Текст книги "Приводя дела в порядок (сборник)"

Тараканище

Петрович сидел на кухне и пил чай. Петровичу было неимоверно скучно: чай был привычным, интерьер – приевшимся, вечер – обычным.

– Надо хоть тараканов завести, что ли, – вслух размышлял Петрович. – Будут бегать, я буду их хлопать – какое-никакое развлечение.

Из-за плиты выполз обычный рыжий таракан и неодобрительно пошевелил усами на Петровича.

– Развлечение цивилизованного человека, – хмыкнул таракан. – Лишь бы хлопать кого-то. Тысячи лет эволюции для изобретения тапка.

– Простите? – удивился Петрович. – Это вы мне?

– Нет, что вы, – ответил таракан. – Таракану чуждо общение. Мы все больше монологами во тьме ночной.

Петрович решил рассмотреть таракана поближе и поднялся с табурета. Таракан нервно шевельнул усами и взвизгнул:

– Не приближайтесь ко мне, дикарь! Сидите где сидели.

– Да я посмотреть только, – сел обратно на табурет Петрович. – Интересно ведь – говорящий таракан.

– Вы и соседа сверху не знаете, а ни разу не поднимались посмотреть на него поближе, – ответил таракан. – Или он не говорящий у вас?

– Не знаю, – пожал плечами Петрович. – Может, и говорящий.

Они оба замолчали. Петрович не знал, о чем можно разговаривать с тараканами. Таракан просто молчал и шевелил усами.

– Может, чаю? – предложил Петрович. – Ну или поесть чего-нибудь?

– Благодарствую, – степенно отказался таракан, – с пропитанием у нас проблем нет. Особенно если хозяева не так чтоб чистоплотны. А чаю… В пакетиках?

– В пакетиках, – кивнул Петрович.

– Нет уж. Увольте, – решительно отказался таракан. – Можно так просто посидеть. Пообщаться.

– Это можно, – согласился Петрович, – чего б не пообщаться. «Спартак» вон недавно играл.

– А, – отмахнулся усами таракан, – пусть их. Бегают себе – две ноги всего. Неуклюжие такие. Чего о них говорить? Глобальнее что-то можно обсудить.

Из глобального Петрович наслышан был только о потеплении и глобализации. И был не особо силен ни в том ни в другом. Потому просто промолчал.

– Ну, к примеру, скажем, размеры, – заговорил таракан. – Не трудно ли быть здоровенным таким? Ведь сколько пространства-то расходуется почем зря? Не болит душа за бесцельно занятое пространство?

– Не думал об этом никогда, – подхватил разговор Петрович. – Есть же и более крупные особи. Слоны, например. Слонам чего делать тогда? Или жирафам, например.

– Ну-ну, – осадил таракан, – с животными-то чего себя равнять? Вы ж хомо, с позволения сказать, сапиенс. Вам свойственны должны быть размышления. У слонов соображение разве есть какое? Взял себе хоботом, да в пасть запихнул. А у вас зерно рационализации должно быть.

– Ну а в мизерных размерах какой прок? – не согласился Петрович.

– Ну как какой? – пошевелил усами таракан. – Жилплощади в разы меньше надо. На одном чае экономия бешеная. Сплошные плюсы. Мы вон микробам всяким завидуем бешено – на одной лапе моей тысячами живут. И ничего, все сыты-здоровы, жизнью довольны. А в случае с вами… Да ты ж, Петрович, для микробов – мегаполис. И может, в этом твое единственное предназначение – служить мегаполисом для микробов.

– Чего это мы на «ты»? – оскорбился Петрович. – Мы на брудершафт не пили ни разу.

– Уверен? – хмыкнул таракан. – Может, я к твоей рюмке не единожды прикладывался, пока ты на балконе куришь?

– А все равно, – уперся Петрович. – Это уважительное отношение ко мне…

И осекся. Ибо уж кому-кому, а таракану было абсолютно не за что уважать Петровича.

