Текст книги "Усадьба Дом Совы"

15

Кошмары в эту ночь мне не снились, зато утром я нашел в своем телефоне уведомление о новом письме. Безумие Дома Совы не отменяет работу, которую нужно сделать. Я сорвал съемки, потерял деньги, и новое письмо могло быть спасением, новым заказом. Могло. Но оказалось письмом мне, отправленным мной.

«Его надо кормить! Тебе решать, кто станет едой. На что ты готов ради семьи?» – это я написал ночью самому себе. Иные люди говорят с собой, а я начал писать себе письма!

Письмо я стер. Просто от злости, хотел уничтожить его, сорвать гнев хотя бы нажатием кнопки «Удалить». Поганый дом, поганая тетка из юридической конторы, и мои поганые дальние родственники, построившие дом, они все сговорились, что бы отравить мне жизнь. И сов подговорили! Звучит как бред параноика, но когда твой дом полон мертвых голубей, а людей травят яды, которых нет, для паранойи наступает вполне благоприятный момент.

– Ты же ни хрена не понимаешь, что происходит, да? – спросил я себя и прошелся по комнате.

– Да! – ответил я сам себе. – Я ни хрена не понимаю. А что это значит? Значит, надо что-то понять.

Глубокомысленное заключение, да я почти Шерлок! Я хлебнул кофе, в котором был далеко не только кофеин. Отель предоставлял мини-бар, и пользоваться им я начал с самого утра, как и кофеваркой. Единственное достоинство провалов в памяти в том, что можно уже не бояться напиться. Что я еще могу потерять? Разве что упаду без сознания, если нарежусь как следует, но это только к лучшему. В отключке я не смогу вернуться в Дом Совы.

Последние дни я только и делал, что метался в ужасе, сходил с ума и пытался понять, что нас травит. Но нас ничего не травит! Причина не в ядах, а в чем-то другом. В чем-то, что всегда было в доме, что убивало в нем людей и раньше. О прошлых жильцах я знал не так уж и много, зато много что увидел во сне про бал мертвецов, и уже замечал особой разницы между сном и статьей в газете. Сны все равно ничем ни отличаются от яви, так с чего бы мне им не верить? Смерть всегда жила в Доме Совы. И что бы понять, что именно это за смерть, мне надо узнать больше о самом доме, о его истории и прошлых жильцах.

Исторические Общество Артиаполиса! Вот куда мне нужно. Алкоголь уже прочистил мозги, а теперь его запах стоит смыть. Снобы из Общества не станут говорить с тем, кто пахнет как фляга самогона.

Выпивка и кофеин помогли, мои руки больше не тряслись, глаз не дергался. Или помогли не они, а ночь, проведенная вдали от дома? Или лаборант, который лежал в больнице с медленно синеющими ногтями. Он умирает, но Делии стало легче. А теперь и мне!

Словом, что-то помогло, и я мог бы сесть за руль, если моя машина не стояла возле той наемной лаборатории. К счастью, телефон я не потерял, так что вызвал такси, и через полчаса уже входил в офис Исторического Общества.

Хотя назвать это офисом – значит сделать неоправданно щедрый комплимент. Общество жило на членские взносы, немногочисленные пожертвования и доходы от малолюдных исторических реконструкций. Артиаполис не славится великой историей. Он появился на картах вместе с первыми нитями железных дорог, как станция, где сгружают товары с одних поездов, что бы тут же загрузить на другие. В городе из бетонных коробок и бетонных дорог живут только те, что еще надеется заработать состояние и уехать в место посимпатичнее, и те, кто уже смирился, что уехать не получилось.

Историкам здесь просто негде разгуляться, как следует. Хотя до станции с гордым названием Артиаполис на этих землях стояло другое поселение, о котором я почти ничего не знал. Зато знал, что Дом Совы старше, чем остальной город. Он – наследие того старого поселения, дом стоял еще во времена кринолинов. Как раз в те времена, которые изучает Историческое Общество, и они не могут не знать о моем доме. Почти вся городская история сводится к этому дому!

