Текст книги "В двух шагах от вечности"

Из других штатов приходили сообщения, что наркодельцы и бандиты истреблялись там Народной милицией сотнями. Подозрительные скопления вооруженных мужчин, которые не принадлежали ни к какому из ополчений, расстреливались с дронов (мелкие летательные аппараты бесполетную зону в центре страны нарушали легко, потому что корпам их тут было нечем сбивать, да и не так страшно потерять дрон, как самолет или вертолет с людьми). Бронированные джипы мафии подрывались минами, гранатометами или дырявились тяжелыми снайперскими винтовками, а их содержимое превращалось в фарш.

Рихтер подумал о том, что продажные либеральные власти уже столетие не могли справиться с этой поганью. И даже армия плохо помогала, потому что покупалась на корню. Разборки наркокартелей уносили столько же жизней, сколько тридцатилетние гражданские войны в Сирии и Афганистане.

А НарВласть, или Правительство Народного Согласия, временно разместившееся в Гвадалахаре, сразу взялось за эту чуму, закатав рукава. Могилы копали экскаваторами, кровь с асфальта смывали брандспойтами – или вовсе сначала не смывали, оставляли на сутки как напоминание. И гады затаились. Уже никто не мог с гордостью заявить, что он принадлежит к такой-то группировке, рискуя быть расстрелянным или отправиться на «обязательные работы». Начали даже сводить с себя татуировки, которые еще недавно носили с гордостью, как гербы родовитых испанских грандов.

Хотя, если быть совсем честным, то взялась за это не вся НарВласть, а несколько командиров в некоторых муниципалитетах. Они же собирали конфискованные у мафиози предметы роскоши – те, которые бесполезны для простых людей, – и просто давили бульдозерами или прессом. В одном городе местные бойцы герильи сожгли, облив бензином, два десятка коллекционных автомобилей: «бентли», «астон-мартины», «роллс-ройсы», а также спорт-кары от «Ламборгини» и «Феррари». Полезный конфискат раздавали с грузовиков в трущобных кварталах. Наркотики сжигали мешками в крематориях и котельных вместе с трупами тех, кто их распространял. А иногда – и тех, кто покупал. Причем не всегда последние были трупами. Ходили легенды, что от этого дыма можно было словить сатанинский кайф и превратиться в вудуистского зомби, но Максим, который еще в Корпусе участвовал в ликвидациях наркоплантаций, знал, что это просто байки.

Попадал ли кто-то случайно под горячую руку? Возможно. Сначала все сетевые паблики и форумы были забиты жалобами на зверства chequistas и слезливыми рассказами о «бедных убитых мальчиках». Когда сеть закрыли, это переместилось в область слухов, граффити и наклеенных на стены плакатов. Может, и жаль этих людей. Но иначе, увы, не бывает, думал Максим. Нельзя очистить Авгиевы конюшни, не испачкавшись в дерьме, тем более Геракла со сверхчеловеческой силой у них не было.

Рихтер посмотрел на облака. Было пасмурно, и к вечеру вполне мог пойти дождь. Может, и не лучшая погода для пляжа, но выбирать не приходилось. Температура была обычная для этого времени года, вот только дул довольно прохладный ветерок.

Пока даже погода против гордой молодой республики. Максим подозревал, что майянка, хозяйка осла, близка к истине. Уж очень этот климатический fin del mundo случился «вовремя». Раз движущая сила Революции – обездоленные, то как еще заставить их сдаться и вернуться в стойло?

Сначала их лишили постоянной работы через автоматизацию – без этого никакого восстания и не случилось бы. Потом начали отбирать и временные заработки через локаут и разорение малого бизнеса. Но вместо того, чтобы притихнуть, люди взорвались гневом. Теперь логично с точки зрения кровососов было бы лишить их, многие из которых зависят теперь от маленьких огородиков, последнего источника пропитания. И тогда победа в широкой мексиканской шляпе.

