Текст книги "Приводя дела в порядок (сборник)"

На моем мобильнике вместо звонка стоит «Прощание славянки».

Никола Негодник

Прапорщика Колю Петренко бойцы любили и недолюбливали одновременно. Любили за невиданную крутизну и безбашенность. Недолюбливали за них же. «С Гэсээном только умирать хорошо», – охарактеризовал как-то Колю ротный – майор Першерон.

Гэсээн (группа специального назначения) – это было Колино прозвище. Майору же с его фамилией прозвища не требовалось. При росте метр семьдесят с копейками майор весил сто десять кило и не имел ни капли жира. Обладая даже не квадратной, а кубической фигурой, Першерон бы безумно скор, в движениях текуч, идеально скоординирован и дрался как Ахилл и Гектор, вместе взятые.

За нарушения дисциплины майор карал бойцов собственноручно. И – собственноножно. В роте висела школьная доска, на которую по приказу майора проштрафившиеся бойцы записывали мелом свои фамилии. Когда набиралось пять штрафников, Першерон строил роту вокруг борцовского ковра, надевал перчатки и учинял показательное побоище – один против пятерых. От наказуемых требовалось любым способом – нокаутом, нокдауном, болевым или удушающим – нейтрализовать ротного. Бойцы, сплошь разрядники (других в группу специального назначения не брали), справиться с Першероном не могли.

Он мордовал разом пятерых. Раскидывал нападавших, как котят, навешивал таких люлей, что смотреть было страшно. Бойцы дрались как тигры – заподозренных в поддавках или симуляции Першерон метелил втрое дольше и изощренней. Зато атакующие, оказывающие достойное сопротивление, могли рассчитывать на быстрый и милосердный нокаут или на окончание боя через три минуты. Кстати, продержавшимся против него три минуты штрафникам Першерон давал увольнение.

Один на один против ротного мог выстоять только Коля Гэсээн. Прапорщик Петренко – невысокий, кругленький, как мячик, и такой же прыгучий, несмотря на свои девяносто кило. Их поединки казались схваткой кубика Рубика (непредсказуемо меняющего свою угловатую геометрию майора) и теннисного шарика (оказывающегося сразу везде прапорщика). Бойцы вечерами спорили, кто круче, Петренко или Першерон. Выглядели они при этом как второклашки, рассуждающие, кто сильнее, боксер или каратист. Зрительские симпатии обычно доставались ротному. Но это была не столько оценка его боевого мастерства, сколько признание его адекватности. Трижды контуженный Петренко непредсказуемостью пугал даже спецназовцев.

Да и вообще, что можно думать о человеке, который при первом знакомстве представляется: «Гэсээн Петренко. Прапорщик. Но деруся – как майор!»

…На боевом выезде Гэсээн попал в штаб дивизии, утомив Першерона своими геройствами. Сначала он снял часовых. Своих. Службу которых надумал проверить как помощник дежурного по части. Во втором часу ночи он отправился обходить посты. От часового к часовому нужно было идти по окопу. В кромешной тьме. Разве что иногда месяц выглядывал из облаков, и слегка серело. Коля дошел до первого поста и нашел бойца спящим в щели. На втором – то же. И на третьем. К четвертому (всего постов было восемь) Гэсээн не пошел. Вернулся в дежурку, накрутил по проводу начкара и сообщил, что у того сняли трех часовых, и скорее всего, полк уже уничтожен, но на всякий случай – тревога. Начкар от такой предъявы попутал. Настоящую тревогу так не объявляют, а уж учебную – тем более. Тем не менее он поднял смену, проверил посты и обнаружил, что у трех часовых исчезли магазины.

Магазины обнаружились у Гэсээна, который брызгал слюной на комбата, чьи бойцы спали на посту. «Ты, гля, не знаешь, гля, как твой караул стоит. А нас, гля, могли в ножи взять…» Забрав магазины, комбат, целый «подпол», багровый от стыда и гнева, ушел казнить «залетных» подчиненных. Но черт дернул его обмолвиться кому-то, что «чокнутый Гэсээн впустую бузит». Дескать, Коля по окопу прошел, вот его и не услышали. А кабы пер со стороны «зеленки» через колючку и мины – сработала бы сигналка, и по-тихому бы не вышло.

