Текст книги "10 жизней. Шок-истории"

4. Abortus

9 месяцев назад.

Его звали Витя. Он ходил в фитнес клуб, где она работала администратором, и полгода одаривал ее комплиментами, прежде чем она поужинала с ним. Ей было двадцать два, ему – тридцать семь. Он был красив, она – тоже. Он ездил на «Porsche Cayenne», а она, девушка из Сибири, еле сводила концы с концами, оплачивая квартиру и заочное обучение на юрфаке.

Они ужинали в ресторане грузинской кухни.

Он знал меню наизусть.

– Нам хинкали с бараниной, где-нибудь штучек… – он взглянул на спутницу, – восемь. Хачапури, долму, сырное ассорти и бутылочку Саперави. Лена, есть предпочтения?

– Положусь на ваш вкус, – сказала она.

– Твой вкус, – поправил ее он. – Десерт выберем позже, – сказал он официанту.

Она чувствовала себя скованно. Она давно не была на свиданиях и никогда не встречалась с мужчиной много старше себя. Он был стройный, сильный, подтянутый, но пятнадцать лет разницы в возрасте – это не шутка. Она ввязывалась в авантюру с непредсказуемым сюжетом. Сумасшедшая. Достала скучная жизнь? Хочется мужика? Что ж. Не самый плохой вариант. Правда, пока неясно, кто он и что он. Закрытый, в себе. Улыбается белозубой улыбкой, но есть в нем какая-то тайна. Женат? Может быть. Бабник? Очень может быть. Лезут глупые мысли, бред в духе оттенков серого, образ мистера Грея. Каждое его движение, каждое слово выверены; он знает, какое впечатление производит, и слегка перебрал с идеальностью. Этакий Ричард Гир из «Красотки», с фирменными манерами богача, знающего себе цену. Одетый в джинсы и свитер, с легкой небритостью и внешностью мачо с обложки, он источает харизму и сексуальность.

За следующие два часа он узнал о ней все, а о себе рассказал мало. Он бизнесмен, у него в собственности торговый центр в Кузьминках и еще один в Питере. Строится третий. Не самое лучшее время, кризис, но сколько их было – кризисов? Справимся.

Время прошло незаметно. Близилась кульминация.

Он вызвал такси.

– Я тебя провожу, – сказал он тоном, не терпящим возражений. – Поздно.

Она не стала отказываться. Она знала сценарий.

Ее тревожила мысль о том, что он подумает о ее скромной съемной квартире. Там чисто, уютно, но бедно. Мебель IKEA не первой свежести и старенький «евроремонт». Кстати о птичках – он не позвал к себе и не обмолвился ни словом о том, где живет. Что это значит? Он глубоко женат – вот что. Это его проблемы. Не сказал – ее совесть чиста. Будет секс без чувства вины и обязательств, с Мистером Икс в маске, на карнавале в Венеции. Кто он? Что под праздничной маской, с перьями и позолотой? Не все ли равно? Не заглядывай под нее. Вдруг там гнусный уродливый монстр? В первый романтический вечер лучше не думать об этом, не разрушать девичью сказку, не отравлять счастье.

Он уехал в три часа ночи. Чмокнув ее на прощание, он пожелал ей спокойной ночи. Она легла на влажные простыни и не сомкнула глаз до рассвета. Чтобы не было больно, она настраивала себя на то, что продолжения не будет. Хорошо провели время – ничего более. Маленькая обоюдовыгодная интрижка. Разовый секс. Приятные воспоминания. Не стоит мечтать о любви.

Она думала так, но втайне все же мечтала.

Как оказалось – не зря.

Он позвонил утром. Сказал, что скучает по ней и хочет встретиться вечером.

Сердце стукнуло в ребра. Девичьи щечки зарделись.

«Заедешь за мной в клуб? – спросила она. – В девять?»

«Да».

***

Он приехал на «Порше», черном рычащем звере. «Тебя ждет сюрприз, – сказал он, загадочно улыбаясь. – Надеюсь, тебе понравится».

Он привез ее на Тверскую, в «Ритц-Карлтон». В номер с видом на Кремль.

Шампанское в ведерке со льдом, ужин в номере, секс на царском ложе под мерный шелест Тверской за толстым стеклопакетом – классическая романтика с легким душком банальности.

Они заснули под утро, а за завтраком в ресторане отеля она спросила его, женат ли он. Он сказал – да, но брак исчерпал себя, детей у них нет.

