Текст книги "Что не убивает"

– Итак, – вздохнула она, – пять лет назад я познакомилась с приятным молодым человеком. Бизнесмен, спортсмен, супермужчина во всех отношениях, мечта любой женщины. На втором свидании у нас был секс. Я была счастлива. «Наконец-то сбываются мечты», – думала я. До встречи с ним я чувствовала себя старой девой, очень хотелось замуж, личная жизнь не складывалась, то один не такой, то – другой, хотя проблема была во мне, как я сейчас понимаю, – и тут явился он, принц. Мы были вместе полгода. Однажды я решила стать донором, там-то мне и сказали. Как в нокаут отправили. Я села на стул и час не могла встать. «Почему я? Почему это со мной?» Не понимала. Не принимала. Повторно сдала анализ. Положительный. Еще раз. Положительный. Когда принц узнал, то напился от страха и вырубился. На следующий день пошел в больницу. Пил трое суток, пока ждал результат. Знаете, в чем признался по пьяни? До нашей встречи он каждую неделю, по пятницам, ходил с друзьями в сауну, где они, пардон, сношались с малознакомыми и незнакомыми дамами. Он там пил, много, и иногда утром не помнил, что делал ночью. Какой тут самоконтроль? Был презерватив, не было – кто его знает? Не чешется, не жжет, не капает – кажется, обошлось. Но от ВИЧ не чешется и не жжет, с ним годами живут без лечения, по чуть-чуть сдавая позиции и заражая партнеров, прежде чем станет поздно. В общем, принц рыдал, клял судьбу, а утром с похмелья сказал, что это я его заразила. Дружкам своим звони, ответила я, пусть проверятся. Он позвонил. Наврал, без имен, что у одной из дам якобы СПИД. Он так и сказал – «нашли СПИД». Про себя ничего не сказал. Наделав в штаны, дружки рванули в больницу. «Вот увидишь, они чистые», – убеждал он меня и себя. Он ошибся. Двое из пяти были ВИЧ-позитивными.

– Принц тут же исчез, не извинившись, – продолжила она. – Как я сразу не увидела, кто он такой? Дура. У любви плохое зрение, и чем сильней любишь, тем оно хуже. Не знаю, что сейчас с ним. Если взял себя в руки – жив. Если нет – не факт. С ВИЧ можно и нужно жить долго и счастливо. Сейчас не времена Фредди Меркьюри, медицина шагнула вперед в сдерживании вируса и при правильно подобранной антиретровирусной терапии есть шанс прожить много лет полноценной жизнью без СПИДа. Можно даже забеременеть и родить здорового малыша с вероятностью девяносто девять процентов. – Она сделала паузу. – Как вам история? Знаете, ВИЧ научил меня любить жизнь и быть счастливой, я поняла, как мало у нас времени и как неправильно мы его тратим. Нам кажется, что все еще впереди, но мы словно не видим, как проходят день за днем из тех, что были впереди. Их уже не будет, а нам их не жаль. Мы подгоняем время, но боимся старости и смерти. Странные мы, люди.

Юля замолчала.

Тихим фоном играла музыка, а за окном летели километры шоссе, так похожие друг на друга, если не всматриваться, – как дни жизни, о которых сказала Юля. Саша мог бы подписаться под каждым ее словом. Это были его слова.

– Я не знала, что можно родить здорового ребенка, – сказала Кира.

– Люди мало знают о вирусе. Они напуганы плакатами о СПИДе и считают, что каждый носитель ВИЧ – почти мертвец, без возможности жить нормальной жизнью и иметь здоровое потомство. ВИЧ пугает вас больше, чем рак?

– Да.

– При этом рак намного хуже, особенно некоторые его формы и на поздних стадиях. Нет лекарств, которые сдерживали бы рак, а химиотерапия – это не лекарство, это яд, убивающий здоровые клетки, поэтому больному гораздо хуже, чем при антиретровирусной терапии. Так что я не обменяла бы свой ВИЧ на рак ни за какие коврижки. – Юля улыбнулась с грустинкой. – Он не сильно мне мешает, даже помогает. Я была бы другой без него. Главное неудобство – трудно найти мужчину. ВИЧ-отрицательные боятся, их можно понять, поэтому ищу позитивного. Переписываюсь с парнем из Липецка, хороший, хочет встретиться очно, но я пока думаю, не решилась. Отвыкла. Надо над этим работать.

