Текст книги "Играя рок"

Глава 26

И снится ему сон: они готовятся к какому-то вечеру; в беспорядке лежат инструменты, Николай пытается распутать большой моток проводов и найти нужный штеккер, их очень много, ни один не подходит. Коля переворачивается на другой бок – огромная рыба бросается к нему, хочет укусить, он отталкивает её, она отъезжает по скользкой пластиковой поверхности стола в стальном эллиптическом блюде. Рыба слеплена из селедочного фарша, смотрит на него единственным несъеденным глазом. Наконец нужный разъем найден – в колонках раздается сильный фон. Коля снова на другом боку;

страшный сон не оставляет. Народ топает, свистит, что есть мочи, – музыки все нет, гора мертвой аппаратуры не слушается, нет мощности, нет звука – все их усилия тщетны, музыканты беспомощны и с мольбой в глазах смотрят на Каминского…

Какие-то девицы уводят его курить под лестницу, кажется, они в столовой или баре…

На лестнице темно, дым пеленой повис в воздухе, хлор туалета ест глаза, лиц не разглядеть. Он идет наверх, решительно отнимает у рыбы джек, включает микрофон, раздается писк, скрежет…

– Вставай, Колька, мы тут тебе завтрак принесли! Рослый Мединский стоит и где-то в вышине держит тарелку (может быть с манной кашей) в одной руке, в другой руке – пакет, там масло, хлеб, крутые яйца, всё это, конечно, слиплось. Вот такой – громадный гренадер в колпаке дежурного по кухне.

– Да, ещё забыл тебе вчера сказать, сегодня праздник Нептуна, в 11 часов небольшой концерт, Миша тебя введёт в курс дела, сыграешь на басу за меня – на клавишах Татьяна с физфака, в общем, выручай, на шару… Николай расправляется с завтраком, и спешит войти в курс дела.

Через час они на открытой площадке дают концерт. Любимый ля-минор.

 
Вот пролетает звездочка – ракета
И это – добрая примета,
Полнеба голубого цвета и т. д. и т. п.
 

Середина июля. Завтра или послезавтра он уедет отсюда в Горький, оставив им Андрея. В голове сумбур. Насыщенный разными мероприятиями, день проскочил в одно мгновение, наступил вечер.

Для него это был последний вечер танцев. Погода расщедрилась, ветер стих и над озером повис легкий туман. Мединский расчехлял колонки от “Гармонии”, Анисимов с Николаем разучивали “Sunny Side of Heaven” из Fleetwood Mac. Тут две гитары должны были играть разные партии, и Каминский очень хотел исполнить эту вещь на последнем вечере. Еще немного и все начнется.

Все звучало превосходно. Анисимовская самоделка рассыпалась поистине жемчужным звуком, вторя тягучим нотам “Этерны”. Пары танцевали, весь лагерь был тут, это являлось правильным завершением удивительных дней на озере. Но он так хотел, чтобы этот теплый вечер подольше не кончался.

– А эту песню “Мистраль” играет для врача нашего студенческого лагеря – Евгении Владимировны. Николай взял заглавный аккорд из “Venus”.

Глава 28

Звонок. Коля оторвался от математических занятий, открыл дверь – на пороге незнакомец. Лысоватый, плотный.

– Мне бы повидать Ивана Павловича. Он пытался вспомнить, кто это, и не мог.

– Иван Павлович умер несколько месяцев назад.

– Какая жалость, мои соболезнования, я знал его, мы встречались в Москве и здесь в филармонии. Я музыкант из Москвы, Ростропович, проездом решил зайти. Вообще я тоже, как и ваш дед, собираю антикварные вещи. Тут Коля насторожился, антикварные вещи они с дедом не обсуждали, коллекций Иван Павлович не собирал, а если у него и сохранились какие-то картины, миниатюры и скульптуры – все это было подарено добрыми друзьями и знакомыми. Дед любил все это и ценил красоту этих вещей и мастерство исполнения. Они были дороги ему, а коммерческая сторона вопроса его не интересовала. Коля многое слышал о жульничестве в сфере торговли различными предметами старины, и ему не хотелось неприятностей.

Тем временем, гость представился полностью:

– Мстислав Леопольдович, – произнес он. Николай еще больше смутился, все и так знали, как зовут этого музыканта. Ему стало стыдно, что они стоят в коридоре, но он решил все же не показывать гостю комнату деда и его вещи и выкрутился:

– Вы знаете, я срочно должен ехать на занятия в институт. Я готовлюсь к поступлению в Политехнический. Мне, конечно, стыдно, что мы вот так стоим и разговариваем на пороге, но уж, извините, опаздываю. Он изобразил смущение.