Классика.

Чтобы в это поверить, гонишь сомнения прочь, не давая им вторгнуться в грезы. Белое платье, фата, кольцо с бриллиантом на пальце… Мечты…

А реальность бьет наотмашь.

Две полоски на тесте.

Шок.

Слезы.

В ту самую ночь в «Ритце», почти три недели назад, она просчиталась. Они зачали ребенка, толком не зная друг друга. Два чужих человека, второй раз в постели. Они и сейчас чужие: встретились, трахнулись, разбежались. Думай, девочка, думай. Прими правильное решение, не ошибись.

Проплакав всю ночь, она его приняла. Аборт. Втайне от Вити. Медикаментозный аборт на маленьком сроке. Доктор дает таблетку, открывается маточное кровотечение, и плодного яйца как ни бывало. «Мифегин» – Google подсказывает название. Низкая вероятность проблем, высокая эффективность.

Бог мой, сотни сайтов по теме. Абортщики зазывают к себе как торговки на рыночной площади.

«Клиника медикаментозного аборта работает для Вас ежедневно. Мы гарантируем соблюдение конфиденциальности, оперативное оказание помощи, компетентный и вежливый подход».

«В нашем медицинском центре стоимость аборта недорогая, она не разорит Ваш бюджет, а технология проведения аборта соответствует высочайшим международным стандартам, апробированным в течении многих лет. Мы не делаем дешевые аборты! Просто у нас есть антикризисные предложения, существует гибкая система скидок».

«Если так сложились обстоятельства, что вам срочно требуется прерывание беременности, вы всегда можете обратиться в сеть наших клиник. Мы не будем с неприкрытым осуждением смотреть на вас, читать мораль и учить жизни, наш долг – предоставить высококвалифицированную медицинскую помощь в полном объеме».

Цены, кстати, подъемные. Даже в не самых дешевых местах аборт Мифегином стоит десятку. Сущие пустяки в сравнении с результатом.

Она быстро выбрала клинику, рядом, в двух остановках от дома. Она сделает это сейчас, не откладывая в долгий ящик. Избавившись от беременности, она будет жить дальше, не повторяя ошибок прошлого, и, если сложится с Витей, родит ему сына и дочь. Аборт останется тайной.

Она позвонила в клинику.

«Через час есть окно. Сможете?» – спросила администратор.

«Да».

***

Она сидит в коридоре напротив беременной женщины. Месяцев пять-шесть, судя по формам. Беременная болтает по телефону и улыбается – счастливая, на щеках легкий румянец, ей не надо делать аборт, у нее все в порядке.

Скорей бы уж.

Посматривая на часы, она ерзает в кресле. Пунктуальностью здесь не страдают.

Пять минут… Десять… Пятнадцать…

Дверь кабинета открылась.

Вышла девочка. Лет восемнадцать на вид.

Глядя в пол, она пошла к выходу из больницы. Кажется, ей было дурно. Страшно бледная, она шла, еле волоча ноги в простеньких кедах. Жалкое зрелище. Что с ней сделали там, в кабинете, за белой прозекторской дверью?

Твой черед.

Ноги не держат. Во рту металлический привкус. Ладони вспотели.

– Здравствуйте. Проходите, пожалуйста. – Седой сухопарый доктор, в очках без оправы, стоял в проеме двери. Он смотрел на нее, а она опустила взгляд.

Она вошла, и он закрыл дверь на ключ – как в тюрьме.

– Присаживайтесь, – он показал ей на стул, на самый обычный стул рядом с обычным столом.

Сели.

– Ну-с, рассказывайте, с чем к нам пришли? На что жалуетесь?

Он говорил странно – как врач позапрошлого века.

– На беременность, – выжала она из себя.

– Сколько недель?

– Две недели и шесть дней.

– Дата последних месячных?

Она назвала.

– Стало быть, четыре акушерских. Две полоски на тесте – так?

– Да.

– Для исключения ложноположительного результата и внематочной беременности мы сделаем вам УЗИ. Но прежде всего поймем, нужен ли вам аборт.

Растерявшись, она промолчала. Врач спутал все карты. Вместо того чтобы взять деньги и дать таблетку, он будет ее отговаривать? Хочет очистить совесть? Или положено так по инструкции?

– И все-таки? – он не сводил с нее глаз.

– Мне не нужен ребенок. Это была случайность.