– То-то же, – одобрил таракан. – Уважение должно быть взаимным.

– Ну ладно, вам меня не за что уважать, – согласился Петрович. – Тапком шлепнуть могу, отраву раскидать…

– Бррр, – передернуло таракана.

– А мне-то вас за что уважать? – продолжил Петрович. – Ну не вас персонально, а прочих молчаливых тараканов? А хоть бы и тебя – за что? Подумаешь, заговорил. Сосед сверху тоже небось говорить умеет.

– Логично, – согласился таракан. – Может, если узнать нас поближе…

Петрович отхлебнул чаю, демонстрируя полное пренебрежение к идее познакомиться поближе с тараканом.

– А, ну да, – поник таракан. – Тоже вроде незачем… Ну а если я скажу, что мы в играх сильны?

– Доброй Воли? – хмыкнул Петрович. – Во что с тобой играть-то? Ты карту игральную не поднимешь, костяшку о стол не брякнешь, мяч не пнешь… В молчанку, что ли?

– В крокодила, – гордо сказал таракан. – В крокодила сильней нас нет никого.

– Да ладно? – не поверил Петрович. – Как с вами играть-то? Я ж по вашей мимике да движениям ничего не пойму.

– Не веришь, да? Не веришь? – закипятился таракан. – А ну показывай! Чего хочешь – показывай.

Петрович загадал слово, затем встал на середину кухни, указал на таракана, на себя, затем сделал какое-то движение, будто обнял кого-то, и показал кулак.

– Насильственная коллективизация, – лениво ответил таракан.

– Ишь ты! – удивился Петрович. – Смотри как. А вот это? – Показал один, два, три пальца, затем сделал вид, как будто по малой нужде стоит.

– Число пи, – откликнулся таракан. – Ты посложнее ничего не можешь придумать? Что за детские задания?

– Верно, – почесал затылок Петрович. – Посложней, говоришь? Будет тебе посложнее…

Петрович выпучил глаза, указал куда-то в пол и поднял два пальца.

– Э-э-э. Номер два… – замялся таракан. – Ты не мог бы повторить еще раз, но уже лицом ко мне?

Петрович повторил пантомиму, повернувшись к таракану.

– А, ну теперь понятно, – радостно сказал таракан. – Начальник ЖЭК номер два Семен Федорович Штукин. В четверг утром на планерке.

Дальее таракан играючи разгадал «Людмила Семеновна из пятой квартиры плохо думает о пятикласснике Саньке из восьмой», «Путин восхищается нанотехнологиями», «Ядерная угроза от стран из оси зла», «Состояние дорог в Республике Коми вызывает озабоченность министра транспорта».

– Уму непостижимо! – выдохнул Петрович. – А вот это?!

Он выкатил глаза, пустил слюну из уголка рта и начал немножко подергивать головой.

– Роджер Желязны закончил писать «Принца Хаоса», – уверенно сказал таракан.

– А вот и нет! – торжествующе сказал Петрович. – Не знаю я никаких Желязны. Это Майк Тайсон на уроке математики.

– Не жульничай, – строго сказал таракан. – Майк Тайсон – это вот.

Он пошевелил усами, как-то переставил свои ноги и задрожал. И Петрович понял – это точно Майк Тайсон. И стало Петровичу невыносимо стыдно – он ведь на самом деле Желязны показывал. Он посмотрел обиженно на таракана и встал с табурета.

– За тапком пойдешь? – спросил тоскливо таракан. – И когда вы, люди, проигрывать научитесь, а?

Враги

Однажды на пороге гражданина Иванова возник конфликт в виде неприятного, небритого типа с папиросой в зубах. Тип жестикулировал, ругался и выдыхал неприятным запахом.

Иванов минут двадцать пытался понять, в чем суть претензий, затем вдруг понял, что именно сейчас драгоценные секунды жизни пропадают впустую, и просто закрыл дверь перед лицом визитера.