Как и должно было случиться, речи дошли до Коли.

…Через неделю тот же комбат заступил дежурным по полку, а в караул опять вышли его подчиненные. В четыре утра Гэсээн внес в дежурку двух оглушенных часовых. Он ухитрился незаметно выйти за караулы, а потом пробрался сквозь напичканную сигнальными (и не только) минами «зеленку». И снял двух часовых в доказательство своей правоты.

Шухер вышел знатный. О нем прознали аж в дивизии. Командиру полка полковнику Зингеру объявили выговор. Комбат и вся дежурная смена схлопотали строгача. Вдули саперам за хреновую полосу отчуждения. Попытались вдуть Першерону за художества его подчиненного, но майор уперся. И написал на имя Зингера рапорт с просьбой поощрить прапорщика Петренко его, комполка, властью. А на словах пояснил, что, дескать, его першероновские бравые спецы днем и ночью воюют, а потому, когда не воюют, хотят отдохнуть. И лучше пусть чокнутый Петренко снимет этих убогих мотострелков, которые на посту спят и себе на буй наступают, чем всех вырежут «чехи».

Полковник рапорт порвал. Поощрять Гэсээна не стал, но и не наказал. Тем более что Петренко за сутки, пока шли разбирательства, успел наработать как минимум на «Заслуги перед Отечеством».

…Особисты добыли инфу о схроне боевиков. Жирную инфу – с указанием не только места, но и тропок через минные поля. Подробности их и смущали. А если деза? Начинаешь операцию, а там ждут… Спецам была поручена разведка.

Першерон отправил Гэсээна с тремя добровольцами «пробежаться, осмотреться».

Коля «пробежался» пятнадцать километров по горам. Вышел к указанной точке на дистанцию прямого видения. По дороге убедился, что информатор особистов не соврал – тропки, мины именно там, где описывали. Вот только схрон был так славно замаскирован, что Коля даже со ста метров не мог понять, где он. Подходить ближе не хотел – слишком сладкое место для засады.

Коля долежал до вечерних сумерек и перед дорожкой назад выпустил два «шмеля» в точку, где, по описанию особистов, должен был находиться схрон. И попал. Сначала рвануло. Потом начало стрелять. Потом долго ухало.

Усталые, но довольные они возвращались домой.

А «дома» у полковника Зингера Гэсээна ждали разъяренные «смежники», которые, оказывается, этот схрон пасли. Хотели взять его с хозяевами да размотать – «откуда дровишки». «А ты, прапорщик, все похерил!»

Коля смекнул, что «за заслуги» ему не светит, и «включил дурака»: «Разрешите доложить, действовал строго по боевому уставу, предписывающему младшим командирам разумную инициативу». С этим его и отпустили.

На смежников Зингер бы спокойно клал. Но они обратились в дивизию. Те стали требовать объяснений. Зингер объяснял, что смежники ошибаются, и на войсковой операции положили бы на склоне кучу людей, а его виртуозный Гэсээн двумя «шмелями» все уладил. И за это надо медаль давать.

«Хер ему, а не медаль», – отвечали в дивизии. Пусть радуется, что его «шмели» удачно вошли. Стрелял-то твой виртуоз наобум? Наобум! Не видя цели. А войди «шмель» на метр-полтора выше? Уйди вбок? Схрон бы уцелел. А боевики поняли бы, что обнаружены, и просто все перепрятали бы. А может, еще успели бы перехватить группу твоего Николы Негодника. И было бы у тебя, полковник, четыре «двухсотых».

После этого Зингер вызвал Першерона и приказал присматривать за резким подчиненным. Бо за три дня два подвига с последующими разборками на уровне комполка и комдива – это перебор. Вон уже и погоняло новое – «Никола Негодник». Уйми хлопчика. Найди ему дело…

* * *

Першерон нашел Гэсээну задачу, сводящую к минимуму «разумную инициативу». Он поставил Петренко сопровождать колонны на Владик.

