Текст книги "О чем пьют ветеринары. Нескучные рассказы о людях, животных и сложной профессии"

Как Хэрриот и День благодарения помогли мне в Канаду уехать

В конце 1990-х мы с женой решили переехать жить в Канаду. В 1995 году я стал первым российским врачом, который был принят в American Animal Hospital Assosiation (а говоря по-русски, в Ассоциацию ветеринарных клиник Северной Америки), поэтому каждую весну мы летали в Штаты на конференцию ассоциации, а заодно зависали там на месяц, путешествуя. Нам там все нравилось – и образ жизни, и люди, и отношения между ними, поэтому в один прекрасный день мы решили переехать туда. Тогда мы ни от чего не бежали, нам просто захотелось там жить. Ну хочется же кому-то жить на Бали. Переезд в США был затруднен, а вот Канада с удовольствием принимала иммигрантов, если они соответствовали требованиям. Как выяснилось, требованиям соответствовала моя жена, которая по образованию была инженером связи, ни дня не работала по специальности, но как специалист нужна была Канаде.

Не буду описывать как мы собирали документы, как адвокаты занимались нами, заполняя анкеты. Особенно не буду говорить, во сколько мне это обошлось. Но оно того стоило. Анкеты были отданы в посольство, и мы стали ждать интервью. Интервью было последней инстанцией, и если на нем говорили «да», то оставалось только пройти медкомиссию и получить визу.

И вот настал день, когда мне позвонили и назначили дату и время интервью. Точно помню, это был вторник, тринадцатое октября, девять утра.

Мы приехали в посольство, как и полагается, минут за пятнадцать до назначенного времени. Нас проводили в комнату ожидания. Мы уже привыкли к пунктуальности и обязательности граждан Северной Америки, но в этот раз в назначенное время никто не появился. Мы сидели, рассматривая картинки в журналах. Минут через сорок вошел мужчина, который сразу прошел в комнату для интервью. За ним вошла молодая женщина. Еще минут через десять она вышла и пригласила нас.

Войдя, я увидел за столом существо мужского пола, в неглаженной и явно несвежей рубашке, с трехдневной щетиной и всклокоченными волосами. А главное, в комнате висел стойкий аромат, который появлялся у меня в операционной, когда в нее с утра заходил старший фельдшер оперблока. Это был запах перегара. Но тот, кто исторгал этот аромат сейчас, превзошел даже уважаемого фельдшера. Создавалось такое впечатление, что он долго штудировал нетленку Венички Ерофеева и претворил в жизнь прочитанное. В воздухе явно улавливался запах хорошего джина, выдержанного коньяка, дорогого виски, а запито это все, судя по запаху, было коктейлями «Слеза комсомолки», «Поцелуй тети Клавы» и «Ханаанский бальзам».

Я с ужасом вспомнил истину, вымученную поколениями и сформулированную все тем же Веничкой: нельзя доверять человеку, который не успел опохмелиться. Но делать было нечего.

Катя, так звали девушку, которая оказалась переводчиком, сразу сказала, что месье Сидорофф просит, чтобы мы говорили по-русски. Хотя по правилам интервью мы должны были общаться хоть на ломаном, но французском, так как собирались ехать в Монреаль.

– Чем вы занимаетесь? – обратился иммиграционный офицер к моей супруге.

– Я жду ребенка, – ответила она.

– А вы, месье?

– Я ветеринарный врач, – ответил я.

Вдруг он начал заглядывать в наш файл, перелистывать какие-то бумаги, говорить что-то Кате, которая тоже стала что-то искать. Я понял, что чувак с бодуна перепутал личные дела и заглядывал совсем не в наше. Минуты через три в документах был наведен порядок.

– А вы читали Хэрриота? – вдруг на чисто русском языке Сидорофф обратился ко мне. О, наш, русский!

– Еще бы! Это моя настольная книга. Я вообще считаю, что это библия ветеринарного врача.

– А сериал смотрели?

– К сожалению, нет. У нас он не шел по телевизору, а кассеты, которые мне подарили мои американские коллеги, посмотреть еще не успел.

– Обязательно посмотрите. Кстати, Катя, вы мне сказали, что сегодня ночь не спали, что у вас собака заболела. Так вот вам и доктор, договоритесь и везите собаку ему сегодня.

Мы начали говорить о книгах Хэрриота, о профессии ветеринарного врача, о том, что она становится все более популярной и востребованной. Женщины сразу были лишены права участия в беседе. И вдруг без перехода он мне сказал.