– Он живой.

– Он эмбрион.

– Он человек, просто маленький, и он очень похож на вас.

– Он эмбрион. Он ни на кого не похож. – Она говорила как робот, глядя куда-то вниз.

– Все заложено в ДНК. Фигура, черты лица, цвет глаз, тембр голоса. Все это есть и уже не изменится. Скоро забьется сердце.

– Сердце?

Она взглянула на него расширившимися зрачками.

– Да. Есть сердце, есть мозг. Это девочка или мальчик. Маленький человек. Дать вам воды? – участливо спросил он.

Она отказалась. И разозлилась. Ей не требуется участие, ей нужен аборт. Оставьте меня в покое! Боже! Что за странное место?

– Вы делаете аборты или всех отговариваете? – ее сдавленный голос дрогнул.

– Мы много что делаем. Лечим. Делаем операции. Обследуем будущих мам. Нет проблем и с абортами. Лишь единицы отказываются, но и одна жизнь много стоит. Мы с вами все еще здесь, хотя я мог бы просто взять деньги и отправить вас к акушерке. Я спасаю людей. Я главврач. Это моя больница. Мы не пойдем по миру, если вы сохраните ребенка.

– Давайте сделаем так, – сказал он. – Вы вернетесь домой и еще раз спокойно подумаете. Обсудите с папой. Он ведь не в курсе, да?

– Да.

– Примите решение вместе. Время еще есть. Кстати, медикаментозный аборт – это… как вам сказать… У вас крепкая психика? Вы готовы увидеть плодное яйцо с мертвым ребенком внутри, сидя на полу в ванной в два часа ночи? Знаете, как выглядит эмбрион?

Ей стало дурно.

Подбежав к раковине, она выплеснула туда кофе с желчью.

Отдышавшись, она увидела себя в зеркале: мертвенно бледную, без кровинки в лице – и вспомнила девушку в кедах.

Врач подошел к ней, протягивая стакан воды, от которой пахло пустырником:

– Выпейте. Вам станет лучше.

В этот раз она не стала отказываться. Выпила.

Лучше не стало.

Выдавив из себя «спасибо», она вышла из кабинета.

***

Она сидела на кухне, с чашкой остывшего чая, и третий час смотрела в окно, выкуривая сигарету за сигаретой.

Шел дождь. Нудный холодный дождь. Капли стучали по подоконнику, взрываясь маленькими фонтанчиками, и в это самое время сотни беременностей заканчивались абортами.

Се ля ви.

Доктор давит на жалость, не брезгуя грязными трюками, мнит себя спасителем человечества, а что он знает о жизни за дверью своего кабинета? Если бы все рожали и не было бы абортов, стало бы больше счастья? Доктора можно понять: ему снятся дети с оторванными конечностями и раздавленными головками, он очищает совесть, он, странным образом для врача, делающего аборты, решил, что убивает и спасает людей – но он не хочет понять, что счастье в качестве, а не в количестве – в том числе счастье детей. Как быть с личными обстоятельствами? С залетом от связи с женатым? Бедствовать матерью-одиночкой? Если есть выбор: сейчас или в следующий раз, в крепкой дружной семье, с любящим мужем – кто тебя обвинит? Эмбрион ничего не чувствует. Он не умеет мыслить. Он не знает о том, что он есть. Он не будет несчастен. Полтора миллиметра – несколько клеток, даже не эмбрион. Не надо сгущать краски. Сегодня она прочла: пятьдесят миллионов абортов делают каждый год. По сто тысяч с хвостиком в день. Десятки миллионов убийц? Глупые ярлыки. Мораль, раздутая до абсурда. Манипулирование. Страшные фото. Проповеди священников.

На сотовом выключен звук.

Когда ей звонят, она не берет трубку. Два раза звонила мама, два – с неизвестного номера, шесть или семь – Витя.

«Примите решение вместе», – так сказал врач.

«Вместе». Она пробовала слово на вкус – оно было горьким, с солью будущих слез. Кто он ей – Витя? Что она знает о нем? Что будет завтра?

Ладно, нечего долго думать. Все остается в силе. Если пропустишь срок, то ляжешь на хирургию, а это опасней и – надо признать – ближе к детоубийству.

Она встала и вылила чай в раковину.

***

Раздался звонок в дверь.

Это был Витя.

С минуту подумав, стоит ли открывать, она впустила его.

