Текст книги "Тэмуджин. Книга 3"

Полусотня всадников разогнутым луком охватила плотно скученный табун, с криками тронула с места, переваливая через гребень в обратную сторону. Спускаясь по склону, табун быстро разогнался на крупную рысь, поднимая снежную пыль, и понесся на север, держась протоптанного киятским войском, отчетливо видимого до самого горизонта следа.

Отправив захваченную добычу, остальные сотни, сытые и довольные, уселись на коней и одна за другой тронулись дальше на юг.

На склоне холма у опустевшей низины оставались обобранные, замерзающие трупы керуленских воинов. Над ними уже кружились стаи ворон, издавая ликующие крики, черными мухами облепляя их, возились, дерясь за лучшие места.

IX

В укромной низине по правому берегу Онона, в одном перестреле ниже того места, где в него впадает Барх, расположился небольшой бедноватый видом курень – зимнее пристанище киятов – борджигинских нойонов Бури Бухэ и Даритая. Они стали кочевать вместе с тех пор, как умер Хутугта и погиб Ехэ Цэрэн, и вот уже вторую зиму располагались в этом урочище.

Неподалеку стоял курень их сородичей – Алтана и его братьев Джучи и Гирмау, живших ниже по Онону. В четверти перехода дальше от них, за Хурхом, был главный тайчиутский курень, откуда Таргудай посылал нойонам борджигинских родов грозные наказы и куда время от времени те съезжались на советы.

За время, прошедшее после смерти Есугея и Тодоена, улусы киятов сильно поистрепались, сократились размерами. Чуть ли не в десяток раз уменьшилось у них количество войска и скота – многие подданные за эти годы перебежали к тайчиутам, немалые потери понесли они в столкновениях с меркитами, с онгутами и татарами, многое было разворовано… И если Алтан и его родные братья все эти годы, держась рядом с Таргудаем, все еще сохраняли видимость какого-то благополучия, то Даритай и Бури Бухэ приближались по состоянию к самым захудалым нойонам. Их, привыкших за прежние годы к богатству и изобилию, теперь тяжело давили скудость и бесчестье, насмешливые взгляды со стороны тех, кто раньше при встрече издали кланялся им, а в ответ они удостаивали их разве что мимолетным кивком.

Улус погибшего Ехэ Цэрэна, как бездетного, по обычаю должен был перейти к братьям, но его почти полностью забрал Таргудай. Лишь для вида оставив малую часть табунов и людей киятам, остальное он угнал к себе и держал под присмотром своих нукеров.

Бури Бухэ возмутился было такому беззаконию и на совете борджигинских нойонов, на котором шел дележ, поднял шум, указывая на нарушение обычая. Однако у Таргудая был свой весомый довод: поскольку почти весь скот Ехэ Цэрэна ворованный, он считается добычей племени, а не родовым владением киятов, и потому после смерти хозяина должен быть поделен между всеми ближними родами. А куда скот, туда и подданный народ – чем же люди будут кормиться?

– А если Бури Бухэ хочет с нами поспорить, – пригрозил он, – то пусть забирает свою долю и уходит с борджигинской земли, а тайчиуты больше не будут его признавать за соплеменника.

И Бури Бухэ, недавно побитый меркитами, не зная, куда больше деваться, смирился перед всесильным нойоном.

У покойного Хутугты остались сыновья – Сача Беки и Тайчу, но его улус тоже взял Таргудай. Сказал, что берет его на сохранение до наступления совершеннолетия наследников, мол, не доверяет их дядьям – они все растащат или потеряют. Однако всем было ясно, что это лишь отговорка, что потом он найдет причину, чтобы добрую половину оставить у себя. Семью же Хутугты он приказал отдать на содержание Бури Бухэ – словно камень на шею повесил в наказание за строптивость. У Даритая тоже, еще с давних пор, были на воспитании сыновья его старших братьев Мунгету и Негуна – Унгур и Хучар.

Жили они маленьким куренем, с небольшим числом подданных – в сто с лишним айлов, незаметные среди других борджигинских владений. Остальные немногие их люди кочевали вместе со скотом по разным урочищам, выискивая пригодные для пастьбы места.