– А вы знаете, доктор, что если бы не ваша жена, то мы даже не стали ли бы рассматривать ваше личное дело?

– Интересно почему?

– Дело в том, что в Канаде профессия врача, как ветеринарного, так и медицинского, очень и очень уважаема. Люди вашей специальности, как правило, имеют высокие доходы и солидное положение в обществе. Простым людям никак не понять, как можно долго учиться, проходить все круги ада в резидентуре, получать лицензию, а потом брать жизнь, будь то жизнь человека или животного, в свои руки. А после всего этого опять всю жизнь учиться. Я уже не говорю про то, что работа изматывает своей ответственностью, что часто бывают ночные дежурства, что приходится за полночь ехать из дома спасать кого-то в экстренных случаях.

Тут раздался робкий голос моей жены:

– Это точно. Телефоны у нас звонят круглые сутки, ночью он срывается в клинику. Потом по два-три дня работает без перерыва. Да они все там такие – одержимые.

– Вот именно, – продолжил Сидорофф, – вы одержимые. Поэтому и начинаются у врачей конфликты после переезда в Канаду. Неважно, из России, из Европы, из Азии. Канаде нужны врачи, так говорит правительство, но Канадская ассоциация ветеринарной медицины, Канадская медицинская ассоциация – а именно они дают право врачу на практику – имеют свое мнение. Они считают, что врачи должны соответствовать определенным стандартам, а для этого надо сдать экзамены на лицензию. Мы не говорим, что вы плохие специалисты, просто требования в разных странах разные. Экзамены и становятся для большинства точкой преткновения. Для того чтобы их сдать, нужны время и деньги. Вот тут-то и начинаются трагедии. Поэтому мы врачей и не берем. Исключительно из уважения к профессии – и чтобы не наносить людям психологическую травму.

Мы говорили минут сорок, после чего месье Сидорофф заявил, что он дает нам добро на получение вида на жительство в Канаде. Мы распрощались. Катя вышла за нами, чтобы взять у меня телефон и выяснить, когда можно подвезти собаку.

Вечером она мне позвонила, сказала, что с собакой все в порядке.

– А вы знаете, что он не хотел давать вам разрешения, но дал? Сегодня вы были единственными счастливчиками.

– А что произошло в нашем случае?

– Благодарите вашу специальность, доктора Хэрриота и День благодарения, который был вчера.

Телемарафон

Занесло нас как-то с театром зверей «Артемон» на телемарафон во Дворец пионеров на Ленинских горах. Были тогда в моде такие мероприятия, которые транслировались по телевидению и во время которых (а шли они, надо сказать, круглые сутки без остановки) собирали деньги на благотворительность. Занесло нас туда, естественно, не просто так, а с легкой руки Нади Тетериной, которая обо всем договорилась. Я принимал участие в качестве ветеринарного врача театра и по условиям мероприятия имел право бесплатно прорекламировать свою клинику.

Звери есть звери, им надо адаптироваться к обстановке, и, хотя наше выступление было запланировано на после полудня, мы приехали чуть ли не первыми. Начали выгружать живность. Первой Саша Тетерин вывел медведицу Машу, привязал ее цепью к батарее и попросил меня постоять рядом, чтобы какой-нибудь ретивый любитель животных не полез ее погладить. Обратите внимание: медведь – единственное животное, которое всегда выступает в наморднике. Бросается медведь со скоростью змеи. В этот раз мера предосторожности оказалась совсем не лишней, потому что, как только Саша отошел за клеткой с попугаем Карлосом, один известный ныне, а тогда молодой и бойкий певец, решил показать барышне свое бесстрашие и направился к Маше. Когда профессионально общаешься с животными, то начинаешь просчитывать на два шага вперед их поступки.

Я спинным мозгом почувствовал, что Маша с великим терпением ждет, когда вожделенная жертва будет в точке невозврата, а именно пересечет линию длины цепи.

Маша была юным созданием где-то полутора лет от роду, и на нее надели намордник, но это никак не помешало бы ей поломать взрослого мужчину без всякого злого умысла, просто играя с ним. Я со скоростью и резкостью нападающего в американском футболе бросился на служителя муз. Сбитый на пол, он лежал и не понимал, что с ним произошло, а я великим, могучим и максимально доступным в этот момент русским языком объяснял ему, что было бы, если бы Маша меня опередила.

