Текст книги "Суженая"

– Если не вы научили, откуда знаете про псалом и так точно цитируете то, что мальчик вещал в новый год с табурета?

– У Анатолия феноменальная память, – запоминает наизусть всё, что слышит. Он мне сам потом всё это в подробностях и рассказал. Одно дело грозиться, что не оставит, а другое дело, когда оставить мальчишку не на кого, – с болью в голосе закончил Ермаков.

– А большой он, сто тридцать восьмой псалом? – поинтересовался я.

– Хочешь послушать?

– Хочу.

– Господи! – стал декламировать Ерофей Владимирович по памяти, – Ты испытал меня и знаешь. Ты знаешь, когда я сажусь и когда встаю. Ты разумеешь помышления мои издали. Иду ли я, отдыхаю ли, – Ты окружаешь меня, и все пути мои известны тебе. Ещё нет слова на языке моём, – Ты, Господи, уже знаешь его совершенно. Сзади и спереди Ты объемлешь меня, и полагаешь на меня руку Твою. Дивно для меня ведение Твоё, – высоко, не могу постигнуть его! Куда пойду от Духа Твоего, и от лица Твоего куда убегу? Взойду ли на небо – Ты там; сойду ли в преисподнюю – и там Ты. Возьму ли крылья зари и переселюсь на край моря, – и там рука Твоя поведёт меня и удержит меня десница Твоя. Скажу ли: «Может быть, тьма скроет меня, и свет вокруг меня сделается ночью», – но и тьма не затмит от Тебя, и ночь светла, как день: как тьма, так и свет. Ибо ты устроил внутренности мои и соткал меня во чреве матери моей. Славлю Тебя, потому что я дивно устроен. Дивны дела Твои, и душа моя вполне сознаёт это. Не сокрыты были от Тебя кости мои, когда я созидаем был в тайне, образуем был во глубине утробы. Зародыш мой видели очи Твои; в Твоей книге записаны все дни, для меня назначенные, когда ни одного из них ещё не было. Как возвышены для меня помышления Твои, Боже, и как велико число их! Стану ли исчислять их, но они многочисленнее песка; когда я пробуждаюсь, я всё ещё с Тобою. Испытай меня, Боже, и узнай сердце моё; испытай меня и узнай помышления мои; и зри, не на опасном ли я пути, и направь меня на путь вечный.

– Честно говоря, думал в псалме всего две строчки, – признался я.

– Ты же сам, Сергей, знаешь, что у Толика феноменальная память. Его бы в школу для вундеркиндов, а Элеонора определила сына в школу для дураков, так как она рядом с домом. Сама об этом хвасталась: «Пришла к директору, плакала, говорю: „Пожалейте меня, чёрную вдову, запишите младшенького к себе“. Записали. Удобно. Школа рядом, дорогу не переходить». А то, что он всё там растеряет и ничего не найдёт, – это её не волнует. Все мы, родители, впрочем, такие, – прикрываемся заботой о ребёнке, а на деле делаем так, как нам самим удобно.

Ерофей Владимирович ушёл, оставив меня с Таней наедине. Повисла неловкая пауза.

– А кто такая эта Элеонора? – шепотом спросила Таньшина.

– Это Элеонора Васильевна Вискуль, матушка Толика.

– Это я поняла. Мне Марк Игоревич Антонов рассказывал, что у неё было несколько мужей и много детей.

– Да. Первенца Элеоноры Васильевны звали Ираклием Королёвым, назвала в честь мастера художественного рассказа Ираклия Андроникова. Он с шестидесятого года. Ираклий был здоров, красив, музыкален. Во дворе его все звали Королём. В соседнем подъезде жила семья цыган, в этой цыганской семье был знаменитый на весь наш двор пожилой певец Коля. Этот Коля-цыган отдавался исполняемой песне полностью, «горел». Сам радовался и светился, исполняя песню, и эта радость и свет передавались слушателям. Этому-то и научился у него Ираклий. Цыгане, вместе с Колей, уехали, а Ираклий к тому времени вошёл в силу. Собственно, Колю-цыгана я и слышал всего раза три, а Ираклия имел возможность слушать постоянно. Он внёс в знакомую манеру исполнения себя, свою молодость, свою энергию. Он пел, не уставая, на всех свадьбах, всех праздниках и даже в будни. Бывало, идёт по улице с компанией и поёт. Из окон высовываются зеваки и приглашают зайти. А Ираклий спрашивает: «Выпить найдётся?». И у кого горячительное находилось, к тем заходил.