«Нет. Что им жалкие клочки земли у мелких фермеров? Они хотят заставить плантаторов – то есть владельцев и акционеров агрохолдингов, которые сейчас изображают из себя „национальную буржуазию“ и носят красные ленты на своих костюмах haute couture, – десять раз подумать, поддерживать ли восстание».

Впрочем, Рихтер вообще не был уверен, что можно так ювелирно воздействовать на погоду. Это могли быть естественные колебания температуры, похожие на Малый ледниковый период.

Он бы отдал старушке солнечную панель и бесплатно – но уж очень аппетитно выглядели лепешки, которые правильнее было бы назвать «тортильи».

«Отдельные фермеры проявляют несознательность и не хотят кормить народную армию», – вспомнил Максим подзаголовок статьи в агитационном листке. Его выпускали на бумаге, чуть ли не на музейном оборудовании, на старых ротационных печатных машинах. И это был не единственный архаизм, к которому пришлось прибегнуть.

Д-реальность в городе не работала уже неделю, но у милиции и НарВласти была собственная локальная, которую, впрочем, использовали редко и только для важных дел – например, целеуказания, логистики и отдачи приказов.

Впрочем, прямо сейчас в локалке кто-то ругал социал-демократов «реформистов»: «Продались буржуям. Они не наши, они почти фашисты, не хотят передела собственности…». Макс видел, что не только коалиционное правительство Народной Власти было шатким. На улицах тоже единства не было и в помине.

После того как умер туристический сектор, весь лишившийся занятий, народ вынуждено слонялся по городу. Не было ни работы, ни досуга. Молодежи было тяжелее всего. Приходилось даже учиться общаться заново. Нельзя было отправить не только short messages, но даже обычные мэйлы. Нельзя было даже покататься на моноколесах и других подобных штуках, поскольку на время Особого Периода все устройства для ускорения движения в черте города запретили.

Поэтому многие бродили как лунатики. То застывали, то заговаривали с незнакомыми людьми. Это те, кто поинтеллигентнее. А многие детки из маргинальных семей слонялись по улицам с другими целями. Высматривая, что разломать или что прикарманить.

Уже озвучивались планы привлечь их на общественные работы – например, убирать не вывозившийся неделю мусор. И на подготовку городов к обороне. Было учреждено что-то вроде трудовой армии. Но пока объявлять массовую мобилизацию боялись. Добровольцев было предостаточно. Максима иногда раздражало некоторое раздолбайство местных. Хотя он подозревал, что, случись подобное где-нибудь в Молдавии, – раздолбайства было бы столько же. А в своей Германии он просто не мог представить подобную революцию. При всем его уважении к соотечественникам.

Со дня на день ждали ракетного удара или авианалета, но Мировой совет все медлил. И это вызывало у людей ложные надежды.

Сержант и военспец Максим Рихтер, командир отделения сводного отряда «Панчо Вилья» Второй интернациональной бригады имени Эрнесто Гевары, не верил, что обойдется без крови. Он сам служил той власти и знал, что, получив приказ, ее псы не задумаются ни секунды. Такие же бездушные и управляемые, как дроны.

К лепешкам он взял по карточкам бутылку соуса сальса и несколько банок фасоли. Текилу брать не стал. Хватит с мужиков и пивка, которое они уже наверняка набрали за наличные.

Деньги – и глобо, и старые песо, и даже крипты – были в ходу. Хотя международную валюту и собирались запретить, но пока руки не дошли. Цены на черном рынке уже взлетели до небес, а «черным» стала едва ли не половина от всего. Но параллельно с товарно-денежными отношениями выросла временная система обеспечения, которую Максим про себя называл «социалистической». Вслух это слово почему-то редко произносилось. Система работала с пробуксовкой, но все же кое-что нуждающимся людям доставалось.