– Что с сотовым? – выпалил он с порога, даже не поздоровавшись. – Я раз десять тебе звонил.

Чувствовалось, он перенервничал: длинные гудки в трубке, «абонент не отвечает», рой мыслей и вариантов, от невинных до страшных и отвратительных – он не выдержал и приехал, лишь бы что-нибудь сделать и не надеясь ее застать. Он беспокоился, злился, злился и беспокоился. Что-то соврав жене, примчался в субботу днем.

– Я забыла включить звук, – сказала она.

Вглядываясь в нее, вслушиваясь, он спросил:

– Что-то случилось?

– Нет.

– Что? – Он давил. – Не хочешь мне рассказать?

Он брал быка за рога – таков он был по натуре, удачливый бизнесмен, владелец черного «Порше».

Пришла ее очередь злиться, ее задел его тон. «Что ж, сам попросил, – решила она. – Я расскажу, но вряд ли тебе это понравится».

– Я беременна.

Она прошла в зал, даже не взглянув на него. Он разделит с ней эту ношу, они вместе примут решение – врач порадовался бы за них, старый убийца с забрызганной кровью совестью.

Он вошел следом.

– Ты уверена? – глупо спросил он.

– Хочешь, дам тест?

– Нет, – растерянно-брезгливое выражение его лица было ей неприятно.

Она едва не влюбилась в него, но сейчас, глядя на него другими глазами, удивлялась себе – он же искусственный, напрочь фальшивый, мнимая крутизна. Он растерян. Он побледнел. Он, чего доброго, спросит, что теперь делать.

– Что будем делать? – он отозвался эхом в тесном пространстве зала, глядя мимо нее.

– Будем делать аборт. Ты об этом?

Он опустил взгляд, не выдержав. С минуту они молчали.

Когда минута прошла, он задал вопрос:

– В Ритце?

– Да. Видимо, сбился цикл.

– Сколько стоит аборт? Я заплачу.

Он приходил в себя. Сдувшаяся оболочка вновь наполнялась газом, разглаживаясь в прежнего Витю: мужественного, уверенного в себе, привыкшего к силе денег. В мире товарно-денежных отношений деньги решают все: можно купить любовь, можно заткнуть рот совести, чтобы не докучала, можно сделать аборт в лучшей клинике мира, рядом с голливудскими звездами и прочей почтенной публикой. Все покупается и продается. От осознания собственной крутизны сводит яйца, на звук «Porsche» сбегаются самки с течкой, жаждущие совокупиться с владельцем. Оплодотворив их, он оплачивает им аборт и уходит: сделка закрыта, стороны не имеют претензий, можно двигаться дальше.

– Миллион.

Она назвала цифру, выскочившую из подсознания, и даже не испугалась: попросту не успела.

Он тряхнул головой:

– Это о чем?

– Столько стоит аборт с учетом всех обстоятельств.

– Не понимаю. Можешь выразиться ясней?

Он злился, гладкая оболочка сморщилась, взгляд заострился. Речь шла о деньгах, а с ними, как известно, не шутят.

– Сколько ты зарабатываешь? – спросила она

Он медленно ухмыльнулся, в гангстерском стиле:

– Кажется, я понимаю: это шантаж. Заплатишь сейчас или будешь платить потом. Съехала крыша? Может, сходить к психиатру?

– Я пошутила. – Нервный смешок. – Не парься. Мне не нужны деньги, и твой ребенок не нужен. Я убью его завтра, и ниточка разорвется. Он похож на тебя и меня, а нас больше нет.

Он смотрел на нее с опаской, как на умалишенную: девушка не в себе, черт знает что гонит, не бросилась бы на него. Он не знал, что с ней делать, и стоял в центре зала как в клетке с дикой тигрицей.

– Иди, – коротко сказала она. – Это была ошибка, я заплачу.

Молча подняв брови, он вышел из зала. Театр абсурда, буйное помешательство. Он не хочет быть зрителем и участником и брать на себя вину за девичью глупость и сбой менструального цикла. С него хватит. Аборт – просто аборт, не надо драматизировать, не первый и не последний – сколько их было? Пять или шесть – тихих, без слез, без театра, без выяснения отношений. Надо жить и платить по счетам, которые жизнь выставляет.

Кое-как попрощавшись, скомкано и неловко, он сделал шаг за порог, зная, что больше сюда не придет. Финита ля трагедия. Слава Богу, он не влюбился. Было бы тяжелей.

