Текст книги "О чем пьют ветеринары. Нескучные рассказы о людях, животных и сложной профессии"

Снимается кино

Как в моей жизни появился театр зверей «Артемон», я уже и не припомню. Просто как кролик из шляпы Саши Тетерина, который был не только художественным руководителем театра и дрессировщиком, но еще и иллюзионистом. Так что теория о том, что с возрастом у людей длинная память становится лучше короткой, в данном случае потерпела фиаско. Помню точно, что однажды решил не брать с них деньги за лечение животных. Я не раз писал и говорил, что не альтруист и считаю, что труд врача всегда должен быть оплачен, но тут мои убеждения были разбиты тем добрым делом, которым занимались ребята.

Самое начало 1990-х годов. У всех масса проблем. Никому ни до кого нет дела, как, впрочем, и всегда, а театр в это время ездил по детским домам и интернатам для детей-инвалидов и бесплатно выступал. А после представления дети под присмотром Саши могли пообщаться с животными. И я представил себе слепую девочку или слепого мальчика, которым много читали про лисичку, зайчика, попугая, обезьянку, и на этом все заканчивалось. А тут… Можно потрогать, погладить, ощутить руками живое существо. Вот я и решил, что добро должно быть мною вознаграждено. Пусть это будет бесплатное лечение их животных.

Директором театра считался настоящий белый пудель Артемон, а вот исполнительным директором, мозгом, сердцем, генератором идей, сгустком энергии была Надя Тетерина – Сашина жена.

Она была сама доброта. Никто не знал, что у нее были большие проблемы со здоровьем, а она старалась успеть поделиться добротой, которая была у нее в сердце, со всеми вокруг.

Дом Тетериных был полной чашей. Они оба были очень гостеприимными. Даже сложно сказать, кто тут мог встретиться за одним столом. Разброс от рабочих, которые ухаживали за животными, до солидных банкиров.

Зверей в театре было много, поэтому и работы с ними хватало. Что-то регулярно происходило с собаками. Южноамериканская носуха ежегодно проводила две-три недели в стационаре клиники в период активной линьки. Однажды Саша примчался ночью из Владимира, где у енота во время выступления выпало глазное яблоко. Успел! Глаз удалось спасти. Медведицу, ламу, ослика, да и других крупных животных приходилось лечить на дому. Так что на вызовы в театр я выезжал регулярно. Поэтому меня не удивил звонок Нади с просьбой заехать к ним. Я работал всю ночь, и мы договорились, что заеду утром по дороге домой.

Жили ребята вместе со всей живностью в поселке художников Сокол. У них был замечательный таунхаус с небольшим участком. Вся мелочь, особенно та, которая могла замерзнуть, занимала часть первого этажа, а животные покрупнее, которые не помещались в доме, обитали в вольерах на улице.

Как и договаривались, утром я был на Соколе. Надя, увидев меня, тут же скомандовала:

– Мыть руки и за стол завтракать!

Понятие «мыть руки» в доме, населенном животными, очень относительное, тем более, когда вокруг носится толпа собак. Мало того: за собаками с топотом носилась толпа рыжих тараканов. Как ни крути, а поддерживать абсолютную чистоту в таких местах просто невозможно по причине того, что нельзя травить ни тараканов, ни грызунов. Можно отравить животных. Вот и приходится ветеринарным врачам частенько вплотную общаться не только с пациентами, но также с примкнувшими к ним. Хотя, если призадуматься, то прав был Сергей Довлатов, который писал: «И вообще, чем провинились тараканы? Может, таракан вас когда-нибудь укусил? Или оскорбил ваше национальное достоинство?»[4]4
  Довлатов С. Ремесло. СПб.: Азбука-классика, 2006.


[Закрыть] Порассуждав сам с собой на эту тему, я все-таки помыл руки и вышел в сад, где за столом в беседке меня уже ждал Саша.

А вот теперь постарайтесь себе представить. Сокол – старый московский район, заселенный, как и Аэропорт, учеными, художниками, писателями, артистами. До Кремля что на машине, что на метро пятнадцать минут. Огромный перекресток Ленинградского проспекта, Ленинградского и Волоколамского шоссе, улицы Алабяна. Коричневая махина Генеральского дома, свеча Гидропроекта. Словом, жизнь кипит. Но стоит зайти за здание бывшего магазина «Смена», как просто ныряешь в зелень садов, выпадаешь из городской жизни. Кругом патриархальная тишина, которая нарушается не автомобильным клаксоном, а звонками велосипедов, на которых носится детвора, не боясь попасть под машину. Одно– и двухэтажные домики с участками, окруженными штакетником. А на штакетник так и просятся вымытые до стерильности трехлитровые банки для парного молока из-под коровы, которая должна пастись неподалеку.