Она улыбнулась с грустинкой.

Въехали во Владимир.

Саша смотрел в окно на ничем не примечательные окраины города, который когда-то, после падения Киева и до возвышения Москвы, фактически был столицей Древней Руси. Князья, правившие на этой земле, при взгляде из настоящего представлялись какими-то сверхлюдьми, воинами-призраками, ушедшими в вечность и оставившими после себя имена и легенды. Владимир Мономах, Всеволод Большое Гнездо, Александр Невский – круги от их деяний расходятся до сих пор, спустя много веков, и некоторые из них, кстати, не вписываются в рамки норм современной морали. Все знают, как Александр Невский разгромил войска Ливонского ордена на Чудском озере, но немногие знают, как он наказывал неугодных – ослепляя их. Время многое прощает, скругляя углы и обесценивая страдания, так что столетия спустя даже самые страшные тираны не вызывают отторжения у того, кто упал бы без чувств, увидев зверства воочию. В конечном счете история не делает различий между добром и злом – важен результат.

Проспект Ленина.

В основном типовая застройка, панель, хрущевки, много зелени и воздуха, мало народа – спокойная провинциальность, полезная для психики москвича. Где-то там, впереди, старый город: Золотые ворота, Успенский и Дмитриевские соборы, островки древности, зажатые в современности. Обладая воображением, можно представить, каким был город почти тысячу лет назад, в эпоху князей, за крепостными стенами и рвами, без хрущевок и тысяч автомобилей.

– Первый раз во Владимире? – спросила Юля.

– Да, – ответил Саша.

– Я тоже, – сказала Кира.

– Отлично. Сначала заедем кое-куда, а потом вместе пройдемся по центру. С удовольствием с вами прогуляюсь.

Через несколько минут свернули с проспекта Ленина на улицу Диктора Левитана и въехали во двор пятиэтажки.

– Я ненадолго отлучусь, – сказала Юля, – а вы пока дышите свежим владимирским воздухом, тут больше кислорода и меньше CO2, чем в Москве.

Она улыбнулась им белозубой улыбкой и пошла к дому, покачивая бедрами, в джинсовой юбке в обтяжку.

Саша с удовольствием и восхищением смотрел ей вслед. Какая сильная женщина. Он не уверен, что смог бы так же. Слабых трудности убивают, сильных – делают сильнее.

На полуденном солнце пекло́.

Разминая затекшие части тела, они зашли в тень деревьев, рядом с детской площадкой.

– Удивительная женщина, – сказала Кира, вторя его мыслям. – Пока мы с ней, мы должны у нее учиться.

– Представляешь, мы только четыре часа в пути, а встретили столько разных людей и сколько всего пережили. Эти четыре часа в офисе я бы просто не заметил. Садишься за комп в девять, встаешь в семь, так жизнь и проходит. – Сделав глубокий вдох, Саша прикрыл глаза. – Классно здесь, да? Тишь да гладь да божья благодать. Время течет медленней. Мозг не взрывается.

– Я хочу написать книгу о нашем путешествии, – продолжил он, – художественную, основанную на реальных событиях, с долей вымысла для пущего коммерческого успеха.

– Может, мы тоже плод чьей-то фантазии? И весь наш мир? Откуда ты знаешь, что он реален?

– Читала Пелевина, «Чапаев и пустота»?

– Нет.

– Мы не можем знать, реальны ли мы, так как у нас нет критерия оценки реальности. У нас есть только та реальность, что нас окружает, и если она плод чьей-то фантазии, мы не узнаем об этом. Но не все ли равно? Если мы живем в матрице, то для нас это настоящая жизнь, другой нет.

Перелетев через низкое металлическое ограждение детской площадки, розовый мяч попал Саше в ногу и отпрыгнул к машине Юли.

К ограждению подбежала хозяйка мяча, светловолосая девочка лет четырех, с намерением перелезть через препятствие.

– Маша, стой! – раздался сзади голос матери, громкий, резкий.

Девочка остановилась. Молча и робко взглянув на Сашу, она показала на мяч.

