Текст книги "Спасая жизни"

Спасая жизни
Серия «10 жизней. Шок-истории» #6
Алексей Ефимов

Все события и персонажи книги вымышленные, а любые совпадения случайны.

© Алексей Ефимов, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

***

Смена закончилась в восемь утра, тяжелая смена. Даже на черный врачебный юмор сил ни у кого не осталось, после суток мотаний по городу по вызовам всех цветов радуги. Феерия скорой помощи. Голый спайсовый наркоман, в состоянии психоза бросившийся на полицейского с табуретом. Алкоголик, присевший на кухне со вскрытыми венами и баночкой пива. Неудавшийся самоубийца-таблеточник, которому промыли желудок. Мальчик с запущенной пневмонией. Бабуля, ожившая на пути в рай. Младенец с температурой под сорок и фебрильными судорогами. Мужчина с инфарктом. Женщина с раскрытием шейки в пять сантиметров. Женщина в диабетической коме.

Все это за двадцать четыре часа. Гонки со смертью, впрыски адреналина, драйв, какое-то особенное состояние сознания – отсюда уходят быстро, не выдерживая, или остаются здесь навсегда. «На скорой работают фанатики или психи, и мы правда любим свою работу» – фраза из статьи в Интернете бьет в точку. Он здесь третий месяц после десятилетнего перерыва и наконец счастлив. Он на своем месте. Лишь бы не зачерстветь, не забыть, что такое сочувствие, не начать относиться к смерти как к рядовому событию с кипой нудных бумаг. Смерть – это трагедия. «С каждым не умрешь», – так говорят здесь. Он их понимает. То и дело сталкиваясь со смертью, привыкают к ней и защищаются от нее, отгораживаются как могут, становятся роботами без эмоций.

В прошлую смену по дороге в больницу умер парень. Двадцать семь лет. Спортсмен. Инсульт. Скорей всего, оторвался тромб и закупорил сосуд в мозге. Жена, ехавшая с ними, потеряла сознание. После таких случаев долго отходишь, но он рад, что чувствует это, что он не робот, а человек.

На подстанции ждут сменщики. Короткий обмен приветствиями, стандартные вопросы о том, как прошла смена, несколько слов в ответ, свежие заступают на пост, выжатые сдают. Первые завидуют вторым. Через двадцать четыре часа они будут на их месте, но надо еще дожить.

Переодевшись, он ждет Веру, фельдшера из параллельной бригады. Она задерживается, как и положено женщине, а он, несмотря на усталость каждой клеточки тела, рад самому ожиданию, ведь в конце он получит приз, будет вознагражден сторицей. Вера его девушка. Ей тридцать, она младше его на без малого десять лет, и он до сих пор не понял, как все случилось: он пришел сюда с твердым намерением ни с кем не сближаться, не дружить, не влюбляться – были на то причины – а уже через месяц, влюбленный по самые уши, он шел на свидание с Верой, влюбленной в него. Они выпили кофе, каждый заплатил за себя, на чем настояла Вера, а после гуляли по майской вечерней Москве, счастливые и нетрезвые, и целовались у ГУМа, напротив ленинского зиккурата, на глазах у честной публики, москвичей и гостей города, снующих по Красной площади. Вера пригласила его на чай, и он остался у нее до утра. У Веры хорошо, не то что в холостяцкой берлоге, где пахнет хищником-одиночкой, предпочитающим пиццу, пиво и лежбище на диване.

Он ночевал у Веры несколько раз, а к себе в гости не звал. Она ждала приглашения, пару раз намекала в шутливой форме (не пристало даме напрашиваться в гости к мужчине), а он отшучивался, говорил, что стесняется своего логова, слишком дикого для нее, надо, мол, вычистить авгиевы конюшни – а сам собирался с духом, зная, что не сможет тянуть вечно, и чем быстрей он ее пригласит, тем лучше.