Вот в такую немосковскую благодать я и вышел. Благодать была еще благодатнее, потому что стоял май и все кругом цвело. Белоснежные деревья, огромная сирень, и все это дополняла медведица Маша, которая вместо коровы прогуливалась по саду на длинной цепи.

Надя накрывала на стол. В этом собачье-зверино-тараканьем царстве неким диссонансом смотрелась кухонная утварь «Цептер», в которой готовилась вся еда, дорогая посуда и серебряные приборы. Но на эту мелочь никто не обращал внимания.

– Я договорилась на телевидении, – Надя сразу взяла быка за рога, – про тебя будут снимать документальный фильм.

Бутерброд встал у меня поперек горла.

– Откуда у меня такие деньги?

– Это не твоего ума дело. Я все решаю. Фильм про тебя и про клинику, но фоном будет наш театр. Вопрос решенный, я просто ставлю тебя в известность, чтобы ты успел бороду привести в порядок.

Перспектива заманчивая. Тем более что это был 1993 год, и телереклама еще как-то выстреливала.

– Ну, коль дело решенное, то я пошел в парикмахерскую.

Договорились до того, что режиссер позвонит мне и приедет в клинику, чтобы оценить фронт работ. После осмотров, примерок, обсуждений, рассуждений «телевизионные деятели искусств» не заставили себя долго ждать, и через какое-то время клиника была заставлена софитами и камерами, а сами «деятели» пугали своим видом не только владельцев, но и пациентов.

Господи, за что же на меня свалилось такое наказание? Камера мигрировала за мной по всей клинике. В операционную, в кабинет приема, на кухню во время обеда. Камера была везде. И если к концу первого дня мне расхотелось быть звездой экрана, то к середине второго я уже относился к участникам сего мероприятия как к тем самым рыжим тараканам.

Съемки через какое-то время выбурлили за пределы клиники и перенеслись на Сокол. Было решено целый день снимать театр и меня в нем. Одетый в белый халат, с фонендоскопом на шее и умным выражением на лице я играл главную роль доктора Айболита. Постоял вместе с Сашей возле Маши. Ну не дурак же я, чтобы один к медведице лезть. Послушал ламу, почесал за ухом ослика, поиграл в гляделки с мартышкой Мартиком. Все было очень правдоподобно, и Станиславский гордился бы мною.

Дело подходило к логическому завершению. Не хватало какой-нибудь монументальной сцены. Решение, как всегда, было неожиданным и нестандартным – «Добрый доктор Айболит, он под деревом сидит»! Под дерево тут же были поставлены стол и стул, на который я торжественно воссел. За неимением коровы и волчицы на стол водрузили дикобраза Беню и питона Антона, на мое правое плечо посадили попугая ара Карлоса, а на левое – мартышку Мартика. Надо сказать, что я, как нормальный человек, панически боюсь змей, так что Антона, несмотря на то что он был почти родным, я боялся тоже.

Антураж был создан. Я позировал, Мартик с энтузиазмом ловил кого-то у меня в волосах, Карлос своим клювом, которым он колол грецкие орехи, ласкал мое ухо, Беня суетился на столе перед нами, а рядом с ним грелся на солнышке Антон. Съемки начались.

Все шло своим чередом. Весеннее солнышко припекало, так что Антон начал активизироваться. Он с интересом посмотрел на Беню, но быстро сообразил, что тот в секунду превратит его в ползающую подушечку для иголок, перевел взгляд на меня. У меня внутри все похолодело, и я полностью перестал воспринимать сигналы извне. Но на мне Антон тоже долго не фокусировался, его заинтересовало, что там делал Мартик. Знали они друг друга очень хорошо, но, как только Мартик поймал на себе взгляд Антона, он перестал интересоваться воображаемыми жителями моей шевелюры и напрягся. Так они смотрели друг на друга секунд тридцать. Вдруг Мартик издал клич, о котором Тарзан мог только мечтать, и дернул у меня за спиной Карлоса за хвост. Карлос, ничего не понимая, бросил мое ухо, и они оба взлетели – Мартик на одно соседнее дерево, а Карлос – на другое. Все бы ничего, только с перепуга их прихватила «медвежья болезнь», и каждый навалил на меня по приличной куче. Кадр получился фантастический по своей динамике: Карлос взлетает, Мартик прыгает, а я сижу обгаженный с головы до пят. Снято! Вот она, обратная сторона работы ветеринарного врача. Кстати, фильм действительно закончился этим кадром.