А еще в эти дни зацвел пышным цветом бартер. На стихийных рынках и просто на улицах меняли всё на всё, но больше прочего ценилось горючее, батареи и инструменты. И еда, но не вся, а та, которая не портится. Консервы, например. Старые бумажные деньги еще ходили, и деньги с чипов – тоже. Но последним многие не доверяли. И было из-за чего. Взлом и жульничество случались сплошь и рядом.

Если в городах люди смотрели в будущее с оптимизмом, просто не до конца понимая серьезность ситуации, то крестьяне, следуя вековому чутью, готовились к худшему. И запасали соль и сахар.

По пути на пляж Макс слушал разговоры. Несколько небогато одетых жительниц Канкуна, явно не связанных в прошлом с туристическим сектором, судя по неухоженной коже лица, говорили друг дружке: «Еще немного. Вот прогоним врагов. И заживем!». Верили в небывалый взлет и изобилие, которое свалится на них вот-вот. А Рихтер знал историю и не верил. Хорошая жизнь если и настанет, то лет через десять– пятнадцать. А до этого случится многое, и в основном плохое. И не все увидят будущий рассвет, потому что многие не хотят, чтобы этот чудесный эксперимент удался. Поэтому пакостят изо всех сил.

Он слышал, что все энерготанкеры ушли в нейтральные воды, перестав подавать энергию в прибрежные города, и это сразу вызвало перегрузку в сетях и блэкауты. А торговый флот – который весь ходил под чужими флагами, снялся с якорей и ушел в Чили и Панаму, где сейчас Мировой совет концентрировал свои силы в секторе. Почти все корабли ушли без команды, на одной автоматике. И только несколько крохотных суденышек удалось догнать и развернуть.

На стихийном базаре, где торговали электроникой, судачили, что в тех же Чили и Панаме каждую неделю садятся сотни самолетов с техникой и бойцами Корпуса. Многие из которых и на людей-то, мол, не похожи. А техника не была похожа на обычные человеческие танки и бронетранспортеры. Что в Северной Америке формируется целых три дивизии добровольцев. А в Карибском море появился невиданный флот. Говорили, кольцо вокруг БСК и Мексики почти замкнулось. И что уже объявлена мобилизация добровольцев по всему миру. Контрреволюционных добровольцев. И что почти ничего не слышно из «свободных городов» на других континентах. А те вести, которые все же доносились через «огненную стену», говорили о том, что восстание в них или подавлено в зародыше, или утоплено в крови, или переродилось непонятно во что. В какое-то сектантство и средневековую дикость.

Много чего говорили. Но Максим не поддавался панике и другим не собирался позволять.

Вот над городом, над украшенными флажками улицами невысоких двухэтажных домов, пролетел на небольшой высоте выкрашенный в цвета национального флага мультикоптер НарВласти. Может, жечь электричество было не очень разумно, – но людям нравилось видеть, что они не одни, что их не забыли. Пестрому беспилотнику махали руками и приветственно кричали. Когда он спустился ниже, с него зазвучала музыка. Сначала это был гимн Мексики, а потом – боевой марш «Авангарда», на испанском, английском, русском и почему-то китайском:

 
Смерть уходящему миру
Мерная поступь несет.
Слуг всех проклятых лживых кумиров
Бегство теперь не спасет!
 

Из Китая Максим никого не знал, а вот русскоязычных добровольцев было довольно много, поэтому быстро нашелся поэт, пожелавший остаться неизвестным, который перевел первоначально написанную по-испански боевую песню на язык Пушкина.

Сегодня в кои-то веки у них выдался свободный день, и восемь человек «вильистов» – бойцы Второй интербригады, все мужчины от тридцати до сорока – в шортах и плавках, а не в обычной тропической полувоенной форме лежали на пляже и пытались расслабиться. Получалось так себе. Их можно было легко отличить от праздной толпы. Они держались кучкой, да и вид у них был более сосредоточенный, чем у обычных отдыхающих. Которых на пляже хватало, хотя город был практически на осадном положении, – разве что общий вид у толпы был более потрепанный и бедный, чем раньше.