С утра у двери Иванова любой из соседей мог лицезреть надпись: «В 41 квартире – казлы!» Иванов при виде надписи вздохнул, пробурчал: «Детский сад какой-то, чесслово» – и пошел на работу.

Вечером тип зашел снова. Был в этот раз чисто выбрит и без папиросы. Показал Иванову на надпись и засмеялся обидно.

– Дурак вы, – сообщил Иванов типу и закрыл дверь.

– Сам дурак, казззел и шизанутый баклажан! – пропел тип торжествующе за дверью и зашагал к лифту.

– Почему баклажан-то? – не понял Иванов. – Может, он баклажаны ненавидит?

Он посмотрел в зеркало – нет ли синюшности какой на лице. Синюшности не обнаружилось.

– Ну почему баклажан, а? – все не мог успокоиться Иванов, которого, как и всех, непонятное тревожило и раздражало.

Он лег спать, и ему снился опухший и небритый баклажан с папиросой.

Наутро он встал пораньше и постарался замазать водоэмульсионкой оскорбительную надпись у дверей. Маляр из Иванова получился какой-то невнятный, и надпись по-прежнему была различима. Хоть и поблекла немного.

– Прогрунтовал? – хриплым голосом поинтересовались за спиной.

Иванов повернулся и встретился взглядом со своим обидчиком.

– Нет, – честно признался Иванов. – А надо было?

– Интеллигентишко, – презрительно хмыкнул опухший тип с папироской. – На-ка вот.

И протянул банку грунтовки.

После грунтовки и водоэмульсионки надпись стала почти незаметной.

– Видишь. – одобрительно кивнул тип и безо всякого перехода заехал Иванову в ухо кулаком. – Так вот тебе, – сказал он. – Будешь знать. Питекантроп ущербный.

– Почему питекантроп-то? – не понял лежащий на лестничной площадке Иванов.

И пошел в зеркало смотреть – может, надбровные дуги как-то выделяются. Дуги не выделялись. Зато ухо опухло и стреляло. Иванов подержался за ухо и пошел на работу.

– Почему же питекантроп-то? – бормотал он.

Вечером он подошел к бабушкам, дежурившим у подъезда.

– Здравствуйте, – сказал он вежливо.

– Привет, – откликнулась одна из бабушек. – А ты чего вежливый такой? Может, это ты ящики почтовые у нас поджигаешь?

– Не поджигаю, – ответил Иванов. – У меня и спичек-то нет никогда.

– Ну-ну, – не поверили старушки. – Чего хотел-то?

– Вы знаете, я тут живу в сорок первой квартире… – замялся Иванов. – У нас тут в подъезде есть один тип такой… Грубый такой. Небритый и с папиросой почти всегда. Я и спросить хотел – не знаете, где он живет?

– Дожили, – поджали губы старушки. – Уже соседей не знают. Наплевать им друг на друга. Раньше разве было так? Да никогда не было такого.

– Да я тут недавно живу… – тщетно пытался Иванов вернуть бабушек к конструктиву.

– Нет чтоб обойти всех… – не замечали бабушки Иванова. – Познакомиться, например. Так нет. Плевать им. Не люди прям, а Ван Гоги ушастые.

– Да не был Ван Гог равнодушным! – возмутился Иванов. – Почему Ван Гоги-то?

– Поучи еще, поучи! – загалдели старушки. – Молод еще учить-то. Ты сначала с наше-то поживи. А уж потом учи. Ишь ты… Недоделок какой!

Иванов опустил голову и пошел к подъезду. «Почему недоделок-то?» – крутилось в голове Иванова.

Дома он заглянул в зеркало, но так и не придумал, по какому внешнему признаку можно отличить недоделка от прочих смертных, и поэтому просто удостоверился, что внешний вид его вполне обычен. За исключением уха.

На следующий день тип выломал дверь в квартиру еще спящего Иванова и окатил его холодной водой из ведра.

– Вставать пора, – казенным тоном сказал тип. – Спишь тут… Рудимент демократии.