Кондрат

В конце 1980-х – начале 1990-х годов в России стали в большом количестве появляться новые, до того времени неизвестные нам породы собак и кошек. Ох и прибавило же это работы ветеринарным врачам! Мало того что мы просто не знали особенностей содержания многих из них, мы не знали и специфических болезней, характерных для той или иной породы. Да мы вообще мало что знали. Помню, когда в 1996 году я впервые попал в Сан-Антонио на ежегодную конференцию American Animal Hospital Assosiation, членом которой я стал за год до этого, у меня чуть не случилось помутнение рассудка. Я не говорю про выставочный зал, в котором продавались доселе неизвестные мне инструменты, тесты, великолепные книги, которых я накупил целый чемодан. Дело в том, что в перечне докладов были указаны болезни, о существовании которых я даже не подозревал. И все эти хвори хлынули к нам. Мало того что породы и болезни были новыми для нас, так еще больше половины привезенных собак были откровенными инвалидами. Естественно, продавали их по принципу «вот тебе, Боже, что нам не гоже». Очень жалко было людей, которые вложили в собаку часто последние деньги в надежде разбогатеть на щенках, а вместо этого тратили все на лечение, которое подчас не давало желаемого результата.

* * *

Как-то в коридоре клиники меня остановил мужчина с большой лохматой собакой палевого окраса. От южнорусской овчарки ее отличали стоячие уши.

– Извините, вы Алексей Анатольевич?

– Да, а что случилось?

– Меня к вам направил Владимир Никифорович Митин. Он сомневается в диагнозе, просил, чтобы вы сделали гастроскопию и высказали свое мнение.

Владимир Никифорович Митин – величайший врач и величайший человек. Он был и ветеринарным, и медицинским врачом. К сожалению, он рано ушел из жизни, но оставил после себя плеяду талантливых специалистов, которые чтут традиции ветеринарной онкологической школы, основанной им.

С доктором Митиным мы были в замечательных отношениях. Когда я начал широко применять эндоскопию в своей практике, он оказался единственным человеком, который поддержал меня, не стеснялся направлять животных на обследования и всегда говорил, что за эндоскопией будущее.

– Извините, а что это за порода? – поинтересовался я.

– Это первый в России бриар – французская овчарка.

– Ну пойдемте, расскажите мне, что у вас приключилось.

Владелец подробно рассказал мне, что недавно купил Карата, так он назвал кобеля, во Франции. Забрал его перед вылетом и только в Москве заметил, что собака плохо усваивает пищу. Кобеля тошнит непереваренным кормом, сам пес какой-то худой. Осмотрев Карата, я был неприятно удивлен. Если бы не шерсть, то его грудная клетка напоминала бы стиральную доску, а живот ввалился и прилип к позвоночнику.

– Нам надо серьезно обследовать Карата: сделать рентгенографию с контрастным веществом, эндоскопию, УЗИ. Кровь и все прочее идет в праздничном наборе. Только после этого будет что-то понятно.

Я расписал план обследования, и владелец, увидев его, немного растерялся.

– Я человек занятой. У меня нет времени возить собаку. Не могли бы вы поместить его в стационар для обследования? Деньги для меня не проблема.

– А каков он по характеру? Дело в том, что ухаживать за ним будет наша Ольга. Человек она добрый, со всеми собаками договаривается, но все-таки…

– Я еще не понял до конца, он как-то временами порыкивает. Но пусть она не переживает: я помимо кассы заплачу ей отдельно, если вы не против.

Я никогда не был против, когда мои сотрудники зарабатывали деньги, ну а Ольга тем более. Она числилась в клинике санитаром, но была нашим ангелом-хранителем. Благодаря ей клиника всегда блестела, животные в стационаре были ухожены, ну а сотрудники – сыты. Кухня слыла ее пещерой Аладдина. В шутку мы ее называли нашей мамой Чоли. Свежа еще была память о сериале «Богатые тоже плачут».

Мы обо всем договорились, хозяин оформил на ресепшене все необходимые документы, оставил свой телефон, посадил Карата в клетку и ушел.