Бестолково носились вечно голодные чайки, на золотой песок накатывали пенные валы, там, где уже прошел отлив, осталась после них морская фауна – морские звезды, медузы, створчатые моллюски, крабы и какие-то мелкие рачки, названия которым Макс не знал. Наловить себе sea-food на ужин партизаны не сумели, только развлеклись. Хотя и купаться как-то почти не тянуло. Наплавались на последних заданиях. Купить на рынке морепродуктов тоже не смогли – тот оказался закрыт, а на воротах висел замок.

Вдалеке белел единственный парус.

Единственный, потому что блокада. Выход в море запрещен. Что за идиот? Да и его сейчас завернут, окликнут из мегафона. Для его же блага – иначе в открытом море потопят подводные дроны «миротворцев».

Пляж теперь выглядел куда менее чистым. Упаковки от чипсов и мороженного, банановая и апельсиновая кожура и другой сор покрывали его ковром. Кожура-то ладно, сгниет. Биоразлагаемые упаковки тоже не страшны. А вот пластик хорошо бы убрать. Но половина роботов-уборщиков были неисправны, а люди-уборщики – слишком дороги, если им платить, а у новой власти после эмбарго и блокировки счетов денег было еще меньше, чем у старой.

В море за электромагнитными и сетчатыми барьерами мусора было не меньше. В основном он был мелкодисперсный – его приносило течениями из океана, где колыхалось огромное Атлантическое пластиковое пятно – младший брат Тихоокеанского пятна, размером с три Франции, которое обладало даже шуточным флагом, почтовой маркой и футбольной командой энтузиастов. Одно время его ликвидировали, но оно снова «наросло». Были и крупные фракции мусора.

Макс по опыту знал, что не так уж далеко от роскошных пляжей, скрытые от глаз туристов заборами и «миражами», находятся свалки и пустыри, где громоздятся горы ржавого металла, а землю покрывает мусор. Экологи трубили об этом еще много лет назад, но все, чего они добились, – что мусор отодвинули на несколько километров от городов. На севере – в том же Гудзоновом заливе – применяли полный цикл переработки, и все отходы утилизировались. Но здесь на это не находилось денег даже у богатых муниципалитетов туристических городов. Что уж говорить про остальные? А может, дело было в пресловутой «коррупционной составляющей».

Бойцы пили холодное пиво и коктейли, которые им бесплатно приносили из отеля, а на раскладном столике лежала в мисках деликатесная, но грубо нарезанная закуска.

Под возгласы: «Ole!» и «Viva!» чокнулись бутылками пива. Глыкающие звуки, довольное причмокивание, хруст поглощаемых сухих закусок.

– Да не боюсь я крокодилов. У нас в Луизиане они крупнее. Что мне эти тупые рептилии? Я на гризли охотился, – Рик Уоррен, бывший дальнобойщик из Северной Америки, сам волосатый как медведь, размахивал татуированной рукой. На ней был изображен какой-то байкерский символ – память о прошлом, как говорил Рик.

Он один был в футболке, но, слава богу, не в той, в какой приехал в страну в сентябре вместе с другими интербригадовцами: ему быстро объяснили, что тут в Мексике теперь слишком много коммунистов и негров, чтобы ходить с флагом Конфедеративных Штатов Америки на спине.

Правда, T-short была из «умной материи», поэтому ему не пришлось даже выбрасывать ее; сделать ее нейтрально-белой он смог за две секунды. Зато она почти не пачкалась и не покрывалась пятнами пота, несмотря на комплекцию владельца.

– Гризли? А мои гризли еще и отстреливались иногда, – услышал Макс хриплый голос Гаврилы.