Элеонора Васильевна как-то легкомысленно относилась к тому, что её первенец постоянно был пьян. Он, конечно, не валялся в грязи под забором, но даже мне тогда было ясно, что жить так не стоит.

Женился Ираклий на моей соседке из двадцать третьей квартиры Вале Соловьёвой и, когда хоронили мужа Медяковой, то напился так, что остался у них ночевать, спал на полу без подушки и подавился своей отрыжкой.

Его гроб на табуретах стоял во дворе. Элеонора Васильевна убивалась, плакала в голос. Хоронили Ираклия не только друзья и товарищи, но и все поклонники его таланта. Народа было уйма!

Думаю, мой старший брат Андрей, многое по исполнительской части у Ираклия взял. Я имею в виду не только манеру игры на гитаре, но и открытость, артистизм. Именно Ираклий подтолкнул его к мысли стать актёром. Андрей поёт песни из репертуара Ираклия и с точки зрения исполнительского мастерства делает это даже лучше, профессиональнее. Придраться не к чему. Вот только того света и того горения, что были у Короля в Королевиче нет. Ираклий, во время исполнения, словно отрывался от земли и парил над всеми нами в воздухе, Андрей крепко держится за землю и даже где-то старается зарыться в неё. Впрочем, это только мои ощущения. Брат поёт профессионально, но не тратится, можно сказать, делает это экономно. Ему, конечно, тоже аплодировали и аплодируют, не зря с юных лет ему дали прозвище «артист». И девочки всегда смотрели на него восхищёнными глазами, когда он пел. Но до Ираклия или даже до Коли-цыгана ему далеко. Впрочем, я, наверное, ему завидую и отвлёкся.

Второй сын Элеоноры Васильевны Герман Гавриков, мой сверстник с шестьдесят третьего года, назван так в честь второго космонавта планеты Германа Титова. Мы с ним вместе ходили в детский сад, были в одной группе. Я даже пострадал из-за его длинного языка. Герман похвастался, что у него дома в клетке живёт волнистый попугай. Меня это сильно задело, и я солгал, сказав, что у меня дома, в клетке живут сразу два попугая, самец и самка. Гавриков поделился новостями с мамой, а Элеонора Васильевна была в нашей семье частым гостем и достоверно знала, что пернатых у нас не водится. Пожаловалась моим родителям. Дома был целый скандал. Матушка меня стыдила так, словно я сделал что-то страшное. Ощущение было такое, что я самый плохой человек на свете. «Заставил мать краснеть! Я была готова сквозь землю провалиться!». То есть с самого детства спрашивали с меня, как со взрослого, не разрешали ребёнком побыть. А к Андрею у родителей такого серьёзного отношения не было. Он вытворял всё, что хотел, и на его проделки они смотрели сквозь пальцы. Так, словно это был соседский мальчик, а не их родной сын. Почему это так было, не могу сказать.

Герман рисовал пионеров, строем идущих к светлому завтра, в детском саду я ему завидовал. Но школа давалась ему тяжело. Закончил ПТУ, служил в армии, работал в милиции около года. Сейчас – охранник в автобусном парке. Сутки работает, трое дома. В свои выходные помогает братьям и отчиму металлолом собирать.

Третий сын Элеоноры Васильевны Всеволод Брянцев был с шестьдесят пятого года. Увлекался, как и его мать, эзотерикой, прыгал с высоких этажей на землю. Сделал это смыслом жизни и добился в этом определённых успехов, можно сказать, прославился. Приезжали люди с телевидения, брали у него интервью. Снимали на телекамеру его прыжки. Поощряли словесно, направляя его к новым достижениям, к новым высотам. Сева, бедный, послушался их, прыгнул и разбился.

После его смерти Элеонора Васильевна надела чёрное платье и с тех пор ходит постоянно в трауре.

Четвёртый её сын – Вадим Сердюк с восемьдесят первого года. Занимается гимнастикой, делает сальто-мортале и бегает по стене. Так же, как покойный Эдуард, пробует штурмовать высоту. Надеясь, что у него получится то, что не получилось у старшего брата. А именно – преодолеть притяжение земли и взлететь.