Саша взял мяч и, присев на корточки, отдал его девочке:

– Держи. Как тебя зовут?

Девочка молчала. Он смотрел в ее ясные серо-голубые глаза и в их невинной незамутненной чистоте видел свое отражение.

Подошла мать, женщина лет тридцати, в ситцевом платье и сандалиях, без макияжа, с усталостью в глазах:

– Она не слышит, скажите громче.

Отодвинув волосы у правого уха девочки, она показала на миниатюрный слуховой аппарат телесного цвета. Такой же был в левом.

– Осложнение после гриппа. Она плохо слышит даже с этим, но, слава богу, слышит. И говорит.

Она наклонилась к девочке:

– Скажи, как тебя зовут!

– Меня зовут Маша, мне пять лет! – громко сказала девочка.

– Очень приятно. А я Саша, будем знакомы. Я из Москвы. Красивый у тебя мяч.

Девочка кивнула, довольная, робко улыбнулась и, потупив взгляд, придвинулась ближе к матери.

Кира тоже присела на корточки:

– Привет, красавица. Я Кира. Мы с дядей Сашей едем далеко-далеко, во Владивосток, в волшебный город у моря. Хочешь подарок оттуда?

– Тоже волшебный? – спросила девочка.

– А что бы ты хотела?

– Новые ушки.

Кира вздохнула:

– Золотце мое, ушек там нет.

Девочка тоже вздохнула:

– Ладно. Тогда Фёрби, он громкий, веселый, я буду с ним разговаривать. А то я прошу, а мама не покупает, а папы у нас нет.

– Кто такой Фёрби?

– Домашний питомец, – сказал Саша. – Прикольный. Как живой. Болтает по-тарабарски, танцует под музыку, любит щекотку.

– Отлично. Значит, Фёрби. Будешь с ним дружить.

– У меня будет Фёрби! – Маша подпрыгнула от радости. – Мамочка, слышишь?

– Да что вы, нет! – мама замахала руками и прибавила вполголоса: – Он дорогой. Купим бэушный.

– В волшебном городе игрушки бесплатные, – улыбнулась Кира. – Скажете адрес?

Несколько минут мама сопротивлялась, отказывалась, даже немного злилась, то ли на них, то ли на себя, – но в конце концов сдалась и назвала адрес. «Безумие», – прибавила она.

– Мы безумцы, да, – сказал Саша. – Какой нормальный поедет автостопом во Владик? Но, знаете, быть безумным здорово, это освобождает от необходимости быть правильным и скучным, от избытка здравого смысла.

Мама девочки смотрела на них расширившимися глазами, словно пытаясь понять, не в самом ли деле у них проблемы с головой.

Саша улыбался. Смотрите, смотрите внимательней. Еще вчера мы жили в Москве, играли свои роли, но сегодня все изменилось. Сегодня мы временные безумцы, вставшие на путь длиной в девять тысяч километров, и не каждый поймет нас, но зачем нам быть понятыми? Мы сами по себе. Наш девиз – «Поставив цель, не оглядывайся и не ищи одобрения – иди к ней».

Вернулась Юля.

Она вышла из подъезда с большой картонной коробкой, держа ее перед собой и выглядывая из-за нее. Саша поспешил к ней на помощь. Подхватив коробку, он удивился. Не меньше десяти килограммов.

– Ого! Деньги? – пошутил он

– Лучше. Листовки для благотворительной ярмарки в Нижнем. У знакомой здесь типография, она печатает их без наценки. Мир не без добрых людей.

Пока грузили коробку в машину, Кира прощалась с Машей:

– Через месяц жди Фёрби. Он приедет к тебе с другого конца страны, представляешь? А ты чаще улыбайся, и все мечты сбудутся. Ладно?

Девочка кивнула.

Потрепав ее по волосам и улыбнувшись матери, все еще не пришедшей в себя, Кира села в машину.

– Надо записывать, что кому обещали, – сказала она, – парню на «Крузере» – фото из Владика, девочке – Фёрби.

– Я тоже хочу ваше фото из Владика, на фоне Русского моста, – сказала Юля, трогаясь с места. – Для мотивации. Как насчет блога в соцсетях, о вашем путешествии? Чтобы читать, лайкать, вдохновляться.

