Текст книги "Сказки Унылой Депрессии"

***

Зиг приказал идти похоронить Бернара. Взглянул с упрёком на Умника, мол, почему сам не справился. Хендрик подумал, что здесь прячется иной упрёк.

– Они отняли все деньги, – вяло отрапортовал Хендрик. – Я ничего не мог поделать.

– Я понял, – кивнул начальник. – Соберём новые, не волнуйся. Понадобится время…

– Не надо. – Хендрик небрежно махнул рукой и пошёл в дом отца. Говорили, тому сегодня лучше: даже спрашивал, как дела в шахте.

– Не беспокойся: всё уладится, – обещал вдогонку Зиг. – Пошлём с тобой больше людей. Не думал, что поблизости головорезы. Купцы не жаловались никогда. Надо ж так наткнуться! Кому понадобилось грабить гномов?

– Просто не судьба. Это знак, – ответил Хендрик. Он приближался к дому, где прошло его детство. Вот тут он впервые услышал легенды об Отважном Молоте, тут почувствовал, будто не зря родился и что судьба обязательно подскажет верный путь. А с чем возвращается теперь?

Дверь заскрипела. Вот узкий коридор, кухонька, комната отца…

– Пап, это я, пап. Узнаёшь? – Склонился, словно над люлькой младенца. Только запах от «люльки» походил на вонь из нужника.

– Сынок, – прошептал отец. – Как там работа? Норму делаешь?

– Делаю, – соврал Хендрик.

– А погода как?

– Гроза, – снова соврал. Потому что не знал ничего о погоде. За окном – вечный лишь мрак.

– Гроза. Молнии, да? Такой свет. Но сначала гром.

– Да, пап. Именно так. Гром всегда сначала. Он предупреждает о молнии.

– Так ты смог сделать для наших эти, эти… штуковины?

Хендрик задумался, что же сказать отцу. Третий раз соврать? Но разве отец так поступал с ним, с ребёнком? Разве не врал он ему?

– Нет. Их не будет. Потому что я встретил людей будущего…

– Да? – Полуслепые глаза старика повернулись к Хендрику. – Неужели? И какие они?

– Отвратительные, – сознался гном и, немного подумав, добавил: – И я ничего не собираюсь делать. Ничего. Потому что не хочу такого будущего.

Отец молчал. Понял или не понял он слова Хендрика, так и осталось загадкой, потому что гном погрузился в сон. А Хендрик открыл дверцы шкафчика, в котором хранил заветный инструмент – дробилку, и потащил её прочь из дома. Он шёл к обрыву, вспоминая детство, надежды, потом магистра, учёбу, грязную работу, книги-книги-книги, опыты…

Он шёл к обрыву, неся в руках эту тяжесть, которой не так давно крошил горные породы, надеясь на светлое завтра.

Надеясь…

Дробилка полетела по камням с обрыва в тёмную бездну, куда гномы и не рисковали заглядывать. Говорили, будто там дремлют древние чудища. Но там ничего не дремлет. Разве что утонувшие корабли надежды.

Хендрик угрюмо всматривался туда.

«Жить как-то надо», – на ум пришли слова отца. Наверное, это правильно. Нести тяжкое бремя, лишь бы не следовать тому, что кажется тебе призванием. Оно приведёт всех в бездну, не лучше той, куда улетела мечта.

Цель жизни не поддаться призванию, этому зуду в голове. Оно – инстинкт.

В голове Хендрика появилась идея.

Гномы, они просто живут изо дня в день, потому что не задумываются. А он думал. И много думал. А не надо было.

Пришёл час показать, насколько все они правы.

Он напишет книгу. Станет пророком. Надо начать сегодня же.

У отца наверняка есть бумага в кладовке. И запасы пива.

Говорят, с него борода быстрее растёт.

***

Атаман сидел на камне, поедая жареное мясо. Рядом ждал своего часа кувшин с вином и толстый плед. Годы проходят – вокруг ничего не меняется. «Машины» снова приносят жратву и выпивку. Жизнь течёт привычно. А чего ещё желать? Дурачок-гном бредил о переменах… Да кому они нужны? Разве тем, кому совсем невмочь?

Порой и хочется что-то менять. Но не мир, а себя. После детских игр пришли заигрывания с девушками, им на смену – выпивка, драки, проститутки.

И… всё.

С каждым годом – ничего нового. Потому приходится увеличивать дозы.