Вадим – сверстник и друг моего племянника Максима, сына брата Андрея.

Пятый сын Элеоноры Васильевны – Толик Вискуль с восемьдесят шестого года. Вискуль родила его в пятьдесят три года, не обращая внимания на пересуды и насмешки.

Анатолий имеет, как ты слышала, феноменальную память. Мать посчитала это отклонением от нормы и записала его в школу для дураков.

У Элеоноры Васильевны новый муж, усыновивший Толика. Она всегда жила с мужчинами. По её словам, Аскольд Дмитриевич – опустившийся учёный из Новосибирского Академгородка.

– А почему вы своего родного брата Андрея называете Королевичем?

– В безусой юности Андрюша хвостиком ходил за Ираклием Королёвым и его в шутку величали Королевичем. Андрею нравилось такое обращение и при получении паспорта, сменив фамилию, он стал Королевичем официально.

Андрей закончил ГИТИС и даже послужил актёром Его Величеству Искусству. В театре, им были довольны, но он оставил сцену. Жена Королевича, Наталья Зозуля, училась с ним на одном курсе, после института жизнь с театром также не связала. Родила двух детей, Максима и Юлию. Занимается продажей квартир. Совсем недавно они похоронили опекаемого алкоголика в соседнем дворе и унаследовали его трёхкомнатную квартиру. Охота за жилплощадью на данный момент стала смыслом жизни для брата и его жены. Ну как? Исчерпывающе?

– Да. Ты лучше, чем Антонов, – многозначительно подтвердила Татьяна и, смущённо улыбнувшись, вдруг спросила, – А как ваши родители познакомились?

– Хороший вопрос, – стал вспоминать я. – Мне рассказывали, но я забыл. Честно говоря, сие мне не известно. Самого мучает этот вопрос, надо будет узнать. Мама родилась в Смоленске, а отец – рязанский. Но он рано со всей семьёй переехал в Москву, где-то в начале тридцатых годов. Отец фактически, здесь, в столице, и вырос. Года в два сюда переехал.

– С какого года ваш отец?

– С тридцать второго, а мама – с тридцать четвёртого. Отец всю жизнь на заводе работал, как я уже говорил, а мама – в детском саду.

– В школе она не работала?

– Был короткий период, когда она преподавала в школе. Она, действительно, закончила педагогический, но вот вышла замуж, устроилась в детский сад и до сих пор работает там воспитателем.

– А вас сразу направили в люди?

– В смысле?

– Настояли, чтобы вы в Университет поступали.

– Ну, да. Не только настояли, готовили. Мама по пять рублей платила за каждый час занятий. Английский язык, история.

– На экзаменах что надо было сдавать?

– Сочинение по литературе, устный русский язык, история и английский.

– На что сдали?

– Сочинение написал на «четвёрку». Тема раскрыта, две ошибки дурацкие сделал. Написал: «будующий», – что-то такое.

– А разве не верно? – посмеялась Таньшина. – Ну, дальше. Слушаю.

– Устный русский на «пять», историю на «четыре» и английский на «пять».

– Что ж с историей споткнулись?

– На экзамене очень сильно разволновался. До того сильно, что можно сказать, дар речи потерял. Хотя всё знал.

– В комиссии свои люди были?

– И свои люди. То есть тот, кто готовил…

– Тот сидел в приемной комиссии?

– Ну, не все. Их друзья, допустим, сидели. Эта практика всегда существовала. Видишь, по истории, хоть и готовился, но невнятно ответил. Но было ясно, что проходного балла хватит. У меня в школьном аттестате было «четыре с половиной» или «четыре-семьдесят пять», сейчас уже не помню.

Рассказывая про отметки в аттестате, я обратил внимание на связку ключей, лежащих на подоконнике. Ключи мне показались знакомыми. Встав из-за стола, я приблизился к драгоценной пропаже и взял связку в руки.

– Ваши. – Догадалась Татьяна. – У почтовых ящиков нашла.

– Значит, время гостевать закончилось, – резюмировал я.

Поблагодарив за чай, я попрощался с Таньшиной и пошёл домой.

