами, какие дали. С завода его уволили, но он в гараже открыл небольшую металлоремонтную мастерскую. И заработал денег…

– Блин, прямо американская мечта, – фыркнул Макс.

– Ты погоди, дальше слушай. Заработал денег. Купил на черном рынке «Калаш». Пришел в тот банк. И устроил им Судный день. Застрелили его, уже когда он ехал на угнанном ховер-байке к родному заводу. Хотел сказать спасибо руководству за обеспечение техники безопасности. Не успел.

– Дела… – только и сказал Санчес. – Красивая смерть. Грубо, конечно, ведь настоящие виновники остались нетронутыми. Но лучше, чем стать как этот…

Когда мариачи скрылся из виду, Рихтер вдруг обратил внимание на то, что Диего сидит красный, как омар.

– Ты чего, друг?

– Стыдно. Из-за таких клоунов… нас, мексиканцев, считают… черт знает кем. Слащавыми придурками, которые только и умеют, что песенки распевать.

– Да расслабься, – хлопнул его по плечу Гаврила. – Любой, кто неделю пожил тут, знает, что вы и глотки резать умеете, и носы набок сворачивать.

В ответ на это Диего снова надулся и помрачнел.

– Да блин, я шучу, пацан, – хлопнул его по плечу врач. – Знаю я и про ваши самолеты, и про ракеты. И про науку. Никто не говорит, что вы или убивцы, или жиголо. Блин… я вот не плачусь, что мне каждый столб говорит, что мы, русские, – алкаши! И у нас медведи по улицам ходят и на гармошках играют. Хотя этих медведей… после тридцати лет дружбы с Китаем… даже я – егерь со стажем – очень мало где видал. Есть места в Сибири, где остатки тайги можно перепутать с лесопарками. Там даже педофил в костюме мишки не спрячется, не то что медведь… которым уже всем лапы отхреначили для китайской народной медицины. А тиграм отрезали кое-что другое. Медведей-то ладно, застрелили наповал, а вот некоторых тигров, бедолаг, усыпляли транквилизаторами, а потом обратно выпускали. Без этого!

Взрыв хохота был просто термоядерный. Кто-то захлопал в ладоши. По-испански Гаврила говорил с жутким акцентом, переходя то и дело на русский, но у всех стояли «трансляторы».

– Ну а про алкоголиков… это они еще финнов не видели, – подытожил доктор, изображая руками, как шатается пьяный житель страны Суоми. Одно время он жил в Петербурге, и вряд ли имел причины врать.

– Не знаю, кто сегодня может верить в эти стереотипы о нациях, – сказал Макс примиряюще.

– Только болван. Они же перемешиваются, как в миксере. Даже без постели. Просто через сеть, через инфосферу. Хотя мне иногда кажется, что мир сейчас более религиозен, более суеверен… и более глуп, чем пятьдесят лет назад. И никакие чудеса науки эту веру в чудеса не убивают. Наоборот, чем дальше от обычного человека уходит наука, тем больше места для Бога и для магии.

– Нет, – возразил Гаврила. – Просто сейчас любой дурак может донести свои взгляды до всего шарика. Даже если он считает этот шарик плоским… да хоть квадратным и на черепахах стоящим.

– А я в Бога не верю, – вдруг сказал Диего, и все повернулись, настолько непривычно глухо прозвучал его голос, обычно веселый и звонкий.

– Где он был, когда мы с мамой голодали и на лекарство младшей сестренке собирали?

– Какое лекарство?

– Какая-то вакцина, разрушающая карциномы и эти… фибробласты. Такое любая страховка дает… но у нас ее не было. Выжила… но стала как Иван. Ходила с трудом. А потом все равно сторчалась. Живая до сих пор, хотя уже два раза вешалась. Полуживая. Выглядит старше матери… А когда отец ушел и сгинул? Когда моя старшая сеструха продавала себя, упоровшись героином, а брата на улице зарезали «летучие змеи» из соседнего квартала? Где был этот боженька, о котором падре все уши прожужжал?

Повисла тишина. Рихтер хотел что-то сказать, но не подобрал слов. Да и ясно было, что парень хотел не сочувствия, а просто выговориться, первый и последний раз.

Выручило радио. Внезапно оно ожило и радостно объявило:

«Товарищи, сегодня, после продолжительных прений и обсуждений, методом всеобщего тайного голосования членов партии были избраны ЦК и ЦКРК. Председателем Центрального комитета с результатом в 39,8 % голосов был избран Леон Ванцетти!».

Партизаны-«вильисты» встретили эту новость возгласами одобрения. Санчес даже выстрелил в воздух из пистолета, отчего пара пожилых отдыхающих стала быстро собирать свои вещи в сумку, а потом и вовсе отошла от них подальше.

Возражений кандидатура не вызвала. Макс давно знал про этого человека-глыбу. Борца за свободу, социолога-нонконформиста, который сражался против всемирного государства, корпораций и копирайта, за свободное распространение информации еще тогда, когда это было делом одиночек. Такой же партизан, как они, только его оружием было слово, а не автомат. Но ведь начинается всегда со слова.