Только до какого предела?

Неужели следующий шаг – клочок земли в поле?

– Приятного аппетита. Только не подавись! – Голос из темноты испугал разбойника.

– Давай-ка выходи на свет, – проскрежетал он в ответ. – Не бойся.

– Кого мне бояться? Ты меня не тронешь. Ты мне деньги отдашь. Мою часть. – В пещеру вошёл Каррах. – Я нужен тебе. Они снова соберут золотишко и, наверное, скоро.

Атаман запустил вертелом в гнома. Каррах резко дёрнулся в сторону, но острый край разодрал ухо.

– На колени! – заорал разбойник. – А ну, быстро! Теперь моли о прощении!

– За что?! – Гном тоже повысил голос, прижав ухо правой рукой к виску. Жаль, не позвал с собой кого-нибудь и не взял топор. Пришлось подчиниться. Осторожно он опустился на одно колено.

– Так-то, тварь. – Атаман швырнул ему горсть монет. – Вставай и вымётывайся к чертям!

Гном вышел, еле слышно бормоча угрозы.

Атаман вернулся к мясу, вину и размышлениям о вечном.

Иногда хочется поменяться, начать новую жизнь. Но посмотришь на таких вот… А он вдоволь насмотрелся – и кажется, будто те до сих пор живут играми, какой-то мелочью.

У него же действительно есть всё.

Он человек будущего.

Сказка о любви

Красавица и чудовища

– Я пошёл, – сказал Он. Твёрдо сказал, но одновременно спрашивая разрешения.

Она со вздохом оторвала взгляд от пустых тарелок, сложенных кривой пирамидкой, и, словно глядя сквозь него, спросила:

– А как же суп? Папа обещал удивить гостей. Будут морские деликатесы…

– Мне нужен воздух. Тут мало воздуха, – оправдываясь, завершил ненужный обряд. Папа… Лорду вообще дела нет, тут Он или у чёрта на куличках. Впрочем, беседа с угрюмым тестем не стала бы удовольствием, даже будь Он ему нужен.

– Ну, сходи, подыши, – согласилась Она. И добавила: – Не задохнись.

Лучше бы не добавляла ничего. Еле сдержался, чтобы не хлопнуть дверью. Или сил не хватило резко дёрнуть массивную створку в железном панцире.

Вечерняя прохлада приятно щекотала шею, лицо и открытую часть груди. Он застегнул верхние пуговицы камзола, вдохнул аромат черёмухи и скошенной травы. Голова закружилась. После душного зала и без счёта выпитых бокалов густого вина весна ворвалась в душу беспардонно.

Он вдохнул снова.

– Весна, да? Ты стареешь, а весна… Она всё молодая, – раздался сиплый голос откуда-то из глубины двора. Там, на ветхой скамье, гордо восседал бродяга, будто его пригласили сегодня на юбилей. – Весна поёт о любви. А любовь… Она коварная штука, да?

– Что ты знаешь о любви? – усомнился Он, шагая в сторону незваного гостя.

– Слишком мало. Хотя могу рассказать занятную историю. Об одном пастухе… – Лицо, спрятанное под капюшоном, озарил лунный свет. Стали видны желтоватые выпирающие клыки, мутно-серый цвет кожи и выгнутый кверху нос. И хитрая усмешка.

– Так расскажи, – с неподдельным интересом (лишь бы забыть тошнотворный праздник) Он присел рядом и приготовился слушать. Скучное семейное торжество уплывало в пропасть череды ненавистных будней.

***

Жаворонки парили высоко в небе, садились на верхушки деревьев и звонко пели колыбельную лесу. Мошкара кружила столбом в сгущающихся сумерках. Значит, утро будет солнечным.

Аргус Хлой окинул взглядом козье стадо, где-то в подсознании пересчитывая головы. Кромка леса блестела хрусталём золотисто-багряных лучей. На запад ветер тянул по небу за краешек пуховую перину. Полевые травы стремились ей вслед, но земля не пускала, и они грустно покачивались, пока коза-гурман не обрывала их. Пёс, положив морду на лапу, меланхолично следил за передвижениями стада.

Ещё совсем чуть-чуть до полной темноты. Надо вернуться в хижину, набрать свежих овощей и приготовить ужин, потом готовиться ко сну. Лишь бы сразу уснуть. Чтоб без мыслей. Без страхов. А утром проснуться. По новой считать часы, ждать вечера.