К тому времени дороги уже, в основном, были оседланы блокпостами. Война сдвинулась в горы. Проводка колонн превратилась практически в рутину. Инициативничать в колонне Коле было негде. Тем более на замыкающем бэтээре, от которого (при отсутствии неприятеля) требовалось одно – не отставать.

Ротный не учел малости – Петренко был не только воином, но и крестьянином.

…Возвращаясь после первой же проводки, в десяти минутах езды от части Коля углядел одинокую корову. Она была, как большинство местных коров, маленькой и костлявой и не по-местному грязной. Вымя ее было переполнено. Она страдальчески мычала посреди заросшего бурьяном поля. Но отчего-то не шла на дойку, как порядочные буренки.

Коля знал, как такое случается. Корову могли напугать взрывы. Она могла утратить ориентацию от резких запахов пороха и мазута. Пережить стресс и потеряться. Коля взял из бэтээра канистру для питьевой воды и подтыренный спецами с кухни плоскодонный дюралевый казанчик-«таран». Скинул бронник, взял рюкзак. Оставил за себя сержанта Коника из «черпаков» и велел ждать его в части:

– Я скотину подою, чтоб не мучилась. К табору выйду «зеленкой». Тут-то всего километров пять осталось.

До «табора» – вкопавшегося к зиме в грунт полкового лагеря – действительно оставалось километров пять. Но – через поля, на которых из сельскохозяйственных культур росли только мины. По дороге же выходило километров пятнадцать и два блокпоста.

– Для всех – я с вами. Понял? – проинструктировал Гэсээн сержанта. И смягчил интонацию: – Молочка принесу.

…Корова чужому сперва не давалась, но Коля ее заболтал. Когда надой был перелит в канистру, а навьюченный рюкзаком прапорщик двинул к лагерю, буренка пошла следом.

– Я и подумал: у нее, гля, на задней ноге – рассечение нехорошее. Похоже на, гля, как осколок дня два назад. Будто миномет. Пропадет же скотина без хозяев! А у нас около второго батальона даже лужок есть. Научу бойцов доить. А там и сено найдем… – объяснял потом свои резоны Петренко.

В общем, накинул он буренке на рог петлю и повел в «табор». Через минные поля. Опасные места обходил. По дороге снял пару гранат с растяжек. Но не уложился по времени. До части оставалось всего метров триста, когда легли сумерки. Коля углядел растяжку на тропе, но снимать не рискнул. При малом свете можно какую-нибудь подлость не усмотреть. Попытался провести корову через растяжку, но бестолковая скотина смахнула проволоку. Коля услышал щелчок и успел рухнуть дальше по тропинке. Корова гэсээновской подготовки не имела и приняла на себя львиную долю осколков РГД‑5.

Петренко дострелил ее, плача. Первая пуля легла неудачно. Корова застонала по-человечьи. Второй выстрел прекратил мучения животного.

В части подрыв услышали. Выстрелы тоже. В «зеленку» на ночь глядя решили не соваться, но следили за ней – будь здоров. Минут через сорок из темноты услышали какие-то странные звуки. Запустив осветительную ракету, часовые увидели страшную картину – к одному из постов по выкошенной полосе отчуждения двигался бесформенный кровавый монстр. И крыл всех в три наката за то, что не догадались подсветить пораньше.

…Коля приволок едва не сотню кило говядины. Так как ничего режущего, кроме штатного боевого ножа разведчика, при нем не было, разделать корову он толком не смог. Вспорол брюхо, вынул печень и выбросил остальные потроха, чтоб мясо до утра не пропало. А потом вырезал из суставов ноги. Связал их через дыры в шкуре, как переметные сумы. Повесил на плечи. И припер в лагерь. И рюкзак с канистрой молока не бросил. Только таран с печенью возле коровы оставил. Его поутру спецы вместе с остальным мясом забрали. Ничего с ним за ночь не случилось.

А вот с Колей случилось.