Саша и Кира переглянулись.

– Мы подумаем, – сказала Кира.

– Мне не нравится жить за стеклом, – сказал Саша. – Потом напишу книгу.

– Супер! – сказала Юля. – Ловлю на слове. С тебя книга с автографом.

– Пока пишется, можешь прочесть написанные.

– С удовольствием!

Вот он, миг маленького тщеславия, сладкий, с привкусом смущения, с теплыми мурашками на коже.

– Пришлю, если скажешь адрес. Два романа.

– Ух ты! О чем они?

– О поисках смысла.

– И в чем же смысл? Можно спойлер?

– В том, чтобы вносить свой вклад в выживание человечества. Каждый вносит его по-своему, поэтому некоторым кажется, что их смысл правильный, а смысл других – нет. Они не видят общей картины сверху.

– Не всем это надо, – сказала Кира. – Зачем? Можно просто рожать детей и не париться. Отличный вариант.

– Прекрасный. Если у одного один ребенок, а у другого – трое, то за следующие сто лет у второго будет на шестьдесят человек больше потомков, чем у первого, при средней рождаемости в два ребенка. Вот что нужно природе.

– Сел Саша на конька и поскакал, – сказала Кира с улыбкой.

– Наша природа обманывает нас, толкая к главной цели. Мы и есть природа, то есть это самообман. Мы много чего хотим, но для чего? Ради счастья? Нет. Природа не хочет счастья. Она хочет стремления к счастью. Только так будет движение вперед. Ей не нужны расслабленные и счастливые. Ей нужны деятельные и в меру несчастные. Цель одна. А главная хитрость – любовь, самая сладкая конфетка.

– Циник ты мой, – сказала Кира.

– Я дарвинист, ницшеанец, макмерфианец. Ах да, и романтик.

– Что такое макмерфианец? – спросила Юля.

– Читала книгу «Пролетая над гнездом кукушки»?

– Поняла, – кивнула Юля. – Хорошая книга. И фильм.

– Мы пробуем, прямо сейчас, в нас бродит закваска. В Кире, в тебе, во мне. Чувствуете?

Юля кивнула. Кира – тоже.

– Так что там насчет любви? – спросила Юля. – Что скажешь, дарвинист и романтик?

– Мы знаем, для чего любовь, отчего, но с удовольствием играем в романтику. Нет, даже не играем. Все по-настоящему. Как это сказать?.. Это вшито в нас, весь механизм, за миллиарды лет эволюции. Поэтому мы здесь. Живут не ради любви, а из-за любви, но считают, что – ради. Впрочем, если поэт скажет, что смысл жизни – в любви, то будет по-своему прав. Нет противоречия между дарвинистами и романтиками.

– Давайте просто любить и заниматься сексом, не будем много думать, – сказала Кира. – Этого хочет природа? Дадим ей это. Будем самообманываться с удовольствием.

Придвинувшись к Саше, она поцеловала его, по-взрослому, глубоко, без стеснения.

Он ответил ей.

Юля улыбалась, наблюдая за ними в зеркало заднего вида.

Кира права.

Счастлив тот, кто умеет жить просто. Умножающий знание умножает печаль – прав был автор книги «Екклесиаст». Но как иначе? Не знать? Не видеть? Он так не хочет. Но и не хочет быть скучным профессором, исследующим самого себя по живому, сухо и скрупулезно. Он хочет быть влюбленным и окрыленным, в меру безумным. Хочет хотеть. Хочет быть человеком. Когда внизу тлеет жар и тепло льется по телу, сладострастное, скрытое под кожей и мышцами, – он человек. Тестостероновые волны накатывают изнутри, каждая следующая выше предшествующей, и он встречает их у скал, напитываясь энергией из древних источников, самец из рода людей. Это всего лишь гормоны, химические соединения в ничтожно малых количествах, воспетые тысячами счастливых и несчастных поэтов, – какое это имеет значение? Даже скучному профессору нужен оргазм, а то и любовь, а он, Саша, – не скучный профессор. Нет, он не идеализирует любовь, источник которой в инстинкте, он не пылкий юноша с томиком Пушкина в рюкзаке, но он человек и он любит любить и жить в гормональных грезах. Любовь – это любовь, и точка. Наука и так забрала у людей слишком много, оставив их один на один с материальным миром без бога, на крошечной планете, затерянной в космосе, без понимания смысла жизни и с теорией Дарвина взамен. Пусть останется хоть что-то, не оскверненное научным подходом.