Аргус оторвал взгляд от козьего племени. Верхушки ветвистых елей, стройных сосен, раскидистых тополей и могучих дубов терялись в бесконечности небесного свода. Он и сам раньше забывал себя, лишь обратив взор наверх. Теперь только пустота. И там, и здесь.

– Верный, домой, – скомандовал он псу, не в силах вынести тоску. Лучше приволочь её в хижину, согреть вином и тёплым ужином.

Пёс заскулил, вскочил с места и ринулся подгонять стадо в направлении дома. Аргус помогал длинным прутиком и громкими окриками. Козы давно перестали бояться его жуткого облика – привыкли. Сейчас вот суматошно заблеяли, но послушно побрели в сторону ночлега. Верный высунул язык, обогнал стадо и помчал впереди всех, чтобы предупреждать об опасностях пути. Правда, за целый год не случалось ничего. Лишь облезлая лиса как-то выбежала на тропинку, встретилась с оскаленной мордой пса и повернула обратно в чащу.

Пастух насвистывал нехитрую мелодию, чтобы скоротать время в надоевшей дороге. Свист, небойкий, заунывный, плыл по воздуху, проходя сквозь густые, плотно сбившиеся вдоль тропинки кусты сирени, поверх всклокоченной козьей шерсти к трусящему впереди Верному.

– Верный, домой! – рявкнул Аргус, заметив, что пёс вдруг отбежал в сторону леса и с интересом принюхивался к какой-то тёмной массе, кучке, то и дело пробуя что-то из неё вытащить. Тряпку или ремень. На команду Верный не среагировал.

Пастух поспешил разобраться, в чём дело. Оказалось, средь лопухов, васильков и ревеня распростёрся человек. Шлем откатился недалеко от копны густых молочно-медовых волос, руки раскинуты в стороны по земле: в одной – кинжал в крови, другая намертво сжимала свиток. Меч неглубоко воткнут в землю, отчего походил на обглоданную ветку с куста.

Аргус нагнулся и, дрожа от волнения, перевернул тело на спину. Бледное лицо недвижимо, губы плотно сжаты, на широком лопухе чернело пятно крови. Пастух приложил ухо к груди воина, но сквозь кольчужные диски ничего не услышал. Тогда сорвал широкий стебель, приложил к носу раненого. Травинка шевелилась в такт слабого дыхания. Аргус приподнял край кольчуги воина: нижняя рубаха пропитана кровью, под рёбрами тело плотно опоясывала грязно-коричневая тряпица. Значит, успел перевязать рану до того, как ушёл в мир грёз. Пастух потянул человека за руку. Тяжёлый. Снять бы броню, да провозишься.

Из глубины леса раздалось чуть слышное пение, грустный мотив. Аргус всмотрелся сквозь плотный строй деревьев, заметил движение: юноша брёл напролом, перешагивая через кусты и валежник. Взлохмаченные соломенные волосы с вкраплениями репейника и трухи, ободранная рубаха, мешок за плечами и лютня в руках. По ней время от времени он ударял, подпевая в такт осипшим голосом.

«Какой бес их сюда тащит!» – выругался пастух. Последний раз видел человека полгода назад: девчушка заблудилась, убежала из родной деревни. Хозяин просто её домогался…

А теперь вот сразу двоих принесла нелёгкая.

– Эй, подсоби, – крикнул Аргус бродяге. Тот оцепенел, словно узрел демона в пустыне. Конечно, не ожидал встретиться в лесу один на один с настоящим орком. Чудище стояло возле убитого воина и подзывало подойти ближе. Надо бежать отсюда. Бежать!

Однако что-то внутри мешало трусости завладеть сознанием. Наверное, так и надо. Наверное, это Судьба. С нерешительностью двинулся певец в сторону орка в пастушьей шкуре.

***

Никогда двери скромного жилища Аргуса не впускали в дом сразу столько людей. Пастух вечерами возвращался в одиночестве, ужинал в одиночестве, одиноко глядел через окно на далёкую одинокую луну, молился всем богам и ложился спать. Но уже не один, нет. А со своим отчаянием.

Сегодня его кровать занял раненый воин, с которого певец уже стаскивал доспехи. Аргус повесил на стену меч, а шлем аккуратно положил на стол. Пока гости осваивались, решил слазить в погребок за мясом, соленьями, сушёными травами и молодым вином, чтобы удивить сытным и приятным ужином. Там же, в погребе, хранилась лечебная мазь. Рыцарь пришёл в себя ещё в дороге, но на вопросы отвечал лишь глухим стоном.