Вот и она. После смены мало кто выглядит хорошо, и Вера тут исключение: словно и не было двадцати четырех часов адреналиновой гонки, без сна, с бутербродами на бегу вместо обеда и ужина, с воем сирены прямо в мозгу в качестве фона, с умирающими и воскресающими, с язвами, инфарктами, инсультами, ожогами, давлениями и отравлениями. Сунув руки в карманы светлого летнего плащика, хрупкая, легкая, солнечная, она улыбается издали и встречает его улыбку. Темные волосы убраны в хвост, на лице минимум макияжа – он ей не нужен, с ее красотой, обычной, не фотомодельной, но зацепившей его с первого взгляда – и глаза светятся радостью. Радостью и любовью. Как у нее получается? Где ее резервный аккумулятор?

Вера подошла ближе, и стало видно, как сильно она устала: усталость на дне ее глаз, в нежных уголках губ, даже в счастливой улыбке. Фельдшер с внутренним стержнем и внешностью девочки.

– Привет!

– Привет!

Маленькая ладонь легла в его грубую лапу. Они стали одним целым – на станции скорой помощи, после двадцати четырех часов смены, когда виделись всего раз, в семь вечера, спеша на вызовы – и теперь не отпускали друг друга, выпав из времени и пространства в параллельное измерение, где время течет медленней и больше никого нет.

– Как дела? – спросила она. – Все живы?

Она не шутила.

– Не уверен за женщину в диабетической коме, но до места ее довез. Там спросили – зачем? Даже не знал, что на это сказать. Как ты?

– Сделала трахеостомию двухлетнему мальчику. Он подавился арахисом – еще бы немного, и все.

– Молодец. Не зря прожила жизнь.

Это прозвучало естественно – серьезно, искренне, не патетично.

– Рано ты меня списываешь. Жизнь только начинается. – Она улыбнулась. – В связи с этим у меня есть к тебе предложение, от которого ты не откажешься.

– Звучит интригующе.

Шестым чувством он понял, что она предложит.

– Мы поедем к тебе, отдохнем, а вечером уберемся в квартире. Как тебе? – Она смотрела на него испытующе, следя за реакцией – и по-прежнему улыбалась.

Он действительно не мог отказаться.

– Прекрасная идея, – ответил он.

Что ж, пришло время правды – он этому рад.

***

Они вышли на «Щукинской».

Воскресное летнее утро, чистое, девятичасовое, не нагретое на асфальте, не отравленное выхлопами, без толп москвичей-муравьев, вечно куда-то спешащих, полубезумных – это было их утро, утро врачей скорой помощи после суток нервного напряжения и долгой ночи, когда смерть собирает жатву. Светит солнце, над головой синее небо – это мир, в который они вернулись, временно, не навсегда. Здесь жизнь, там, откуда они – болезни и смерть, а тут живут так, словно нет тьмы по ту сторону и словно у всех тысяча жизней, которые никогда не закончатся. Словно нет инфарктов, инсультов, рака и ДТП со смертельным исходом. Раньше он жил так же – с тех пор все изменилось.

– До моего дома семь минут тихим шагом, – сказал он, – но можем сделать крюк и подышать свежим воздухом.

– Нет уж, нет, я очень хочу спать, – она взяла его под руку, недвусмысленно давая понять, что они пойдут к дому самым коротким путем.

Этот путь лежал от метро по улице Авиационной в сторону канала имени Москвы. С любопытством глядя по сторонам, на высотки, выстроившиеся вдоль узкой улицы и контрастно чередующиеся с хрущевками – Вера ждала. Где его дом? Этот? Следующий? В голове тикал таймер, заведенный на семь минут.

Через шесть минут из-за деревьев справа выглянула панельная двенадцатитиэтажка. Прижатая «Алыми парусами», элитным жилым комплексом, раскинувшимся через дорогу, она терялась на его фоне – серый карлик по колено кремовым статным гигантам, взмывшим в небо на берегу. Причал для яхт, маяк, шикарные панорамные виды для избранных, шикарные виды на комплекс для тех, кто не избран – другая жизнь. Лучше она или хуже – кто его знает?

Стоп. Дальше набережная, тупик, дорога заканчивается.

Двенадцатиэтажка – последний дом на улице. Значит, Женя живет здесь, в не самом плохом месте: у воды, рядом с броской московской роскошью, в двух шагах от метро. Можно ему позавидовать, самую малость.

– Пришли?

Она сделала шаг вправо, к дому, но он остался на месте.