Я зашел внутрь. Тесная комната, стол, три кресла – вот и весь офис. И герб на стене – схематическая голова совы. Совы преследовали меня везде. На одном из столов стоял колокольчик на подставке, и мне пришлось долго звонить, пока любитель истории не показался из двери, позади столов.

– Вы звонили? Здравствуйте! Что-то случилось?

– Нет, не случилось, просто я хотел бы поговорить с кем-то из Исторического Общества. Знаете, обсудить городскую историю. И городские истории.

Историк не отвечал, я понял, что нужно продолжение. Сказать, что я хозяин проклятого дома, который убивает людей, и хочу узнать, как именно он это делает? Рассказать про сны, жертвоприношения и трупы, про кости под дубом? Нет уж! От такой правды будет только вред, она прозвучит как слова полоумного маньяка. Лучше сказать то, что заинтересует любителя истории. И я начал импровизировать.

– Я пишу книги о поселениях, которые стояли на месте современных городов. «Руины в песке» – не читали? Нет? Не важно, это моя прошлая книга, про африканские города. А теперь я начал работу над новой книгой и решил начать прямо с Артиаполиса. Вот и хочу поговорить с кем-то из Исторического Общества.

Я врал напропалую и нес какой-то бред, и сам с трудом успевал осознавать свое же вранье. Но признаваться, что я владелец дома мне почему-то не хотелось. Историка мое вранье вполне устроило.

– Отлично, отлично! – он пожал мне руку. – Я как раз и есть «кто-то из Исторического Общества». Я вас не сразу услышал, у нас все архивы, все работа, в задних комнатах, там! – он махнул рукой в сторону дальней двери. – Там звонок почти не слышно, а посетители появляются редко. А вас что именно интересует?

Он уселся в кресло и жестом предложил садиться и мне. Я охотно принял предложение.

– До Артиаполиса, до первой стации, тут было старое поселение, верно?

Историк кивнул.

– Довольно развитое поселение. С храмами, дворцами, – продолжил я, но историк возмущенно вскинулся в кресле.

– Никаких дворцов! Первые поселения на месте Артиаполиса были основаны в 6—7 веке до нашей эры. Племена, жившие здесь, еще до появления первой государственности, возводили небольшие постройки из дерева и камней…

Манера речи историка напоминала худшие школьные уроки, которые я только помнил, и я заморгал, стараясь сосредоточиться на лекции, и не уснуть. Удавалось с трудом, голос убаюкивал и погружал в транс. Я почти не слышал слов, но видел картинки в своей голове. Видел не то, что говорил историк, и не фантазии или галлюцинации, а воспоминания о временах, в которых не жил. Тогда это случилось первый раз. Голос бубнил и бубнил, а я вспоминал то, чего не мог видеть.

Огромный камень, который моряки привезли, из далеких земель, стал частью фундамента из каменных плит. На фундаменте возвели храм, скромную церковь с башенкой и высоким крестом.

Днем в храме звучали молитвы, а ночью стучали барабаны. И с каждым днем все меньше молитв звучало днем, все громче ухали совы по ночам, пока прихожане не нашли на двери храма письмо, приколотое ножом. Тот, кто умел читать, прочел остальным послание. Храм в письме называли оскверненным в лице Господа, а всех, кто служил в нем мессы, объявляли посланцами Сатаны. В городе запылали костры, и барабаны перестали бить. Храм превратился в пепелище. Новую церковь начали строить на другом конце города, а когда пришла чума, о старом храме забыли окончательно.

– В итоге всей этот ситуации, храм и был разрушен, – голос историка вывел меня из транса.

– А теперь самое это самое зданое старие… Эээ… То есть, простите, самое старое здание – это тот огромный дом за городом, да? – я с трудом вернулся в реальность и подхватил почти потерянную нить разговора.

– Усадьба Дом Совы! – ответил любитель истории. – Самое старое здание в городе, все верно. Вы про него?

– Да, про него! – признался я. – Я вижу, вы знаток его истории.

Я посмотрел на герб общества.

– У вас даже на гербе сова! Это в честь Дома Совы?