– Почему рудимент-то? – не понял Иванов.

– Не понимаешь… – вздохнул тип. – Я у тебя на кухне покурю, ладно?

– Ладно, – согласился Иванов, которому не очень хотелось, чтоб на кухне курили, но вылезать из-под одеяла при постороннем ему не хотелось еще больше.

Иванов оделся и пошел на кухню. Тип сидел на табуретке и курил, задумчиво глядя в окно.

– Послушайте, – сказал Иванов – я, конечно, понимаю, что мы враги с вами… Но почему рудимент-то?

– Да так, – пожал плечами тип. – Слово красивое. И к тебе подходит. Даже лучше баклажана.

– А козел? – спросил Иванов.

– Ну нет, – покачал головой тип. – С козлом я погорячился, наверное. Какой ж ты козел-то? Ты скорее олень. Или нет… Марал! Марал-дегенерат! Вот так вот.

– Почему марал-то? – закричал Иванов и с размаху влепил типу в ухо.

Тип упал с табуретки, застонал, но папироску не выронил и продолжил курить, лежа на полу и разглядывая потолок.

– Сам белил? – презрительно спросил тип с пола.

– Сам. – Иванову почему-то стало стыдно за побелку.

– Грунтовал? – спросил тип, не поднимаясь.

– Не-а, – покачал головой Иванов. – Наверное, надо было. Но тогда я не знал.

– Марал и есть, – устало сказал тип и закинул руки за голову, чтоб лежать было удобнее. – Теплые полы не хочешь себе на кухню?

– Хочу, – признался Иванов. – Только не умею.

– Сделаем, – серьезно сказал тип, поднялся с пола и пошел к прихожей. – Залежался я у тебя чего-то, – сказал он у двери. – Да и тебе уже на работу, наверное. Ты это… До вечера, что ли?

– До вечера, – кивнул Иванов и подул на разбитый кулак. – Вечером придумаем чего-то.

– Постельное белье-то высуши, – уже с лестницы посоветовал тип. – А то спать не на чем будет. И дверь почини. Как умеешь. Я уж вечером как надо сделаю.

– Обязательно. – кивнул Иванов. – А здорово я вас в ухо, да?

– Неслабо, да, – согласился тип. – Одно слово – архимандрит!

– Почему архимандрит-то? – взвыл Иванов и кинулся к зеркалу.

Из чего же, из чего же

На третий день игрушечный робот начал ходить как-то странно. Нет, он исправно орал «Открываю огонь!!», стрелял и поворачивался. Но при ходьбе начал как-то припадать на левую ногу. То ли соли в его китайских суставах образовались, то ли решил, что так страшнее.

Папа посмотрел на робота и сказал:

– Не могу я больше смотреть на этого Тамерлана-андроида. Надо его починить. Дай-ка мне сюда этого великого хромого, сынок.

Робот, по всей видимости, понял, что ремонта ему не перенести, и жить ему осталось от силы минут десять. Поэтому он как-то грустно сказал:

– Вот тебе, бабушка, и Юрьев день. Открываю огонь в последний раз.

– Чего-чего он сказал? – удивился Папа.

– Огонь открывает он, – авторитетно сообщил Сын. – А до этого про бабушку что-то. Странно это. Бабушки-то он не знает.

– Нашу бабушку и в Китае слышно, так что может и знать, – сказал Папа. – Принеси-ка, сынок, отвертку. Надо поглядеть, что у него там внутри. И ногу заодно починить.

– У вас есть допуск? – строго спросил робот и приготовился открыть огонь.

– Может, не надо, Пап? – спросил Сын без особой, впрочем, надежды. – А то будет как с пылесосом.

Пылесос был разобран Папой всего неделю назад и отказывался собираться обратно. Верней, собираться он собирался, но не полностью. Оставалась небольшая кучка каких-то деталей, для которых не было места в пластиковом нутре санитара ковров. От чего пылесос из три в одном (пылесосим – моем – сушим) превратился в пять в одном (гудим – жрем электроэнергию – не всасываем – внезапно отключаемся – вызываем раздражение).