– Нет, – сказал он. – Пойдем. – Взяв ее за руку, он перешел через дорогу, к КПП «Алых парусов».

Молодой полицейский, скучающий у ворот со шлагбаумом, оживился при их приближении и – что странно – приветливо им улыбнулся.

– Доброе утро! – поздоровался с ним Женя.

– Доброе! Здравствуйте.

– Как служба?

– Без происшествий.

– Отлично!

Они вошли на территорию комплекса, в тень домов-великанов.

***

– Будешь кофе?

– Да.

– Капучино с корицей, большую чашку?

– Ты угадываешь мои желания.

– Я не волшебник, я только учусь.

Она сидела на бежевом кожаном диване у стеклянной стены от пола до потолка. За стеклом – бездна глубиной в тридцать три этажа, на дне которой Москва-река изгибалась излучиной и по крошечному Строгинскому мосту сновали туда-сюда крошечные машинки. Слегка кружилась голова – от высоты, недосыпа и новой реальности, в которой она оказалась.

Женя колдовал над кофе-машиной в дальнем углу кухни – их разделяли добрые шесть метров. Как он сказал, площадь квартиры сто восемьдесят квадратов, и эта цифра не укладывалась в голове. В ней вообще ничего не укладывалось – начиная с улыбчивого полицейского и заканчивая видом с тридцать третьего этажа.

Она спит после смены, и это лишь сон, созданный подсознанием по мотивам ее желаний?

«Я все расскажу позже, – Женя был краток. – История длинная, а я хочу кофе».

Она терпеливо ждала двадцать минут, не задавая вопросов – что было ох как непросто! Он не спешил. Ей показалось, что он изменился – он не был врачом скорой, он был кем-то другим, хозяином этой квартиры на крыше мира, загадочным мистером Х, в которого она влюблена. В квартире идеальный порядок – здесь явно убирается женщина, долго и тщательно.

Он принес кофе и сел рядом:

– Извини, что не сказал сразу – был неправ, каюсь. Готов исповедаться. Не знаю, понравится ли тебе. Это был сложный путь.

Сделав глоток кофе, он посмотрел вдаль, в окно, на линию горизонта. Там небо встречалось с землей за крошечными многоэтажками.

***

– Сколько я себя помню, я всегда мечтал стать врачом. Мой дед и отец были хирургами, царствие им небесное, и я с детства зачитывался книгами по медицине и анатомическими атласами. Я не боялся крови. Однажды мой друг упал с велика, сломал ногу, и я наложил ему шину из двух палок и майки. Врач не поверил, что это я сам. Мне было десять. Я назвал кости ноги на латинском, он открыл рот – так и уехал. В пятнадцать я спас человека, первую жизнь. Это был бомж, уснувший в снегу. Он бы замерз насмерть, никому не было до него дела, а я вызвал скорую и волоком дотащил его до подъезда. Я рассказал об этом родителям, страшно гордый собой, и папа крепко пожал мне руку: «Молодец. Считай, не зря прожил жизнь». Я записал эту фразу в свой тайный дневник и стал рисовать человечков. Их уже несколько сотен, и было бы больше, если бы не провал в десять лет, когда я никого не спасал, а лишь прожигал жизнь. Подростком я торопил время – хотел быстрей поступить в ВУЗ, чтобы выучиться на медика. В то время одна мысль не оставляла меня в покое – о том, как сложен и совершенен наш организм – шедевр эволюции, в котором нет ничего лишнего, все на своем месте, каждая из триллионов клеток, и мозг управляет ими без нашего ведома, без участия разума, поддерживая в нас жизнь. Я, прыщавый нескладный подросток, был близок к тому, чтобы поверить в Бога – не в христианского мученика, а в какого-то своего – в того, кто за несколько миллионов лет смог создать совершенство. Бог дал – Бог взял. Смерть зачаровывала меня не меньше, чем жизнь: понятная с физиологической точки зрения, она была трансцендентной, непознаваемой и осталась такой до сих пор.