Лучшие пастбища доставались тайчиутам и ближним к ним родам. Кияты же, давно привыкнув к зависимому положению, наравне с захудалыми и слабосильными, либо довольствовались тем, что оставляли для них тайчиуты, либо сами, рыская по степи тут и там, добирали годные для выпаса клочки по окраинам, брошенные другими родами. Подержав скот на одном месте дней десять-пятнадцать, гнали его дальше в поисках другого пастбища.

От былого изобилия и веселья, как во времена Есугея и Тодоена, когда едва не каждый месяц у них проходили празднества и родовые тайлганы, в нынешнем курене киятов не осталось и намека. Сами нойоны, Даритай и Бури Бухэ, сбившись со своими семьями в один небольшой айл, жили в трех-четырех юртах. Войлок на их жилищах, когда-то белый и пушистый, теперь посерел, очерствел – менять его ежегодно, как раньше, не хватало шерсти, обедневшие их подданные уже не поставляли столько добра, что раньше.

Не только покладистый Даритай, но и Бури Бухэ, раньше грозный в злобе перед подданными, теперь опасался лишний раз трогать своих людей, чтобы и последние не разбежались по другим улусам. И без того время от времени их воины и нукеры – из тех, что не были наследственными подданными, а пришли к ним на службу позже, своей волей, – отпрашивались и откреплялись от них, найдя себе место в других улусах. Не имея возможности удерживать, нойоны отпускали их на все четыре стороны.

Так они невесело, без былой чести и влияния жили все последнее время. И лишь последняя великая милость со стороны Таргудая и обещание возвратить им часть воинов со скотом и семьями дали Даритаю и Бури Бухэ воспрянуть духом, обрести надежду на благополучное будущее.

* * *

В то самое время, когда далеко на юге отряд под предводительством Алтана и Бури Бухэ, перебив полусотню керуленских воинов, делил захваченную добычу и отдыхал, наедаясь даровым мясом, четверо киятских юношей – Унгур, Сача Беки, Хучар и Тайчу – возвращались с охоты на зайцев.

Они уже далеко отъехали от края тайги. От приземистых северных склонов, на которых темнела гряда соснового леса, по гладкому снегу струной протянулся конский след. Низкое солнце, перейдя небесный перевал, склонялось в сторону западных гор.

Выехали они из куреня ранним утром, еще в предрассветных сумерках, и до полудня проносились по опушке тайги, прочесывая кусты и овраги. Они до устали загоняли коней по глубокому снегу, однако охота – уже в который раз – оказалась неудачной. Всего по три или четыре убитых зверька у них было приторочено к седельным ремешкам, и лишь у Хучара, в последнее время отличавшегося меткостью стрельбы, висело шесть пушистых зверьков. Он научился почти без промаха пускать свои стрелы лишь этой осенью. Вдруг все заметили, что, увидев гусей или тарбаганов справа или слева, он, не меняя положения, не останавливая коня, стреляет с любой руки и не глядя спускается на землю, чтобы подобрать добычу. Не иначе, думали братья, он узнал какую-то молитву или заговор или в нем просыпаются шаманские силы.

Старшие, Сача Беки и Унгур, торили по чистому снегу путь, младшие следовали позади, шагах в трех от них. Неподалеку, справа и слева, то понуро опуская морды, то виноватыми глазами кося на хозяев, перебегали с места на место три охотничьи собаки.

От самого леса, когда Хучар подстрелил последнего зайца и они повернули домой, никто не проронил ни слова. Весь этот месяц их преследовала неудача, и братья тяжело переживали ее.

Тайчу, хмуро сдвинув брови и крепко прикусив нижнюю губу, рукоятью плетки соскабливал с передней луки намерзшие капли заячьей крови. Хучар, задумчиво наблюдавший за ним, сгорбившись в седле, вдруг резко выпрямился и убежденно воскликнул:

– Неспроста это: не может такого быть, чтобы просто так с начала новой луны не было ни одной хорошей добычи.

– Думаешь, кто-то наслал на нас порчу? – угадал его мысли Тайчу. – А я тоже об этом подумал.

– Как иначе такое может случиться? – разгорячился тот. – Пятый раз выходим на охоту, а добычи приличной все нет.