У Ванцетти была внешность старого пирата с кольцом в ухе и скандальная слава, но не пустого бузотера, а народного трибуна. Премий, от которых этот социолог отказался, было больше, чем некоторые ученые получают за свою жизнь. Он был практиком, а не теоретиком. И превратил социальную науку в оружие. Но он боролся не только петициями. Его стараниями, его кампаниями заблокировали даже две из инициатив Мирового совета, не говоря уже про решения правительств секторов и стран, которые он щелкал как орешки. А скольким компаниям он кровь попортил… Потому что мог собрать – не в одиночку, конечно, а с товарищами – в нужном месте хоть в реальности, хоть в сети – сто тысяч уникальных пользователей или граждан. А потом и десять миллионов. Правда, только в сети, поскольку никакая площадь бы столько не вместила. Его организация выросла из сетевых посиделок, где изучали левых идеологов и обменивались взглядами на мир. А после распространилась в офлайн.

Число раскрытых с его помощью махинаций правительств и корпораций вообще переваливало за сотню. Он был вторым по популярности после знаменитого Разоблачителя, беженца из Китая. Только Разоблачитель был рыночником, а Ванцетти – левым. Рихтер не был точно уверен в его взглядах. Может, социалист, может, анархист или крайне левый либерал. А может, и коммунист.

Странно. Макс некоторое время думал, что этого человека вообще не существует. Что он – только собирательный образ. Нет, конечно, Ванцетти был знаменем, брендом, а всю работу делал коллектив единомышленников. Но у этого коллектива явно был лидер.

Настоящее имя Макс услышал впервые совсем недавно – от карателя-нациста, который собирался его убить. Марк Фишер? Бывший профессор Сорбонны? Тот самый, который вел несколько предметов у Грегори, племянника Эшли? Да, он. Как, впрочем, у нескольких сотен тысяч других студентов. Курсы-то были дистанционные. Очных занятий профессор не вел. И теперь было ясно, почему. Его будни были заняты в основном другой деятельностью, а физическое местонахождение он вряд ли хотел афишировать.

А радио между тем продолжало:

«Председателем Центральной контрольно-ревизионной комиссии с временными особыми полномочиями избран… Хорхе Мендоса!».

На этот раз реакция партизан была совсем другая.

Возгласы удивления. Кто-то сплюнул, кто-то заржал как конь, кто-то выматерился.

– Чего?! Какого дьявола? Они там обкурились? Знаешь Хорхе Мендосу?

– Вот дела. Избрали Хорька… Того самого. Так он же был префектом? – с удивлением переспросил Санчес.

– Слугой старого режима, – подтвердил Диего.

– И не самым мягким к людям. Даже наоборот.

– Да ладно. Отстаньте от Хорька, – неожиданно вступился за чиновника Гаврила. – Какой ни есть, а наш. Он опытная канцелярская крыса. А у нас дефицит грамотных управленцев. Почти все сбежали. А этот остался и перешел на сторону народа.

– От этой фразы уже блевать тянет. Не употребляй ее. Я ему не верю. И точка. На свою сторону он перешел, личную, – проворчал Санчес.

– Cabron он, вот кто!

Мендоса. Не самая редкая фамилия. Но Макс сегодня вспоминал этого человека еще до встречи с мариачи. Вспомнил интервью, которое сеньор Хорхе Мендоса давал еще до революции официальному сетевому новостному порталу Мексики. Крючконосый и остролицый, с черными волосами, прямыми и будто смазанными жиром. В том интервью он что-то рассказывал про бесплатные столовые для малоимущих и одновременно про закупки новых патрульных броневиков для полиции, чтобы «обуздать организованную преступность». Пряник и кнут.

– Конечно, знаю. Префект столичного района Санта-Фе. Ближайший сподвижник мэра. Тот, который…

– Это именно он митинги промышленных рабочих разгонял шоковыми пулями. И говорил, что ограничение количества сроков, на которые можно занимать выборную должность, нужно снять, потому что оно, мол, нарушает право людей избирать и быть избранными.

– Мерзкий тип. И здесь он выплыл. Черт, как бы не отстать от этих колебаний генеральной линии, – пробормотал лесной негр. – Которая колеблется, как цирковой канат. Ладно, больше ни слова не скажу. Надеюсь, они знают, что делают. Я голосовал против него. И раньше, и сейчас.

– Меня другое интересует, товарищи дорогие, – вдруг замотал головой Ян. – А почему я вообще не голосовал?

– Видимо, ты не член «Авангарда», и в этом дело? – предположил Максим.

– Да! Я из независимой фракции экологов. И горжусь этим. Но разве у нас не общая борьба? Я думал, что голосование будет сетевым и свободным, – с горечью в голосе произнес голландский троцкист. – Как мы в нашей партии всегда делали. И в тех муниципалитетах, где мы брали власть на выборах…

– Тоже мне, сравнил, – пренебрежительно махнул рукой Гаврила. – Вас, леволибералов и социал-дерьмократов, буржуи пускали во власть в качестве дрессированных собачек. И выгоняли оттуда, когда надо. Пинком. А тут мы взяли власть настоящую, силой! С боем, с кровью, с мясом. И мы на войне. Потому что власть никто просто так не отдает. И буржуи уже пришли, чтоб отнять ее назад. С ракетами и спутниками. Победим эксплуататоров – тогда будем голосованием решать, какого цвета велодорожки в парках будут и как на прогулке дерьмо за пекинесами и таксами убирать. Я считаю, правильно всё! Мы не выбираем главу государства. Мы выбираем вождя революции. А революции нужна железная дисциплина и жесткое единоначалие. История это показала. Иначе сомнут!