Когда я учился на первом курсе, мама и папа погибли в аварии. Папа не справился с управлением в гололед, и они вылетели на встречную, под грузовик. Папа умер мгновенно, а мама – на следующий день в больнице, не приходя в сознание. Я был с ней. Я поднял взгляд к белому потолку, плача, и сказал ей и папе, что люблю их и справлюсь с любыми трудностями. Они будут мною гордиться. Я знал: они видят меня и слышат, но не могут ответить мне. Я остался один. Я решил, что стану врачом скорой помощи и буду спасать людей. Я учился как сумасшедший – ради мамы и папы, ради своей цели. Я не писал шпоры, как делали все, я хотел стать хорошим врачом, так как нет ничего страшней, чем врач-недоучка.

После ординатуры я устроился в скорую. Я мог бы остаться в больнице за те же деньги: спокойно, тепло, не самый плохой коллектив, конвейер врача-терапевта – искушение было сильным. Ненавидя себя за слабость, я был близок к тому, чтобы сдаться, но в конце концов справился. «Твое место не здесь, не в тепленьком кабинете, а на линии фронта. Ты это знаешь. Бери вещмешок и в путь». Я поехал на фронт. Я тебе не сказал – дело было в Сибири, в конце девяностых, после кризиса – жуткое время. Жили впроголодь, работая сутки через двое и подрабатывая между сменами, врачей и фельдшеров не хватало – а в том, что мы не справлялись, люди винили нас. Было стыдно смотреть в глаза тем, к кому приезжали через два-три часа. Однажды мы ехали к мальчику с Квинке, машина сломалась, а пока развернули другую, с легкого вызова, он умер. Ржавая рухлядь сыпалась, а в бюджете была дыра размером в тысячу автопарков. В провинции в те времена мы были юродивыми, нищими святыми с отсутствием личной жизни, хроническим недосыпом и мыслью о том, где взять в долг и как отдать старый. Там и сейчас не сильно жируют, мы шикарно живем в сравнении с ними. В Уфе объявляли голодовку в прошлом году – так ребят довели. Ну так вот, мой личный рекорд был – сорок вызовов за смену. Текучка была страшная, но ядро оставалось. Мы подружились, даже ходили друг к другу в гости по выходным. Самым опытным был дядя Миша – он проработал там двадцать лет и трижды отказывался от места заведующего подстанцией – он хотел ездить по вызовам, а не сидеть в кабинете по горло в бумагах. Однажды я спросил у него, что его держит в скорой – знаешь, что он сказал? «Меня держит Бог, я ему нужен здесь». Вскоре он умер. Сердце не выдержало, обширный инфаркт миокарда прямо во время смены. Он был героем – без орденов и медалей.

Признаюсь честно, порой я думал о том, чтобы уволиться – однажды написал заявление, но не донес до начальства. «Слабак? Сдулся? Как же твое обещание – себе и родителям?» В общем, я не был героем, но и уволиться, к счастью, не смог. Кроме периодов слабости, когда я был близок к тому, чтобы бросить все к чертовой матери, я чувствовал себя на своем месте и гордился тем, что я в скорой. Кроме всего прочего, это магически действовало на женщин. Не улыбайся так, тебе этого не понять, ты женщина-врач – я тоже был удивлен. Знаешь, что нравилось им больше всего? Остросюжетные случаи, неотложные состояния, кровь, боль, смерть – они могли часами слушать истории, глядя на меня восхищенно: «это его жизнь, он знает об этом все, он многое повидал, воин двадцати семи лет в белом халате, мужественный и бесстрашный». К сожалению, времени на свидания не было, в личном плане не складывалось – пока моя будущая жена, Настя, не пришла к нам на работу. Будущая-бывшая. В общем, служебный роман – как у нас водится. Долго ли коротко ли – мы поженились, стали жить-поживать и добра наживать, в меру своих сил. Мы хотели ребенка, но никак не могли решиться, так как не знали, как будем жить втроем на одну зарплату. Мы копили, отщипывали по чуть-чуть, каждый рубль был на счету, записан и распланирован – к моменту ухода в декрет мы хоть что-то имели на нашем банковском счете. Продержимся год, думали мы, а там можно и на работу, бабушке отдадим внука.