Черный «Porsche» ждал его во дворе, верный и безотказный, с восьмицилиндровым сердцем и громким рыком, распугивающим плебеев.

Он успокоится за рулем. Жизнь продолжается. Надо жить будущим.

***

Она не спала ночью. Лишь только забрезжил рассвет, в пятом часу утра, она поднялась. Странное дело – спать не хотелось, хоть и поташнивало с недосыпу. Мозг был наполнен мыслями, работая по инерции.

Прием у врача в девять. Врач будет другой. Он не станет ее отговаривать, а просто возьмет деньги, десять тысяч рублей, и даст таблетку от глупости: девочка, не шути с циклами и со спермой, секс не стоит цены, которую ты платишь. Доктору все равно. Деньги-товар-деньги, рыночная экономика. Девушка принимает решение, он исполняет, его совесть чиста, он спит спокойно, ему не снятся кошмары. У эмбриона нет пола, нет черт лица – нечего нагнетать, мистер коллега, вы-то прекрасно знаете, что до двадцать второй недели плод не человек и вы не убийца. Вы помогаете людям, делая операции. Есть добро и есть зло. Вы между ними. Строгая медицинская объективность. Точно по букве закона. До двенадцати акушерских недель – по желанию женщины, до двадцати двух – по медпоказаниям. Вы врач, вы инструмент, вы ни при чем.

Она приготовила кофе.

Горечь кофе без сахара – один из любимых вкусов, шесть чашек в день – норма. Как обходиться без кофе долгие девять месяцев? Без кофе и сигарет? Страшно представить. Однажды она созреет для подвига, лет через пять, а до тех пор будет жить для себя, в полную силу, ни в чем себе не отказывая. Случайный залет – не повод ломать жизнь, не приговор, ошибку можно исправить, сейчас не каменный век. Она родит в двадцать семь, может быть – восемь, бросит пить и курить и станет серьезной дамой без вредных привычек, скучной до безобразия домохозяйкой, гуляющей в парке с коляской, в сланцах и без косметики на лице, любящей мужа и сериалы. Если ей повезет, в кои-то веки, и муж будет богат, картинка преобразится: домработница, няня, выходы в свет, вилла на море с детским бассейном, ровный южный загар.

Это в будущем.

Если хочешь быть там, сделай его сама. Представь на миг, что ты оставишь ребенка. Представь эту версию будущего. Мать-одиночка, ты кое-как сводишь концы с концами, живешь в Томске у мамы, пытаясь взыскать алименты, а Витя, конечно, не промах: офшоры, черные деньги, ушлые адвокаты – силы неравны. Полная безнадега. Глушь сибирской дыры. Кто возьмет замуж с дитем?

Не надо искать оправдание, ты не виновата ни в чем. Обстоятельства против тебя.

***

Она снова в больнице. В другой. Здесь три этажа, множество кабинетов и пациентов, конвейер, где всем все равно – никто ей слова не скажет.

– Елена Георгиевна!

Вздрогнув, она увидела медсестру: стройную, обесцвеченную и холодную, лет тридцати, в ладно сидящем халате с красным бейджем на груди.

«Как пятно крови».

– Да.

– Проходите, пожалуйста.

Чувствуя слабость в ногах и тошноту, она вошла в кабинет.

– Здравствуйте, – сказала она в пространство.

– Здравствуйте, – пространство ответило ей женским голосом, в котором слышалось безразличие.

В дальнем углу кабинета, за монитором, сидела женщина-врач и что-то печатала на компьютере, тыча в клавиши длинным пальцем.

– Аборт? – спросила врач, не прерываясь.

– Да.

– Сколько недель?

– Три от зачатия.

– Медикаментозный?

– Да.

– Идите пока на УЗИ, в кабинет 20. Вернетесь, подпишете договор, оплатите и начнем. Сегодня примите Мифегин, на третьи сутки Мизопростол. Эффективность близка к ста процентам. Если яйцо не выйдет, сделаем чистку.

В кабинете УЗИ было холодно. Она покрылась мурашками, как только разделась.

– Ложитесь на кушетку на спину, – сказал врач, усталый мужчина лет сорока, с проседью в волосах, желтой кожей и впалыми скулами. – Сколько недель?

– Пять.

– Хорошо. Успеете, если что. Не буду вас отговаривать, не мое это дело, но я бы на вашем месте подумал. Первая беременность?