Макс знал, что русский успел поработать не только врачом, но и лесничим где-то на востоке Евразии. Он был невысокий, кряжистый, а лицом почему-то напомнил Максиму космонавта Гагарина. Ну, проживи тот чуть дольше. У Гаврилы был нос картошкой, широкое круглое лицо, пшеничные волосы, прореженные на макушке временем. А еще мешки под глазами, ранние морщины и плохая кожа, которая бывает или у того, кто считает недостойным мужчины за ней ухаживать… или у того, кто прожил почти всю жизнь в плохом климате. Обрамлявший лысину венчик волос и не думал седеть, то есть, вряд ли человеку намного больше сорока, хотя выглядел он постарше. Кожа у него была, конечно, не такой бледной, как у Виссера, но находиться на мексиканском солнце долго он тоже не мог. Даже в этот не слишком солнечный день на голове у русского была белая панама по моде пятидесятых годов вековой давности. Разве что любимые черные очки он оставил в казарме.

Вообще-то сибиряк был тот еще живчик и балагур, крутился постоянно, как лопасти ветряка и сыпал своим своеобразным юмором. Даже сегодня, когда его здорово сморило. И он уже успел опорожнить несколько бутылок пива и слопать «шаурму», как он называл любой из видов мексиканских лепешек с начинкой. К слову, когда его по незнанию называли не русским, а «россиянином», Гаврила почему-то всегда смотрел тяжелым взглядом и морщился.

Хмурым был и Зоран Вранич. Тоже славянин – серб из Сараево, и по мировоззрению во многом кровный брат Гаврилы. Загорелый до черноты, он сошел бы за мулата, если бы не славянские черты лица. Впрочем, не просто славянские, а южнославянские. Зоран был похож на турка, но если бы кто-то его так назвал, последствия могли быть любые. Еще он сильно недолюбливал албанцев, но их в интербригаде не было. Обритая голова, черные усы… добавь кольцо в ухо и кремневый пистолет за поясом – выйдет пират. Прибавить смоляного цвета чуб и саблю на боку – получится плакатный запорожец. Обычно он был энергичный и злой, занозистый, как говорят. Не болтун, но, когда говорил, все замолкали, и никто не оставался равнодушным. Обычно за ним нужен был глаз да глаз, потому что он легко провоцировал конфликты. В отличие от местных, которые легко дрались до смерти и так же легко мирились, житель Балкан все помнил и ничего не прощал. Но в бою был надежен как никто другой. Правда, в этот день ему нездоровилось, случилось что-то вроде расстройства желудка. Поэтому он пил только минералку и почти не ел. Но пошел со всеми, чтобы не бросать команду.

В общем, их отделение было пестрым, как и весь отряд «Панчо Вилья». Личный состав удачно подобрался такой, что больше половины так или иначе имели до революции опыт обращения с оружием. Хоть и не с боевым, а с гражданским. В остальном отряде от силы человек тридцать имели такой опыт. И мало кто применял оружие по живым людям.

День отгула дал им сам командир – субкоманданте Сильвио Хименес по кличке «Нефтяник». Конечно, он был совсем не углеводородный олигарх, время которых прошло, а обычная «рабочая кость». Максим уважал этого человека, хотя втайне чувствовал что-то вроде трепета, когда тот смотрел на него со своим фирменным прищуром. Те, кто Сильвио не любили, говорили, что командир 2-го отряда – loco. Но в этом слове со значением «безумный» слышался оттенок восхищения удалью, граничащей с жестокостью.

Рихтер знал, что Сильвио лично проводит казни, не обращаясь к ЧК. И пленных «матадоров» с полицейскими, и тех из своих, кто запятнал себя некрасивыми вещами.

У Хименеса на груди было вытатуировано изображение креста, обвитого нитью деревянных четок. Вряд ли он принадлежал к «крузоб» – местному культу «говорящих крестов» из джунглей, который возродился лет двадцать назад. Сильвио говорил, что он добрый католик. Он был вообще не из этих мест, а из Венесуэлы, и крест ему накололи в тюрьме. На бицепсе левой руки было изображение горящего черепа, а на правом – пронзенное ножом сердце. И только недавно Макс заметил, что татуировки на тыльной стороне ладоней Хименеса, когда тот ставил их рядом, гласили: «5.10.2059. No olvidaremos. No perdonaremos. Sangre por sangre».