О подозрительных звуках на фланге полка дежурный успел доложить в дивизию. Ну и «явление Христа народу» произвело яркое впечатление. Зингер вызвал Першерона. Поведал, что дивизионное командование живо интересуется постановкой воспитательной работы в полку вообще и в группе специального назначения в частности. Что командование настолько изумлено размахом подвигов прапорщика Петренко, что даже не стало никому объявлять взысканий. И это – дурной знак. А потому пусть Першерон сам определит, по какой статье отдаст своего подчиненного под трибунал, – за оставление боевого поста, за оставление части с оружием в руках или за мародерство. По законам военного времени любого из составов хватило бы для расстрела. Першерон попросил полковника позволить ему наказать Николу Негодника (они уже оба употребляли это прозвище вместо гордого «Гэсээн») самостоятельно. Зингер заглянул в очи Першерона и… позволил.

Першерон драл Петренко перед всей ротой, как сопливого новобранца. Для начала он разжаловал в рядовые сержанта Коника. За то, что подставил ротного, не доложив, где на самом деле находится командир отделения.

Петренко пытался взять вину на себя, но майор прервал его презрительным:

– А-ацццтавить, товарищ прапорщик! Вввас я пока не спрашиваю!

Коля был потрясен официальным тоном. Коник же снес лишение лычек стоически – он, как и весь экипаж Колиного бэтээра, считал, что их прапорщик круче ротного.

Но тут Першерон нанес второй удар. Он опять вывел из строя Коника и объявил новоиспеченному рядовому, что за безукоризненное выполнение приказаний, полученных от непосредственного начальника (понимай – Гэсээна), выносит рядовому Конику благодарность и присваивает ему звание ефрейтора, что сегодня же будет отражено в приказе по роте.

Гэсээн совсем сник – он понимал, какое унижение для Коника ефрейторские лычки. И только тут Першерон снизошел до разговора с виновником торжества:

– Прапорщик Петренко!

– Я!

– Доложите мне, ради какой разумной инициативы, разумной инициативы… вы сегодня совершили сразу три воинских преступления, воинских преступления… – не исполнили приказ, с оружием оставили расположение части и занялись мародерством?

– Артур, да я ж… Молока пацанам… Корова мучилась же…

– Теперь она уже не мучается, товарищ прапорщик? Теперь ей в маринаде хорошо?

– Ну я ж не думал, что так…

– Вот это, товарищ прапорщик, верно! Это верно… Ну кто мог предположить, что так выйдет? Кто – тарарам – мог подумать, мог подумать… что гулять в сумерках по минным полям в Чечне – небезопасно? Кто мог подумать, что прапорщик группы специального – там-тарарам – назначения, гоняющий коров, это конкретный залет? Прапорщик Петренко!

– Я!

– Правами командира роты объявляю вам… Что вы идиот! Идиот, которому я даже не стану объявлять выговор. С завтрашнего дня вы со своим экипажем будете откомандированы в штаб дивизии. Смените находящееся сейчас там отделение. Вопросы есть?

– Никак нет!

– А зря! От того, как ваше отделение, ваше отделение… будет выполнять задачи по обеспечению бе зопасности передвижений комдива и офицеров штаба, офицеров штаба… зависит не только, товарищ прапорщик, ваше будущее, ваше будущее… но и шансы на возвращение в сержанты ефрейтора Коника, ефрейтора Коника…

И последнее. В дивизию отбываете сразу после завтрака. Это, Николай, значит, что остатки туши должны быть доставлены в расположение сразу после подъема.

…С дивизией Першерон ладно придумал. Что такое сопровождать комдива? Дело ответственное и утомительное. Весь день на броне на ветру протрясись – на глупости сил уже не останется.

Кроме того, безопасность начальства обеспечивать – это не в казаки-разбойники с «бородачами» в лесу играть. Куража нуль, адреналина и вовсе минус. Почва для самопроизвольного раскрытия крыльев всемогущества отсутствует. А нет крыльев – нет и залетов.

Наконец, если приданные дивизии спецы не в боевом охранении идут, а работают «извозчиками», то все равно их штабные пассажиры по звездам будут не ниже подполковника. С таким клиентом на борту за молочком не побегаешь.