Если б мы знали…

У Миши ДЦП. Спастическая диплегия. Мелкие проблемы с руками, большие – с ногами, умственные способности в норме. Наша жизнь стала борьбой за сына. Мама сидела с Мишей, занималась с ним, возила на процедуры – если что-то и можно сделать в случае с ДЦП, то в раннем детстве. Если до пяти малыш не пойдет, то не пойдет никогда. Деньги и время, много денег и времени – вот, что нужно. Деньги быстро закончились. Я еще больше работал, нам помогали родственники, даже бабушки, но все равно не хватало. Я плохо спал после смен и искал ответ на вопрос, на который ответа нет. «Почему?» Почему мы? Почему все шло хорошо сорок недель, а закончилось экстренным кесаревым с отслойкой плаценты и гипоксией? Мой сын был здоровым все это время и вдруг стал инвалидом – это в голове не укладывалось. Жена винила себя, я клял судьбу. Мы плакали по ночам, глядя на Мишу, а утром продолжали борьбу. В какой-то момент, через год, наступил перелом, и мы поняли, что у нас все получится, если мы постараемся. Бывает намного хуже, тяжелые случаи, а мы выкарабкаемся: будем ходить, будем отличниками, женимся и будем строгать детей. Первые два пункта мы выполнили, дело за остальными.

Когда Мише исполнился год, я ушел из скорой.

На вечере выпускников я встретился с однокурсником, отец которого был замминистра в новосибирском Минздраве. Не сказать, что мы в меде дружили, просто общались время от времени. На встрече мы крепко выпили. Все по очереди вставали и рассказывали о себе: где работают, как семья, какие у кого хобби. Узнав, что я работаю в скорой, многие удивились, а Коля вскочил и стал жать мне руку. «Ты настоящий мужик» – он повторил это несколько раз, вогнав меня в краску.

Я сказал еще кое-что. «Я женат, у меня есть сын, он славный мальчик, и у него ДЦП» – не знаю, зачем я это сказал, был, наверное, пьян, но, знаешь, мне стало легче. У меня было фото: Миша стоит и с пятизубой улыбкой держит маму за руку – я всем ее показал и был горд своим сыном. Он боец, он необычный ребенок, он каждый день борется.

Дальше мы пили с Колей. «Женя, – сказал он, – я знаю, тебе нужны деньги, много денег. У меня есть к тебе предложение. Ты слышал – я занимаюсь поставкой медтехники. Да, это чистый капитализм, деньги-товар-деньги, прибыль, я бизнесмен, а не врач, мне нечем гордиться – но, – он сделал паузу. – НО, Женя, в этом нет ничего плохого. Я спокоен за будущее детей, у меня есть дом за границей, я живу как хочу, играю на саксофоне в свободное от работы время – так вот, к моему предложению. Мне нужен менеджер. Продажи растут, штат отстает. Мы поставляем медтехнику больницам в подведомственности области, выигрываем тендеры, мы самые большие на рынке. Не отвечай сейчас. Давай созвонимся завтра, встретимся, и все расскажу. Что скажешь?»

Я не знал, что сказать. Я был пьян, и у меня в голове черт знает что творилось – в конце концов я сделал логичный вывод, что раз он тоже пьян, то просто-напросто заговаривается и утром не вспомнит, что было вечером. Поэтому я согласился, чтобы его не обидеть.

Каково же было мое удивление, когда Коля позвонил утром и бодро спросил, во сколько мы встретимся.