«Веселый денек нам предстоит», – подумал я, представляя, что будет, если кто-нибудь сунет палец попугаю ара, который клювом колет грецкие орехи, или решит погладить южноамериканскую носуху с ее устрашающими зубами.

И моим предчувствиям про веселый денек суждено было сбыться, но по другому поводу.

Надо сказать, что телемарафон – мероприятие очень динамичное. Ведь постоянное внимание публики необходимо держать в течение суток. Устраивать на два часа концерт большого симфонического оркестра просто бессмысленно. Поэтому выглядит это так: каждому участнику на выступление дается 10–15 минут. А состав участников очень разношерстный. Тут и политики, и экономисты, и певцы, и танцоры… Да кого только не было! Участник приезжает к назначенному времени, проходит в грим-уборную, переодевается, его гримируют, и он идет на сцену. На сцене, в зависимости от своего жанра, одни рассказывают сказки о политике, другие – о развитии отечественной экономики и росте благосостояния, третьи поют, четвертые танцуют, ну и далее по списку.

Животных мы к тому времени надежно изолировали, и следили за ними уже люди, которые с ними непосредственно работали. Естественно, я, умирая от безделья, толкался среди участников, тем более что среди них было немало тех, кто лечил у меня своих животных.

Чтобы подготовка участников к выступлению происходила максимально быстро, все необходимые служебные помещения были сконцентрированы в тупике длинного коридора шириной метра четыре. В торце коридора размещались мужской и женский туалеты, метрах в семи от них находились грим-уборные, также разделенные по гендерному признаку, напротив них через коридор – дверь, ведущая за кулисы, а другой конец коридора уходил вдаль и в конце него был свет. Словом, картинка из воспоминаний тех, кто перенес клиническую смерть.

Все шло по плану. Суета, которая со стороны напоминала броуновское движение, имела свою логику: телемарафон продолжался. И вдруг из-под двери одного из туалетов показалась робкая струйка коричневого цвета. Никто не обратил на это внимания, а струйка тем временем превратилась в ручеек, который становился все шире. Мало того, в коридоре повис тот самый запах, который мы, врачи, называем ихорозным. Ситуация явно вышла из-под контроля. В какой-то момент подошел Игорь Леонидович Кириллов – популярный диктор телевидения, который вел это мероприятие. Его очень заинтересовало, что же тут происходит. Увидев и понюхав, он в ужасе попросил закрывать за собой дверь и ушел. Но, как пел великий Меркьюри, «Show must go on». Из подручных средств, найденных за кулисами, были сооружены мостки, и телемарафонцы, поддергивая одной рукой одежду, а другой затыкая нос, форсировали по мосткам поток в обоих направлениях.

Уже казалось, что мы отрезаны от внешнего мира и помощи ждать просто неоткуда, как вдруг в дальнем конце коридора, на фоне льющегося оттуда света, появилась фигура. Эта фигура медленно двигалась в нашем направлении. Казалось, что она парит над жутким потоком. По мере приближения мы увидели мужчину в сапогах, с вантузом на плече. Это был сантехник. Нет, это был Спаситель, его второе пришествие. Он шел с чувством собственного достоинства и ощущением собственной значимости. Мне казалось, что ему не хватало нимба над головой. И тут я понял, откуда черпал вдохновение великий Айвазовский, когда писал картину «Хождение по водам». Все замерли, в коридоре воцарилась полная тишина. Спаситель скрылся за дверью, все ждали чуда. И только местная уборщица баба Маня, облаченная в серый халат и калоши, со шваброй в руках, нарушила благоговейную тишину:

– Смотри, Вань, сколько артисты-то насрали!

Всего один рубль

В 1980-е годы ветеринария у нас была бесплатной. Правда, она того и стоила. Она была примитивна, как «му» коровы перед утренней дойкой. В городской ветеринарной клинике стандартный набор знаний и умений среднестатистического врача включал в себя инъекцию но-шпы с димедролом, а иногда и с анальгином в задницу, кастрацию котов, чаще всего без наркоза (зато какая операционная техника была: на всю операцию не больше тридцати секунд), а также удаление яичников у кошек. Виртуозы умели определить пиометру и прооперировать ее. Честные глаза врача с выражением «Не бзди» внушали владельцу животного полное спокойствие, и они отдавали своих питомцев в цепкие лапы советской ветеринарии. Парадокс заключался в том, что при таком уровне «лучшей» ветеринарии в мире нам удавалось лечить и очень часто вылечивать.

