Текст книги "Наследник"

Глава четырнадцатая

На следующий день после возвращения Карпычева и Радика погода резко испортилась. Небо затянуло серой, непроницаемой пеленой. В воздухе повеяло прохладой и сыростью. А зарядивший с самого утра дождь отбивал всякую охоту появляться на улице.

За окном становилось все темнее и темнее. Вечер постепенно вступал в свои права. Я находился на «боевом посту» и с трудом сдерживал одолевавшую меня зевоту.

Вдруг на мониторе высветились две яркие точки. К забору подъехал автомобиль. Я узнал джип Баруздина.

Я встрепенулся, поднялся с места и отправился открывать калитку.

– Все в порядке? – спросил меня шеф, перешагивая через разлившуюся у самого порога лужу.

– Происшествий не зафиксировано, – отчитался я.

Мы прошли в будку. Баруздин снял трубку внутреннего телефона:

– Алле! Геннадий Матвеевич? Здравствуйте. С приездом вас. Можно вас увидеть? … Ага, иду.

Мой шеф вышел во двор. Его лицо сияло слащавостью. На крыльце появился Карпычев. Они о чем-то немного поговорили, после чего Баруздин махнул мне рукой. Я выглянул наружу.

– Собирайся, – скомандовал шеф. – Поедешь с нами.

– Куда? – спросил я.

– К Голосовому оврагу.

Я удивленно вскинул брови.

– Только что проезжал мимо него. Никогда такого не видел. Мистика из мистик! Матвеича долго уговаривать не пришлось. Он уже одевается. Или тебе не интересно?

– Интересно! – с жаром выдохнул я. – Еще как интересно!

Мы уселись в джип и стали дожидаться Карпычева. Когда он присоединился к нам, «Лэнд Крузер», взревев, тронулся с места.

– Вот погода так погода! – досадовал Баруздин, ловко лавируя между лужами. – Геннадий Матвеевич, это не вы, случайно, ее с югов привезли?

– Нет, – отозвался известный актер. – Когда мы уезжали, там было тепло и ясно. Вини во всем север.

Впереди показались яблоневые сады. Миновав их, Баруздин подъехал к самому склону оврага и заглушил мотор. Мы вышли из машины.

Мой шеф не соврал. То, что предстало нашим глазам, и в самом деле впечатляло.

Над оврагом клубился густой туман. Как будто в нем что-то кипело. Причем, цвет тумана имел какой-то необычный, зеленоватый оттенок. Он исходил откуда-то из глубины и рассеивался по мере удаления.

У меня по спине поползли мурашки. Мне сразу вспомнились истории, о которых я читал в библиотечной книжке.

Я посмотрел на своих спутников. В глазах Карпычева светилось неподдельное изумление.

– Да-а-а, – восхищенно протянул он.

– После таких видений поневоле начинаешь верить во всякую чертовщину, – зачарованно прошептал Баруздин.

– А вы чувствуете, какая вокруг тишина? – спросил известный актер. – Для этого места она не характерна. Здесь всегда звучит какая-то жизнь.

Я прислушался. И точно. Если исключить дуновение ветра и шум дождя, в овраге царило абсолютное безмолвие.

– Ну что, может спустимся вниз? – предложил Баруздин, посветив карманным фонарем.

Мы переглянулись. Карпычев усмехнулся:

– Иди первый. Мы за тобой, – отозвался он.

Но мой шеф так и не решился взвалить на себя бремя лидерства.

Внезапно из оврага донеслись чьи-то торопливые шаги. В тумане проявилась невысокая, плотная, коренастая фигура. Это был человек лет пятидесяти, в потрепанных брюках, изношенных широконосых башмаках, старомодном картузе и потертом пиджаке, под которым просматривалась светлая косоворотка.

– Братцы! – окликнул нас он; голос у него был грубый и прокуренный. – Подскажите, куда это я вышел? Вроде, шел правильно, а очутился где-то не там.