– На гербе? А, нет – это не вполне наш герб. Сова тут по моей личной инициативе. Просто первый владелец Дома Совы – самый знаменитый человек в истории города. Было время, поселение на месте нашего города совершенно зачахло, но потом Фердинанд Мартиньян построил Усадьбу и буквально вдохнул новую жизнь в поселок, превратил его в процветающий городок. Хотя тогда он еще и не был Артиаполисом, Мартиньяна можно смело назвать одним из отцов города. Его дом был центром всей городской жизни, и он же основал клуб любителей городской истории, что бы сохранить величие тех лет. Наше Общество – его потомок. А сова – герб самого Мартиньяна. Я решил, что будет уместно так увековечить его память.

– Я слышал, дом был очень популярен. Балы и все такое!

– Балы и вечеринки, да! Званые обеды. Дом никогда не стоял пустым! Особенно в «главные годы», как Мартиньян это называл. Он не любил просто праздники по календарю, говорил, что у него свой календарь, и устраивал свои самые огромные приемы через год, два, три года, и потом опять через год.

Разговор подобрался к сути, и я крался к ней очень осторожно. Историк походил на любопытного зверка – ему интересно и он тянется ко мне, но я чувствовал, что стоит мне сказать одно лишнее слово, и он просто сбежит. Не знаю, почему я так решил – я просто это чувствовал. У нас, у сумасшедших, так принято, мы полагаемся не на разум, а на иррациональные порывы. Так я и делал.

– Дом тогда не стоял пустым, – спросил я. – А потом что случилось? Сейчас-то он стоит пустой.

– Не стоит уже, у него новый владелец. Какие-то дальние родственники последнего хозяина отсудили дом.

– Я слышал, он долго стоял заброшенным.

– Скорее, закрытым! Его прошлый владелец переехал на ферму в Виниладе, подальше от шума, поближе к природе.

Это я не стал комментировать, но стрелка прибора в мое голове, показывающего уровень доверия к городским историкам, откатилась почти на ноль. Хорошо, что я не сказал ему, кто я такой и что уже знаю.

– А тот первый владелец, что с ним стало? Вокруг дома ходили странные слухи. Про смерти людей на балах, болезни. Про попытку хозяина сжечь дом, – я пересказывал свои сны, но пока попадал в точку. И любитель истории вдруг совсем сник.

– Это просто слухи! – сказал он, и уверенности в его голосе было примерно столько же, сколько можно услышать в голосе неверного мужа, которого жена застала в обнимку с голой соседкой, и он говорит: «Это не то, что ты подумала!».

– Дом вовсе не проклят, как болтают, там нет никаких болезней. Это замечательный дом, который несет только жизнь и процветание. Но, знаете, мне пора! – историк вдруг поднялся. – Исследования не ждут, мне надо еще в городской архив скататься. Спасибо что зашли!

Он подошел к двери и сунул ключи в скважину.

– Мы как раз закрываемся, всего доброго! У нас, знаете, расписания работы нет, и на сегодня я тут закончил. До свидания!

Я дал ему выпроводить себя. Он не скажет ничего полезного, но он вышел и запер двери за собой. А раз так, то внутри никого нет. И нет ничего настолько ценного, что бы Общество раскошелилось на сигнализацию. Мне пока не доводилось вламываться в хранилища старых бумаг, но начинать никогда не поздно.

16

Окна архива, из которого вышел ко мне любитель истории, я нашел с легкостью. Но выбивать стекло не стал. Вместо этого сходил в магазин и купил перчатки, скотч и молоток.

Липкая лента (которую я брал только в перчатках) покрыла стекло, и от удара молотка оно не разлетелось на осколки с веселым звоном, который услышит половина города, а аккуратно треснуло. Скотч держал осколки, и я вынул их все вместе, без единого звука. Сложил в пакет и выкинул в мусорный бак в соседнем квартале, до которого сходил без спешки. И еще медленнее вернулся обратно. Время шло, но сирены так и не подняли вой. У Общества не было сигнализации, как я и думал, и я забрался в окно.

Первым делом – закрыть шторы. Вторым – подпереть изнутри дверь, если не хочу, что бы историк вернулся неожиданно и застал меня на месте моих криминально-исторических изысканий. Пункт номер три – найти что-то о доме.