– Нет, вы, конечно, правы, – заявил он, будто прочитав мысли Каминского, – не нужно первого встречного допускать в квартиру, но у меня к вам совсем другое предложение. Я помню, что один из его друзей, критик Горницкий проживал где-то на улице Нестерова. Вы были с ним знакомы?

– Да, конечно. Он скончался в конце прошлого года, я отлично знаю его старый дом. Не могу сказать, проживает ли там его сын Игорь, вполне возможно, что он там бывает.

– Вот и отлично, я отвезу вас сейчас на занятия, а по дороге вы покажете мне это место, идёт? Я знаю адрес, но вместе найдём быстрее.

– Конечно. Коля не был лично знаком с сыном искусствоведа, но, пускай, московский гость сам решает эти проблемы.

– Коля, а вы не могли бы посоветовать пообщаться с кем-то из других приятелей твоего деда. Меня интересуют разные предметы старины, особенно картины, иконы, миниатюры. Если есть у кого старинные статуэтки фарфоровые или части хрустальных сервизов с металлической отделкой, я был бы очень благодарен! Дело в том, что многим эти вещи сейчас не нужны и они могут пропасть, то есть, будут потеряны, украдены или безнадежно испорчены. Я собираю старину, прежде всего для того, чтобы сохранить ее для потомков, для тех русских, которые будут гордиться этими творениями мастеров прошлого. И меня в первую очередь интересуют русские старинные работы. Надо отдать должное мэтру: он ни слова не произнес о продаже антиквариата, о деньгах. Больше его интересовали связи, люди искусства, коллекционеры.

– Я затрудняюсь дать ответ, многие переехали, – соврал Каминский, – а вы представляете какой-то музей, или организацию? Ростропович проигнорировал этот вопрос. Коля сунул ноги в туфли, и накинул пиджак. Они вышли во двор, теперь при дневном свете он явственно видел, что перед ним был великий Ростропович, которому рукоплескал весь мир! Обходя лужи, они пересекли двор, и оказались за железными воротами. Гость усадил Каминского в фольксваген – «жук», и не преминул похвастаться, что это первая по счету машина в его коллекции. Он оказался не в меру разговорчивым, тут же в начал рассказывать байки из жизни известных писателей, художников, при этом некоторым крепко доставалось.

– Вот, есть такой писатель Лысухин – тот, приезжает в деревню под Архангельск – ставит ящик с водкой посреди села, народ последний разум теряет, избы покидают а ему только того и надо, – помощники идут по домам, хватают доски, да не все подряд, с хорошими богатыми окладами. Когда Сталин церкви порушил – многое у людей на руках сохранилось, спасали, как могли….

– А вот, представь себе, Распопов в Москве скупает за гроши у стариков ценные, редкие книги, знаешь, прожить на пенсию трудно. Он и еще про кого-то рассказал весьма неприличные вещи – разные истории сыпались из него, как из рога изобилия.

– Но ведь писатель он, вроде, хороший? – робко высказал свое мнение Коля, и сразу вспомнил Анну Константиновну Покровскую, библиотекаря, бабушкину знакомую, жившую в центре Москвы в старом доме с мезонином среди удивительных книг и вещей.

Она была необыкновенной судьбы человек, прожила долгую жизнь, знала Алексея Толстого, хранила дома автографы Горького, письма Фадеева и многое другое.

Николаю стало грустно от мысли, что эту добрую старушку могли обидеть подобные коллекционеры-волки с крепкими зубами.

Да, ценности этих людей уходили за рубеж. Конечно, русский антиквариат мог за границей интересовать тех русских, которые не влачили жалкое существование, моя полы и убирая туалеты. Воцарилось неловкое молчание, и снова, Ростропович, будто прочитав его мысли, заявил, что он совсем не такой коллекционер, как эти, и в его планы не входит скупать все в провинции по дешевке и, что он даже готов заплатить за стоящие вещи очень солидные деньги. Главное, как он сказал, – сохранить культуру для потомков.

Каминский не очень понимал смысл этого “хранения” в частных коллекциях богачей Рима или Парижа.

Николай все же показал ему дом Горницкого, предупредив, что, скорее всего, он там никого не застанет.

Ростропович по дороге, рассказывал ему много всего интересного про изобразительное искусство, театр, а потом высадил у Политеха. Публика с удивлением разглядывала иномарку.

– Коля, если подвернется картина, или икона интересная, отложи для меня, я буду здесь ровно через месяц. Мне всё интересно. Я обычно останавливаюсь в гостинице “Москва”, это рядом с тобой.