Старшие впереди молчали, и было не понять, слушают они их или нет.

– Кто это мог нам сделать? – привлекая их внимание, громко спросил Хучар. – Каких родов парни могли пожелать нам такого?

– А кто нам теперь пожелает хорошего? – зло усмехнулся Сача Беки. – Сейчас все только и думают, как отомстить за старое.

Братья промолчали: так оно и было; теперь их сверстники, даже из самых захудалых родов, ни во что их не ставили и, как могли, старались показать это. Те, кто раньше искал с ними дружбы и заискивал, сейчас не упускали случая оскорбить, осмеять прилюдно. Отвечать им тем же было трудно и опасно: у них осталось совсем мало нукеров, чтобы можно было как раньше сразиться с обидчиками на прутьях, да и эти оставшиеся уже неохотно повиновались им, не желали из-за них враждовать с другими и наживать себе врагов.

– Жалко, что нет с нами Кокэчу, – вздохнул Тайчу, – уж он-то быстро нашел бы того, кто против нас колдует.

– Да, – согласился с ним Хучар, – и на самого такую порчу нагнал бы, что у того руки и ноги отнялись.

– Будет с нами Кокэчу теперь водиться! – снова усмехнулся Сача Беки. – Наверно, он наш курень за три холма объезжает.

– А почему он будет сторониться нас? – простодушно пожал плечами Тайчу. – В детстве ведь в одном курене жили, играли вместе. Просто нам надо обратиться к нему, попросить помочь…

Сача Беки громко сплюнул, посмотрел на Унгура.

– Слышишь этих полудурочных?.. Ты бы объяснил им, прибавил немного ума в их глупые головы, а то я опять не выдержу, возьмусь за плетку.

Унгур неопределенно хмыкнул под нос и шевельнул ногами в стременах, подгоняя коня. Задние обиженно смолкли.

– Ничего, – помолчав, примирительно сказал Хучар, – подождите, вот весной придут в наши улусы возвращенные Таргудаем воины и курень наш пополнится. Да и дядья Бури Бухэ с Алтаном из похода без добычи не вернутся, тогда у нас дела пойдут на лад.

– Нам только сколотить отряд в полусотню нукеров, как раньше, – Сача Беки мстительно сузил глаза, – тогда мы покажем всем этим сонидам да аруладам, как они должны вести себя при нас.

– Эх, Тэмуджина с нами нет, – снова простодушно вздохнул Тайчу, – он бы знал, что да как нам сделать…

Сача Беки вспыхнул зелеными огнями в глазах, обернулся к нему.

– Что сделал бы сейчас твой Тэмуджин, когда у нас нукеров всего с десяток осталось, да и те от рук отбились? Ты мне больше не говори про него… Если бы не он со своим гонором в позапрошлом году, не было бы у нас такой беды.

– Что сейчас об этом говорить, – вздохнул Унгур. – А вот что нам Таргудай скажет, об этом надо думать…

После того как Таргудай забрал улусы покойных Ехэ Цэрэна и Хутугты, киятские нойоны не на шутку забеспокоились о том, из каких владений им наделять подрастающих Сача Беки и Унгура, которым следующей осенью исполнится по тринадцать лет. Неопределенным посулам Таргудая вернуть им что-то по их совершеннолетию кияты не очень-то верили, а наделять молодых из улусов Даритая и Бури Бухэ означало и вовсе пустить их по ветру – те и без того еле держались в это смутное время, а за Сача Беки и Унгуром подрастали Хучар и Тайчу, пора которых подходила через год за ними. На Алтана и его братьев тоже не надеялись: те давно отдалились от них, да и у самих подрастали дети.

В начале осени Даритай (Бури Бухэ наотрез отказался), рискуя лишний раз разозлить Таргудая, ездил к нему с просьбой пожалеть неимущих племянников и дать что-нибудь для наделения Сача Беки и Унгура.

– Хоть по двадцать-тридцать айлов бы им, – чуть не плача кланялся он всесильному тайчиуту. – Многого им не нужно, лишь бы честь была, а потом они сами добудут себе владения…

Таргудай неопределенно обещал подумать, с тех пор прошло уже несколько месяцев, а ответа от всесильного нойона все не было. Кияты терпеливо ждали, но понемногу угасала их надежда.