Я копался на полках, проклинал Общество и тех, кто не додумался сделать нормальный каталог. В хаосе архива записи об эпидемии гриппа соседствовали с древней газетой, рассказывающей об ограблении почты в середине прошлого века. Под ними я нашел пачку писем, написанных чернилами, бытовых и не связанных ни с ограблением, ни с эпидемией. Не знаю, как ориентировался во всем этом сам любитель истории.

Минут десять я потратил, что бы осознать свое бессилие. Вломиться сюда в поисках сведений было не трудно, но где их искать? Соблазн бросить все и сбежать был велик, но я не сбежал, и нашел небольшой шкафчик в углу. Я мог бы его и не заметить, но разглядел маленькую медную табличку на его дверце – грубо нарисованная сова смотрела на меня с позеленевшего металла.

Дверца не была заперта. Содержимое шкафчика – не секрет и не ценность, так зачем его запирать? Документы, посвященные дому, лежали аккуратными стопками, с комментариями и пояснениями. Свидетельства о смене владельца, дарственные, купчие – не так много, как стоило ожидать. Дом обретал владельцев и терял их через считанные месяцы, и никто не жил в нем больше года. Обычно он долго стоял заброшенным, и только изредка сразу находил владельца – в основном, если старый сбегал, отдавая дом за бесценок. Новые хозяева праздновали новоселье, и всегда вставали на знакомый мне путь – болезнь, кома, смерть.

Любитель истории составил наглядную таблицу, и расписал всех владельцев дома. Мой предшественник числился умершим от «воспаления внутренних органов вызванных неустановленным воздействием». Или, говоря проще, врачи так и не поняли, от чего он умер. Примерно так теперь они говорили и про Делию.

Списки владельцев дома не давали ответа на главные вопросы, а я не знал, когда вернется любитель истории. Он ушел не по делам, а просто что бы избавиться от меня, и в любой момент мог снова открыть входную дверь. Читать все времени не было, а если забрать документы, то историк поднимет тревогу. Хотя он и так ее поднимет, когда уведет выбитое стекло! Мне нужно было найти главное, то, что даст самые важные ответы. Вот тут-то я и нашел тетрадку.

Сперва я принял ее за дневник. Не знаю, кто-то вообще ведет дневники, кроме как в кино и романах? Но тетрадка оказалась летописью Дома Совы. Мой новый знакомый, любитель вранья и истории, отлично потрудился, и составил подобие дневника задним числом, по письмам и архивным документам. Барабаны начали стучать в голове, и я не просто читал. Я снова видел то, что было описано в тетради, снова вспоминал то, чего никогда не знал.

17

Середина 18 столетия от рождества Господа нашего Иисуса Христа не была эпохой славы и надежды для этих земель. Каменистая почва не давала шансов на хороший урожай, а кроме сельского хозяйства здесь не осталось ничего. Те, кто приехал в расчете на охоту, рыбалку, добычу пушнины, бродили по лесам и возвращались с пустыми руками. Они меняли ружья на лопаты и пытались копать землю. Их посевы сохли, урожай сгнивал на корню, а тощая рыба предпочитала плавать в местной реке брюхом вверх. Птицы не пели. Охотничьи собаки заходили в лес, и возвращались больными. Те, кто имел глупость поселиться здесь, быстро понимали свои ошибки, но не уходили. Если бы им было, куда идти, они бы сюда не приехали!

– Эти земли прокляты! – уверяли старики.

– Нет, просто здесь проходит шабаш, и ведьмы собираются на холме, что бы приносить в жертву Сатане некрещенных младенцев! – поправлял их преподобный Аарон Малис. – Сказано: «Когда нечистый дух выйдет из человека, то ходит по безводным местам, ища покоя, и не находит». И земли вокруг нас – то самое безводное место, собравшее всех демонов, которые не находят себе места в аду.