Коля вышел на откос и вернулся пешком домой. Его ждал взволнованный и удивленный отец. Он нервно ходил из угла в угол.

– Он только что был здесь.

– Кто? Ростропович?

– Ну да. Спрашивал, не осталось ли чего-то ненужного из вещей или картин отца, предлагал денег! Причем, в таком тоне: Может быть, у вас остался какой-то ненужный хлам от Ивана Павловича? Нет, ты представляешь, я только пришел с работы?! Ты знаешь, я не ожидал от него этого. Заявиться к нам сразу же после смерти отца! Как он мог? Я попросил его уйти. Вечером, когда вернулась бабушка, они ей все рассказали. Елена Васильевна сделала большие глаза, поскольку была очень удивлена этим знакомством.

– Как он нашел нас? Он никогда не дружил с дедушкой. Возможно, приезжал к нам в Горький на концерты, но их организовывал не Иван Павлович. Его кто-то навёл на нас. Коля, он тебе тоже предлагал что-то продать?

– Нет, я сделал вид, что ухожу. Николай и позабыл уже этот визит, но через месяц Мстислав Леопольдович появился на его горизонте вновь. В субботу Николай сам встретил его совершенно случайно, проходя мимо “Рубина”, когда шел за лекарством для бабушки в аптеку. Он вспомнил, что ничего не нашел для него, да, собственно, он и не искал. Машина была другая, на этот раз – Land– Rover, 4x4, сафари. Он впервые видел автомобиль с четырьмя спальными местами и холодильником в задней части кузова. Ростропович был в добром расположении духа, весь на каком-то подъеме, он сразу узнал Колю. Мэтр прямо таки, излучал отличное настроение.

– Мстислав Леопольдович, я ведь ничего не нашел для вас.

– Ну, не беда, Коля, еще будет случай, забирайся на пассажирское сиденье.

– Мой приятель мог бы предложить вам икону, но она весьма скромная, даже без оклада.

– И что есть – сие творение?

– Николай Чудотворец. Но состояние – так себе, пошарпанная. Я не стал бы продавать её сам. Все же, я тоже Николай, пусть это будет не на моей совести!

– Да, уж, конечно! Совесть это чертовски хорошая штука! Что ж, поехали к нему! Надеюсь, это не далеко?

– Отнюдь, минут пять-десять. Он должен быть дома. Прежде чем заявиться к Крыленко, они покатались немного по городу, Ростропович удивлялся на то, как теперь выглядит Горький, рассказывал о других русских городах, о том, как в них страдают культура и искусство. Он обвинял в этом коммунистический режим, и Коле всё это было страшно слушать.

На заднем сиденье сидел его друг, Виктор Балашов, диктор телевидения. Коля сразу узнал завсегдатая «Голубых огоньков». Он приехал в Горький посмотреть концерт, который давал в зале консерватории Мстислав Леопольдович в воскресенье.

Узнав, что Николай интересуется современной музыкой, Балашов сказал, что исполнение симфонии Шнитке c участием такого виолончелиста как Ростропович ни в коем случае нельзя пропустить.

Они застали Крыленко дома.

Икона не произвела на мэтра абсолютно никакого впечатления, но он купил ее ровно за столько, сколько и хотел изумленный приятель Николая. Все те пять минут, что они провели у него, Сергей буквально не мог закрыть рта от неожиданности.

Глава 29

Денег было в обрез, и билеты на 37-ой купили в общий вагон. Кто смог, сразу же устроился спать. Народ ехал в Москву за покупками, налегке, по большей части с пустыми рюкзаками. Две бабульки, усевшись на боковых местах, принялись жевать хлеб с вареной колбасой, дембель на верхней полке захрапел, выводя рулады, Лось ворочался, тихонько ругаясь, под самым потолком, там, где обычно хранят матрасы.

Лёва-хиппи уткнулся немытой головой в свою холщовую сумку, и ухитрился заснуть.

Николай смотрел в окно: сначала мимо проехали привокзальные столбы, фонари, последние пригородные поезда, затем понеслась темная полоса смешанного леса, сосны с обглоданными химией верхушками, одинокие полустанки. Когда Дзержинск остался позади, голова начала клониться куда-то в сторону, он чуть было даже не упал, но пристроившись, наконец, заснул беспокойным сном в неудобной позе, время от времени проверяя, на месте ли бумажник.