– А куда тебе надо? – спросил Баруздин.

– В Дьяково.

– В Дьяково? – удивленно переспросил мой шеф. – Так его давным-давно уже нет. Лет двадцать как снесли.

– Чего-о-о-о? – удивленно протрубил незнакомец.

Он подошел к нам вплотную, и я смог разглядеть его лицо. Оно было немного одутловатым, морщинистым, с хорошо развитым подбородком, толстыми губами, мясистым носом и неглубокими, круглыми, чем-то напоминающими рыбьи, глазами.

Эти черты были мне хорошо знакомы. Я их определенно где-то видел.

«Где я мог его раньше встречать?», – подумал я.

И тут меня осенило. Лицо незнакомца точь-в-точь походило на фотографию без вести пропавшего карпычевского деда.

У меня перехватило дыхание. Этого не может быть!

Человек в картузе тем временем остановился и стал пристально нас оглядывать.

– А вы, собственно, кто такие? – с подозрением спросил он. – Что-то одеты вы как-то странно. Не по-нашему.

– Это мы-то странно одеты? – засмеялся Баруздин и сделал шаг вперед.

Незнакомец отпрянул и угрожающе поднял кулаки.

– Не подходи. Зашибу. У меня рука тяжелая.

Мой шеф опешил. Возникла пауза.

Взгляд человека в картузе светился враждебностью.

– По-моему, сумасшедший, – тихо, сквозь зубы, прошептал Баруздин.

Он изобразил приветливую улыбку и сделал приглашающий жест.

– Послушай, приятель…

Незнакомец напрягся, словно сапер, обезвреживающий мину, и снова принял боевую стойку.

– Не подходи.

Мой шеф замер.

– Ты хоть скажи, как тебя зовут? – весело воскликнул он.

– А тебе зачем? Ты что, из НКВД?

– Точно, из «Кащенко», – процедил Баруздин и опять обратился к незнакомцу. – Ну не говори, если боишься.

– Чего мне тебя бояться? – парировал человек в картузе. – Мне бояться нечего. Я из потомственных крестьян. В партии с двадцать девятого года. А вот ты – сразу видать, что из «бывших».

Незнакомец немного помолчал, словно раздумывая, стоит ли ему и дальше продолжать с нами разговор, а затем произнес:

– Митрофаном меня кличут. Никитовичем.

Мой рот непроизвольно открылся. Деда Карпычева звали точно так же.

Фантастика!

Я сглотнул слюну и покосился на известного актера. Он был смертельно бледен. Похоже, его мысли работали в том же направлении, что и мои.

– Роман, – негромко проговорил он. – Едь домой.

– А вы? – удивился мой шеф.

– Я доберусь сам.

Баруздин растерянно заморгал глазами.

– Геннадий Матвеевич, я сделал что-то не так?

– Все ты сделал так. Но мне нужно, чтобы ты уехал.

– Но почему?

– Едь домой, – не грубо, но настойчиво повторил Карпычев.

Мой шеф немного помялся.

– Как скажете, – согласился он и направился к своей машине. – Жень, поехали.

– Женя останется со мной, – отрезал известный актер.

Баруздин остановился, посмотрел сначала на него, потом на меня, недоуменно пожал плечами, после чего уселся за руль и скрылся из виду.

Карпычев повернулся к незнакомцу.

– Как ваша фамилия?

– А что ты за птица, чтобы я называл тебе свою фамилию? – встал в позу тот. – По вам видно, что вы буржуи. И машина у вас какая-то буржуйская. Никогда таких не видел.

– Митрофан Никитович, ваша фамилия Карпычев? – не удержался я.

– Допустим, – насторожился он.

– Вы проживаете на улице Розы Люксембург, дом восемнадцать? – спросил известный актер.

– Да. А что?

Мы с Карпычевым переглянулись. Ни он, ни я никак не могли до конца поверить в реальность происходящего.

– Геннадий Матвеевич, – прошептал я, – может это, все-таки, не он?