– Ну ты тоже сравнил, – хмыкнул Папа. – Пылесос – механизм сложный. А это – игрушка.

– Останови его, мальчик! – сказал робот. – А то огонь в этом доме больше не откроют.

Папа подскочил к роботу, поднял его с пола и внимательно осмотрел.

– Кто ж ему столько фраз заложил-то? – пробормотал Папа и немного потряс игрушку. – И главное, в тему так получается.

– На место меня поставь, – сказал робот. – У меня и нога уже не болит совсем. Вот честное слово.

Папа в замешательстве вернул робота на пыльный ковер.

– Открываю огонь! – сказал робот и достаточно лихо зашагал к мальчику.

– Ишь ты, симулянт оказался, – восхитился Папа. – Принеси отвертку, сынок. Мне уже интересно стало. Я только открою и посмотрю.

– А где отвертка? – спросил Сын.

– Ну там, – показал Папа рукой в юго-западном направлении. – Найдешь там. На полочке.

– Нету тут ее! – закричал из коридора мальчик. – Не нахожу.

– На полке, бестолковый! – гавкнул Папа.

– Пап, тут у нас стеллаж, – сообщил Сын. – Тут этих полок… На какой?

– Ну там… – пояснил Папа. – Внизу там. Глаза разуй!

– Нет ее тут! – закричал Сын.

– Эх. Все надо делать самому, – вздохнул Папа и пошел за отверткой. – Вот же она, вот! На тебя смотрит прям!

– Это верхняя полка, – возразил Сын. – Оттуда меня ей не видно. И мне ее отсюда тоже не видно.

– Ты просто невнимательный. Ну пошли, – сказал Папа и направился обратно в комнату. – Я только посмотрю, чего у него там внутри.

– Не подходи ко мне, вандал! – сказал робот и попятился от Папы. – А то ведь огонь открою.

– Папа, ты его сломаешь, – сказал Сын. – Не надо его открывать.

– Да я только посмотреть! – сказал Папа. – Открою, посмотрю и закрою сразу.

Пылесос включился, возмущенно загудел и выключился. Как будто хотел сказать что-то вроде: «Ага. Закроет он… как же…»

– Это мой робот, – тихо сообщил Сын. – Он работает. Не надо его открывать.

– Ну у него что-то внутри… – попытался объяснить Папа. – Я просто хочу. Я же не сломаю…

– У тебя отвертка фигурная. А у меня шестигранники! – выдал робот. – Не сломает он. Прямо даже как-то хочется открыть огонь по такому.

– Ну видишь, видишь? – забубнил Папа. – Он не может так говорить. Он должен только говорить «Открываю огонь!». А он разговаривает. Я хочу посмотреть…

– Маааамааа! – закричал Сын. – Папа робота моего сломать хочет!

– Да не сломаю я! – раздраженно бросил Папа.

– Мааама!! – закричал робот. – Папа сейчас меня совсем сломает. Три сотни, между прочим, – псу под хвост!

– Папа! – закричала Мама из кухни. – Пылесос сперва почини!

– Да там в пылесосе я знаю что… Там минутное дело… пока робот… Просто посмотреть… – оправдывался Папа, подкрадываясь к роботу с отверткой.

Робот отступал от папы и говорил:

– Не вынуждай меня! Угомонись по-хорошему. Ну вот чего тебе не сидится-то?

– Да я только посмотреть… – не отступал Папа.

– Стой! – скомандовал робот. – Еще шаг – и открываю огонь!

Папа шагнул, и в комнате ударила очередь.

– Ничего себе! – удивился Папа, стряхивая с ушей известь. – А как оно так? Надо ж посмотреть…

– В следующий раз дам на поражение! – предупредил робот. – Открою огонь, то есть.