– Будете пытать? – прохрипел он, почувствовав свободу от тяжести доспехов.

– Нет, – с натяжкой выдавил певец. Хотя наверняка сказать трудно: кто знает, что на уме у пастуха-орка?

– Я убил их. Я их всех убил, – сознался воин. – До Скалле дюжина миль. Думал, доберусь… Мы в Скалле?

– Нет, – снова ответил собеседник. Уже более уверенно.

– Я ничего не знаю. Шёл на заработки и тут увидел их… Вмешался. И всё. Я чист. Не при делах, понял?

– Нет. – Певец решил, что его приняли за другого.

– Заладил, мать твою через бедро! Что непонятного? Скажи главному: пусть не тянет. Мешок на голову – концы в воду. На хрен меня, как свинью на убой, держать! Всех пятерых я убил. Я. Виновен. Но про дела ваши не знаю, дошло?

Певец боялся разозлить грозного воина, но молчание тоже не могло длиться вечно. К счастью, тут вернулся пастух с полными руками разной снеди и разрядил обстановку.

– Он говорит. – Певец подскочил к уродливому хозяину, схватил за рукав и пальцем указал на раненого. – Он говорит.

– Бог мой, что за страх?! – Воин приподнялся на постели и сел. – Передайте главному: я ничего не знаю. Ни про нападение, ни про письмо. – Он кивнул в сторону свитка, который пастух положил к изголовью.

– Не понимаю, о чём вы, добрый господин, – отвечал Аргус. – Я лишь пастух, который предложил скромную обитель для вашего отдыха. Мы перенесли вас сюда удобства ради.

Аргус старался говорить красиво и вежливо. Краска не сходила с лица: понимал, что получается нескладно и коряво, чересчур елейно, что ли. Но куда деваться: столько лет не говорил с людьми.

– Я не господин, – только и буркнул в ответ воин. – Я Хоррок-молния. Можно просто Хоррок, урод.

И замолчал. Не зная, как продолжить беседу, Аргус поспешил к столу, чтобы приготовить ужин. Не дожидаясь приглашения, Хоррок схватил бутыль с вином, сделал большой глоток, отрыгнул и впился зубами в золотисто-зелёное яблоко.

– Значит, и вы не при делах, – усмехнулся воин. – Ловко. А я тут на паренька твоего коней спустил.

– Он не мой паренёк, – признался Аргус, разрезая на части шматок вяленого мяса, от которого по комнате пошёл аппетитный аромат. – Заблудился он. Здесь народ не часто встретишь. Скаллийский тракт в стороне проходит, до деревни ближайшей – час ходьбы.

– А как ты заблудился-то, э, парниша? – с недоверием спросил Хоррок у робкого юноши, одиноко стоявшего в углу, где висела икона и пара еловых веток.

– Я пел, – смущённо ответил тот.

– Пел? – крякнул Хоррок и сделал ещё глоток, продолжая удерживать бутыль у себя на коленях. – Для кого ты тут пел?

– Для себя. – Лесной певец опустил глаза и рассматривал ручку-кольцо у люка, ведущего в погреб.

– А дома не поётся?

– Не поётся. Дома не то.

– Вдохновения нет, верно? – Хоррок кашлянул и засмеялся. Его опасения развеялись. Малец не играл: он в самом деле оказался простаком. – Ну а ты что забыл в лесу, чудо-юдо? – Теперь внимание любопытного привлёк пастух.

– Я тут живу. С рождения.

– Да брось. Ещё раз соврёшь – шкуру спущу. – Дал понять, кто в доме стал хозяином. – Ты, судя по всему, орк. Та ещё страхолюдина. А говоришь, словно якшался со знатью. Да и книги вон под мешком торчат. Лучше спрячь: вещь ценная. Обчистят халупу – их в первую очередь возьмут. А халупе твоей лет пять от силы.

– Два.

– Тем более. Ну так что в глуши забыл? Где семья?

– Нет семьи. И это мой дом. Навсегда.

– У-у-у, мрачный какой. Насупился, гляди! Выкладывай: какого чёрта тут гниёшь? Времени у меня навалом: долго у тебя пролежу.

– Всё из-за любви, – слова вылетели быстрее, чем Аргус запретил им являться.