Глава четвёртая
Думы. Боева опередили. Волшебник

Ключами я не стал пользовался, из вредности позвонил. Дверь открыла жена. Войдя, я попробовал с ней поговорить, но она и слушать меня не стала, ушла спать.

«Смешно», – сказал я в сердцах, – «пришёл и стал умолять Галину, которую не люблю, о том, чтобы она со мной помирилась. Спрашивается: „зачем?“. Ведь с того момента, как родилась дочь, все мечты только о том, чтобы с ней поскорее расстаться. А теперь, когда она сама меня гонит и грозит разводом, вместо того, чтобы поклониться до самой земли, унижаюсь, извиняюсь, лезу в петлю. Ну, что я за дрянь человек. Ну почему мы совершаем такие необъяснимо глупые поступки? „Привычка свыше нам дана, замена счастию она“».

Я, конечно, тоже не подарок, но Гордеева с самого начала нашей совместной жизни утратила чуткость, если таковая и была, эмоционально огрубела и не подпускала меня к себе, как супруга, опасаясь «подцепить заразу». Хорошего же мнения она обо мне была. Вскоре выяснилось, что у неё есть любовник. Тогда же я поймал себя на мысли, что ничуть не огорчился этому факту. «Да, я обманываю Сергея и не считаю нужным это скрывать», – говорила Галина, подвыпив за семейными торжествами. Но к её откровениям никто в моей семье серьёзно не относился. А если быть до конца откровенным, то серьёзно не относились к ней самой, считая недалёкой, повёрнутой на идеологии. Галя была у нас в семье единственным членом КПСС и вплоть до роспуска партийной организации работала в райкоме комсомольским функционером, заведовала отделом учащейся молодёжи и студентов. В её ведении были все школы, техникумы и институты, находящиеся на территории нашего района. Она проводила парады, слёты, семинары и прочие мероприятия. После роспуска КПСС и закрытия райкома перешла на работу в туристическую фирму «Спутник». Чем она там занималась, что возглавляла, – этим я не интересовался. Мы с Галиной жили автономно, практически с того момента, как родилась дочь. У Гордеевой была своя компания, свои друзья, у меня – свои.

Женился я рано, больше по просьбе Галины. Учась в педагогическом институте, она тогда уже задумывалась о партийной карьере и нуждалась в наборе необходимых вещей для правильной характеристики, где бы отражалась её безупречная комсомольская работа в школе и в вузе, замужество и наличие здорового ребёнка.

На жену за время совместного проживания у меня накопилось много обид. Не прошло без занозы в сердце и то, что при регистрации брака демонстративно, без предварительного обсуждения, она отказалась брать мою фамилию, оставив свою. Но были две главные, гвоздями сидевшие в мозгу и ни на секунду не дававшие покоя.

До появления ребёнка в нашей семье царило равноправие. А родив дочку, жена почувствовала себя, что называется «старшей по званию». В самых что ни на есть мелочах, стало сквозить: «Помни, сопляк, ты в жизни ничего ещё не сделал, а я уже совершила геройский поступок». Появление на свет Полины Гордеева записала исключительно на свой счёт. Такое положение вещей не могло меня не раздражать.

После родов от своей значимости и величия у Галины настолько закружилась голова, что с нами чуть не случилась беда. Дочке было три месяца, мы всей семьёй отправились на рынок. Сделали покупки, стали возвращаться домой. Я нёс в обеих руках сумки, жена шла, толкая перед собой коляску с ребёнком. Подошли к пешеходному переходу через дорогу. На светофоре – красный свет. Вместе со всеми стоим, ждём зелёного цвета светофора. По проезжей части на всех парах несётся грузовая машина, огромный самосвал, с верхом гружёный щебнем. И вдруг Галина, заметив включившийся зелёный свет, молниеносно выкатывает коляску с ребёнком на «зебру» перехода. Мне даже показалось, что она сделала это чуть раньше, когда ещё горел красный свет, и просто просияла, когда зажёгся вдруг зелёный. В таких случаях говорят: «бес подтолкнул». Хорошо, водитель был внимателен и реакция его не подвела. Да тормоза у МАЗа оказались исправными. Все, видевшие это, так в голос и ахнули, не сомневаясь, что являются невольными свидетелями неминуемой страшной трагедии. Ахнули, да так и замерли, оставаясь стоять на тротуаре даже тогда, когда вовсю горел зелёный свет. Кроме меня никто не решился вместе с ней пересекать дорогу. Все постарались дистанцироваться от столь безответственного, если не сказать, безумного человека. Всё это можно было прочитать на их лицах. Даже после того, как грузовик остановился, никто из случайных свидетелей не сомневался в том, что вот сейчас что-нибудь нехорошее с этой странной женщиной и её ребёнком случится. В этой звенящей тишине Галина визгливо крикнула: «А что? Зелёный свет горел, имею право!».