И тут вдруг Таргудай в присутствии всех родовых нойонов громогласно объявил, что возвращает киятам ушедших в позапрошлом году к нему воинов. Бури Бухэ и Даритай были донельзя обрадованы такой крупной прибылью в своих улусах: каждому по триста семей вместе со скотом – это немалые куски! Они не скрывали свою великую радость, ходили гордые, расправив плечи, но о наделении племянников владениями от себя помалкивали. Бури Бухэ в одном из разговоров, состоявшемся среди киятских нойонов перед самым походом, даже обмолвился в том духе, что наделять молодых киятов должен сам Таргудай, раз он забрал улусы покойных киятских нойонов. Слова его дошли до племянников, и теперь они, уже не рассчитывая на родных дядей, единственной надеждой видели обещание Таргудая и время от времени заводили между собой разговоры об этом. Об этом сейчас и заговорил опять Унгур, но остальные его не поддержали, они молча покачивались в седлах: видно, уже и на тайчиутского нойона потухала их надежда.

Впереди высился гребень длинного холма, за которым был спуск к Онону. Унгур поднял взгляд и увидел на вершине холма двоих всадников. Он остановил коня, всадников заметили и другие братья.

– По нашему следу идут, – удивленно сказал Хучар. – Кто же это?

Солнце теперь било прямо в лицо, и яркие лучи, отражаясь от снега, слепили глаза. Тайчу заслонился длинным рукавом, прищурился, напряженно всматриваясь.

– Это наши Сордо и Буршалай, – сказал он, – это их кони, саврасый и чалый.

– Этим что от нас надо? – недовольно пробурчал Сача Беки. – Вчера ведь они отказались ехать с нами, мол, дома есть дела, так чего теперь заявились?..

– Наверно, решили присоединиться под конец, – нерешительно предположил Унгур, – чтобы заячьим мясом разжиться.

– Сейчас я им покажу мясо, – обещающе сказал Сача Беки. – Давно не пробовали моего кнута, совсем перестали нойонов чтить…

Всадники на гребне, увидев их, пустили коней рысью. Было видно, что торопились, понукали коней, то и дело поддавая поводьями.

– Нет, они не за мясом едут, – теперь уверенно сказал Унгур, не отрывая взгляда, и высказал общую догадку: – Что-то случилось…

Не сговариваясь, они хлестнули коней и поскакали навстречу.

Сблизились около занесенного снегом оврага.

– Что случилось?! – тонко крикнул Тайчу, выскакивая вперед.

– Даритай-нойон послал нас за вами, – сказал Сордо, останавливая своего чалого. – Он велит вам поскорее возвращаться в курень.

– А что произошло? – раздраженно спросил Сача Беки. – Можете вы прямо сказать или нет?

Те недоуменно пожимали плечами. Зло сплюнув в сторону, Сача Беки хлестнул жеребца и первым поскакал вперед. За ним пустились братья и, уже пропустив их, следом порысили нукеры.

Растянувшись длинной вереницей, спустились к Онону и рысью перешли по заснеженному льду. Выйдя на утоптанную дорогу, идущую от проруби, устремились к маленькому, тесно сбитому у прибрежных тальников куреню.

Даритай-нойон быстро вышел из юрты на скрип конских шагов, недовольно оглядел их.

– Вы где опять носитесь?.. – сердито накинулся было на них, однако, взглянув на солнце, быстро остыл и махнул рукой: – Скорее переодевайтесь в лучшие одежды и седлайте свежих коней.

На изумленные взгляды племянников гордо объявил:

– Поедем в тайчиутский курень, Таргудай нойон требует вас к себе, хочет посмотреть, что вы за парни. Ну, шевелитесь, чего встали! Тут ваша жизнь решается, а вы бродите неведомо где.

Братья взволнованно посмотрели друг на друга, и, молча сойдя с лошадей, быстро разошлись по юртам. Сача Беки и Тайчу пошли в юрту Бури Бухэ, Унгур и Хучар – в юрту Даритая.