– Вон оно как, – протянул Хоррок. – Отсюда подробнее. Не верю я в любовь. Разубедишь?

Аргус не ответил. Ужин был готов, но он сейчас мало волновал пастуха. Юноша-певец присел на край кровати и рассматривал через окно лес в лунном сиянии. Хоррок хоть и говорил о еде, но на блюдо даже не взглянул.

– Меня не всегда звали Аргусом Хлоем. Раньше я был Кортни, побочный сын лорда Эйтона. Я жил на положении нелюбимого отпрыска, слуги, уродца… С детства я считал, что жизнь – суровая пытка с прелестной оболочкой. Однако потом…

***

Когда я её в первый раз встретил, она сбегала по склону холма. В руках – букетик ландышей, на голове – венок из вплетённых в волосы васильков и одуванчиков. И сама как прекрасный благоухающий цветок. За ней с визгом летела простоволосая девчушка в замызганном передничке – служанка. Они пробежали мимо, не обратив на меня внимания. Даже к лучшему: ангел посмотрит тебе в глаза – чем, кроме молчаливого благоговения, ты ему ответишь?

Но главное, что лишило мою душу покоя, – её взгляд. Всего лишь на один миг показалось: он направлен на меня. Позже я миллион раз старался воскресить в памяти это мгновение. Улавливал то любопытство, то удивление, то приглашение, а то и восторг. Если б просто мимо пробежала, может, я бы и забыл её вскоре. Взгляд же сводил с ума. Она хочет узнать меня ближе. Она заинтересовалась мной. Она там и ждёт меня.

Меня.

Отец не обращал внимания на мою персону. От мачехи доставались лишь укоры. От сводных братьев – подзатыльники и брань. Я рос в семье благородного человека, но был на положении уродца-слуги. Такова участь многих бастардов. А особенно с примесью орочьей крови.

А она даже не знала, кто я, но посмотрела так, как не смотрел ещё никто и никогда.

И каждое утро стало начинаться одинаково: я отправлялся к заветному холму и ждал у подножия. И каждый вечер заканчивался одинаково: я возвращался домой один и нарывался на очередное «Где ты шлялся, бездельник?!»

До тех пор, пока не увидел вдали её силуэт. Мир замер в ожидании. Словно понимая, что сейчас будет самый важный миг в жизни. Словно сотни зрителей вперили взгляды на сцену, ожидая развязки драмы. А я – её главный актёр, и от моих действий зависит, уйдут ли зрители домой с улыбкой или со слезами.

– Привет, я Кортни, сын лорда Эйтона, – представился. – Ты недавно здесь? – спросил. И замер.

– Я Ленди Сомур, дочь лорда Сомура, – ответила. Камень слетел с души и покатился в зелёную траву, подгоняемый игривой улыбкой Ленди. – Его Величество пожаловал отцу поместье в здешних краях. Мы тут не больше месяца как…

– Понятно… – Застыл. Столько раз приходил сюда и мечтал о встрече, чтобы всё испортить неловким молчанием. Надо быть весёлым, остроумным, как старший брат, а не тихоней. – В прошлый раз, когда тебя видел…

– Мы встречались? – Лукаво, с искоркой в глазах.

– Да. – Смущён: тот взгляд ничего не значил. – Ты убегала от служанки…

– Сьюзи, да, я помню. Она отлично вошла в роль. И тут вдруг – ты! Стоишь тут, угрюмый, мне стало страшно: встретить орка в овраге…

– Так вы играли?

– Да, разыгрывали сцену из «Клижеса» Кретьена де Труа. Я была Фенисой, Сьюзи – Фессалой. Мы заигрались, но нам не хватало других актёров. Главное, не было самого Клижеса.

– Интересно. Я ни разу не пробовал разыгрывать сцены романов.

– Какой твой любимый?

– У Кретьена мне нравится «Эрек и Энида». Особенно та часть, когда Эрек хочет доказать всем, будто он истинный рыцарь, несмотря ни на что.

– О, он становится очень злым! Как орк! Я прямо боюсь его, – сказала она, смеясь. – Давай поиграем. Видишь ту площадку на вершине холма? Пусть она будет домом Эрека и Эниды, хорошо?

И мы стали взбираться вверх по склону. Играли в Эрека и Эниду. Я изображал ссору, сражался с чудовищами в лесу и победил Мабонагрена, на деле оказавшегося могучим ясенем, которому я отломал пару-тройку ветвей.