Известный актер немного подумал, а затем тихонько попросил:

– Дай мне потолковать с ним наедине.

Я угукнул и отошел в сторону. Меня переполняло возбуждение. Мне просто не верилось, что я воочию столкнулся с тем, о чем знал только понаслышке. Перемещение во времени! Неужели это и впрямь дед Карпычева, который исчез в Голосовом овраге более полувека назад? Пока все сходится: лицо, фамилия, имя, отчество, возраст, домашний адрес.

Это просто невероятно!

Во мне все бурлило. Будучи не в силах стоять на месте, я принялся бесцельно бродить туда-сюда, изредка бросая взгляды на собеседников. Говорили они тихо. До меня долетали лишь отдельные слова. Поначалу тон человека в картузе был агрессивным. Но затем его агрессия постепенно спала. С каждой минутой незнакомец становился все растеряннее и растеряннее. Вдруг он сорвался с места и бросился обратно в овраг.

Я поспешил к Карпычеву.

– В это, конечно, трудно поверить, – не дожидаясь моего вопроса, с дрожью в голосе произнес он. – Но, похоже, это действительно мой дед. Он правильно назвал всех моих предков, точно описал домашний быт.

– А куда он убежал? – спросил я.

– Захотел вернуться в свое время.

Мы повернулись к оврагу и обомлели. Обстановка резко изменилась. Зелень исчезла. Туман перестал клубиться и превратился в привычную глазу однородную полупрозрачную массу.

– Я читал, что зеленый цвет может означать открытый временной портал, – неуверенно пробормотал я. – Если он исчез, значит, портал закрылся.

Карпычев ничего не ответил. Он заложил руки за спиной и напряженно вглядывался в овраг.

До наших ушей снова донеслись торопливые шаги. Из плотной туманной завесы вынырнул уже знакомый нам силуэт. Увидев нас, человек в картузе замедлил шаг.

– Это опять вы! – простонал он.

Незнакомец остановился, обессилено опустился на землю и обхватил голову руками.

Мы подошли и присели рядом. Он поднял глаза.

– Мужики, а может это просто сон? – вяло спросил он и с надеждой посмотрел на нас. – Может, я просто сплю? А? Слышите?

Мы молчали. Глаза человека в картузе потускнели. В них появились обреченность и отчаяние. Он снял головной убор, вытер лицо и в изнеможении закрыл его руками.

– Что мне делать? Что мне делать?

Мне было его жалко. Вот так, ни с того ни с сего, вдруг взять да переместиться на полвека вперед, где все по-другому, где нет ни друзей, ни знакомых. Как тут не спасовать? И врагу не пожелаешь оказаться в такой ситуации.

– Пойдем с нами, – сказал ему Карпычев.

– Куда? – горестно воскликнул «пришелец».

– Ко мне домой.

– Никуда я не пойду. Я останусь здесь до тех пор, пока этот проклятый овраг не вернет меня назад.

– Ты не вернешься назад, – тяжело вздохнул известный актер. – Вставай, пойдем. Поужинаешь, переночуешь. А завтра подумаем, как быть дальше.

– Все равно не пойду!

Уговоры продолжались долго. Человек в картузе проявлял недюжинное упорство. Я взирал на него с тем любопытством и почитанием, которые бывают свойственны при соприкосновении с каким-нибудь предметом старины, дошедшим до нас из глубины веков. А тут был не предмет. Тут был самый настоящий живой посланец прошлого. Он еще не знает, что в сорок первом году начнется страшная война. Он еще не ведает про покорение космоса. Ему абсолютно незнакомы достижения научно-технического прогресса, давно ставшие обыденными в нашем быту. Ему невдомек, что страны, в которой он жил, более не существует. Как много предстоит ему узнать, чтобы освоиться в нашем современном мире. Но сможет ли он, учитывая его почтенный возраст, справиться с этой адаптацией?