Но не на это я осерчал. Жена потом ещё целый год рассказывала, как грузовик чуть не сбил её с ребёнком, мчась на зелёный свет светофора и требовала от меня подтверждения этой лжи. То есть, все были виноваты, но только не она. Тогда уже в наших взаимоотношениях наметилась трещина, очень скоро превратившаяся в пропасть. Там, на дороге, я понял, что случись непоправимое, – Галина обвинила бы в этом всех, но только не себя.

И тогда же в голове впервые промелькнула мысль, что она не любит нашу дочь, следовательно, не любит и меня. Как-то разом глаза на всё открылись.

Ребёнок нужен был Галине как предмет, повышающий её статус в среде подруг и коллег по работе, как непременное условие для успешной карьеры. А подвиг материнства она использовала исключительно как ступеньку, возвышающую её надо мной.

А вторая обида была такая. Как-то Галина при Вале Королёвой, стала беспричинно кричать на меня. Бедная соседка, от стыда за подругу вся красными пятнами пошла и, чтобы как-то урезонить Гордееву, заметила:

– Зачем ты так беснуешься? Не боишься, что Сергей тебя бросит?

– С ребёнком-то? – самонадеянно рассмеявшись, спросила Галина. – Это каким же подлецом надо быть? Сермягин, он, конечно, подлец, но я думаю, ещё не конченый.

Говорилось всё это при мне, на трезвую голову. И вся эта самонадеянность, командный тон, – то есть в любом случае, она будет не виновата, виноват буду я.

Тогда же при Королёвой жена мне заявила, что не хочет иметь со мной близости по той причине, что от половых сношений происходит передача вирусов, а что того хуже, может появиться на свет нежеланный ребёнок.

В ответ на смех соседки, которая глядя на Галину, повертела пальцем у своего виска, Гордеева ляпнула:

– А почём я знаю, может, он на работе с кем-то «возится», а мне потом лечись всю оставшуюся жизнь.

Беря во внимание всё вышеизложенное, я не мог определенно ответить себе на вопрос: «Любил ли я когда-то Галю?». Но на данный момент твердо знал, что она стала для меня не просто чужим, но даже вредным человеком. Вредным в прямом смысле слова. В её присутствии меня начинали оставлять силы. Она, как сказочный вампир, забирала мои жизненные соки. И сама же, выпив таким образом меня до донышка, принималась распекать:

– Если нет сил даже тарелку за собой помыть, то хоть в раковину её отнеси.

У неё при этом румянец горел на щеках, была счастлива, радовалась тому, что она – молодец, а муж у неё – ничтожество.

И так подчас делалось горько, что не раз в сердцах говорил себе: «Было бы куда уйти, ушёл бы, не оглядываясь».

Видимо, Галину я никогда не любил, вот в чём ответ и разгадка. Любил бы, прощал всё то, о чём с такой горечью рассказал.

«Да, что ж это такое? – Думал я. – «Жену терпеть не могу, но прикладываю все силы, чтобы снискать её милость и продолжать жить с ней. Таню люблю, но вместо того, чтобы прямо признаться ей в этом, начинаю рассказывать всякие глупости о дрессуре и поступлении в Университет, которое было сто лет назад. Кому это интересно?».

Позвонил Боев.

— Чем я сегодня занимался? – спросил Родион Борисович и сам же, не давая подумать, ответил, – Занимался потенциальным поиском. То есть поиском патентной чистоты. Суть заключается вот в чём. Десятого декабря тысяча девятьсот девяносто первого года была подана заявка на изобретение: «Устройство для создания подъёмной силы летательных аппаратов легче воздуха» и её зарегистрировали в Государственном реестре изобретений. Патентообладатель – Малышкин Александр Иванович.