– Ишь ты! – сказал Папа, усаживаясь на диван и убирая на всякий случай отвертку. – Ладно-ладно, мир! Воинственный какой. Игрушки какие ужасные стали делать. Чему они научить могут?

Робот с видом победителя ходил по комнате, поворачивался, кричал «Открываю огонь!» сверкал лампочками. Сын смотрел на робота, на Папу и довольно улыбался.

– Ничего-ничего… – бубнил Папа. – Сядут у тебя батарейки…

Тризна

Семен умирал уже раз шесть. Ну интересно было человеку – что о нем говорят родные и близкие, искренне ли плачут, отдают ли должное. Ложился, подлец, на диван, останавливал сердце и лежал такой торжественный – любопытствовал. Родные, конечно, убивались очень в первый и второй раз. А потом как-то попривыкли и спокойно ждали, что на третий день встанет Семен, как ни в чем не бывало, и начнет пилить всех. Дескать, теща хихикала неприлично, а вот тот вот и вовсе не зашел, не позвонил.

Семена очень огорчало то, что родные перестали убиваться, поэтому, начиная с третьей своей смерти, он еще и говорить начал. Совсем уж дикое зрелище стало – лежит покойный такой и с замечаниями своими лезет. Родные-то пообвыкли потихонечку, а вот посторонние люди пугались сильно.

В этот день Семен почему-то решил еще раз помереть. То ли с похмелья был, то ли чувством собственного величия преисполнился. Лег Семен на диван, сердце остановил и позвал жену:

– Этооо. Слышь? Как там тебя… Лена, а Лена? Иди-ка сюда быстро.

– Сам подойди. Я тут занята малость, – чем-то звякала на кухне Лена.

– Не-не-не, – скорбно сообщил Семен, – отходился я, по ходу. Все уж.

Лена появилась в дверях, недобро осмотрела усопшего и вздохнула.

– Опять? – спросила она. – Сколько ж можно-то, а? Не до развлечений сейчас.

– Какая-то ты не супруга даже, – обиделся Семен. – Нет чтоб подойти, пульс послушать. Где хоть какое-то «Сенечка, что с тобой?». Где «Сеня, Сенечка, не-еееет!»? У тебя муж умер или лампочка перегорела?

– Да пошел ты, – зло сказала Леночка. – У нас лампочки реже перегорают, чем ты умираешь.

И ушла звонить маме.

– Мама! Этот идиот опять умер! – плакала она в трубку. – Как я устала уже от этого, мама. Да нет, мама. Не обморок это и не потеря сознания. Это он на прошлой неделе практиковал. Он опять торжественно лежит и нудит на диване, мама. Нет, мама. Что значит – вынести и закопать, пока не очухался? Он же откапывается и приходит все равно. Что мне делать с этим всем, мама? Ты не приедешь?

– В гробу я его видела, – сурово сказала мама. – Чего я там не видела? Пусть лежит себе. Полежит дня три и очухается. Устала я уж скорбеть по нему. За последние полгода раза три уж скорбела. Слишком много скорби в моей жизни, дочь. Манала я такие тризны.

– Как же… Приедет твоя мама, ага… – нудил на диване покойник. – Она ж небось на танцы пойдет на радостях. Плевать ей на зятя. И тебе плевать. Хоть бы слезиночку проронила. Хоть бы скорую для вида позвала.

– Не буду я звать скорую! – закричала Лена. – Они к нам уже ездить отказываются. У нас одних справок о смерти шесть штук в шифоньере лежит. Они все действительные еще. Лежи себе так. Лежи, пока вновь не оживешь.

– Не буду я оживать! – уперся Семен. – Не для кого. Так и буду лежать тут мертвый. Пока не разложусь.

– Разлагайся, – бросила Лена и пошла переодеваться.

– Куда это ты? – спросил умерший.

– Не твое мертвяцкое дело! – отрезала Лена. – Буду по городу ходить, глотая слезы. Одна на одну со своим горем. – И ушла куда-то, хлопнув дверью.