В одиннадцать я был у него – уговор дороже денег, я ехал без серьезных намерений, но с любопытством. Он выглядел лучше меня: ни малейших следов похмелья, белая рубашка с запонками на фоне черного кресла, улыбка во весь рот, подшучивание над тем, как мы вчера напились. Он показал мне офис, небольшой, от силы человек двадцать, и рассказал, что и как они делают, опустив некоторые детали – я же был сама прямота. «Твой отец как-то влияет на тендеры? Как вы выигрываете?» – спросил я, зная, что после этих вопросов меня точно не возьмут на работу. Мне было все равно, я и спросил, не мог не спросить. К моему удивлению, он рассмеялся. «Отличный вопрос. Ты имеешь право знать на него ответ, прежде чем примешь решение. У меня лишь одна просьба – при любом раскладе все останется между нами, все, что я расскажу. Так вот, государственные закупки в нашей стране – это место, где нет случайных людей. Рынок давно поделен, колышки вбиты. Все это знают и играют в игру, разыгрывают спектакль. Чиновников мучают ночные кошмары, в которых их увольняют или сажают в тюрьму из-за срыва важных поставок – спроси у любого, не ошибешься. Их жизни – в руках поставщиков и подрядчиков, поэтому им некомфортно. Представь: никому неизвестная лавка выигрывает конкурс, с самой низкой ценой, с ней заключают многомиллионный контракт, а как доходит до дела, лавочка испаряется. Или срывает сроки. Или гонит халтуру. И взять с нее нечего, а если и есть, то это уже не поможет. Кто виноват? Правильно. Тот, кто провел тендер. Летит голова с плеч, и труп выкидывают на свалку у стен государственного заказчика. Страшно? То-то же. Что остается делать? Правильно. Возглавить процесс и им управлять. Это не воровство, нет, и не коррупция. Цены рыночные, государство не остается внакладе – более того, оно в выигрыше: все работает как часы, все под контролем. Женя, ты не волнуйся. За все отвечаю я. Я коммерческий директор, ты будешь менеджером. Какой с тебя спрос? Ты не управляешь компанией». – «Кто генеральный?» – «Он иностранец, он редко бывает здесь. Формально он собственник нашей компании, так что… выводы делай сам».

Я не был наивным мальчиком, я сделал все выводы, но не стал сразу отказываться, жечь мосты, а взял время подумать. Я принял решение ночью. Я сидел у кроватки сына, смотрел на него – как он улыбался во сне – и думал о том, что ему предстоит долгий путь назад к счастью. Сейчас он кроха, он не знает, что отличается от других. Он не ходит, многие из его сверстников – тоже, но скоро они пойдут, а он – нет. Однажды он осознает, что с ним что-то не то, и спросит об этом нас, маму и папу. Что мы скажем? Как объясним? Что сделали мы, чтобы он не был прикован к инвалидному креслу? Папа, что сделал ты?

В общем, я согласился. Оклад в три раза больше, чем в скорой, плюс квартальная премия – я не смог отказаться. У меня не было права сказать нет – я это понял той ночью и мне стало легче: решение принято, не надо ходить по кругу в зациклившемся сомнении. В конце концов всегда можно вернуться – так рассуждал я, в скорой хронический дефицит кадров, сертификат действителен пять лет.

Я был удивлен, как быстро я освоился на новом месте и как мало мучила меня совесть. Я ведь знал, что это за компания, чем она занимается, кто настоящий хозяин, а устроившись к ним, узнал еще больше. Я не хотел знать все, упаси Господи, достаточно было того, что я видел. Сын высокопоставленного чиновника поставляет медтехнику в лечебные учреждения области, не в убыток себе, и все шито белыми нитками: офшор, директор, видимость независимости. Мы были крупнейшим поставщиком областного минздрава, брали самые большие куски, а все попытки оспорить итоги тендеров заканчивались ничем. Все было схвачено, Левиафан защищал сам себя. Я в это не лез, просто делал свое дело и успокаивал совесть. «Я не нарушаю закон, – думал я. – Я менеджер, мое дело маленькое – обеспечить поставку по договору, который я не подписывал. Я не участвовал в тендере, не мухлевал, мне не в чем себя упрекнуть. Не я, так кто-то другой».

Миша пошел в два с половиной года и ходит до сих пор – тьфу, тьфу, тьфу. ДЦП коварен. Бывает, детки ходят, радуя пап и мам, и вдруг садятся в инвалидное кресло. Опасный возраст – с восьми лет, в период активного роста. Пока ребенок растет, могут быть ухудшения, так что борьба не закончена. Сейчас Миша в Мюнхене, на плановых процедурах.