– Получается, опередил? Обидно.

– Откровенно говоря, если бы я был экспертом, то свидетельство бы ему не выдал.

– Почему?

– Потому что я стал копать дальше, вспомнив, так сказать, свою забытую специальность, – и нашёл. Оказывается, первыми были придуманы не монгольфьеры, не на тёплом воздухе шары. В тысяча шестьсот семидесятом году, один иезуит разработал концепцию вакуумного судна и опубликовал свои труды на эту тему. Написал целую книгу. И позже именовался отцом аэронавтики за его первопроходческий вклад, превративший воздухоплавание в науку. То есть то, что я тебе рассказал, он уже в те времена изложил на бумаге. Только на основании этого я бы Малышкину отказал. Почему? Потому что то, что он предлагает – это общеизвестная вещь. Патентуются только новые вещи, несущие новизну, а не четырёхсотлетней давности. Соответственно потом был американец, в тысяча восемьсот девяносто третьем году. Он предложил вакуумный аэроплан. У него были лишь расчеты, изготовленной модели не было, но за него поручились видные математики и инженеры-строители. И патентное ведомство США закрыло глаза на умозрительный характер заявки и выдало патент. А конгресс ему выделил сто пятьдесят тысяч долларов, при условии, что правительство США получит привилегии в использовании чудо-машины. Это уже второй патент. То есть первый – иезуит, второй – американец с французской фамилией. Но и это ещё не всё! В тысяча девятьсот семьдесят четвёртом году патентное бюро в Лондоне опубликовало заявку на «Усовершенствование воздушных кораблей, обеспечиваемое вакуумными шарами или другой формы выкаченными сосудами». То бишь, уже в Лондоне неправомерно выдали.

– Почему до сих пор не сделали? Не той дорогой идут?

– Атмосферное давление настолько сильное, что раздавливает любые современные материалы. Но успокаивает то, что постоянно появляются новые материалы с новыми свойствами. Сначала стали не знали, была медь. Так что «Вакуумный дирижабль» обязательно взлетит, пусть не сегодня, так завтра. Да, я был не прав, говоря: «Не догадались». Догадались. И причём, мгновенно. Сразу же после того, как Торричелли открыл вакуум.

– То есть вернулась вера в человечество?

– Вернулась.

– Уже хорошо.

Боев положил трубку, а я вспомнил, что так и не оставил Тане номер своего телефона.

Телефонный аппарат стоял у нас на кухне. Я плотно закрыл кухонную дверь, чтобы никому не мешать и чтобы меня никто не мог слышать, и набрав заветные семь цифр домашнего номера Ерофея Владимировича, услышал голос Тани.

– Мне пришла в голову великолепная мысль, – смеясь, говорила девушка. – Я придумала для вас рассказ. Представьте, вы – фокусник, и к вам приходит директор кроличьей фермы. Он жалуется, плачет, говорит: «У меня несчастье. Нечем кормить кроликов. Если до завтрашнего дня не раздобуду им корма, они начнут дохнуть. А дохлятину не продать. И забить их я тоже не могу, – нет времени, нет забойщиков, нет холодильников. Я бы их списал, как мёртвых, но надо их куда-то отвозить. Мне срочно надо утилизировать пятьсот кроликов». Вы, фокусник, делаете директору кроличьей фермы встречное предложение: «Решим твои проблемы. Сегодня директор школы попросил меня выступить на детском празднике. А там будет триста, а то и четыреста детей с родителями, дедушками и бабушками. Поэтому заготовь пять-шесть мешочков».

– С кроликами? – подключаясь, стал интересоваться я.

– Да, с кроликами. Вы директору фермы говорите: «Пока я хожу, развесь мешочки с кроликами у стенда, у президиума». То есть там праздник, люди, Дед Мороз со Снегурочкой, а вы ходите со шляпой, вынимаете из шляпы кроликов и дарите детям. В подарок! Представляете? Человек ходит со шляпой, из шляпы вынимает кроликов и дарит, дарит, дарит, дарит. Я похожий фокус показывала в МИИТе, но только не с кроликами, а с теннисными шариками. Там ещё проще. У меня был кулёк, и у всех на глазах из воздуха я доставала шарики. Доставала и бросала их в кулёк. Немножко другой фокус.