«Не забудем. Не простим, – догадался Макс еще до того, как „транслятор“ явил ему перевод с испанского. – Кровь за кровь». И, конечно, это было про резню в Гвадалахаре.

Теперь Сильвио выглядел немного иначе, чем в день, когда он их спас. И это была его настоящая внешность, а не маска, наведенная, чтобы обманывать камеры и детекторы. Его отряд, как он сам сказал, часто действовал в тылу врага, поэтому они все привыкли носить личины, иначе нельзя было пройти и шагу.

Когда он выключил последнюю, лицо стало грубее, нос чуть приплюснутым. Волосы приобрели африканскую курчавость. А еще Сильвио снова отрастил усы. Он был метис, а может, в нем смешалась кровь трех рас. Но, в отличие от флегматичных аборигенов-indigenas, Нефтяник был холерик и имел взрывной темперамент.

В прошлом он был… а кем только не был! И охранником, и оператором вилочного погрузчика, и похоронным агентом. Успел посидеть (говорил, что ни за что) в тюрьме Ла Сабанета в городе Маракайбо. Где в среднем обычные заключенные, без связей на воле, выдерживают не больше года. А он выжил целых четыре и не стал инвалидом.

Там, в скученности переполненных камер и адской антисанитарии, с крысами, тараканами и холерой, он впервые узнал о левых идеях. Кто-то передал ему старую читалку с текстами. Ничего более современного не разрешалось. Хотя книг он не любил: «Голова болит от этой мути». Но за время заключения осилил несколько трудов Маркса, Энгельса и кое-что из Ленина. После этого, как он сказал, в его голове многое сдвинулось. Он понял, что просто жить – мало, надо бороться за свободу угнетенных.

Но до революции ему не довелось побороться. Успел обзавестись семьей, остепенился, родились дети. Работал на нефтеперерабатывающем заводе в Каракасе. Но когда «началось» – бросил все и приехал туда, где раздались первые выстрелы борьбы за свободу. А они раздались тут, а не у них, на юге. В этом он не отличался от любого из них. Свою Венесуэлу, где либералы несколько раз поменялись местами с социалистами, но порядка не прибавилось (это были неправильные социалисты, по его мнению), Сильвио оставил без сожалений. Там тоже были, по его словам, «бардак и жопа», но это была «милая родина», куда он хотел после победы вернуться. Однако сейчас там негде было «разгуляться».

В этом он мыслил, как Гаврила. Тот тоже говорил, что не может спать, когда где-то правят угнетатели, поэтому и оставил свой заснеженный край, чтобы воевать там, где находилось слабое звено в буржуйском мире, как ему казалось. Но при этом он свято верил, что и до его родного дома руки у него дойдут.

Сильвио вообще был парень простой, как перекати-поле, и считал, что любые глобальные проблемы решаются с помощью пистолета и пары кулаков.

У него был искусственный глаз – не дешевка, а дорогой, качественный. Настоящий он потерял в огне во время аварии на заводе. А этот был куплен на страховку, профсоюзные взносы и пожертвования благотворительного фонда. Был суд, и владельцу – инвестиционному фонду – пришлось откупиться от него хоть так. Со стороны это заметно не было, но польза для Сильвио в улучшенном зрении была огромная.

Кто-то говорил, что он не особенно умен, но харизма Нефтяника подкупала всех. Он был из тех, кто не боится ни бога, ни черта, и поэтому «вильисты» готовы были пойти за ним хоть в огонь. Даже те, кто в обычной обстановке часто праздновал труса.