Ладно, я заскочил в будущее, вернусь назад. Как я сказал, я быстро освоился. Никогда б не подумал, что у меня есть способности к бизнесу: я с детства знал, что буду врачом – не финансистом, не коммерсантом – и шел к своей цели, не отвлекаясь. Я не читал Драйзера, но читал Фрейда и атласы анатомии. Я себя ограничил. Я не рассматривал альтернативы – это сделала за меня жизнь. Пришлось учиться на практике и латать дыры в теории. Я открыл для себя целый мир, огромный и увлекательный, мир Ричарда Брэнсона, Уоррена Баффета и Генри Форда, другую Вселенную, где тоже живут люди. Чтобы делать здесь деньги, нужен талант и адская работоспособность. Как и везде, здесь есть черта между добром и злом, как ни банально это звучит. Я перешел ее в первый же день, убеждая себя в обратном, и пошел дальше в сумеречную зону. Через год я стал старшим менеджером, через два – начальником отдела, а через три был допущен в святая святых, к тендерам. Мне платили за то, что я нарушал закон, был членом преступной группы, севшей на бюджетные деньги. Невероятно, но факт: я снова себя обелил, снова нашел объяснение. «Коля был прав. В таких серьезных делах нельзя полагаться на случай. Выгадаешь по цене – потеряешь все. Нужен надежный партнер, пусть и не самый дешевый. Это бизнес, самый обычный бизнес, мы работаем на государство, мы не воры. Система вынудила нас искать обходные пути, будучи глупой, несовершенной, страшно далекой от жизни. Всем нужна видимость, никому не нужна правда».

Представь, как далеко я зашел, раз так рассуждал.

Дальше – больше.

Отец Коли перебрался в Москву, замом руководителя департамента здравоохранения – не буду углубляться в детали, как он там оказался – и мы развернулись по-крупному. В Москве денег много, а значит, много возможностей. Схема чуть усложнилась, с цепочками, офшорами и однодневками, но в целом осталась прежней. Мы побеждали в тендерах, деньги текли рекой. Квартиры, машины, дачи, недвижимость за границей – чем дальше, тем круче, крышу в конец снесло. Ты просто не замечаешь, как это с тобой происходит, как ты меняешься, развращаешься, как болото засасывает тебя. Мы стали нуворишами из анекдотов, с замашками аристократов, дикими для нормального человека, а сами казались себе важными и крутыми. Я полюбил одежду, сшитую на заказ, гольф, устриц, односолодовый виски и одноразовый секс. Я изменял жене, шлялся по модным клубам и пил. Мы столько прошли вместе, столько всего пережили, у нас был сын, нуждавшийся в нашей помощи и любви – а я вел себя как свинья и разрушал семью. Лучшие врачи в России и за границей были к нашим услугам, за многие тысячи долларов, а на другой чаше весов лежал груз, который меня придавил: тревога за сына, грязный бизнес, роскошь, пьянство, разврат. Я поражаюсь терпению Насти – как она выдержала так долго. Она боролась за нас, но проиграла, так как я играл против, не ведая, что творю. Желая быть круче всех, я купил эту квартиру, сделал ремонт, мы сюда въехали, здесь все и закончилось, три года назад: я не пришел ночевать, напившись в сауне, а утром, когда пришел, они меня встретили, Настя и Миша. Они плакали. Я что-то промямлил и понял: это конец. Я не любил Настю, Настя не любила меня, Миша любил нас обоих, а мы любили его и подвели. Нет, не мы – я. Папа его подвел. Он остался с мамой, я купил им двухкомнатную квартиру, через два дома отсюда, и виделся с ним два-три раза в неделю. Он то и дело спрашивал, когда я вернусь, плакал, а потом вырос и больше не спрашивал и не плакал. Он мужик. У него взгляд взрослого человека, он не жалуется по мелочам, не ноет, он каждый день совершает свой подвиг. У него есть друзья, дети к нему тянутся, несмотря на болезнь. Он добрый. В глубине глаз у него грусть и боль, но кто это видит? Мама и папа. Мы хотим, чтобы он был счастлив, и знаем цену его улыбки. Когда счастлив больной ребенок, пусть на мгновение – что в целом мире может сравниться с этим?

Мы расстались. Я падал вниз, разваливаясь на ходу. Даже Коля делал мне замечания, хотя сам был не ангел: нельзя доверять алкашу, нельзя на него полагаться, однажды он подведет и пустит состав под откос, не справившись с управлением. Он заживо разлагается, развод его доконал, он не чувствует жизнь сквозь пары виски. Он меняет баб как перчатки, а бабы – это проблемы. Изливая им душу по пьяни, он может сболтнуть лишнего и всех нас подставит.

