Текст книги "Временно"

22:50

Молчание. Тихий, беспросветный вечер, стезя за окном открывается, как легкомысленная дама, сваливая с плеч полушубок, и оголяет насыщенные жизнью лохматые груди в шрамах. Закаленные пятки, может, даже не пятки, а вся ступня левая и наполовину правая ступают кротко по стеклу, битому в порыве нежности к бутылке полутемного. Вальс освобождения от страсти, танец в перчатках и на босую ногу, следы на мне, самое большое простое слово, ветка сирени в волосах. Стезя между грудей, уходящая в лобную долю пульсирующим светом ласки и злословия, неугомонные сумраки ветхих ушей, слоновьи и пароходные крики из труб, что выходят из тела с месивом завтрака и сероводорода. Молчание. Зловещее, тошнотворное, пугливое. Стук. Тук-тук. Войдите. Пройдемте, садитесь. Здесь вы будете казнены, мы приговариваем вас к смерти. Кружится комната в танце, неугомонные дети в груди бьются и режутся о стекло, черные лужи заполняют узоры советских ковров и бумажных, искусно выточенных ночами фраз буквами, не сложенными в слова. Молчание громкое, тошное, убаюкивающее. Кровь приливает к детородному органу, мешается меж месивом из тела, стекла и узоров, заполняет, наполняет смерть вожделением. Самая чистая вера – та, от которой содрогаются члены. Тысячи членов лезут в карманы пресловутой статной дамы в полушубке, еще одетой, но уже истерически бьющейся от желания. Дом с крышей треугольником переворачивается на бок, на сторону А, делает кривую и теряет прямой угол, изворачивается как может, подобно утопающему, в последний раз тянущемуся к березе из болотной дыры, игнорируя руку помощи дьявола. Мы приговариваем вас к молчанию, бьемся о крышу лбом, разрушая атомы, славим Армагеддон в своем доме, извергаясь на пол, заляпывая черные дыры и глухонемые позывы бумаги кровоточащим желчным мозгом. Во славу гению безумия, во славу аутистического наследия пророков, во славу себя самого. Время не течет, воздух не движется, свет не проникает в зазеркалье стен, сон не придет теперь. Молчание и красота, боль, любовь, вот и вы. Какого черта вы приперлись?

– : —

– А когда ты в последний раз была собой?

Асса увильнула от объятия, приготовившись к щекотке, и резко как клюнула мальчишку в шею, что щекотка появилась у обоих, появилась она из воздуха и шла к ногам, бежала.

– Всегда была. Как можно быть не собой? – удивилась Асса.

– Обманываться, жить, не существуя, не жить – существовать.

– Все это пошлость. Есть простота и кислород. Есть первый снег и первый дождь. Есть слякоть, и есть град. Все настоящее, но все временно. Ты каждый раз – с самим собой, и все влияет только так, как хочешь ты. Я счастлива, но потому, что я сейчас хочу и буду. Не нужно ничего мне понимать. Все будет понято, но временно оно по правде, временно – оно совсем не так, как наяву.

– Я не пойму, о чем ты говоришь, – обманул ее Жа. Мальчику прилетел поцелуй в шею, и тот растаял.

– Бог есть во всем, лишь он – безвременный. Все остальное – ты.

– А я не верую в Бога, – буркнул Жа.

– Я тоже, – улыбнулась Асса.

– А ты со мною?

– Нет. Сама с собой.

– Ты будешь насовсем со мною.

– Нет, конечно, глупенький мой Жа, так не бывает. Все это сказки, все абсурд.

Жа потянулся, ее робкое слово звучало для него угрозой.

– Я так смущаюсь нашим разговорам. Я ведь неглупый, а толку-то? Но что будет дальше?

– Откуда я знаю? – ответила честно Асса, и Жа вспомнил, что все вокруг только для того, чтобы он потерялся, а она вместе с ним неизбежна.

– : —

– Мы так, сарделек покушать и компота попить.

– А еще венчать вас будем! Правда, не с иконой, но у нас есть книжка Лимонова, например. Что-то там про монстров и святых, пойдет?

– А где Павел Аркадьевич?

– А он сегодня опоздал на первый автобус, решил совсем не ехать. Рассказывает, что вчера в том же автобусе такая бабуля ему на ногу наступила, не знал, что делать: проклинать ее или подружиться с ней.

«Не знаю, – говорит, – что мне делать: проклинать ее или подружиться с нею, не знаю, что же делать, что?»

– Какая такая бабка?

– Помрачительная.

– Нет такого слова.

– А я сегодня как будто в обморок упасть решил, когда думал, что же нужно было делать Павлу Аркадьевичу, а что не нужно было. Вот оттого он и не приехал.

– А сардельки-то нашенские, бумажные на вкус. Даже и не знаю, что нужно было вам всем делать?

– Я предлагаю найти кота на улице и приготовить его на медленном огне в вашей квартире.

– Что вы, не могу, у меня тут дама.

– А где же она, кстати? Венчать будем?

– Лежит у цветка алоэ. Как раз уже в венке.

– Алоэ не цветут в эту пору.

– Тогда где же она лежит?

– Идемте посмотрим.

Двое оборванных питомцев боженьки приподнялись с корточек и принялись отряхивать белые кровеносные тельца со своих копытцев. Жа стоял, поэтому отряхиваться не стал и зашагал в комнату первым. Дверь приоткрыл тихо, чтобы не скрипела, но та все же издала тонкий свист, и петелька, вздрогнув, забубнила: «Жжр, кххр», старая кошелка. Асса лежала на полу лицом вниз, ее волосы были грязными и мокрыми, пахло тухлятиной и порохом. Лежала она лицом в дырочку в ковре, солнце рассматривая невидимое, и ножки ее извились неестественно в коленках, которые Жа целовал при первой их встрече, но не такие синие коленки целовал он тогда. Друзья его с сардельками во рту стояли в коридоре, поджидая вердикта.

– Спит, – улыбнулся Жа и закрыл двери.

– У цветка спит? – пережевывая, бубнил тот калека, что держал Лимонова над головой. Его тезка по отчеству выглядывал из-за его плеча, старался рассмотреть живое, но не увидал, а только поперхнулся.

– У цветка, у цветка, говорю, – говорит он.

– И сама цветет? – с надеждой спросил тот, что не жевал.

– Нет, – шепчет старик Жа, – уже расцвела.

октябрь, 9
18:45

Лежа на полу и разглядывая шепот ветра за промерзшей оконной рамой, мальчик курил в потолок и думал о Боге. О том, как Он любит, чтобы было тихо и смешно. Туман сеялся по позвонкам медленными лилиями и вереском, тайной родины, флагом, из прозрачных ниток сшитым и укрывающим его больные, могильные скороходы знаменем своим и дыркой во лбу пролетариата. Ад был полон, как банка закатанных огурцов на зиму, но все пришли посмотреть на ноги малыша Жа и не закрыли за собою крышку. Та отвинтилась, и все боги, взвинченные сами до некуда, устроили бал для чертей и прекрасных женщин, их проклявших красотою своею, в честь будущих культяпок. Сияла звезда во лбу и на груди офицера с дыркой в виске навылет, волоклись по ковру сонные китайские болванчики без глазниц и зубов, рылись в комоде веселые ангелы с ножничками вместо рук, того и гляди делали друг другу маскарадные прически, лишь касаяс