И вот они победили. Боевые действия на полуострове прекратились – но и в промежутках между патрулями и облавами для бойцов находилась работа. Иногда их привлекали на заводы. Разбирать завалы в технопарках, которые были подорваны корпами при поспешном бегстве. Интересно, что «корпами» – от слова «корпорация» – называли не любых местных приспешников старого режима, а тех, кто был связан с крупными компаниями. Остальных, вроде чиновников из муниципалитетов, звали просто крысами. А вот бойцов и офицеров Корпуса мира во всем мире, и особенно в нелояльных странах, чаще всего называли палачами и мясниками.

Другие технопарки, которые взорвать не успели, стояли опечатанными, потому что автоматика отказывалась подчиняться тем, кого не узнавала. И читать революционные декреты роботам в цехах или угрожать им разбором на винтики было бесполезно. Большая часть мегафабрик Юкатана – где их было не так уж много, – оказались заминированными или имели другие все еще активные системы безопасности. Все это надо было обезвреживать не один месяц. А пока весь промышленный потенциал сектора был недоступен народу. Естественно, начался дефицит и ропот. И у враждебных сил появились новые поводы для клеветы – как за границей, так и тут, в подполье.

Они вкалывали как проклятые, каждый похудел на несколько килограммов. Маскировали технику – ее у них было немного, в основном легкие танки, и все их надо было сохранить. Помогали обустраивать позиции ПВО и артиллерии. Фейковые, но именно по ним ожидался первый удар. Настоящие средства борьбы с воздушной и орбитальной угрозой были очень мобильны и укрыты так надежно, что рядовым ополченцам из la Milicia и младшему командному составу знать про них было не положено.

Еще рыли окопы, помогали сооружать блокпосты, укрепляли административные здания на случай авианалетов. Много проводили инструктажей и разъяснительной работы. Ходили даже по школам. Такой энтузиазм, как у детей, мало у кого из взрослых можно было найти. Все хотели воевать, и Рихтер почему-то вспомнил времена Крестовых походов.

Потом начали принимать грузы. Каждый день приходили суда – в основном небольшие минибалкеры, но иногда и рыболовецкие сейнеры и яхты. Оружие не растет на деревьях, и кто сказал, что они должны отказываться от помощи? Чьей бы она ни была.

Они не заходили в порт, а ждали милях в десяти от берега, эти корабли без опознавательных знаков. Судя по всему, у них была какая-то стелс-защита, потому что радаров они не боялись. А вот визуального наблюдения опасались, поэтому почти всегда встречи происходили в безлунную ночь при высокой облачности.

Дважды приходила даже небольшая прогулочная подлодка. Тогда все вышло совсем просто – аппарат подошел почти к самому берегу и даже не всплывал.

Но каждый раз это был новый корабль, и каждый раз он встречал их на новом месте.

Время прибытия и точку рандеву они узнавали всегда в последний момент – буквально за два часа до него. Влезали в гидрокостюмы, брали подводный гидроцикл «Скат» (который так назывался за характерную форму корпуса), надевали подводные ускорительные ранцы и отправлялись в море, которое почти всегда было неспокойным. Через пять-шесть часов они возвращались в казарму, мокрые, как капибары, которым пришлось удирать от анаконды, и усталые, как ламы на горной тропе. Или как чупакабры, которые разорили десять курятников. Но глаза горели, а руки если и тряслись, то не от страха, а от волнения, сравнимого с азартом гончей. Впрочем, пострелять не пришлось ни разу, хотя у них были такие электромагнитные винтовки, из которых можно было вести стрельбу под водой, и даже два гарпунных ружья.

Один раз их чудом не засек вертолет с опознавательным знаком Корпуса, другой раз они сумели затаиться, и два патрульных катера, прождав пару часов, ушли на северо-восток, в Карибское море, где у них была плавучая база.

Ясно, что в этих пластиковых ящиках без маркировки лежали не бананы и даже не микрочипы. Обращаться с ними требовалось с предельной осторожностью. «Вильисты» сдавали контейнеры под роспись заместителю коменданта города и так и не узнали, что в них было.