– Да.

– Эх… Ладно, давайте посмотрим, что там у вас, и кто.

Процедура заняла минуту. Поводив датчиком по животу, смазанному гелем, доктор сказал:

– Визуализируется плодное яйцо размером шесть миллиметров и живой эмбрион два миллиметра, что соответствует примерно пяти акушерским неделям беременности. Бьется сердце. На этом моя миссия закончена, можете быть свободны. Заключение выдаст сестра.

«Живой эмбрион два миллиметра… Бьется сердце…».

Ей стало дурно.

Согнув в кольцо большой и указательный пальцы, она оставила между ними щелку в два миллиметра. Так и сидела, пока печатали заключение. Тошнило. Лишь бы снова не вырвало. Она должна продержаться, сегодня тяжелый день, самый плохой в жизни, будут еще два, и ей станет легче, на новой странице жизни.

«Бьется сердце…». Как это? Два миллиметра – и сердце? В голове не укладывается. Дура. Ты пришла слишком поздно, прождав столько дней у моря погоды и надеясь на чудо, а между тем эмбрион рос и дорос до того, что стал маленьким человечком с сердцем.

Набрав в поисковой строке Google «эмбрион 5 недель фото», она успокоилась: на человечка он не похож – скорей, на креветку. Ни ручек, ни ножек, ни головы – скрюченный бледный зародыш, ничего человеческого, мало приятного. Тем легче избавиться от него – как от Чужого в чреве – пока он не стал ребенком: с ручками, ножками и лицом.

Подписав договор, она прошла в кассу и заплатила. Назад пути нет.

Ее ждала медсестра с красным бейджиком на груди.

– Мифегин, три таблетки, – сказала та без эмоций, протягивая ей блистер с таблетками и полстакана воды. – Шестьсот миллиграммов мифепристона. Побудете здесь два часа, под наблюдением, и послезавтра придете снова. Могут быть тошнота, рвота, слабость – не паникуйте. Может немного кровить.

Таблетки маленькие, невзрачные, бледно-желтые. Яд для эмбриона. Яд для нее.

Взяв блистер и воду, она почувствовала, как все вокруг закружилось: шкаф, стол, окно, медсестра с красным бейджем – и села на стул. Надо, девочка, надо. Плевое дело – высыпать в рот таблетки и быстро запить водой. Вот они, на ладони, ждут. Ждет медсестра СС, белая бестия, смотрит недобро сверху, полная горькой желчи – как надсмотрщица в концлагере.

Раз – и таблетки в рот.

Следом полстакана воды.

Мамочки!

Зажав рот ладонью, она бросилась к раковине.

Не успела. Хлынуло изо рта фонтаном и все залило вокруг: пол, туфли, туфли бестии из СС. Вскрикнув, та отпрыгнула в сторону.

Дальше рвало в раковину.

Стыдно не было, стыд пришел позже. Мысль вспыхнула в голове – «Мифегин!» Что теперь? Что с таблетками? Одна на полу. Где остальные?

В шоковом состоянии, раскрыв красные губки, сестра смотрела на обувь.

– Что вы наделали? – сказала она. – Вы мне туфли испортили, итальянские.

– Извините.

– Вы что-то не то съели? У вас отравление? – Сестра была на грани истерики.

– Нет.

– Я иду за врачом!

Вытерев туфли салфеткой – быстро, брезгливо и нервно – она бросилась в коридор.

Вскоре она вернулась, с уборщицей и врачом.

– Сколько вышло таблеток? – спросила врач сухо. – Странная реакция организма.

– Одна. Вот.

Она раскрыла ладонь. Там лежала таблетка, маленькая, желтая, ядовитая.

– В раковине нет?

– Нет.

– Что будем делать? Ждать? Или вакуум? Скорей всего, вышли все, но мы это вряд ли узнаем.

– Дайте еще две, я заплачу.

– Передозировка вещь неприятная. Кто возьмет на себя ответственность? Вы? В общем, так, милая: через два часа идете домой и возвращаетесь к нам послезавтра. Смотрим. Если все хорошо, примете Мизопростол. Если нет – Мифегин повторно или вакуумная аспирация. Как вариант – сразу вакуум, прямо сейчас, если есть деньги.

– Нет.

– В таком случае ждите. Можете присесть в коридоре. Если почувствуете себя плохо, мы здесь.