В айле и вокруг него вновь стало тихо, лишь из молочной юрты невнятно доносились голоса женщин – жены Даритая и Бури Бухэ, сложившись скудными запасами хурунги, перегоняли вино.

Через малое время, одетые в волчьи шубы и лисьи шапки, перепоясанные широкими ремнями на бронзовых бляхах, с которых свисали тусклые серебряные ножи и огнива, они во главе со своим дядей во весь опор неслись по наезженной снежной дороге. Скакали молча, лишь утоптанный снег звонко скрипел под копытами, эхом разносясь по спящим оврагам. Рысистые кони неслись как на скачках, высоко поднимая передние ноги; из заиндевевших лошадиных ноздрей струями бил густой пар, из-под копыт далеко назад летели снежные комья.

Быстро достигли куреня детей Хутулы. Не заезжая к сородичам, пронеслись мимо. Даритай, на этот раз непривычно суровый с виду, досадливо оглядывался на удаляющееся к западу солнце, понукал буланого жеребца. Небо на востоке начинало темнеть.

Уже в сумерках завиднелся тайчиутский курень. Даритай, всю дорогу думавший о чем-то своем, заговорил, старательно внушая племянникам:

– Перед Таргудаем будьте почтительны, сами знаете, он большой нойон и вам в деды годится… Однако бояться его не нужно, он нам родственник, и потому держитесь по-свойски, называйте его дедом…

– Хороший у нас дед, – пробурчал под нос Сача Беки, – улус нашего отца забрал и неизвестно, отдаст хоть половину или нет.

– Дяди Ехэ Цэрэна улус тоже забрал, – поддержал его Хучар. – Нашему роду почти ничего не досталось.

Даритай резко натянул поводья, обернулся, испуганно выпучив глаза, будто уже отсюда их мог услышать Таргудай, напустился на них:

– Молчите! Не вам судить! У вас еще нет ума, чтобы все понимать. Перед Таргудаем только молчите и кланяйтесь, а то все дело испортите… Что надо, я ему сам скажу. Поняли или нет?

– Поняли, – пробурчал Сача Беки.

– Так будет лучше, – пристально глядя на него, переводил дух Даритай. – Ну, подъезжаем, сядьте прямо, не горбитесь, да построже смотрите вокруг, вы нойонские дети, а не какие-нибудь харачу.

Въехали в курень. Братья, давно не бывавшие в больших куренях, подавленные шумом и многолюдством тайчиутской ставки, косили глазами по сторонам. Всюду сновали конные и пешие, носились подростки, малые дети.

Из одного из айлов вдруг выскочила большая серая собака, перегородив им дорогу, с лаем бросилась на них. Сача Беки вынул из-за голенища длинный кнут и, свесившись с седла, с размаху попал по оскаленной морде. Собака, к изумлению братьев, не испугалась, а распалилась еще больше, стала нападать с удвоенной злобой. На лай из ближних айлов сбежались другие собаки, и братья, вынув свои кнуты, уже с трудом отбивались от взявшей их в кольцо своры пастушьих волкодавов. Кони их, оскалив большие желтые зубы, норовили подняться на дыбы, били передними копытами.

Даритай, забившись среди племянников, беспомощно оглядывался по сторонам. Вокруг стали собираться прохожие, все больше молодые харачу. Найдя забаву, они не спешили на помощь, со злорадными улыбками ждали исхода драки. Некоторые подзуживали своих собак, выкрикивали:

– Ар, ар! Хватай за ляжку!

– Вот так! Еще!

– Смотрите, наш серый сейчас запрыгнет на круп!

Большой серый пес позади жеребца Сача Беки, пригнувшись с оскаленной мордой, готовился прыгнуть, но тот вовремя заметил и точным ударом достал его по морде, заставив отскочить.

– Что же вы стоите? – отчаянно-жалобным голосом крикнул Даритай. – Уберите своих собак!

В ответ толпа лишь рассмеялась.

Наконец из ближнего айла вышел на шум какой-то древний старик, подслеповато моргая, разглядел, в чем дело, и крикнул сердито:

– Отгоните псов, что смотрите!

Тайчиутские юноши, насмешливо улыбаясь, криками отозвали своих собак. Те, все еще исторгая звериный рык, отошли в сторону.