Частенько после приема владелец тихим заговорщицким голосом задавал сакраментальный вопрос, который, с одной стороны, радовал, а с другой – настораживал врача:

– Доктор, сколько я вам должен?

Тут главное было сделать изумленно-возмущенное лицо и ответить:

– Ничего, у нас все бесплатно.

При этом постараться гордо посмотреть на владельца сверху вниз, но одновременно мастерски подергивать углом глаза.

– Нет, ну что вы, доктор.

После этих слов в карман врача опускались рубли, трешки, пятерки, иногда червонцы, а в особо значимых случая даже четвертаки. В этот момент надо было отвернуться и сделать вид, что необходимо что-то срочно разложить на инструментальном столике, хотя там было всего два шприца и пинцет. Ну, вроде как ничего не видел, потому что существовала вероятность попасть в руки ОБХСС, и никому не хотелось получить срок за десять рублей.

Что уж греха таить, но в этот момент часто завязывались нужные знакомства. В записной книжке хорошего ветеринарного врача всегда были телефоны мясника, директора магазина, гинеколога, уролога, стоматолога. Словом – ты мне, я тебе.

Имена и телефоны ветеринарных врачей, которые хорошо зарекомендовали себя, передавались по сарафанному радио, к этим специалистам специально ехали на прием, вызывали на дом, и это скрашивало убогое финансовое состояние, которое нам гарантировала советская власть.

Я считаю, что врач не должен стесняться брать деньги за свою работу.

Сотрудникам моей клиники я всегда говорил, что если владелец оплатил лечение через кассу, а потом еще отблагодарил и их, то мне следует выписать им премию за то, что они так хорошо лечили животное. В конце концов, почему считается нормальным отблагодарить официанта, таксиста, горничную в гостинице, а вот благодарить врача не надо? Хочу развеять иллюзии владельцев животных – зарплаты ветеринарных врачей очень и очень маленькие.

Но был в моей практике случай, который так и не вписался в мою стройную систему финансовых отношений «врач – владелец». Это произошло очень давно, в самом начале моей практики, но я до сих пор помню эту историю, как будто она случилась вчера.

В выходные в коридоре сидела толпа. Выходные, как правило, – просто сумасшедшие дни, когда даже чаю попить некогда. Ко мне в кабинет зашла пожилая женщина с кошкой. Такая типичная советская старушка, которая жила от пенсии до пенсии и при этом еще откладывала «гробовые». Я осмотрел животное, сделал какие-то манипуляции, выписал назначения. Кошка уже сидела в сумке, и я собрался попрощаться, как вдруг она из-за обшлага своего старенького пальто, которое было ненамного моложе ее, достала рубль. Это был видавший виды рубль, но он был аккуратно сложен. Так складывают деньги люди, которые считают каждую копейку.

– Возьми, милок, это тебе.

Я невольно убрал руки в карманы халата. С одной стороны, я не имел права взять этот рубль, понимая, что, возможно, это ее последний рубль до пенсии, но с другой – осознавал, что, скорее всего, она копила деньги, чтобы принести свою кошку мне и искренне меня отблагодарить. Если я не возьму этот рубль, то обижу ее до глубины души.

– Нет, ну что вы, – я попятился.

Она молча положила рубль на угол стола и вышла из кабинета. Рубль жег мне глаза. Я не мог взять его в руки.

В этот момент дверь открылась, и на пороге стоял следующий пациент. Я судорожно убрал деньги в карман.

Я некоторое время хранил этот рубль. К сожалению, тогда не было ни благотворительных фондов, ни церкви – словом, места, куда можно было бы отдать его. Так он и растворился.

Как я стал «Длинным Глазом»

О том, что представляла из себя ветеринария мелких домашних животных при историческом материализме, можно писать тома, но свести все написанное можно к одному слову – дерьмо. И это было именно так, сколько бы слюны ни выбрызгивали из себя защитники советской власти. Начиналось все с академии, куда абитуриентов из городов в те времена старались не брать вообще и где нам постоянно говорили, что собаки мяса не дают, они его едят, а один доцент так вообще договорился до того, что хороший ветеринарный врач должен собак усыплять. Словом, как хочешь, так и учись лечить.