Окинув взглядом картину: рвота, бледная пациентка, бледная медсестра, уборщица с тряпкой, – врач вздохнула и вышла из кабинета.

***

Через два месяца к ней пришел Витя – с огромным букетом роз, конфетами и шампанским. Он взял с места в карьер, в обычной своей манере.

– Давай начнем все сначала. Это была ошибка, мы оба это знаем. Ты пошутила, я не врубился – с кем не бывает? Я был неправ. Аборт противная штука, а я вел себя как дебил. Больше такого не будет, я обещаю. Я не могу без тебя. Я развожусь.

Выдав залпом тираду, он замолчал.

Он протянул ей букет.

Она букет не взяла.

Бледная, некрасивая, изможденная, в серой домашней майке, она сказала ему:

– Я не стала делать аборт. Я беременна.

Витя окаменел: черточки и морщинки, губы, брови, глаза. Рука медленно опустилась с букетом.

– Шутка?

– Я пришла на аборт, приняла таблетки, но меня вырвало, и я решила, что это знак. Если мне не нужен ребенок, может, он нужен Вселенной?

– Ты сумасшедшая.

– Ты повторяешься. Если нечего больше сказать, можешь идти. Это не твой ребенок и не мой, он нас не связывает.

– Зачем ты сделала это

– Я оставлю его в роддоме.

– Его? – Словно наткнувшись на стену, он замолчал.

– Он мальчик. Он мог бы быть твоим сыном, но тебе он не нужен. Мне – тоже. Он будет похож на тебя, а ты мне противен.

– Ты понимаешь, что ты несешь? Ты оставила его для того, чтобы бросить в роддоме?

– Ты предпочел бы его убить. Так было бы проще. Не волнуйся – ты его не увидишь. Он для тебя мертв, его нет.

– Черт! Что ты несешь?

Он заметался как зверь в клетке, бросив букет на пол.

– Черт! – вновь повторил он.

– Уходи. Я не хочу тебя видеть.

– Нет! – Он замер на месте, впившись в нее взглядом. – Это мой сын! Я не оставлю его! Я его заберу!

– Уходи.

– Я тебя по судам затаскаю! Я найму адвокатов, лучших в Москве! Он будет со мной, я тебя раздавлю! Тебя лишат родительских прав!

– Мне они не нужны. Уходи.

– Бред! Ты бредишь! Ты ненормальная! До встречи в суде!

Бросив конфеты на пол, рядом с букетом, он выскочил в коридор, красный как рак, и хлопнул в сердцах дверью. Он ругался все время, пока шел к машине, а сев за руль, стукнул по нему кулаком:

– Блин!

Он не сразу тронулся с места: надо прийти в себя, взять себя в руки.

Это война. На войне правил нет. Видит Бог – я этого не хотел. Я силой заберу сына. «Ты предпочел бы его убить» – сказала она, безумная, не отдавая себе отчет в том, что несет. Тихо помешанная. Кто знает, что она выкинет? Вдруг покончит с собой, убьет себя и ребенка? С нее станется. Ему не в чем себя обвинить. Дура. Надо было делать аборт, а не доводить ситуацию до абсурда, до немыслимых заявлений, от которых мурашки по коже, стоит только представить. Бросить сына в роддоме! В голове не укладывается. Не хочешь рожать – не рожай. Родила – будь матерью, не бросай, не ломай ему жизнь в детдоме, не делай преступником и наркоманом.

Он едет к адвокату. Деньги не имеют значения.

***

Уволившись, она уехала в Томск, к маме, на мамину дачу за городом.

Здесь ее не найдут, в глубинке, в дачном поселке у леса, за тысячи километров от места, где Витя ей угрожал, натравливая на нее адвокатов. Два месяца ада. Ей не давали проходу, выскакивая словно чертики из табакерки, и в конце концов, после долгого прессинга, дошли до того, что предложили ей деньги. Два миллиона. Она рассмеялась. Не дал миллион на аборт, теперь предлагает два. Он бессилен что-либо сделать, хоть с тысячей адвокатов, до рождения ребенка, нет такого закона, а когда тот родится, будет уже поздно.