Киятские братья вместе с дядей Даритаем, облегченно переводя дух, убирали кнуты, поправляли на себе шапки и пояса. Смущенно косясь по сторонам, двинулись дальше.

От толпы до них доносились голоса:

– Что это за люди?

– Из какого рода?

– Да киятские щенки это… – пренебрежительно отвечали им другие. – Вон Даритай, покойного Есугея младший брат.

– Опять на поклон к нашему нойону?

– А что им больше делать, за счет доброты наших до сих пор и живы…

– И вправду, на ощипанных гусят похожи.

– Шубы-то пооблиняли.

– Если встретишь в степи, то и не догадаешься, что нойоны.

– Да, если бы сейчас не в курене нам встретились, мы бы у них и коней, и оружие отобрали бы.

– Ха-ха-ха!..

Молча проглотив обиду, до боли стискивая зубы, киятские юноши с красными лицами проезжали по тайчиутскому куреню.

* * *

Таргудай-нойон с того дня, как проводил войско борджигинов в поход, ежедневно брызгал духам предков за удачный исход и себя при этом не забывал. И сейчас он был навеселе, перед ним на столе возвышался округлый медный кувшин, стояло корыто с кусками холодного конского мяса.

– Э-э, да вы, оказывается, совсем уже большие парни! – с благодушной улыбкой встретил он гостей, восседая на хойморе. – Ну, снимайте дэгэлы, проходите к огню да рассаживайтесь по порядку. Даритай, ты усаживай их, а я посмотрю, кто из них старший, кто младший…

Братья скромно присели пониже от Даритая, потупили взгляды. Даритай суетливо поворачивался на месте, ловя взгляд нойона, называл племянников:

– Это сын Мунгету, Унгур… Эти двое – дети Хутугты, Сача Беки и Тайчу, а тот – Негуна-тайджи сын, Хучар.

Таргудай внимательно выслушал его, покивал:

– Знаю, знаю, я уже у Алтана расспросил о ваших молодых. Этому сыну Хутугты, – указывал он на Сача Беки, – сколько лет?

– Двенадцать.

– А этот – Негуна сын?

– Мунгету, – мягко поправлял его Даритай. – Зовут Унгур, по отцу он старший среди наших племянников.

– Ему сколько?

– Тоже двенадцать… А те двое младше на год.

– Ну, значит, тоже вырастут… Эй! – Таргудай обернулся в сторону шелкового полога на женской половине. – Что я вам днем говорил? Готово угощение для моих племянников?

Оттуда испуганно выскочила молодая служанка, поклонилась гостям и задом попятилась к двери. Почти сразу, будто ждали приказа, в юрту одна за другой вошли несколько женщин, неся дымящиеся с мороза котелки и корытца. Низко кланяясь, будто почетным нойонам, поставили их на столы перед гостями.

– Ешьте! – приказал Таргудай. – Ну!.. Чтобы каждый обглодал мне здесь по три лосиных ребра, без этого не отпущу.

Таргудай громко расхохотался, тряся щеками, показывая большие желтые зубы.

– Вино пить я не буду их заставлять, они еще не достигли возраста, – говорил он, глядя на Даритая, – а то еще будут по куреням говорить, будто я молодых парней спаиваю. А я люблю порядок – до тринадцати лет молодым нельзя пить крепкое… Ну а мы с тобой, мой племянник, выпьем. Наливай. А вы побыстрее ешьте, не стесняйтесь, сейчас говорить будем.

Братья, видя, что не так уж страшен Таргудай, как о нем рассказывают, осмелели. Переглядываясь, они протягивали руки к столу, выбирали куски пожирнее. Не доставая ножей, зубами рвали мягкое разваренное мясо, утоляя вечерний голод.

Выждав время, разглядывая молодых, Таргудай приступил к главному.

– Так вот! – торжественно, как на совете нойонов, начал он. – Как бы много дел и забот у меня ни было, я о вас, молодых, не забываю. Все время думаю, как лучше вам жизнь наладить, чтобы и сыты были, и довольны, чтобы знали, что над вами есть защита вашего дяди Таргудая. Вот вам скоро исполнится по тринадцать лет, а я уже подумал, как вас всех устроить, какие улусы вам дать…

Братья, перестав есть, краснея от волнения, потупились.