Одним словом, он знает, но – не печалится.

Припарковались в старом центре.

От Золотых ворот, некогда части городских укреплений, а ныне древних и одиноких на оживленном круговом перекрестке, пошли по Большой Московской.

Им хватило часа на все про все: дойти до Богородице-Рождественского монастыря и обратно, полюбоваться восьмисотлетними соборами и колоритом Большой Московской улицы с ее двух-трехэтажными домами восемнадцатого-девятнадцатого веков, где у Саши возникло чувство, что он гуляет по Пятницкой в Москве под жарким испанским солнцем, – программа минимум выполнена. Спасибо, Юля. Ты светлый человек, но чего тебе это стоит? Кто видит грусть на дне твоих глаз? Кто слышит ее в твоем смехе?

Пообедав в кафе на Большой Московской, вернулись к машине.

Салон с климат-контролем после пекла улицы – как оазис в пустыне. Охлаждайтесь, наслаждайтесь и думайте о том, как мало нужно для счастья, если уметь быть счастливыми. Не все умеют. Пресытившись тем, что есть, люди мучаются от голода, вечного, неутолимого. Это не их вина. Это хитрость природы, тот самый обман, страдание ради прогресса, желания для выживания. И тут уж каждый как может, каждый сам за себя. Если выдернуть такого из гонки желаний и лишить чего-то действительно важного, тут и проявится истинное. По-настоящему голодный отдаст Bentley за кусок хлеба. Лишенный сна отдаст Bentley за возможность поспать.

Саша уснул на выезде из Владимира.

…

Они едут по Русскому мосту в открытом красном кабриолете. Машиной управляет Кира, а Юля сидит сзади. Мост подвешен так высоко, что проплывающие под ним океанские лайнеры кажутся не больше спичечных коробков, а люди на них – муравьями. Впереди туман, огромные конструкции моста растворяются в нем, и он не знает, что там. Остановиться? Развернуться? Он хочет что-то сказать Кире, но, открыв рот, не может издать ни звука. Он задыхается. Где воздух? Кира! Ки…

Машина въезжает в туман.

…

Он проснулся.

Сердце неслось галопом, в висках стучал пульс. Это был сон, странный тревожный сон. Он снова может дышать, и нет никакого тумана. Они на М-7, а не на Русском мосту над бездной. Кира рядом, Юля управляет машиной.

– Доброе утро! – сказала Кира.

Он посмотрел на часы. Три тридцать.

– Сколько до Нижнего? – спросил он.

– Час с небольшим, час сорок до дома, полпути, – сказала Юля. – Саш, вы не откажете мне в удовольствии, остановитесь у меня? Кира сказала, вы не оплачивали гостиницу, нет препятствующих факторов. Отельчик, кстати, так себе, не советовала бы.

– Так и должно быть. Мы автостопщики, все у нас просто. «Хилтоны» не бронировали. Да, Кир?

– Да, Саш, – ответила она, глянув на него с намеком.

– А у водителей вам можно жить? – спросила Юля. – Религия не запрещает?

– Нам запрещает совесть.

– Обсудим это с ней вечером за чашкой чая, ладно?

Саша и не думал возражать по-настоящему, он отказывался для приличия.

Так и быть. Один раз можно.

Между тем Нижний Новгород приближался к ним со средней скоростью восемьдесят километров в час. Конечная точка их пути на сегодня и стартовая – на завтра. В культурную программу в Нижнем входили осмотр достопримечательностей, ужин на троих у Кремля, а также секс с Кирой на исходе длинного и насыщенного событиями дня. Порой один день стоит многих, ценность времени относительна.

Через час въехали в Нижний.

За окном не было ничего интересного. Типичные окраины. Дальше, в сердце города, стоят великие древние стены, но здесь, в нескольких километрах от центра, – скучная утилитарность. Хрущевки, панельки, сталинки, офисы, магазины. Проплешины свободного пространства. Наследие советской эпохи.