Маме – придавленной жизнью женщине – она не сказала правду. Поплакалась, посетовала на судьбу, на то, что, поматросив и бросив, он ищет ее с бандитами и адвокатами – удобная полуправда, в которую хочется верить. «Доченька, может, в полицию?» – «Мам, ты смеешься? Они даже слушать не станут». – «Извини, что вмешиваюсь – сердце кровью обливается. Никак не помиритесь, да? Ребенку нужен отец». – «Ты не знаешь его. Он полный урод. Сказал, что раздавит меня, если встану у него на пути. Он скупит всех на корню: судей, опеку, ЗАГС, – и лишит меня родительских прав». – «Как ты будешь одна? На что будешь жить?» – «Как-нибудь справлюсь».

Когда ребенок родится, она скажет матери, что он даун и пришлось от него отказаться. Немудрено, с таким-то отцом.

Двадцать недель – ровно половина пути. Через двадцать недель роды. Отмучавшись, она уедет в Питер, где начнет все сначала: работа, семья, дети, новая жизнь, – а пока прячется и толстеет. Она не привязывается к ребенку, незачем – суррогатная мать без чувств, обязательств, материнских инстинктов. Она сидит в старом доме, топит углем печь, спасаясь от октябрьских заморозков, и считает недели до родов. Мама привозит еду, мама стирает, мама топит ей баню. Мама тихонько плачет и молится Богу. Что будет с дочкой, Господи? Сама не своя. За что это ей? За что наказание? Сделай, Господи, так, чтоб все у нее сложилось. Я радовалась за нее и гордилась, хвасталась, что дочка в Москве, выбилась в люди – и вот как все вывернулось. Горе-то, горюшко… Боится выйти из дома, в город не ездит. Ей бы к доктору, в женскую консультацию, сделать УЗИ, подумать о мальчике, а она чахнет в глуши и отмахивается, не слушает ничего. Бледная и худая, лишь животик растет. Горюшко, горе… Подружка Оля звала на свадьбу в Москве – не знала, что Лена в Томске. Дай Бог Оленьке счастья, она его заслужила, столько вытерпела. Вылечилась от рака. Прекрасный человек – как и мать ее, Галя, с которой двенадцать лет жили в одном подъезде. Галя едет на свадьбу к дочери и нарадоваться не может: парень красивый, умный, спокойный – кажется, Дима. Дай Бог Оле здоровья и счастья. За обеих молюсь, за девочек наших.

***

На тридцать седьмой неделе, в два часа ночи, у нее отошли воды.

«Что ж, – решила она, кое-как встав с кровати, толстая и неуклюжая, со вздувшимся животом. – Меньше мучиться» – и вызвала скорую. Узнав, что она за двадцать километров от Томска, в дачном поселке, ее отругали. «Что ж вы, девушка? Минус тридцать, метет третий день, а вы забрались в глушь. Вдруг скорая не проедет? Или родите в пути? Обменная карта есть?» – «Что это?» – «Ясно. Кто-нибудь дома есть?» – «Нет». – «Соседи»? – «Нет». – «Ждите. Не выходите из дома, ни в коем случае. Будьте на связи».

Скорая приехала через час, с включенными проблесковыми маячками, но без сирены, душная, страшно натопленная.

Как только отъехали, толстая сонная врач с рыхлым рябым лицом стала ее расспрашивать: какая неделя? когда отошли воды? были ли схватки? есть ли обменная карта? стояла ли на учете? есть ли результаты анализов? Услышав «нет» на три последних вопроса, врач уставилась на нее как на юродивую:

– У цыган и бомжей это в порядке вещей, но вы же не бомж. Вы понимаете, что вы делаете?

– Я была на УЗИ, в пять и в двенадцать недель.

– Вас положат в инфекционку. В курсе?

– Мне все равно, мне не нужен ребенок.

– Откажетесь? – Врач обомлела. Рыхлые щеки обвисли.

– Да.

– Ребенка не жалко?

– Это не мой ребенок.

– Как не ваш? – Врач растерялась. – Вы его мать.

Мать промолчала.

– Ладно. Введу вас в курс дела, – сказала на это врач. – Думаю, вы не знаете, что от детей не отказываются. Дети не вещи. Вас лишат родительских прав через шесть месяцев, и будете платить алименты.

– То есть как через шесть? – роженица встрепенулась и встретилась взглядом с врачом.

– Вам дают время подумать. Сын будет вас ждать в доме малютки. Он, кстати, все понимает, все чувствует. Он будет знать, что вы его бросили. Детки-отказники не плачут, перестают после месяца. Понимают, что смысла нет. Они не знают рук матери, некому жаловаться, вот и не плачут. Где, кстати, папа? Что с ним?