Бывали задания попроще – например, сопровождение важной колонны или участие в облаве – помощь ЧК в поимке опасного врага. И там, и там был шанс схлопотать пулю, гранату или даже выстрел из «рельсы» (но их отделению пока везло, хотя в других уже погибло трое). Стрельбы в тире, кроссы на стадионе и работу по нарядам в расположении части Максим за тяжелый труд не считал. Так же, как и занятия с молодежью. На последних он вообще отдыхал душой, заражаясь кипучим энтузиазмом.

И вот после очередного задания командир всей la compaña сам вызвал их отделение.

«Компанерос, вы херово выглядите. Очень херово, – вкрадчиво произнес он и подмигнул своим натуральным глазом. – Значит, так. Валите на пляж. У вас сутки. Еще не хватало, чтобы вы слегли. Отдохните, попинайте балду. Можете даже нажраться, но в меру. И возвращайтесь со свежими силами. И не забудьте про комендантский час».

Бойцы возражали, но Нефтяник был непреклонен.

«Я сказал, отдыхайте, дьявол вас поимей. А то поставлю в ряд и расстреляю на хрен из танковой „рельсы“».

Мало кто знал, что снаряды любого рейлгана высокой мощности – хоть от фирмы «Эдисон», хоть производства ее конкурентов – имели встроенную систему самоуничтожения, которая ограничивала дальность с проникающей способностью и была настраиваемой. Но все знали, что тяжелая «рельса» могла пробить и сто человек насквозь, если их поставить в шеренгу, как сделали это ультраправые боевики «матадоры», собрав на ипподроме в Мехико в самом начале заварушки две сотни «неблагонадежных» – в основном профсоюзных активистов. Но все они потом за это ответили…

Сказать по правде, бойцы были совсем не против отвлечься и посмотреть знаменитую Ривьеру Майя, пейзажи которой видели только урывками между патрулями, марш-бросками и тренировками. Мышцы болели зверски, но стимуляторы – по две дозы армейского НС-9/1 на брата – берегли для более важного случая. Выручали природные вещества по рецептам индейцев – экстракт гуараны и листья боливийской коки. Наркотики были в отряде запрещены под страхом изгнания, которое само по себе для многих казалось страшнее смерти.

И вот теперь они валялись на пляже и вели ленивый и расслабленный разговор под плеск волн. Не хватало только женского общества. В последний момент обе девушки из их отделения – Розита и Ингрид отправились то ли в церковь, то ли в исторический музей.

Впрочем, может, это и правильно. Нечего барышням-идеалисткам из Альтерглобалистского экологического фронта делать на отдыхе с такими грубыми мужиками, как они. Где каждый второй будет при взгляде на них думать совсем не о боевом товариществе. Что поделаешь, инстинкты. Все-таки южный темперамент – это такая вещь… даже у тех, кто попал сюда с севера. Видимо, участие в опасных делах влияло на гормональный фон.

Но по взглядам, которые бросали на бойцов проходящие mujeres, chicas и señoritas, можно было понять, что любой из них, если захочет, в одиночестве в эту ночь не останется. Макс и сам подумывал о том, чтобы ответить на один из этих взглядов кивком и призывным жестом. Но не хотел снова испытать неприятного послевкусия, осадка. Как после того, что было у них с Софи. Да и было ли? Это как посмотреть…

Максим подумал с усмешкой, что отключение сети, V– и Д-реальности может иметь и довольно неожиданные последствия. Даже парам, которые не практиковали настоящий контактный секс, придется делать это по-старинке. А тем, кто давно не бывал с живыми девушками, придется обходиться без чаровниц из виртуала. Роботы тоже тут не спасут. Гиноиды в Мексике, да и вообще в Латинской Америке были не очень популяры, и над их пользователями смеялись, как и над теми, кто предпочитал виртуал. В общем, через девять месяцев можно ждать дикий всплеск рождаемости.

– А помните, товарищ Сталин обещал, что люди будут работать по пять часов в день? – пробасил Гаврила.