– Вот сыну Хутугты к осени я выделю пятьдесят воинов с семьями и скотом. Пусть владеет, пусть учится править улусом и быть нойоном… Да! Это только часть того, что оставалось у его отца, но сейчас ему и этого хватит, пока молод и учится жизни, а когда научится, наберется разума, тогда я и прибавлю ему владение. И место ему всегда найдется рядом с моими пастбищами. Поставит свой курень и будет жить как нойон, раз есть отцовское знамя. Будет сидеть на наших советах и наравне со всеми подавать свой голос. С ним же будет и младший брат. А вот сын Мунгету получит семьдесят воинов из улуса Ехэ Цэрэна и пусть ставит свой курень рядом с моим младшим братом, Худун-Орчаном. Вот как я забочусь о молодых! В тринадцать лет иметь собственные улусы – об этом каждый мечтает, но не каждому удается. И вы за это должны верно служить своему племени, каждый из вас должен доказать нам, старшим, что он хороший человек, что ему можно верить. А того, кто докажет свою верность, я возвышу еще больше. Вот тебе, сыну Хутугты, и твоему младшему брату, если будете слушаться меня, я потом отдам все владение вашего отца, да еще и прибавлю. И тебе, сыну Мунгету, и тебе, сыну Негуна, потом добавлю. Вот! Мне для верных людей ничего не жалко. Только докажите мне… Но!.. – Таргудай высоко поднял толстый коричневый палец, строго посмотрел на них. – Если я однажды замечу, что вы не желаете меня слушаться, артачитесь и мните о себе неподобающее, то ничего от меня не получите! Больше того, если будете связываться с этим вашим негодным братом Тэмуджином, который этим летом сбежал от меня и сейчас скрывается где-то в горах, тогда пощады от меня не ждите! Все у вас отберу, прогоню, и скитайтесь тогда вместе с ним по тайге! Поняли вы меня?!

– Поняли, – хором промолвили братья, покраснев до шеи и пряча глаза.

– А теперь скажите мне прямо, – снова загремел Таргудай, пожирая их взглядом, как волк годовалых жеребят, – скажите мне: был он у вас за это время, приезжал к вам, просил помощи или еще чего-нибудь?

– Да не было его у нас, дядя Таргудай… – заюлил было Даритай, но тот грозно посмотрел на него, заставив замолчать.

– Я не тебя, а молодых спрашиваю… А вы отвечайте честно, глядя мне в глаза, пытался ваш брат связаться с вами или нет?

– Нет, не было его у нас, – те замотали головами, затравленно глядя на него, – мы с позапрошлой осени, как откочевали, никого из них не видели.

Таргудай недоверчиво смотрел на них.

– Но ведь вы дружили раньше, неужели он ни разу не давал вам знать о себе?

– Мы еще тогда порвали с ним, – сказал Сача Беки, – когда его мать отказалась выходить замуж за дядю Даритая.

Таргудай, казалось, все еще не верил.

– И на свадьбу не приглашал? – вкрадчиво спросил он.

– На какую свадьбу? – удивление на лицах братьев и у самого Даритая было неподдельным. – Мы ничего об этом не знаем.

– Верно говорите? – сурово допытывался Таргудай. – Можете мне поклясться?

– Верно говорим, дед Таргудай, – сказал Хучар, преданно глядя ему в глаза. – Можем дать клятву.

– Верно, верно – вразнобой подтвердили остальные.

– Ладно, – напоследок ощупав их тяжелым взглядом, решительно махнул рукой Таргудай, – поверю вам… Женился он, еще летом женился. И знаете на ком?.. На дочери хонгиратского нойона! С нашими врагами породнился. Этим и показал нам, всем борджигинам, что он плюет на нас и ни во что не ставит. Так или нет?

– Так, – эхом отозвались братья, все еще недоуменно переглядываясь между собой.