Преподобный взялся изгнать демонов силой своей веры. Он обошел весь поселок, кропил стены домов святой водой и читал молитвы, пока не объявил, что зло изгнано. Но зло осталось. Через неделю губы преподобного стали напоминать цветом небо перед грозой. Мальчишки хихикали за его спиной, по секрету рассказывали друг другу, что преподобный так сильно целовал свою пассию на исповеди, что на губах остались синяки. Они смеялись, хотя не знали, что такое «пассия», а просто повторяли чужие слова.

Еще через неделю преподобный умер, и стало не до смеха. Все, кто мог уехать хоть куда-то, собирали вещи и готовились к путешествию, подальше от нечестивых демонов, населяющих эту измученную землю. Что-то жило здесь, вытягивало жизнь из когда-то цветущих садов. Из собак, людей, из всей природы. Преподобный окончательно пробудил это своим неудачным экзорцизмом, и стало еще хуже, чем до него. Синеть начали очень многие губы и ногти.

А потом все изменилось. Фердинанд Мартиньян приехал в город, и новость о его появлении затмила даже смерть преподобного. Сплетники забыли о демонах и шабаше, когда колонна из четырех дорогих карет, покрытых золочеными завитками, проехалась по улицам. Фердинанд вошел в крохотный трактир, единственное процветающее место в поселке. Он выложил на стойку золотую монету, за которою мог бы купить весь трактир вместе с невинностью дочери трактирщика, и объявил, что пришел всех спасти.

Эффектные жесты всегда ему удавались. Он купил дом, осыпал горожан золотом, и началась стройка. Рабочие приехали в город вместе с ним и занялись пустырем на отшибе. Очень скоро к ним начали присоединяться местные работяги. Синие ногти снова порозовели, словно Фердинанд принес божье благословление в этот поселок.

– Так и есть, да! Можно сказать, что принес! – отвечал Фердинанд. – Бог не забыл вас. Он просто ушел, взял выходной. Но скоро он вернется, и все будет хорошо. Бог рядом с вами, можете не сомневаться.

Дом строили долгие шесть лет, и с каждым годом все меньше зла оставалось в окрестных землях. В реки вернулась рыба, пушные звери начали выходить из леса. Фердинанд привез ружья для местных охотников. Он мог бы продать их, и немного заработать, но раздал все бесплатно.

– Я хочу, что бы наш славный городок процветал! – говорил он, и раздавал ружья, еду, одежду. Раздавал рабочие места. Раздавал деньги тем, кто не мог работать.

Его любили. Его боготворили. Он отремонтировал крыши чужих домов за свой счет, построил новую церковь, нашел для нее священника. Никто не спорил с ним. И никто не обсуждал его странности.

Пусть богатый чудак иногда громко читает молитвы на языке, которому научился в далеких странах, и кричит что-то вроде: «Ол сонуф! Цодокаре!». Пусть его дом круглый, без углов, и облеплен совами. И пусть сами совы расплодились вокруг в невиданном количестве – кого это волнует? Стройка дала работу всем, кто отчаялся найти хоть пару монет, и поселок процветал.

Когда дом обрел крышу из дорогой черепицы, поселок расцвел достаточно, что бы в нем появились новые поселенцы. И не пахари и рыбаки, а торговцы и ремесленники. За ними потянулись музыканты и художники, а потом и аристократы, услыхавшие о роскошных охотничьих угодьях.

Первый бал в новом доме принял их, как своих желанных гостей. Пары прохаживались в полонезе и скакали в сложных движениях мазурки, оркестр наяривал самые модные мелодии, и пот заливал лица изысканных джентльменов в камзолах и треугольных шляпах. Бал только кажется сплошным весельем. Но это еще и тяжелый труд, требующий силы, выносливости и выдержки. Не каждый смог выдержать ночь непрерывных танцев в тесной одежде, среди свечей и каминов.

Так и объяснили смерть тех, кто скончался после бала. А тех, кто умер позже, с балом уже не связали. Да, их ногти синели, их губы становили похожими на грозовое небо, но так бывало и раньше. Да, они жаловались на кошмарные сны и барабанный бой, но жаловались, только пока еще могли говорить. Их голоса стихали, а за ним стихало дыхание. Никто не хотел вспоминать о преподобном, чьи губы так же посинели, когда он решил изгнать зло из этих земель. И никто не хотел вспоминать о молитве, прочитанной хозяином дома на открытии бала. Странная молитва начиналась словами: «Ол сонуф, Артан! Цодокаре!».