Пять утра. Народ общего вагона шел в туалет. Громко хлопала дверь, в тамбуре собралась очередь, шансы умыться были невелики. Лёва забрался на свободную верхнюю полку, пугая граждан сомнительного вида носками. Лось вернулся из туалета, продолжая отчаянно ругаться из-за молнии на брюках. Она разлетелась у него ещё вчера при посадке в вагон. Спросили у служивого иголку с ниткой – всё это у него оказалось в наличии; кроме того он совершенно безвозмездно предложил Лосю свои услуги и зашил намертво "десяткой" ширинку на его брюках. Через полчаса они вышагивали по залитой солнцем Москве, строя всевозможные планы.

Очень хотелось обзавестись по сходной цене фирменными джинсами, особенно это волновало Лося. Заглянув в первое попавшееся ателье, они попросили заменить молнию на брюках, однако получили отказ – таких застежек в наличии не было. Через какое-то время Лосю понадобился туалет, и он понял, что дело его плохо. Солдат зашил гульфик на совесть, а стянуть плотно обтягивающие брюки не представлялось возможным. Коля неудачно пошутил, что ему придется подождать недельку другую как Винни Пуху, чтобы похудеть. Лось шуток не понимал, ему нужны были срочно ножницы и английская булавка. Вся московская программа скомкалась. Наконец проблема была решена, с помощью осколка стекла нитки перерезали, а молнию скрепили проволокой. Гуляя, они забрели в Сокольники и увидели громадную афишу американской выставки "Туризм в США" и длинную очередь в кассу. Лёва решил, что здесь непременно должны давать буклеты и значки из Штатов. А уж если будут давать пакеты с ручками и надписями на английском языке, – считай, поездка состоялась.

Змея очереди двигалась быстро, при входе каждому вручили фирменный знак и программу выставки. Народ не переставал удивляться на красивые и практичные вещи, товары для путешествий, охоты, рыбалки. Ребята с интересом разглядывали различные продукты для туристов. Это были пакетики, коробочки с сушеным мясом, с растворимой вермишелью и картофелем в хлопьях. Один пакетик Лёва утянул с полки (служащий ничего не сказал), тут же надорвал, и стал сыпать белый порошок себе в рот. Постепенно выражение его лица из любопытного сделалось весьма кислым и он начал искать выход. Что же он, все таки съел? – терзался догадками Лось, только бы кони не двинул.

Потом их стал разбирать смех – хиппи, ругаясь, отплёвывался жёлтой пеной, а изо рта у него вылетали мыльные пузыри. Похоже, знание английского его подвело, и вместо картофельных хлопьев он сыпанул в рот стирального порошка.

После похода на выставку Николай решил прокатиться на «Сокол» к тете Маше, а ребятам назначил встречу в 15 часов у Художки.

Глава 29

Мария Романовна обрадовалась Николаю, удивлялась, какой он большой вырос, накормила отменно, очень густыми щами со сметаной и пирожками с мясом.

После обеда они разговорились, Коля показывал тётке фотографии, присланные мамой, и сам с интересом разглядывал ее новую квартиру. Он давно не появлялся в Москве, а тут и вовсе не был. После смерти Бориса Аркадьевича тетя Маша переехала на Песчаную улицу, квартира была намного меньше той, куда они приезжали погостить с мамой.

Самостоятельный Эдуард стал известным журналистом, и проживал с супругой в Восточном Берлине. Что-то сохранилось из вещей, привезенных дядей из дальних странствий – знакомая по старой квартире маска из Папуа, статуэтки…

– Как твой папа поживает? – спросила она, не болеет больше?

– Нет, он кандидатский минимум сдает. Английский учит, словарный запас пополняет. Только, кажется, мама у нас раньше защитится.

– Мама у тебя умница, да и тема у нее просто козырная, – а ты просто так приехал на выходные? Мама звонила, спрашивала, буду ли я дома.

– Да, вот с приятелями решили приодеться в джинсы, – признался Коля

– Знаешь, дорогой, у нас иногда их выбрасывают в универмаге. Даже видела целиком костюмы. Я знаю, какие тебе надо. У меня ассистент Толик носит такие, сзади на кожаном лейбле – две лошади пытаются штаны разорвать. Раньше у меня везде знакомства были, а сейчас многое изменилось. Конкурентов расплодилось, молодежь так и лезет в стоматологи толпами. Денег хотят. Можно, я на твои зубки гляну?

– Этого я боялся, – Коля неохотно открыл рот.

– Так, семёрочка, которую я тебе залечила три года назад, в порядке. А вот рядом плохой зубик, но его можно еще спасти. Ты в Горьком к кому ходишь?

– Давно не был, – признался Каминский. Моя Александра Степановна больше не работает, на пенсию ушла. Боюсь. Маленький боялся, теперь еще больше боюсь. Вот поступлю в институт, займусь этим зубом.