Первым делом Карат был переименован на русский лад – в Кондрата.

Приключения начались на следующее утро, когда у Кондрата надо было взять кровь. Первая попытка, которую предприняли наши доблестные фельдшеры, окончилась полной победой кобеля. Они выскочили из стационара с покусанными руками, сотрясая воздух отборной русской речью.

– А вы не пробовали вывести его в кабинет? – спросил я. – Он же в клетке на своей территории, а вы еще вдвоем туда вперлись.

– Точно! – Мужики развернулись и пошли назад. Что происходило в стационаре, я мог только догадываться по свирепому рыку Кондрата и ойканью с матом. Минут через пять Кондрата привели в кабинет. Пока он не успел очухаться, ему завязали пасть. Кобель предпринимал активные попытки сопротивляться, когда у него брали кровь, но мы были храбрые до безумия, пока он был с завязанной пастью.

Следующим номером запланированной на этот день программы была рентгенография. Но для этого кобеля требовалось напоить барием. Мы решили не развязывать ему пасть и заливать барий в угол рта. Я думаю, что не надо говорить, что мы все были в барии, но Кондрат свое съел.

К сожалению, то, что мы увидели на снимках, нас никак не порадовало. Нам предстала картина стеноза кардиального сфинктера и ахалазии пищевода. Это такая патология, при которой отверстие, по которому пища проходит из пищевода в желудок, открывается не полностью. Соответственно, часть ее поступает в желудок, а часть остается в пищеводе, растягивая его. Ощущая дискомфорт, животное эту пищу срыгивает. Решили дать Кондрату день посидеть, а потом сделать эзофагогастроскопию.

Когда Кондрата водворили на свое место и с морды сняли повязку, у его клетки появилась Ольга с миской в руках. Пока у нас шли боевые действия, она сбегала на институтскую кухню и взяла для него гаше – бульон, перетертый с вареным мясом, которым кормят людей после операций. И как всегда, мы стояли покусанные, а кобель лизал Ольге руки.

Через день сделали эндоскопию. Так как я хотел сразу услышать мнение специалиста, а видеоэндоскопии тогда еще не было, то мы позвали из отделения эндоскопии доктора Кузнецова. Диагноз подтвердился. Мы не знали, что делать, нашего опыта не хватало, а так хотелось помочь Кондрату.

Как всегда, спасение приходит неожиданно. Открылась дверь, ведущая из института, и на пороге появился профессор Дульцев со своей неизменной сигаретой.

– Что такие задумчивые? Это из-за покусанных рук? Кто это вас так?

Мы показали результаты обследования Кондрата.

– И чего грустим? – весело спросил Юлий Вячеславович. – Назначайте день операции, вернее первой операции, а потом будет вторая.

Это сейчас для меня лечение такой патологии не представляет загадки, а тогда… Стоять на сложной операции, а может, еще и ассистировать профессору Дульцеву!

Первое, что я сделал, – позвонил Митину, сообщил ему диагноз и предложение Дульцева сделать операции. Мне показалось, что у Володи гора свалилась с плеч, потому что он сразу бодро предложил мне самому во всем разбираться. Потом я позвонил владельцу Кондрата и описал ему ситуацию. Он приехал вечером и дал письменное согласие на операцию.

Следующие несколько дней ушли на подготовку. Собственно говоря, операционная была полностью готова, а вот наркоз… В ветеринарии тогда официально наркоз существовал только на бумаге, так как никаких специальных препаратов не было. Робко начал появляться «Рометар». Конечно, мы крутились и покупали у медиков просроченные препараты, благо тогда с этим было не так строго. В нашем случае планировалось большое оперативное вмешательство. За помощью я пошел в институт – в отделение анестезиологии и реанимации. Доктор Чечин, большой специалист в области анестезиологии, который согласился помочь, сказал, что будет необходим ингаляционный наркоз в сочетании с миорелаксантами. Словом, он два дня налаживал всю необходимую аппаратуру. Оставалось достать медикаменты для наркоза. Первое отделение быстро составило мне заявку на проведение эксперимента. Я написал его план и вместе с заявкой отнес его на подпись Юлию Вячеславовичу Дульцеву. Все, наркоз был обеспечен.