– Это латынь! – объяснил новый священник, приехавший в город вместе с Фердинандом, и закрыл тему.

Фердинанд посадил дуб в своем дворе, и много времени проводил, сидя под ним. Дуб рос. Вместе с ним рос и город. Новые рестораны и бордели, игорные дома и театры. Новые магазины. И новые балы. И снова пары прохаживались в полонезе и кружились в вальсе. И снова кто-то умирал, не выдерживая бала.

Дом стоял уже много лет. Хозяин, еще молодой в день своего приезда, повзрослел и успел шесть раз стать отцом. Слухи очень осторожно кружились вокруг него, как мухи, который с жужжанием улетают, пугаясь любого взмаха. Слухи о том, как умирают люди после балов. Не каждый раз, но после больших балов идущих через год, два, три года, и снова через год. Слухи о том, что молитва перед каждым таким балом звучит вовсе не на латыни. И о банкротстве, которое едва не постигло Фердинанда, пока тот строил дом.

Говорили, что он богатый наследник, и провел юность, изучая редкие языки, историю и богословие. Странное сочетание, да и богословие его не всегда не было добрым и христианским. Он побывал на юге Африки, в странах, о которых мало кто слышал, и стал там еще богаче, чем был, но спустил все на постройку дома. Устраивал приемы в долг и сорил последними деньгами, когда впору было откладывать их на еду для себя и жены.

Но он не разорился, и первый же бал изменил все. Больше Фердинанду не было нужды экономить. Его деньги не иссякали, даже когда в карточной игре он ставит на кон бриллианты, отмеряя их не штуками, а ложками. Его молодость не иссякала. Красота его жены не померкла с годами, она не стала старше, а дети ни разу не заболели.

Слухи из мух начали превращаться в диких ос, готовых жалить. Говорили, что Фердинанд устроился слишком хорошо, и человек не в силах получить такую жизнь одним только трудом и праведностью. И что не Бог, а лишь сам Дьявол мог сделать такое, в обмен на душу. Прихожане спросили об этом священника, прямо во время проповеди, и тот ответил:

– Если и так, то душу он отдал за благо всех жителей города! Вы все живете куда лучше, чем заслужили.

– А почему люди умирают после его балов? – крикнул кто-то с заднего ряда церковных скамеек.

И преподобный ответил:

– Сегодня мы говорим о прощении. Как сказано в Евангелии…

И никто уже не слушал его слова о пользе прощения.

Фердинанд улыбался гостям на балах, но почти не выходил из дома, а повозки с вином приезжали в дом все чаще. Новое поколение мальчишек уже не помнило про синие губы проповедника, у них нашлась своя забава. Они забирались на забор Усадьбы Дом Совы, и смотрели, как хозяин ходит по комнатам, говорит сам с собой и размахивает руками. Мальчишки клялись, что слышали его слова:

– Я так не могу больше! Это слишком, я не знал, что вот так все будет!

Наверное, однажды Дом Совы просто загорелся бы ночью, сразу со всех сторон. Каменный дом сложно поджечь, но если разбить окно, плеснуть внутрь лампадного масла, и бросить зажженный фонарь, пол превратиться в факел. Город расцвел, и никто уже не помнил, каким он был до Фердинанда. Благодарность за богатую жизнь проходит, когда ее начинают считать чем-то само собой разумеющимся. Уже никто не считал, что задолжал Фердинанду. Его имя больше не вызывало трепет. Новое поколение не хотело закрывать глаза на его странности.

И однажды дом мог бы сгореть. Но никто не разбил его окна. Фердинанд Мартиньян сделал все сам. Он отменил очередной бал, сослался на свое слабое здоровье. В чем его точно нельзя было заподозрить, так это в слабом здоровье! Но бал не состоялся, и городские модницы грустили над новыми платьями, которые не смогли надеть.