Семену стало неимоверно жалко себя. Хотелось даже всплакнуть, но в этом состоянии слезы не шли почему-то.

– Один лежу в пустой квартире, – начал он монолог. – Какая мерзкая смерть меня постигла! Все, что в жизни сделано, все свершения – все напрасно. Никто не сидит в изголовье, никто не рыдает, никто не говорит шепотом. И эта ушла, как ни в чем не бывало.

По городу каблучками цокать. Деньги транжирить. У нее похороны на носу, а она деньги в кофейнях швыряет…

Когда вернулась Лена, покойный уже был в крайней степени пафоса и вещал во всю мощь:

– Усопший был хорошим товарищем! Гениальным, даже я бы сказал, товарищем! Деньги возвращал точно в срок… Тут эта сволочь, Васька, соврет, конечно. Но ведь не сможет он сказать, что не всегда возвращал даже, не то чтобы в срок. Но обо мне в этом состоянии либо хорошо, либо никак. Поэтому, Василий, рыло скорбным сделай и рассказывай дальше! Помню, как мы с Сенькой… это Васька так будет говорить… пошли на улице с девушками знакомиться. Ни одна! Ни одна не могла устоять перед искрометностью Сеньки. Теперь уж все. Спи спокойно, дорогой Семен.

Лена молча прошла к креслу и включила телевизор.

– Ой! А что это у нас ни зеркала не завешены? И телевизор? – взволновался покойный. – Обычаев не знает хозяюшка. И подсказать ей некому. Не до скорби сейчас маменьке ее. Маменька-то уж точно знает, что полагается делать.

Лена прикрыла Сене лицо подушкой и сделала телевизор погромче. По телевизору шла передача «Ищу тебя». Лена смотрела в телевизор и тихонечко плакала. Затем она ужинала в одиночестве, смотрела какой-то фильм ни о чем и наконец заснула.

Утром она подошла к дивану и приподняла подушку.

– …всю жизнь эта неблагодарная сука отравляла своим присутствием жизнь покойного. Он, как всякий великий человек, снизошел до нее, а в ней не появилось ни капли благодарности. Понимаешь, милая, как-то сказал он ей. Ты – ничто в моей жизни, сказал он. Мне просто нужно, чтоб ты была рядом, закричал он. Потому что поганое общество никогда не поймет моего одиночества, выдохнул он. И к тому же кто-то должен стирать мою одежду, обидно засмеялся он. А она скулила, прижавшись к его коленям, и умоляла не бить ее больше. Бог издевательски хохотал ему в лицо. Никто из современников усопшего не понимал – зачем ему нужно было это серое, бессловесное существо. Никто не догадывался, что дело всего лишь в одном – ему было абсолютно все равно, с кем жить…

– Ну все! – решительно сказала Лена и сходила за скотчем и ножницами.

– Тебе статья будет! – испугался покойник. – Глумление над трупами.

– Глумление трупов надо мной никто не возьмет в учет? Как смягчающее обстоятельство? – поинтересовалась Лена. – Или ты заткнешься, или…

– Что ты мне сделаешь, стерва? – равнодушно бросил Семен. – Мне уже ничего не сделаешь!

– Есть крематорий в городе, – сказала Лена.

– Ты не посмеешь! – испугался Семен. – Ты не сделаешь этого!

– Почему? – пожала плечами Лена. – Справку о смерти мне дадут… Скорую вот вызову сейчас. И все равно избавлюсь от тебя. Вякнешь что-то при докторах – отдам для опытов в больницу. Промолчишь – в крематорий отдам.

– Лена, а вдруг я еще оживу, а? – умоляюще прошептал покойный. – А? Может, подождем еще, а? Живой буду еще. Все будет как раньше. Ты же любишь меня.

– Кто тебе сказал? – прошептала Лена. – Не был ты живым никогда, Сень. Ты всю жизнь мертв. От собственного яда умер когда-то давно.

И ушла звонить в скорую.