В день операции клиника была приведена в полную боевую готовность. Надо сказать, что это была первая по-настоящему серьезная операция в моей жизни. Назначили ее на вторую половину дня, потому что увидеть ее своими глазами хотели почти все молодые хирурги института. В назначенный час операционную наполнили серьезные врачи в операционных пижамах и масках. Кондрат уже спал после внутримышечного укола, и мы водрузили его на стол. В дело вступил доктор Чечин. Сколько лет я оперирую, но каждый раз, когда за дело берется анестезиолог, я замираю в почтении. Для меня анестезиологи просто волшебники. Это надо же удерживать в своих руках жизнь живого существа – неважно, животного или человека, – в течение нескольких часов. Фантастика!

По команде Чечина «Можно начинать» за дело взялась операционная бригада. Все с интересом смотрели на руки профессора, которые просто летали над операционной раной. По-настоящему ведущего хирурга понимали только два наших операционных фельдшера – Игорь Барсуков и Леша Сотсков, которые стояли на инструментах. Смотреть на то, как оперирует мастер, можно часами. Но на то он и мастер, чтобы делать все максимально правильно и быстро, при этом объясняя каждый свой шаг и отвечая на вопросы. Под контролем руки Кондрату установили носопищеводный зонд, через который он ел следующую неделю, после чего операционную рану ушили.

– Всем спасибо! – Юлий Вячеславович снял перчатки и закурил.

Следующую неделю стационар клиники напоминал римский Колизей, где по несколько раз в день проводились бои диких животных с бестиариями.

Внутривенных катетеров тогда не было, а Кондрату два раза в день надо было ставить капельницу. Кормежка – это отдельная история. Носопищеводный зонд, чтобы не болтался, был подшит у кобеля на лбу. Из-за этого ни завязать морду, ни надеть намордник не представлялось никакой возможности. В клетку заходили по два добровольца, одетых в телогрейки. Один подставлял руки и пытался удержать Кондрату морду, а второй в это время шприцом через зонд закачивал в желудок бульон. Хорошо, нам на помощь пришли ребята из первого отделения, которые присутствовали на операции и которые очень хотели увидеть результат. Наконец настал долгожданный день, и зонд был удален, и, как по мановению волшебной палочки, перед Кондратом появилась Ольга с неизменной миской. Биться с Кондратом мы ее не подпускали.

Опять начались обследования. Первая операция прошла успешно. Все указывало на то, что проходимость кардиального сфинктера была восстановлена. Теперь предстояла вторая не менее серьезная операция по восстановлению нормального просвета пищевода, так называемая пластика пищевода.

Наступил день второй операции. Все шло по уже накатанной колее. Подготовка, наркоз, операция. Уже была закончена основная часть, и хирурги приступили к ушиванию операционной раны, как вдруг в операционной как гром среди ясного неба раздался голос Юлия Вячеславовича:

– У больного темная кровь!

Все моментально на два шага отошли от операционного стола, чтобы расчистить дорогу доктору Чечину. Тот что-то быстро подкрутил на аппарате искусственной вентиляции легких и шагнул в освободившееся пространство. Секунда на аускультацию[5]5
  Аускультация – диагностический метод, который заключается в выслушивании звуков, возникающих в процессе функционирования внутренних органов.


[Закрыть], и по его действиям все поняли, что произошло самое страшное – остановка сердца. В ход пошло все, что было возможно: и инъекции адреналина в сердце, и непрямой массаж, и еще какие-то тайные манипуляции анестезиологов, но все тщетно. Сердце Кондрата завести так и не удалось…

В те времена мы не обладали тем арсеналом возможностей, который есть у нынешних ветеринарных врачей. Даже предоперационное обследование сводилось к банальной аускультации. Об ЭКГ, или эхокардиографии, мы даже и не мечтали. У нас не было кардиомониторов, которые сейчас выдают врачам полную информацию о состоянии животного во время операции, поэтому мы не знали, где и когда мы ошиблись, и ошиблись ли вообще. Это была объективная правда, но в этот раз мы не искали себе оправданий. Восемь здоровых мужиков, включая ребят из первого отделения, которые за последние две недели не раз мужественно заходили к Кондрату в клетку и на руках которых остались следы от его покусов, сидели и плакали, не стесняясь друг друга. И только Юлий Вячеславович, сдерживая слезы и закуривая одну сигарету от другой, сказал:

– К сожалению, так бывает. Помните, смерть ходит под руку с профессией хирурга, и подчас вы ничего не сможете сделать. У каждого хирурга есть свое маленькое кладбище.