В конце концов Карпычеву все же удалось его уломать. Решающим аргументом в его убеждениях стало напоминание о судьбе некоего монаха, появившегося в Коломенском в начале тридцатых годов и утверждавшего, что он живет в середине девятнадцатого века.

– Помнишь, что с ним стало? – вопрошал известный актер.

– Помню. Как не помнить? – отвечал «пришелец». – Два дня ночевал возле склада, где до революции была церковь. Затем его забрали в НКВД. Ходили слухи, что его расстреляли.

– Тебя привлекает такая перспектива? В наши времена, правда, нравы совсем другие. Расстрелять тебя, конечно, не расстреляют. Но поместить в «психушку» вполне могут.

– Я не хочу в «психушку»!

– Тогда поднимайся и иди за мной.

На протяжении всего пути дед Карпычева не переставал испуганно озираться по сторонам.

– А это откуда взялось? … А куда делись дома, которые здесь стояли? … А этой дороги здесь не было!…

– Тебе нечего бояться! – успокаивал его «внук». – Я тебя в обиду не дам.

Улучив момент, Карпычев шепнул мне на ухо:

– Я могу на тебя рассчитывать?

– Конечно, – ответил я.

– Никому ни слова. Обещаешь? Никому-никому.

– Обещаю. Но как быть с остальными? Как вы объясните Баруздину, Катерине, Радику, моим напарникам присутствие в доме этого человека?

– Что-нибудь придумаю, – сказал Карпычев. – Скажу, что он нужен мне как прототип для вживания в роль…

Глава пятнадцатая

Карпычев заглянул ко мне рано утром.

– Не спишь? – спросил он, закрывая за собой дверь будки.

– Как можно, – ответил я, поднимаясь с кушетки. – Я ведь на дежурстве.

Хозяин знаком показал мне, чтобы я оставался на месте, и уселся на стул перед монитором.

– Решил к тебе зайти, пока ты еще не ушел. Проговорили с дедом до самого рассвета. Рассказал ему всю историю с середины тридцатых годов до наших дней. Но, по-моему, он так ее и не переварил. Да это и не удивительно. Столько всего за один раз.

– Конечно, – согласился я. – На это требуется время.

Карпычев задумчиво посмотрел на меня.

– Знаешь что? А почему бы тебе не переехать пока к нам?

– Зачем?

– За дедом нужно присмотреть, – объяснил известный актер. – Ты, наверное, понимаешь, что оставлять его одного сейчас никак нельзя. Он же попал в новый мир. Он как ребенок. Ему все нужно объяснить, всему научить. Он, ведь, даже не знает, как пользоваться элементарными бытовыми приборами. В его время не было ни телевизоров, ни видеомагнитофонов, ни микроволновых печей, ни кондиционеров. Короче, его нужно адаптировать. Ну и, конечно, следить, чтобы он не наделал глупостей. Я целыми днями быть дома не могу. Театр, кино, теперь вот еще телешоу добавилось. Поэтому, нужен надежный человек. Жить будешь в доме. Комнат у меня много. Какую из них тебе выделить, я уже присмотрел. Она находится на втором этаже, как раз по соседству с комнатой деда. Все необходимое для жизни там есть. С шурином я вопрос улажу. Насчет материальной стороны не беспокойся. Не обижу.

Я смущенно кашлянул. Предложение Карпычева стало для меня полной неожиданностью. В первое мгновение я воспрял. Известный актер приглашает меня в свой дом! Многие ли могут похвастаться такой честью? Но затем я сообразил, что в доме будет не только он. После этого мое воодушевление рухнуло. Жить рядом с Катериной и Радиком, да еще на «птичьих правах», в качестве прислуги – это представлялось мне невыносимым.

– А что, за ним не может присмотреть ваша жена? – попробовал деликатно отказаться я.

Карпычев вздохнул.