Поначалу, когда я пришел в отдел ветпомощи на дому на Юннатов, все было очень хорошо. Так как я был стерильным в плане знаний и опыта, то, как губка, впитывал все, что мне говорили старшие и более опытные товарищи. Очень много мне дал мой хороший друг доктор Бычков, который за время службы в ветлазарете Центральной школы военного собаководства не только вдоволь поиздевался над своей печенью, но и успел многому научиться. ЦШВС, пожалуй, была единственным местом, где накопили большой опыт лечения собак.

Скоро выяснилось, что этих знаний тоже становится мало. Нашей четверке и даже пятерке, потому что был с нами еще и Миша Кошелев, хотелось знать и уметь больше. Руки так и чесались сделать какую-нибудь великую операцию. Но самой великой на тот момент была операция по поводу заворота желудка. Тогда это было сродни пересадке головы человеку в наши дни. Нехватку знаний стали восполнять с помощью медицинских книг. Мы проторили дорогу в Дом медицинской книги на Комсомольском проспекте. Скупали всё. Мы читали книги по травматологии, понимая меньше половины того, что было написано, рассматривали картинки и фотографии операций остеосинтеза и представляли себя по меньшей мере Илизаровыми.

На улицу Юннатов со всей Москвы везли на усыпление больных животных. Мы видели это и понимали, что многим из них можно помочь, но у нас не было ни знаний, ни умений. Как, впрочем, и нормальной диагностики. Единственное, на что мы могли рассчитывать, так это на рентген. В единственном на всю Москву рентген-кабинете для животных работал Петр Петрович Отто – опытнейший доктор, которому тогда уже было за семьдесят, но он был полон сил и энергии. Он с радостью делал для нас снимки и учил читать их.

Первую операцию остеосинтеза по поводу перелома бедренной кости мы делали кошке. Володька с Юрьичем, вооруженные дрелью, принесенной из дома, и спицами Киршнера, выпрошенными, как и средство для наркоза, у медиков, напоминали заплечных дел мастеров. Я же одним глазом смотрел за тем, чтобы кошка не проснулась, а другим изучал книгу с рисунками остеосинтеза бедра у человека, комментировал все вслух, и мы тут же переводили это на ветеринарный язык. Как ни парадоксально, но кошка после такой операции мало того, что выжила, так еще и не хромала.

Так все и шло потихоньку, пока мы не открыли свою ветеринарную клинику. Так как мы начали официально брать за лечение деньги, то уровень ответственности резко повысился. Самодеятельность уже не проскакивала. Люди вдруг захотели знать, что и как мы лечим. Нам требовалась помощь. К счастью, в нашем распоряжении был целый НИИ проктологии. И пусть на нас топали ногами в Мосгорветотделе и говорили, что медики по закону не имеют права лечить животных, но у нас не было выхода.

Никто из врачей института никогда не отказывал нам в помощи, а Юлий Вячеславович Дульцев, после того как заканчивал свои операции, приходил и устраивал нам мастер-классы. Нас заново учили читать и правильно интерпретировать анализы крови, рентгеновские снимки постепенно переставали быть нагромождением белых и серых теней. Мы учились накрываться на операции, да и просто правильно оперировать.

Оказывается, все то, что мы делали до этого времени, сложно было назвать хирургией.

Отдельно стоял вопрос диагностики. В клинике было все, но как пользоваться этой техникой, мы не знали. Аппарат УЗИ, например, не вызывал у нас особого интереса. Может, в силу того что ультразвуковая диагностика не была так распространена в то время. Поэтому тут мы тоже подключали врачей из отделения УЗИ, тем более что коллектив там был женский и все сотрудницы как на подбор – молодые и красивые. Еще я фотографировался на фоне аппарата УЗИ, когда в клинику приезжали журналисты, или давал интервью телевизионщикам, опершись на монитор. Выглядело солидно и загадочно.

Надо отдать должное моему другу Сергею Владимировичу Середе – директору клиники «Центр» (тогда он еще был простым директором без регалий, званий, всеветеринарного обожания и венца Цезаря на голове), который почувствовал значимость ультразвуковой диагностики и первым внедрил ее в повседневную практику. Сергей Владимирович не пожалел денег и направил учиться – опять-таки к медикам – замечательного доктора Наталью Михайловну Зуеву. Наталья Михайловна в свою очередь воспитала большое количество врачей визуальной диагностики. Я, пока практиковал, в сложных случаях направлял больных животных в клинику «Центр». Мнение доктора Зуевой для меня было и остается истиной в последней инстанции.

Как-то раз к нам в клинику привели таксу, которая, со слов владельцев, проглотила игрушку. Осмотр и рентген подтвердили первоначальный диагноз.