И кончились у Гэсээна залеты. Весь день он пристегнут к какому-никакому, а начальнику. Зато в быту – Эдем. Квартирует отделение в соседней со штабом землянке. В двадцати шагах – настоящая банька. Врытая в землю, буржуйкой отапливаемая, а все же – парилка. После полуночи, когда штабные полковники перемоются, можно бойцов потешить. Харч отделению от офицерской столовой идет. И хотя в дивизии (как и в полку) нету соли и мяса – вместо них к кашам соленая горбуша, но здесь-то и «спецов» других не присутствует! А это значит, что у поваров куда проще разжиться сгущенкой или консервами, чем в полку (где срочников – полторы тыщи рыл и с крутыми явный перебор). Конечно, сам Гэсээн до маклей с поварами не унизится, но его бойцы давно навели мосты, и в землянке теперь вкусно.

* * *

…Два месяца не было слышно о Гэсээне ничего. А потом он расстрелял гражданскую «копейку».

Ребята потом говорили, что передержал Першерон прапорщика на строгом ошейнике. Дернуться Коля не мог, но ему же рассказывали, как рота работала. Там были зачистки, бои, засады. А он катал штабных да сопровождал дивизионные колонны на Владикавказ. На очередной проводке и попал.

Он, как обычно, шел на замыкающем бэтээре. Колонна двигалась от Владика на Назрань и дальше в Чечню – к Бамуту. Только прошли черменский круг, как колонну догнала битком набитая смуглыми мужчинами «жига» с ингушскими номерами и намылилась на обгон. Коля велел водиле выйти на середину дороги (там тесная двухполоска) и не позволять себя обойти. Водителю «копейки» стволом АКМ показал на укрепленный на броне знак «обгон запрещен». Водитель не понял. Он сигналил. Пытался проскочить по обочине. Потом поотстал, сделал вид, что смирился, и вдруг припустил мимо бэтээра по правой обочине.

Коля помнил, что неделю назад под Малгобеком в мирной Ингушетии мальчики на «москвичонке» впаяли из гранатомета в обгоняемый армейский бензовоз.

Коля пальнул в воздух, а потом прошил очередью дерзкий «жигуль».

«Копейка» замерла на обочине. Бэтээр с ревом пронесся мимо. Вообще, это было очень удивительно. Колонна шла под сотню. «Жигуленок» – изрядно за. По идее, он должен был скользнуть с высокой обочины и метров через десять врубиться в деревья лесопосадки. Бог миловал.

…Километров через семь на блокпосту между Осетией и Ингушетией колонну остановили. Мобильники в девяносто пятом были еще редкостью, тем не менее, на пост успели передать о расстреле вояками автомобиля. Через двадцать минут приехал начальник милиции Чермена. Через полчаса – прокурор Осетии. Через сорок минут к посту собралось десятка три автомобилей с возмущенными родственниками и взвод осетинского ОМОНа, чтобы спасти прапорщика от самосуда.

Гэсээн не запирался. Да – стрелял. Так как поставлен обеспечивать безопасность колонны. Колонна – объект повышенной опасности – везет горючее и боеприпасы. Обгон армейской колонны запрещен, если на замыкающем автомобиле установлен соответствующий знак. Вот вам этот знак. Какие вопросы?

Коле вряд ли дали бы шанс проговорить все это, если бы были жертвы.

Но их не было!

Стреляя сверху, прапорщик выпустил семь пуль, и все они вошли в капот и крышу «копейки». В автомобиле ехали семь (!) человек. Никто не получил ни царапины!

Прокурор поставил вопрос ребром. По чьему приказу стреляли?

В деле был важный нюанс. Да, армейскую колонну, тем более – оборудованную специальным запрещающим знаком, обгонять нельзя. Джигиты были совсем неправы. С другой стороны, открывать огонь на поражение боевое сопровождение может только на территории боевых действий. И хотя от места ЧП до границы немирной Чечни было полчаса ходу, а на территории Осетии и Ингушетии постреливали, зоной боевых действий республики не считались.

Налицо было превышение полномочий. Или старшим колонны – если это он приказал стрелять по нарушителям. Или Колей, засандалившим из автомата по дурным малолеткам. Коля сказал, что старший приказал ему повесить знак и, чтоб не повторить Малгобек, не допускать обгонов. Старший ответил, что о знаке он говорил, но приказа стрелять не давал. Это подтвердили свидетели.