– Катерину в расчет не принимай, – понизив голос, произнес он. – Ее дни здесь сочтены. Ей об этом уже объявлено. Она оказалась совсем не таким человеком, каким представлялась вначале. Я хотел, чтобы у моего сына была мать. А получилась мачеха. Причем, в самых худших проявлениях этого понятия. Никаких ее распоряжений ты больше выполнять не будешь. Твоей единственной обязанностью будет мой дед.

«Ничего себе! – мысленно присвистнул я. – Вот так поворот! Интересно, знает ли об этом Баруздин?».

Карпычев еще раз взглянул на меня и, видимо, уловив, что меня продолжают одолевать сомнения, мягко добавил:

– Жень, мне, кроме тебя, довериться больше некому. Я не хотел бы посвящать еще кого-нибудь в свою тайну…

На новое место жительства я переехал в тот же день.

Сдав, как обычно, смену Ширяеву, я отправился домой, позавтракал, немного подремал, затем собрал свои вещи, успокоил своих родственников, объяснив, что покидаю их не потому, что чем-то недоволен, а в связи с изменившимися условиями работы, и вернулся на место службы.

– Ты чего? – удивленно спросил Ширяев, косясь на мою битком набитую сумку.

– Так надо, – ответил я.

Сообщив по телефону Карпычеву о своем прибытии, я, сопровождаемый недоуменным взглядом напарника, поднялся на крыльцо.

Дверь отворилась. Наружу высунулась всклокоченная голова Радика.

– Заходи, – бросил он.

Я перешагнул через порог и очутился в просторном холле.

– Разувайся, – по-хозяйски распорядился Радик и пододвинул мне тапки.

Я переобулся и последовал за ним.

Даже беглого взгляда на внутреннее убранство коттеджа хватило для того, чтобы поразиться его роскошью.

«Живут же люди!», – восхищенно подумал я.

Евроотделка, лакированный паркет, толстые мягкие паласы, шикарная, явно не серийная, мебель. Не дом, а самый настоящий дворец! Обитать в такой обстановке мне доселе еще не приходилось.

Радик провел меня на второй этаж и заглянул в крайнюю дверь коридора.

– Пап, он вот.

Мальчик посторонился, давая возможность мне пройти, и скрылся в комнате, которая была напротив.

Карпычев сидел в уютном мягком кресле и, водрузив на нос очки, читал какой-то журнал. Судя по большому письменному столу, стоявшему у занавешенного тюлью окна, а также огромному стеллажу с книгами, это помещение являлось его рабочим кабинетом.

– Входи, входи, – приветливо кивнул он, отложив журнал, и указал рукой на стоявший в углу диван.

– Садись.

Я присел.

– Как дела?

– Нормально, – ответил я.

– Дед сейчас спит, – сообщил Карпычев. – Пусть отдохнет. Ему нужно оправиться от потрясения. Я отвел ему «гостевую», что возле лестницы. Твоя комната – между ней и этим кабинетом. Та, что напротив – это детская. Пойдем, я тебя поселю.

Моя новая «обитель» мне понравилась. Просторная, светлая, обставленная: кровать, тумбочка, шкаф, стол, два стула, даже телевизор.

– Ну, как? – спросил хозяин, раздвигая шторы на окне. – Идет?

– Идет, – ответил я.

– Обживайся, привыкай. Но только ничего здесь не передвигай. Пусть все остается, как есть. Когда-то это была комната моего первого сына.

Голос Карпычева дрогнул:

– Его звали Артем. Он погиб пятнадцать лет назад. Утонул в реке. А вскоре после этого я схоронил еще и жену. Она не вынесла этой потери.

Карпычев подошел к шкафу и достал оттуда старый, потрепанный фотоальбом.

– Вот, посмотри, если хочешь, – предложил он. – Если что понадобится – обращайся. Либо ко мне, либо к Радику. Кухня и санузел на первом этаже. Там же гостиная и спальня Катерины. Мы сейчас живем с ней порознь. Если понадобится куда-то позвонить – телефон в холле.

Карпычев вышел. Я раскрыл сумку, переложил свои пожитки в шкаф, переоделся, после чего склонился над альбомом.