– Отныне навсегда запомните: Тэмуджин, ваш брат, плохой человек. Если такому дать волю, он принесет в племя большую смуту. Ведь он убил своего брата, Бэктэра, об этом-то ведь знаете? И если он решился на такой грех в молодые годы, вы понимаете, каким чудовищем он станет, когда вырастет? Никого из вас не пожалеет, если будет случай, не задумается, убьет и вас, как Бэктэра. Потому и держитесь от него подальше. Поняли вы меня?

– Поняли, дед Таргудай, – хором заверили братья, – мы все поняли.

– Вот, – окончательно успокоился Таргудай, облегченно перевел дух и теперь снова добродушно посматривал на них, – а владения вам двоим, старшим, выдам будущей осенью, до начала нового снега. На облавную охоту пойдете со своими воинами. Обещаю вам это твердо, при вашем же старшем сородиче Даритае.

– Кланяйтесь! – шепнул Даритай, и племянники, вскочив со своих мест, многократно сгибались в поклонах до самой земли, прижимая правую руку к груди.

* * *

Возвращались домой поздней ночью. Полная луна далеко освещала окрестности. Громко хрустел снег под неторопливой рысцой лошадей.

Подвыпивший Даритай был несказанно доволен исполненным делом.

– Ну, мои племянники, – радостно восклицал он, – благодарите меня и помните, что это я постарался для вас. Ни Бури Бухэ, ни дети Хутулы, а один я! Теперь вам нечего тревожиться о будущем, будете нойонами не хуже других. А это я сделал вас нойонами! Когда я состарюсь, вы уже войдете в силу, смотрите, не забывайте меня, старика, преклоняйте уши к моим словам, как ваши отцы прислушивались к речам своего дяди Тодоена. Помните?.. Смотрите, не забывайте, кто сегодня открыл вам дорогу! Не Бури и не Алтан, они только языками болтать горазды, а я дело делаю…

– Будем, будем помнить об этом, дядя Даритай! – за всех обещал Хучар. – Будем за это отдавать вам долю с добычи.

– Вот-вот, – ловил тот на слове, – не забудьте.

Унгур, ехавший по левую руку от дяди, вдруг спросил:

– А почему Таргудай решил, чтобы я, когда получу свой улус, жил не со своими братьями, а рядом с его братом, Худун-Орчаном?

– Да, дядя Даритай! – встрепенулись другие. – Что это за прихоть, разве мы, кияты, не должны жить все вместе, одним куренем?

– Э-э, племянники мои, – укоризненно протянул Даритай, – разве вы еще не поняли, что сейчас не старое время? Теперь мы не сами решаем, где нам жить и что делать. Благодарите западных богов хоть за то, что доли свои будете иметь, а то остались бы без владений, с одним названием, что правнуки Хабула. Теперь Таргудай за нас решает, кому где кочевать, кому сколько иметь. Да если подумать, и его можно понять: боится, что, повзрослев, станете сильны и будете замышлять против него худое. Потому и делит вас, ставит у себя на виду.

– А почему он владения разные дает? – спросил Тайчу. – Моему брату Сача Беки лишь пятьдесят айлов, а Унгуру целых семьдесят.

– И тут он разделяет вас, – объяснял им Даритай. – Кость бросает, чтобы Сача Беки завидовал Унгуру, а когда так, то не будет между ними доверия, а это ему на руку. А если вы спросили бы его самого об этом, он нашел бы что сказать: мол, Унгур старше по роду, потому что его дед был старшим братом вашего деда. Что делать, уж таков дядя Таргудай, да и другие нойоны такие же, каждый стремится держать другого за горло, вы уж привыкайте, сами нойонами становитесь…

Братья долго молчали, стараясь понять услышанное.

Уже приближаясь к куреню детей Хутулы, Хучар спросил:

– А чего тогда он перед нами так расщедрился? Ведь если он на самом деле не желает нам добра, то вообще ничего не давал бы.

– Эх, молодые, неразумные вы, – усмехнулся Даритай. – Ничего не дать вам, значит сделать вас врагами. Вырастете и начнете точить зубы на него, еще чего доброго, к его врагам переметнетесь, да и другие ведь видят все, будут говорить: оставил вас без владений, перестанут ему верить, а так он и лицо приличного человека сохранит, и вас на привязи удержит. К тому же сейчас он немалую добычу с юга ждет, уступленное вам он в десять и двадцать раз покроет.