Хмурые осетинские омоновцы увезли Колю в СИЗО.

…Этим же вечером в штаб дивизии вошел Першерон. Он без лишнего шума вытащил старшего колонны из землянки и несильно, но долго, болезненно и унизительно бил. Бил, повторяя, что командир обязан брать на себя вину подчиненного в любом случае, а уж потом наказывать его, если он виноват. И если сраный полковник этого не понимает, то лучше ему повеситься на телефонном проводе, возле которого он проводит свою войну. Потому что Коля в камере, и осетины за своих могут с ним сделать все что угодно. И если с прапорщиком хоть что-то произойдет, то… полковнику лучше об этом не думать.

Вокруг стояло человек тридцать спецназовцев. Пока штабисты протолкались сквозь них и пресекли безобразие, Першерон убедил визави выправить ему документы для поездки во Владикавказ.

Завтра.

Для починки бэтээров.

Трех.

…Утром три бэтээра группы специального назначения припарковались перед СИЗО Владикавказа. Спецы с автоматами на локте остались на броне. В помещение вошел один Першерон. Безоружный.

Его сразу провели к начальнику – грузноватому усатому подполковнику.

– Майор Першерон. К вам вчера доставили моего прапорщика Петренко.

– Доставили…

– Товарищ подполковник…

– Георгий!

– Георгий?

– Георгий Васильевич. Но можно – Георгий.

– Хорошо, Георгий. Мой прапор накосорезил и пойдет под суд.

– Пойдет, да… Как жалко!

– Я приехал сказать, что приеду опять, если до суда с Николаем хоть что-то случится.

– А что с ним может случиться?

– Я просто говорю. Просто. Но мои бойцы – волнуются.

– Пойдем. Пойдем, говорю…

– Коля, к тебе друзья пришли. Они волнуются…

Петренко сидел в одиночной камере. Рядом с ним был недоеденный осетинский пирог и какие-то овощи.

– Артур, ну я же был прав!

…В СИЗО Владикавказа Гэсээн просидел девять месяцев и поправился на девять килограммов. Поправился, потому что заниматься спортом в камере было сложно, а охрана закармливала его шашлыками.

Только не подумайте, что подполковник Георгий испугался Першерона. Нет! Все страшнее. Охранники-осетины сдували с Коли пушинки и принимали его как самого дорогого гостя, потому что… в расстрелянной им «копейке» ехали ингуши. Во Владикавказе помнили осетино-ингушскую резню 1992 года. Недруг недруга был другом.

…Колю признали виновным, но выпустили сразу после суда, зачтя проведенное в СИЗО за срок. Он еще долго судился, восстановился в должности и звании, но потом его все равно уволили. Как водится, с каким-то скандалом, но этого я уже не помню. Го ворят, сейчас он таксует на немолодой «девятке», но живет хорошо. У него есть несколько постоянных клиентов, которые, собираясь уйти в загул, нанимают непьющего (а не пьет он еще с самой первой контузии) Колю. Он возит пассажиров по кабакам, клубам и пикникам. Оплачивает их счета, доставляет их по домам и в целом гарантирует неприкосновенность. Сколько за это платят, Коля не рассказывает, но смеется, что больше, чем за охрану комдива.

Старший колонны, фамилию которого память моя не сохранила, по слухам, вышел на пенсию и был замечен в какой-то ветеранской организации.

Полковник Зингер ушел на пенсию и уехал в среднюю полосу, купив там квартиру с помощью сертификата. Рассказывали, что перед отставкой он пил сильно, даже по армейским меркам.

Майор Першерон погиб в 1999 году под Ботлихом. Группа бежала по «зеленке». Артур услышал характерный звук выдернутой чеки и понял, что кто-то из бойцов задел растяжку. Со всей силы майор толкнул двух срочников, бежавших перед ним, в спины. Бойцы полетели вперед и рухнули на тропинку. Осколки прошли поверх.

Самому Першерону вжаться в грунт не хватило секунды.