Раскрутившись на праще огромной Комсомольской площади, диаметром не меньше двухсот метров, влетели на прямую Молитовского моста через Оку. Здесь уже интересней. Противоположный берег – высокий, зеленый, густо поросший деревьями и кустарником. Такое чувство, что едешь не в центр, а из центра. Под мостом – спокойная гладь реки. В этом пейзаже, в его открытости, свободе, – та самая русская душа, которую нельзя пощупать, но можно почувствовать, если не разучился, не зачерствел, не утонул в китайском смартфоне.

После моста дорога взяла круто влево и вверх.

Вскоре прибыли на место.

Юля жила на улице Белинского, в двух километрах от Кремля, в уютной двухкомнатной квартире с интерьером в светлых тонах. Квартира была обставлена со вкусом, в стиле минимализм. Мало мебели, много свободы.

– Зал ваш, диван раздвигается, – сказала Юля. – А сейчас принимаем душ, пьем чай и – на экскурсию.

На правах гостей Саша и Кира первыми пошли в душ. Встав вместе под теплые струи воды, они начали с поцелуев, продолжили быстро и энергично, закончили одновременно, быстро намылили друг друга, быстро смыли мыло, быстро вытерлись – все это за пятнадцать минут. Спринтеры.

Юля встретила их на кухне с улыбкой:

– Как душ?

– Отлично, – сказала Кира, мягкая, раскрасневшаяся, с распущенными влажными волосами.

Саше стало неловко под взглядом Юли, но он выдержал его и тоже улыбнулся:

– Замечательный душ.

Прогулка по вечернему городу, на излете дня, с Кирой и Юлей, стала для него одним из тех событий, что запоминаются на всю жизнь. Масштаб момента не имеет значения. Первый поцелуй, первый секс, рождение ребенка, смерть близкого человека, и здесь же – блеск снега морозным январским днем, поездка на машине под проливным дождем, свежая пряность тихого осеннего вечера, встретившая на балконе. С течением времени даже самые сильные впечатления имеют обыкновение бледнеть и растворяться на сером фоне прошлого, и лишь немногие остаются с тобой. Такие, как сейчас.

Он шел между Кирой и Юлей, под руку с Кирой. Не шел – летел. Кто сказал, что люди не умеют летать? Еще как умеют. Высоту полета ограничивает смелость мечты.

«Мы в Нижнем Новгороде, мы в Нижнем Новгороде, – мысленно повторял он. – Мы сделали это. Первый этап пройден. Значит, все возможно. Мы проехали автостопом четыреста тридцать километров, впереди восемь тысяч шестьсот, и кто б знал, как это здорово! Много круче, чем новый айфак или поездка в Турцию на все включено. Это вызов. Завтра Чебоксары и Казань, послезавтра Уфа – и так до самого Владика!»

Напитываясь каждым мгновением, он чувствовал, что живет. К сожалению или к счастью, магия настоящего остается в настоящем, поэтому, если хочешь жить, не откладывай жизнь на потом и не живи прошлым. Если задумаешься, то решишь, что настоящего нет, а если задумаешься глубже, то поймешь, что нет ничего, кроме настоящего.

«Суета сует, все суета, – послышался внутренний голос. – Что твоя жизнь в масштабах Вселенной? Ты, Кира, Юля, Нижний, Владик, Земля, Солнечная система, галактика Млечный путь – все это слишком мелко, неразличимо. Чувствуя себя невидимой точкой в бездне бытия, атомным мгновением на стреле времени из тринадцати миллиардов лет, ты ложишься с пивом у моря или едешь автостопом во Владик. Какая разница? Ты ищешь опору, смысл, но их нет. Когда-то был Бог, потом – социализм, нацизм, капитализм, сексуальная революция, фитнес, органические продукты – но правда в том, что правды нет. Нет Истины. Сменяющие друг друга фантомы ведут людей, а они и рады идти, за неимением лучшего. Что твоя поездка на Дальний Восток? Бессмысленное коллекционирование впечатлений, удобные ницшеанство и дарвинизм, дающие иллюзию точки опоры, затерянной в космосе среди триллиона триллионов звезд. Что твоя жизнь? Движение ради движения. С запада на восток, от рождения к смерти, от радостей детства к цинизму среднего возраста и дальше, к ворчливой беспомощной старости. Кому какая разница, как ты живешь, кроме таких же, как ты, маленьких и невидимых?»