Они были правы. Я стал ненадежен, потерял хватку и интерес. Мне надоела жизнь; пресытившись ею, я разрушал сам себя и так преуспел в этом, что оказался в реанимации, в поверхностной алкогольной коме. Я не знал, сколько я выпил – много. Я чуть не отправился на тот свет, но продолжал пить. Однажды я пришел в офис после ночной пьянки, в разобранном состоянии, и Коля, покачав головой, позвал меня выпить кофе.

«Женя, ты извини, – сказал он, – но все вышло из-под контроля. Согласен?»

«Да», – сказал я.

Мне было все равно. Я смотрел на него и знал, что будет дальше, я давно это знал.

«Ты хочешь справиться с этим или будешь плыть по течению? Честно».

«Я устал».

«Я говорил с отцом. Мы заплатим тебе за все, что ты сделал для нас. Ты сможешь вложить деньги в бизнес или пропить их – твой выбор. Жаль, что так получилось. Ты нужен Мише – остановись, возьми себя в руки».

Он был мне как брат и он любил Мишу. Он все правильно говорил, я его слышал, но не мог ничего сделать, я был сам себе не хозяин. Скатываясь по спирали вниз, из сумерек в свой личный ад, я с каждым ее витком отдалялся от Миши, все сильнее его любил и все больше ненавидел себя. Алкоголь не лекарство, им не лечат душевные раны, он разъедает их и обещает избавить от боли, которую сам причинил. Я угодил в западню, где сгинули миллионы. Что стало первым толчком, причиной моего краха? Сейчас я знаю ответ, я в этом уверен – я не мог принять то, чем я занимался, а все мои объяснения годились лишь для того, чтобы кое-как заглушать совесть. Себя не обманешь. С детства приученный к честности, я страдал от внутреннего конфликта и наказывал себя за грехи, расплачиваясь депрессией. Коля спас мне жизнь, предложив выйти из бизнеса, но я это не понял, я был близорук и не мог ничего разглядеть в мутном граненом стакане.

Когда я ушел от них с долларами в портфеле, мне стало легче. Я меньше пил – пусть и больше, чем следовало, много думал о будущем, много времени проводил с Мишей и искал, куда бы вложить деньги. Это Мишины деньги, его будущее, у меня не было права их потерять, я должен был их приумножить. В конце концов я купил ресторан, потом еще один, нашел спецов в этом деле, и стал ресторатором. Я взял чистый лист для новой главы своей жизни, но, когда писал, рука дрожала и строчки получались неровными, проваливались и исчезали. Я пил запоями – держался как мог, от двух недель до месяца, а потом запирался в квартире и травил себя этанолом, не выходя к людям и заказывая еду на дом. Дольше трех дней я не пил, но на эти три дня я отбывал в ад – я мало что помнил и порой просыпался с женщинами, которых не знал и не хотел знать. В отличие от большинства алкоголиков, я себя не оправдывал. Иногда я ломал мебель. Однажды разбил телевизор. В другой раз я очнулся ночью на лестничной клетке, в одних шортах, с бутылкой виски в руке и с батареей вместо подушки. Не знаю, как долго я спал и кто меня видел – соседи ничего не сказали, а я не спросил. Так я жил. Я то погружался на дно, в темный ил, то всплывал на поверхность и дышал свежим воздухом после детоксикации – так продолжалось три года, до поездки в Израиль.

К счастью, я поехал один, без Миши – он много пропустил в школе, пока был на лечении, четверть была в разгаре, и он отставал. Пообещав ему, что на Новый год мы поедем в Тайланд, я улетел в Эйлат, где в это время года, в конце ноября, самый сезон. Климат мягче египетского, более средиземноморский, по вечерам тепло, а днем не так жарко. Я хотел зарядить батарейки – я не пил месяц, чувствовал, что вот-вот сорвусь, и страшно не хотел пить, с трудом удерживая своего демона на расстоянии и слабея с каждым днем, в то время как он становился сильней, искушал и пугал. Я знал, что вот-вот сдамся и он утащит меня на дно, где я давно не был. Я не хотел пить, но, Боже, как я хотел выпить!