Открыв его, я увидел пожелтевшую от времени большую черно-белую фотографию, с которой на меня смотрел подросток лет четырнадцати с пышной прической, выразительными озорными глазами и очаровательной широкой улыбкой.

«Чем-то похож на Радика, – подумалось мне. – Вот почему Карпычев так сильно привязан к своему приемному сыну. Он напоминает ему Артема. Может именно поэтому он и решил его усыновить?».

Я стал переворачивать страницы. Фотоснимки были расположены в хронологическом порядке. Вот Артем совсем маленький в объятиях родителей. Вот в детском саду. Вот в школе. Вот у моря. Вот в пионерском лагере…

Снимками в пионерском лагере альбом заканчивался. Очевидно, они были последними.

Мне стало грустно. Страшно, очень страшно, когда человек погибает в столь юном возрасте. Когда его жизнь обрывается, так по существу и не начавшись.

Я тяжело вздохнул, закрыл альбом и положил его на место…

Глава шестнадцатая

К моему внезапному «повышению по службе» (если, конечно, мою передислокацию можно было считать таковым) все отнеслись по-разному.

Баруздин воспринял его спокойно. Мне даже показалось, что он был этим доволен.

– Ох, уж мне эти актеры, – покачал головой он. – Причуда на причуде. Поселить рядом с собой какого-то забулдыгу только ради того, чтобы перенять его привычки и манеры, и все из-за какой-то роли!

– Искусство требует жертв, – развел руками я.

Реакция Панченко и Ширяева оказалась враждебной. Уж не знаю, в чем они нашли причину для зависти, но взъелись они на меня не на шутку.

– Ну как, нравится работа гувернантки?

Выслушивать это было, конечно, обидно. Но я не мог им всего сказать. Так что приходилось терпеть.

Что касается карпычевских домочадцев, то, вопреки моим опасениям, никаких трудностей с ними не возникло.

Катерина заметно притихла. Вся ее спесь, весь ее снобизм вдруг словно куда-то испарились. Она стала приветлива и мила. Тот, кто встретился бы с ней впервые, непременно утвердился бы во мнении, что перед ними добросовестная домохозяйка и любящая жена и мать. Но на меня это не действовало. Я знал, что все ее радушие – напускное, неискреннее, и является лишь продуктом обстоятельств.

Как там сказал Карпычев? «Ее дни здесь сочтены».

Радик мне больше не пакостил. Вместо «эй, ты», он теперь называл меня не иначе, как «дядя Женя». Правда, он доставал меня своим любопытством. Он постоянно подслушивал наши разговоры со стариком. То ли ему нечем было заняться, то ли он что-то подозревал, но во время наших бесед он неизменно торчал под дверью. И когда я его в этом уличал, он резко отскакивал в сторону, принимал облик невинной овечки и делал вид, что просто проходит мимо.

Единственным, кто доставлял мне беспокойство, был мой подопечный.

Митрофан Никитович походил на великовозрастное дитя. Как ребенок постепенно постигает окружающий его мир, так и он постепенно вникал во все современное. Я был сродни учителю, он – сродни ученику.

Самую бурную его реакцию вызывала история.

– Это же враги народа! – возмущался он, когда я затрагивал тему незаконности «сталинских репрессий». – Они же мечтают вернуть на нашу шею помещиков и капиталистов!

Неприятие культа личности Сталина порождало в нем дикое бешенство. Как можно покушаться на святое?! Он даже как-то выгнал меня из комнаты, не пожелав вести дальнейший разговор, и остыл только на следующий день, после беседы со своим «внуком».

Я не обижался на старика. По-человечески я его понимал. Все мы дети своего времени. Разрушать глубоко укоренившуюся в сознании веру всегда бывает нелегко.