– Обещаешь? – она сделала строгое лицо.

– Клянусь.

– А размер тебе какой нужен? – она принесла иностранный сантиметр с дюймовой разметкой и измерила его талию и длину шагового шва, – все ясно. Да, вырос ты, большой мужик стал. Я у Эдика поспрашиваю насчет этих штанов.

Немного отдохнувший, чуть позднее трех он ждал своих приятелей возле кинотеатра.

Вскоре он увидел их, выходящими из "Праги". Лось очень агрессивно размахивал руками, пытаясь что-то донести до Лёвы, но, вероятно, напрасно. Он первым делом вывалил все, что он думает о хиппи, о том, как они заказали обед, и во что это все превратилось.

А дело было вот как: расставшись Николаем, горьковские ребята решили откушать, как подобает в центре столицы. Не прошло и часа, как им подали лангеты с картофелем фри и зеленым горошком, жигулевское пиво и компот.

– Представляешь, – кипятился Лось, – этот баран забрызгал меня и официанта борщом, продемонстрировав свои лучшие манеры. Мясо было даже почти прожаренным, а вот ножи у них оказались тупыми. Лёва, приподнимая над тарелкой лангет, разрезанный не до конца, как кусочки нанизанные на веревочку, уронил всё это пару раз на стол и на свои страшные брюки, а потом начал все это на блюде растягивать, придерживая вилкой. Ну, тут большой кусок оторвался и с размаху – прыг в горячий борщ, который официант только что принес девушке, сидевшей рядом. Но ей повезло, поскольку она отошла руки помыть: все выплеснулось на меня и официанта.

– У-у, вражина, – Лось замахнулся на Лёву.

– Я смотрю, вы отлично провели время, съязвил Николай, – а дальше что делать будем?

– К парку Горького поедем. Там вечером фарцы подъезжают, что-то может подвернуться, сказал Лось, – а ты ничего не присмотрел?

– Как видишь, ничего. Снова спустились в метро. У главного входа в ЦПКиО несколько фарцовщиков, озираясь, нет ли поблизости милиции, осторожно предлагали свой товар. Наверное, их здесь время от времени гоняли, но место было уж очень выгодным, и они возвращались сюда вновь со своими портфелями и дипломатами, набитыми вожделенными тряпками. Двое из них напоминали своим важным и независимым видом ответственных работников, и Николай сразу подошел к ним.

– Джинсы есть?

– Пойдем, прокатимся, – мужик сделал едва заметный жест рукой, и к ступенькам на входе в парк подкатил жигуленок, мигая фарами. “Ответственный работник” сел на пассажирское место, Николай – на заднее. Тут же рядом с ним на сиденье плюхнулись два потрепанных пакета с джинсами.

– И те и другие, вроде, твой размер, других вариантов для тебя нет, можешь примерить. Машина медленно поехала по кольцу. Николай достал из пакета новенькие “Melba”[35]35
  Здесь марки джинсов


[Закрыть] и тут же полез во второй пакет. В нем лежали изрядно потёртые, но не рваные “Super Rifle”. Он еле влез в них, но сидели они отлично. Глаз у “ответственного работника” был намётан.

– Сколько хочешь за Rifle?

– 45.

– Не пойдет, а новых нет?

– Новых нет. Будешь эти за 40 брать?

– Не буду.

– Значит, не договорились. А зря, вряд ли сегодня что-то будет.

– Сигареты не надо? Winston, Camel? Chesterfield дешевле уступлю.

– Ну, давай пачку.

– Что?! Только блоками продаю.

– Давай блок. Николай быстро переоделся, к тому времени водитель привез его в исходное место. Они спрашивали еще. Народ у входа обновлялся, уходили одни, появлялись другие. Блок сигарет сразу был поделен. Предлагали Lee и какие-то шведские штаны, все это ребят не устраивало ни по цвету, ни по размеру. Цена более приличных джинсов переваливала за 70–80 рублей, и никак не вписывалась в возможности провинциальных модников.

Они возвращались в Горький 38-ым, измотанные столицей, с гудящими от усталости ногами и больными головами. Ехали с плацкартой как белые люди. Никто ничего не приобрел. Лось, продолжая ворчать на Лёву, отсоединил свою проволоку, и улегся спать.

Сидя напротив Каминского, Лёва мычал «The Kid’s Are Аllright»[36]36
  композиция группы ‘The Who”


[Закрыть], прислонившись головой к стеклу. Николай некоторое время еще таращился в окно, а потом прилег и заснул сразу, как убитый.