На следующий день она привела Сьюзи, и мы втроём весело разыгрывали «Клижеса». Ленди читала отрывки романа наизусть. Мне было приятно играть роль возлюбленного Ленди, пусть даже и вымышленного.

Мы встречались не реже трёх раз в неделю. Было совестно приглашать её чаще, да и дома поджидали давно заброшенные привычные дела. Но жил я как в сказке. Читал новые романы, которые украдкой таскал из отцовской библиотеки. Пересказывал сюжеты Ленди и Сьюзи. Мы беседовали о любви, вечной жизни, чудесах и героях. А однажды я поцеловал её. Это вышло случайно: я бы никогда не решился на такой шаг осознанно, боясь разрушить отношения. Мы играли в Тристана и Изольду, я наклонился к её уху, дотронулся до волос, и губы сами потянулись к её губам.

Она замерла. Я понял, что игра кончилась. Сейчас она Ленди. И от её действий зависит всё.

Ленди закрыла глаза и прислонилась к моей груди. Потом мы целовались снова. Долго. Мы не говорили друг другу ничего, боясь разрушить нечто волшебное. Впервые я проводил Ленди до поместья лорда Сомура. Около самых ворот я услышал стук копыт – к нам приближался всадник.

– Я искал тебя до самого леса, Ленди. Почему ты гуляла одна? Где Сьюзи? – Громкий властный голос заставил её смутиться и покраснеть.

– Сьюзи приболела. Меня охранял Кортни.

Лорд Сомур спешился и вплотную подошёл к нам. Я почувствовал запах конского пота и вина.

– Кортни, значит. А можно ли доверять твоему Кортни? Откуда ты, юноша?

– Я сын лорда Эйтона, я…

– Лорда Эйтона? – В глазах отца Ленди зажглись огоньки безумия. – Сын?! Твоя кожа цвета болотной грязи, глаза – пустые тарелки, уши словно оторвал у дворовой сучки и пришил себе, когти…

– Ваша милость, я не привык…

– Плевать мне, к чему ты не привык. Скоро привыкнешь держаться от моей дочери на расстоянии полёта стрелы. Ослушаешься – эта стрела полетит в твоё поганое горло!

И утащил Ленди за рукав через ворота крепостных стен. Я стоял в недоумении. Мы договаривались увидеться на следующей неделе. А теперь вот… Придёт ли она?

Но она пришла. В передничке Сьюзи и с повязанным на голову платком. Оглядываясь, нет ли слежки. Она рассказала, что лорд Сомур ненавидит всех, кто хоть чем-то отличается от его представлений о «нормальном человеке». Он брезгует даже пробовать блюдо, приготовленное гномами, зеленеет от злости, когда исполняют эльфийские мелодии, и клянётся прогнать любого, кого застукает с орочьей шлюхой.

Слова Ленди подействовали на меня как ушат ледяной воды под лучами палящего солнца. Мои чувства и мечты – всего лишь пустяк, потому что во мне кровь нелюдей. А значит, я недостоин любви. Недостоин счастья.

Ленди принялась переубеждать меня. Она говорила много. О внутренней красоте. О силе чувств. И о победе истинной любви. Я ликовал. Я подумать не мог, что девушка…

Тогда я и предложил убежать.

Она согласилась.

Её согласие грело душу в последующие месяцы.

Я загорелся планом постройки нашей хижины в лесу. Выбрал самое глухое место и проводил там дни напролёт, пробуя на практике всё услышанное и прочитанное о строительстве.

Встречи с Ленди стали редкими. Она с волнением слушала о моих скромных успехах, а потом вслух мечтала о будущем счастье в уединении. Мы хотели запастись книгами, которые скрашивали бы досуг. Однажды она даже составила распорядок дня, где совместила полезные и приятные занятия. И никто не в силах будет мешать нашему союзу.

И вот в день двадцатилетия я окончательно решил бежать. Потому что стало невыносимо. Во время редких свиданий с Ленди страх убивал в душе прекрасные чувства. Говорить с её отцом казалось безумием. У меня ведь не было ничего: ни знатного имени, ни богатства, ни чести. Только уродливая физиономия. Правда, я мог поклясться, что буду любить Ленди вечно. Но разве любовь – аргумент для отца?