Мои рассказы о Великой Отечественной войне повергли его в шок. Он никак не мог поверить, что наши войска в сорок первом и сорок втором годах постоянно отступали. Как это так? Как это могло произойти? Ведь Красная армия всех сильней! В его голове просто не укладывалось, что такие города, как Киев, Минск, Смоленск, Сталинград, в которых ему довелось побывать, были разрушены и после восстановления пребывают уже не в том виде, в каком он их помнил.

Но самым серьезным ударом для него стало то, что Советского Союза, в котором он жил и на благо которого он трудился, больше не существует. И что вместо построения коммунизма мы вернулись обратно в капитализм.

И все же основные мои хлопоты приходились не на его мировоззрение, а на его страсть к выпивке. Без спиртного он мог продержаться два дня. На третий у него начиналась «ломка».

– Вот что может сделать с человеком сильный стресс, – вздыхал Карпычев. – Ведь мой дед раньше не пил. Хотя, кто его знает? Не исключено, что бабка об этом просто умалчивала.

Видя, что старик с собой не справляется, мы время от времени шли ему на уступки. Но при этом всегда тщательно следили за дозировкой «душевного лекарства», чтобы она не оказалась слишком большой. «Пришелец» бурно протестовал, но мы его протесты игнорировали.

Процесс «адаптации» занял примерно месяц.

Как-то утром меня разбудил деликатный стук в дверь.

– Ты еще спишь? – удивленно спросил Карпычев.

Я придвинул часы. Увидев, что стрелка пошла на одиннадцатый круг, я опешил. Да, что-то я действительно залежался.

– Иди, завтракай, и поехали, – поторопил меня хозяин.

– Куда? – спросил я.

– Прогуляем деда по Москве. Думаю, что он к этому уже готов.

Карпычев вышел. Я стал одеваться. Из коридора донесся голос Радика:

– Пап, можно я поеду с вами?

– Нет, – мягко, но решительно возразил хозяин.

– Ну па-а-а-па!

– Не скули.

– Ну почему?

– Потому, что нельзя.

– Мне скучно сидеть дома.

– А кто тебя заставляет сидеть дома? Я тебе уже сколько раз говорил, давай я куплю тебе какую-нибудь путевку. Август на дворе. Скоро лето закончится. Почему ты не хочешь съездить, например, в «Артек»? Ты же ни разу там не был. Отдохнул бы, провел время с ровесниками.

– Я не хочу проводить время с ровесниками. Я хочу с вами.

– С нами нельзя. Все.

Прогулка по столице прошла нормально, без происшествий.

Митрофан Никитович вел себя адекватно. Он шел спокойно, с интересом вертел головой по сторонам. Правда, в его глазах при этом постоянно играла какая-то настороженность, словно он боялся, что его кто-то увидит.

– Да-а-а, как все изменилось! – восхищенно восклицал он.

Прохожие на нас оглядывались. Предметом их любопытства был, конечно, Карпычев. Некоторые отваживались подойти и попросить автограф.

– Так ты и вправду известный артист? – удивленно спросил его дед.

– Вправду, – кивнул Карпычев.

– Как Леонид Утесов?

– Нет, помельче.

Домой мы вернулись только вечером. Старик экскурсией остался доволен.

– Жизнь поменялась, – констатировал он. – Товаров в магазине – пруд пруди. В мое время такого не было. Только вот люди стали какими-то другими. Лица хмурые, озабоченные, без улыбок.

– Издержки эпохи, – философски заметил я.

Смеркалось. Солнце наполовину опустилось за горизонт. Дневная жара постепенно разбавлялась вечерней прохладой.

Наскоро поужинав, я поднялся в свою комнату и обессилено рухнул на кровать. Я даже не предполагал, что предстоящая ночь станет последней спокойной ночью, проведенной мною в этом доме.

Когда я начал уже засыпать, до моих ушей донесся горький плач. Я вышел из комнаты и спустился на первый этаж. Катерина сидела на полу и вытирала платком слезы.

– Что случилось? – спросил я.

– Чапочка умерла, – всхлипывая, ответила она и кивнула на лежавшее возле кресла безжизненное тельце болонки…