Ты не прав, внутренний голос. Разница есть. Для меня – есть. Если жив – живи со смыслом. Делай, что можешь сделать, все сгодится. Кто знает, где мы будем через десять миллионов лет? Кем мы будем? Сверхлюдьми в дальних уголках космоса? Хозяевами Вселенной, а то и нескольких вселенных? Что скажешь, внутренний пессимист? Почему замолчал?

Прошли мимо Средного рынка и вышли на Большую Покровскую.

Сначала Саша был слегка разочарован, так как на этом участке количество набивших оскомину домов советской и постсоветской постройки явно превышало количество долгожителей, но после площади Максима Горького расклад сил изменился. Вот он – старый город. Пешеходная улица, где до революции жили дворяне, с двух-трехэтажными домами, каждый из которых по-своему индивидуален; а прямо по курсу – Кремль, мощная квадратная Дмитриевская башня с пирамидальной зеленой крышей.

– Кремль уже закрыт, но, возможно, успеем на стену, – сказала Юля.

И правда успели, перед самым закрытием касс.

– Не поверите, но в последний раз я была на стене, когда мне было семь или восемь, – призналась Юля. – Я гуляла здесь с папой, царствие ему небесное, и помню огромные ступеньки, мне, наверное, по пояс, – как мы спускались по ним. Папа брал меня на руки, но так было еще страшней, с высоты его роста.

Поднявшись на стену у Дмитриевской башни, пошли по ней под деревянным навесом, любуясь видами как снаружи, через узкие бойницы, так и внутри Кремля, через широкие открытые проемы. Кремль впечатлял брутальностью, практичностью шестнадцатого века, грубой богатырской мощью. В нем не было столичного лоска, как у московского брата.

Вот и стершиеся от времени ступени высотой в тридцать сантиметров, о которых говорила Юля. Увидев их, она улыбнулась воспоминаниям, а затем ее глаза увлажнились и она отвернулась, пряча слезы.

Спустившись со стены, прошли мимо памятника Петру Первому и вышли на набережную Волги.

Саша никогда не был на Волге и теперь, закрыв глаза, вдыхал ее запах и пытался понять, что чувствует. Это из детства. Рыбалка с отцом, радость от первого, пусть скромного, улова в несколько тощих карасей – и ощущение близости с природой. Волга будет с ними до Казани, а дальше ждут Кама, Исеть, Тура, Иртыш, Обь, Енисей, Ангара и Амур.

Амур – стоит сказать это слово, почувствовать на языке, как дух захватывает от волнения и восторга. Далеко, но достижимо.

Прогулявшись по набережной, заглянув к памятнику Минину и Пожарскому, поднявшись по циклопической восьмерке Чкаловской лестницы, – в общем, выполнив минимальную туристическую программу, они сделали остановку на летней веранде ресторана, с видом на Кремль. Бутылка белого вина на троих. Легкие закуски и рыба на гриле. Крепнущее дружеское чувство.

Юля пила мало.

– Алкоголь и ВИЧ плохо совместимы, – сказала она. – У меня на фоне терапии вирусная нагрузка не определятся, то есть концентрация вируса в крови ниже чувствительности тест-систем, но злоупотреблять не стоит. Пьянею на раз-два, можно не пить, а нюхать пробку.

Через два часа, хмельные и счастливые, двинулись в обратный путь.

Темнота, рассеиваемая стилизованными под старину фонарями по обеим сторонам пешеходной улицы, пряталась между домами, под сводами арок, не пытаясь выползти оттуда. В темноте может поджидать опасность, до поры до времени не персонализированная, не проявляющая себя, местечковое зло как часть общего зла, балансирующего добро, – но сейчас ее не было. Город был тихим, мягким, безопасным.

– Юль, можно я тебя поцелую? – спросила Кира. – Ты классная. Я хочу быть как ты.

– Сегодня все можно, – сказала Юля. – Вы тоже классные.

Остановившись, Кира поцеловала Юлю.

Потом они продолжили путь по Большой Покровской.