В этот год никто не умер, а хозяин дома на самом деле слег. Слегла его жена и дети, и их губы начали синеть. Болезнь схватила Дом Совы за горло. Младшая дочь умерла первой. Следующий месяц добавил еще три могилы на семейном кладбище. Те, кто уже готов был бросить фонарь в окно дома, теперь не смели подойти к нему. Никто из горожан не видел чуму, но все слышали о ней, и боялись.

А те, кто не верил в чуму, болтали, что Фердинанд не только продал душу Сатане, но и отравил своих родных. И за это его надо вздернуть! Но и они не смели подойти к дому.

Фердинанд Мартиньян сам разлил лампадное масло по полу. Единственный малолетний смельчак, который все еще осмеливался залазить на забор и заглядывать в окна, клялся, что Фердинанд проклинал кого-то и обещал убить, пока тот спит.

– Он орал: «Ты спишь! Ты не сможешь мне помешать, ты голодный и ты спишь!» – рассказывал мальчишка.

Ухо смельчака посинело, но не от проклятия дома, а от трепки, которую задал ему отец, когда узнал о его походе в Дом Совы. Но и отец внимательно слушал его историю.

Фердинанд сам бросил фонарь себе под ноги. Никто не пытался потушить пожар. Когда огонь погас, священник вошел в дом. Тела его обитателей – единственное, что сожгло пламя. Дом стоял нетронутый, огонь не опалил ни шелк на стенах, ни портьеры на окнах, ни обивку мебели. Только тела жильцов дома лежали на полу, обугленные и скрюченные, в одеждах, так и не задетых пламенем.

– Это чудо! – объявил священник, и его избили прямо на крыльце дома.

– Этот дом – обитель Сатаны! – сказал новый священник, который пришел ему на смену.

Дом стоял заброшенным, и городским модницам так и не довелось уже одеть новые бальные платья. Никто не входил в Усадьбу. Никто не жил в ней. Два поколения сменилось, когда новый владелец открыл двери дома.

К тому времени никто уже не помнил о балах и странной судьбе Фердинанда Мартиньяна. Скупая почва не давала урожаев, а пушные звери почти перевелись в местных лесах. Жители убогого поселка искали способ выжить, и не вспоминали о прошлом.

Никто не заметил, как новый владелец сменился еще одним, и еще одним. Кто-то заезжал в дом, жил там несколько месяцев и переезжал на городское кладбище, или продавал дом и уезжал в другое место. Никто не винил их, поселок в бесплодных землях – место не для неженок. Здесь сложно выжить, а рассказы стариков о роскоши и балах не помогают найти еду и деньги. Никто не слушает стариков. И только одно они могли бы сказать молодым:

– Ты куда прешь, утырок? Уйди с дороги!

Это вопль вырвал меня из картин печального прошлого. Люди за рулем обретают невиданную вежливость. Их тонкое воспитание прямо плещется через край, стоит оказаться на дороге, это я давно заметил. Тот, кто всегда культурно разговаривает, стоя ногами на земле, начинает орать на всех, кто подрезает его за рулем. Когда вопли и гудки машин пробились сквозь картины в моей голове, я не сразу понял, что относится все это именно ко мне, а не к молодежи давно ушедшей эпохи.

Я читал на ходу и шел прямо по проезжей части. Не знаю, как меня не сбили до этого момента, но вид надвигающегося бампера включил рефлексы. Я метнулся в сторону и растянулся на обочине. Обочину я узнал. Эта дорога вела к моему дому. Я читал заметки из Исторического Общества на ходу, и прошел уже половину пути.

Дом не выпустит меня, и пытаться уйти от него бесполезно. Он не отпускал никого, и Фердинанд сжег его, сжег свою семью и сгорел сам, но все равно не смог уйти. Теперь Фердинанд мертв, а дом стоит и продолжает жить.

Мои кошмарные сны не просто проникали в реальность, они и были реальностью, они показывали то, что случилось на самом деле. Балы, смерти, горящие дети, все оказалось правдой. И когда я разлил бензин по полу, это было глупой затеей, но не моей, а затеей Фердинанда, который все еще не ушел из дома до конца.

Это не яд, не плесень. И это не мое безумие! Если только вся история с дневником и Историческим Обществом мне не померещилась.