Я зашел на кухню, где все расслабленно пили чай и ели бутерброды, приготовленные нашей кормилицей мамой Чоли, и сообщил эту «радостную» новость. Предстояла гастротомия. Вдруг встрепенулся Андрей Николаевич Кузнецов по кличке Доктор Длинный Глаз. Он закончил обследования больных у себя в отделении колоноскопии и зашел к нам поболтать.

– А зачем сразу резать? Давайте попробуем достать эндоскопом.

Градус пессимизма у нас всех неожиданно зашкалил.

– И как ты собираешься это сделать?

– А сейчас увидите.

Андрей взял с собой помощника, и они ушли в отделение. Минут через пятнадцать в предоперационную вкатили сестринский стол со стоящим на нем осветителем, следом за ним зашел Андрей с большим пластиковым кейсом, из которого он извлек колоноскоп! Надо отметить, что колоноскоп предназначался для проведения соответствующего исследования людям. Его длина – два метра двадцать сантиметров, а диаметр конца – два сантиметра. Если он и подходил для собак, то только для гигантских. Андрей начал подключать всю аппаратуру. Со стороны это походило на подготовку Игоря Кио к фокусам. Наконец все было готово, и Андрей сказал, чтобы мы седировали собаку.

Когда такса угомонилась, Андрей положил ее на левый бок, между зубов вставил загубник, позвал в ассистенты Игоря Барсукова, который знал, что надо делать, дал в руки какую-то проволоку, и действо началось. Левой рукой он проводил эндоскоп в пищевод, а правой крутил какие-то штуки. При этом он смотрел одним глазом в окуляр. Видеоэндоскопов тогда не было, они появились лет через пять-шесть, поэтому никто, кроме доктора, не мог видеть то, что происходит внутри. Мы просто стояли рядом. Минуты через две Андрей наконец изрек:

– А вот и игрушка.

Он открыл какую-то крышечку на эндоскопе (потом я узнал, что это называется «инструментальный канал»), и засунул туда проволоку, которую держал Барсуков. Оказывается, это была специальная петля. Тут начались манипуляции, сопровождаемые разговором Андрея и Игоря, со стороны напоминавшим разговор грузчиков, несущих рояль на десятый этаж.

– Чуть дальше проведи. Бери.

– Промахнулись.

– Чуть назад. Теперь вперед. Бери.

Наконец через несколько минут Игорь сказал:

– Взял.

Андрей быстро, но не резко извлек эндоскоп из собаки. На конце, зажатая петлей, висела игрушка.

Это было что-то! Гудини в этот момент переворачивался от зависти в гробу, отец и сын Акопяны нервно курили в стороне. Я думаю, что Копперфилд вообще был в этот момент посрамлен доктором Кузнецовым. Слух о том, что у нас в клинике есть «длинный глаз», разнесся среди владельцев животных еще до того, как собака проснулась после седации.

Я с интересом и завистью посмотрел на эндоскоп и сразу пристал к Андрею, чтобы он меня научил.

– В следующий раз научу.

После такой рекламы следующего раза не пришлось долго ждать. Теперь Андрей принес специальную насадку на эндоскоп, которая позволяла второму человеку смотреть за происходящим. Я все внимательно изучал. Через месяц я уже делал эндоскопию самостоятельно, а доктор Кузнецов меня контролировал. А еще в институте была лаборатория эндоскопической техники, где «жил» манекен по имени Вася, который позволял учиться проводить на нем все мыслимые и не очень эндоскопические исследования.

Было здорово. Не сразу, но все начало получаться. Однако теперь встал вопрос: где взять эндоскоп? Штука очень недешевая, на дороге не валяется. Глубоко вздохнув, я пошел к заведующему отделением эндоскопии доктору Виктору Владимировичу Веселову и рассказал ему о своей мечте стать эндоскопистом.

– Придумаем что-нибудь, – сказал Витя.

Через несколько дней я получил списанный японский колоноскоп «Олимпус», осветитель к нему и набор инструментов для извлечения инородных тел.

Так в 1990 году началась эпоха эндоскопических исследований мелких домашних животных.

А еще через два года американцы для обучения хирургов-медиков привезли к нам в институт лапароскопическую стойку, которую смонтировали у меня в клинике, и мы целую неделю эксплуатировали ее и в хвост и в гриву, обучаясь уже эндоскопической хирургии.