– Мячики теннисные?

– Нет, обыкновенные, пластиковые, для игры в пинг-понг. Они маленькие, удобные, лёгкие. Я одновременно и закидывала и доставала. А всем казалось, что я только закидываю. Наверное, штук тридцать в кулёк бросила, если не больше. Все думали, он уже полный, а потом я развернула и показала, что он у меня пустой. Реакция была потрясающая.

– Ты не свою профессию выбрала. Ты, даже рассказывая о фокусах, испытываешь радость и вдохновение.

– А я всё это вижу, я это чувствую, я просто руками всё это ощущаю.

– Надо будет дать тебе возможность проявить свои таланты. Я сегодня перед сном об этом подумаю.

– Возвращаясь к тому представлению. Представляете, к вам, фокуснику, бегут дети с криками: «И я хочу кролика! И мне!» – «На, кролика. На!». А мне время от времени надо будет «заряжать»…

– Проще будет поставить перевёрнутую шляпу на стол, как в фильме Чаплина, а ты из-под стола, через отверстие, будешь кроликов мне подавать.

– Сначала фокус надо показать в зале, затем сделать вид, что стоящая на столе шляпа это та же самая, а первую незаметно убрать.

– И подобрать десять подставных детей, а остальные встанут за кроликами в очередь.

– Не надо подставных. Подходишь к первому попавшемуся ребёнку и даришь ему кролика. Представляете, какой успех! Дети счастливы, директор фермы доволен, кролики спасены. И какая слава! Ну, кто ещё из одной шляпы способен пятьсот кроликов вытащить.

– Ну, да, пятьсот кроликов, – подумав, подтвердил я. – Весь вечер будет посвящён одному фокусу, который длился долго, но все остались вознаграждены.

– Да, и президиуму тоже по кролику. Всем-всем-всем. А в конце: «А, ладно!». Стенку ящика открываем и выпускаем из-под скатерти двести кроликов разом. Триста роздали поштучно, а двести – одним махом, для пущего веселья.

– А какова дальше их судьба, этих кроликов? Все встанут в очередь к повару?

– А дальше – кто как распорядится. Родители, возможно, и встанут в очередь к повару, а дети с кроликами станут играть, возьмут их в питомцы. Тут уж вы сами придумайте.

– А с директором кроличьей фермы как рассчитываться?

– Он же в рассказе – ваш друг, он сам к вам за помощью обратился. Ему куда-то нужно было девать этих кроликов. Он их уже списал, они по бумагам не существуют. А когда фокусника будут спрашивать: «Откуда кролики?» – «Ну, как же, из шляпы. Я и сам, откровенно говоря, не знаю. Волшебство». – «Покажите шляпу». – «Пожалуйста. Сами рассудите, если бы я заготавливал для фокуса, я заготовил бы одного, ну, двух, ну, десять, в конце концов. А тут – сотни, а может, и вся тысяча. Никто не считал. Это чистое волшебство».

Таня смеялась, её несло, она продолжала сочинять:

– А после этого следователь, занимавшийся этим делом, задумался: «А ведь фокусник прав. Что ж, он пятьсот кроликов для фокуса принесёт? Чушь какая-то!». И всю ночь глаз не сомкнул следователь. Жена спрашивала его: «В чём дело?» – «Да мне бы такую шляпу. Я бы бросил постылую работу и крольчатиной на рынке торговал. Шубу бы тебе справил, себе – полушубок, на рыбалку ездить».

– Ты хорошую тему для рассказа придумала, можно развить и озаглавить: «как всем сделать праздник».

– Представляете, дети будут влюблены в фокусника. Ведь родители не позволяют им держать животных, а тут им подарили. И кто подарил? Волшебник!

– Так рассказ и будет заканчиваться фразой фокусника: «И теперь меня на улице все узнают и называют не иначе, как волшебник».

– Ой, здорово! Напишите.

– Писатель – это отдельная профессия. Нельзя днем кем-то работать, а по ночам писать рассказы или романы. По меньшей мере, я так не могу. Но ты отгадала мечту всей моей жизни. Хочется бросить всё и писать книги.

– Вы к этому придёте, – пообещала Татьяна, и на этом мы с ней закончили разговор.