– Буду ждать тебя на вершине холма, где мы впервые встретились, – решительно сообщил я новость Ленди. – Приходи, как сможешь вырваться. Попрощайся с прошлым – и ко мне, в наше счастливое будущее. Я буду ждать до захода солнца. И я пойму, если ты так и не сможешь сделать шаг. Всё пойму.

Но я не понял. Или не хотел понять. Последний луч солнца ещё отчаянно хватался за поникшую зелень холмов, а я, с воспалёнными от ветра и слёз глазами, продолжал надеяться на чудо. Чуда не случилось. И в обезумевшую голову пришла отчаянная мысль: увидеть её в последний раз, чтобы она, глядя мне в лицо, сказала, что не смогла пожертвовать всем ради любви.

А может, её заперли? Отец узнал о плане побега, и теперь…

Словно в лихорадке, добрался до ворот замка. Как быть дальше? Действовать надо: домой путь отрезан. Я построил новый дом. Только буду ли я жить там один или с любимой – вот что на кону. И тут во мне проснулась древняя ярость, словно далёкие орочьи предки терзали душу: я начал барабанить в створы ворот. Пусть все слышат. Если надо, вызову отца на дуэль. Да, он не станет биться с бастардом и марать руки…

– Чего тебе?! – Грубый голос стражника охладил мой пыл. Глаза смотрели сквозь маленькое окошечко в воротах. – Его светлость не якшается с нелюдью.

– Я хочу говорить с леди Сомур. Доложите, что пришёл Кортни.

– Ты плохо слышишь? Здесь не рады уродам!

Её от меня прячут! Все в сговоре. Лорд приказал не допускать меня к ней. Не хочет нашей встречи! Я сражусь со всем гарнизоном, но увижу любимую!

– Трус, – прошипел я, глядя через окошко в тупые глаза стражника. – Если не трус, откроешь дверь, и мы сразимся.

– Не уберёшься сейчас же, дам команду стрелкам. Твои уродские уши станут закуской к пиву.

Окошечко закрылось. Дверь не спешила отворяться. Не колеблясь ни секунды, я с силой начал барабанить снова. Сейчас десятки стрел вонзятся в мою плоть. Что ж, отец и братья не станут горевать. Наверное, никто даже не заметит. Разве мальчишки, привыкшие кидаться камнями в «чудище с кухни».

Но не смерть меня ждала. А нечто худшее.

Окошко скрипнуло, и в узеньком проёме появились милые и такие желанные черты прелестного личика. Оно выражало тревогу и стыд.

– Я не смогу бежать. Прости. Жизнь в глуши – это… Это не для меня.

– Тебе понравится, поверь. Главное – не отчаиваться. Ведь если любишь… – с восторженным чувством начал уговаривать я, надеясь на исполнение мечты. Стоит ей открыть ворота, дать мне руку…

– Я всю ночь лежала и думала. О любви. О наших книгах… Я представляла героев и героинь. Они так красивы…

Мурашки побежали по телу. Раньше думал, ей всё равно, что я орк. Мы понимали друг друга и чувствовали…

– Я… Я не люблю тебя, Кортни. Или люблю. Но не настолько, чтобы пойти на такую жертву. – Ударом палача обрубила мои надежды на счастье. Без слёз. – Я уверяла себя: надо полюбить. Ты милый. Ты близок мне. Я представляла нашу совместную жизнь, а во сне… Ты мне не снишься.

– Но Ленди…

– Я думала, поцелую тебя, и ты станешь прекрасным принцем. Как в сказке про чудовище.

– Значит, я чудовище?

– Ты для меня друг, Кортни. Я бы рискнула ради любимого всем. Только любимый – это не ты. Прости. Мне пора. Возвращайся домой. И забудь обо всём.

Она исчезла, а в проёме появились злые глаза стражника.

– Наговорился? А теперь вали отсюда!

Пусть бы меня изрешетили стрелами тогда. Всё равно. Я стоял безразличный к жизни и смерти. И бессознательно пошёл прочь от замка.

Петляя по дорогам, ночуя в стогах, я всё же добрёл сюда. Решил, что не вернусь домой. К чему унижения? Останусь в лесу навсегда.

И вот он я. Живу здесь больше года, пасу коз, ем, сплю. Раньше верил в силу любви, которая горы сдвинет с места и реки обратит вспять.

Теперь – нет.

Я урод.

Я не достоин любви. Её не существует, как и справедливости: рождаются же такие уроды. Ничего нет. Даже, наверное, и самого смысла…