Текст книги "Сказки Унылой Депрессии"

***

– Ты не только урод, но и ещё идиот, – закончил рассказ за автора Хоррок. – Хотел объявить раньше, но боялся: бросишь говорить. Смотри на жизнь проще и не проси у пустыни фонтанов, а у хищников милости.

– А мне жаль тебя, – подал голос певец. – Любовь есть, просто ты встретил не ту девушку, которая бы оценила…

– Она ценила. Но не любила.

– Гробить себя в лесу из-за бабы, которая не дала?! Ты в своём уме, нет? Завтра приду в себя, встану с кровати, изобью тебя, орочья морда, до полусмерти. Чтоб очнулся, – продолжал раненый.

– Что ты знаешь о чувствах? Что знаешь о любви? У меня и в мыслях не было похоти, когда я ждал её часами, когда был с ней, наслаждаясь каждой минутой общения. Она как божество. Лишь целовать её пальцы ног – большего не надо.

– Ну и целовал бы, пока какой-нибудь конюх дерёт её сзади, – зашёлся хохотом рыцарь.

Аргус не выдержал насмешки – вышел во двор. В крови снова кипела древняя ярость. Так бы и разорвал на куски это мерзкое животное. Но нельзя: Хоррок – гость, к тому же раненый. Орк вдохнул ночного воздуха, полного привычных запахов можжевельника, папоротника и ландышей, уханья совы и тихого потрескивания сверчков. Ярость отступила.

Скрипнула дверь. Певец молчаливой тенью прислонился к дверному косяку.

– Поэтому и не хочу возвращаться к людям. Может быть, видел их я немного, но мне хватило. Цинизм, корысть и похоть – больше ничего. Возвышенное лишь на словах. Мне противно. Я отвык.

– Понимаю… Не слушай этого Хоррока. И давай вернёмся, а то здесь холодно. Расскажу о себе. Возможно, моя история вернёт веру в чувства…

Аргус повернулся к певцу. Если бы всё человечество стало… Но певцы вообще редкость. Жить приходится среди далёких от песен существ. Видеть агрессию, безумие, ложь, слушать льстивые слова в адрес бездарей, чувствовать никчёмность уродства…

– Пойдём-пойдём, всё-таки я хозяин. Не пристало бросать гостей. – Улыбнулся пастух и поспешил вернуться в тепло постройки.

Хоррок тяжело дышал, отвернувшись к стене, – тело била дрожь. Только в одиночестве он мог позволить сбросить маску неуязвимости. Поняв, что уже в комнате не один, воин заставил себя сесть. Бледное лицо, дрожащие губы, воспалённые глаза – это не мешало создать видимость насмешливого выражения.

– Ну что, голубки, намиловались? – выдавил он сквозь зубы. – Вы можете баб и не искать. Такие бабы, как вы, встречаются нечасто. Радуйтесь.

За окном слышался отдалённый волчий вой. Вместе с ним в комнату влетал холодный ночной ветер. Хозяин плотно закрыл окно тяжёлыми дубовыми ставнями, словно отгораживаясь от страшного мира. Певец подбрасывал в горящий очаг сухие ветки. Уродливые тени от огня плясали по стенам.

Несмотря на цинизм раненого воина, какая-то сказочная атмосфера с налётом тайны поселилась сегодня здесь. Странен был сам факт, что трое незнакомцев в глуши бескрайнего леса в ветхой лачуге ночью спорят о любви…

Хозяин опустился со вздохом на табурет, зажёг ещё одну свечу из запасов.

– Говори, что хочешь, Хоррок. Меня не задевает грубость. Люди красивы только внешне. Я привык, что они гнилы внутри. А сегодняшний день мне нравится. Редкий гость заходит на огонёк.

– Ты сам знал, от чего отказываешься, когда строил хижину. И всерьёз верил, будто хоть одна, даже последняя, шалава согласится жить тут?

– Я ведь живу.

– Жутко, наверное, – подал голос певец, сидя на старом сундуке, укутавшись в плед.

– Не жалуюсь… Так что насчёт тебя? Обещал историю истинной любви. – Настроение хозяина постепенно поднималось.

– О, ещё одна исповедь идиота. Давай-давай. Будет, чем ребят в трактире веселить, – подбодрил Хоррок, после чего певец засмущался и долго не мог выбрать правильный вариант начала.

– Я певец, бард, поэт и музыкант. Скрывать нечего, да и рассказывать, собственно, немного. Привык петь о героях прошлого…

– Героев и сейчас хватает, – заверил воин.

– А вот сам я не герой. С детства влюблён в красоту: могу часами наслаждаться видом полевых трав, которыми покрыты склоны оврагов. Красота вдохновляет на подвиги и стихи. И вот однажды я встретил девушку, чей взгляд пленит дольше самых живописных пейзажей. Внутри сами сложились стихи и мелодии о ней. Просились наружу. Я не герой, не правитель, даже не пастух… Словно Бог создал меня, чтобы только смотреть и восхищаться. К моему стыду, я не способен делать что-то ещё.

– Печально, – констатировал Хоррок. – Тебя б в солдаты отдать лет на десять…

– Чтоб убить в нём всё светлое? – вмешался хозяин дома.

– «Светлое» мешает трезво глядеть на вещи. Сейчас услышим: он такой же идиот, как ты. Давай, выкладывай, очарованный! Обещаю больше не мешать. – Хоррок сложил руки крестом на груди.

– Так что случилось? – Глаза пастуха искрились от любопытства.

– Я… Я просто не знаю, где моя возлюбленная, – ответил певец.

– То есть не знаешь ни её имени, ни дома…

– Нет-нет, не то… Я знаю её и уверен во взаимности, только… Ей пришлось уехать. Её заставили. Она далеко. И я не знаю, где. Мечусь, как узник в клетке, прутья которой мне ни за что не сломать.

– То есть, она тебе ни писала, ни присылала за тобой с последней встречи? – вдруг вместо привычного подтрунивания серьёзно спросил воин, нарушив обещание «не мешать».

– Нет… – недовольно пробурчал певец. – Я медленно схожу с ума. Я знаю, что её отец всегда был против. Наверное, он увёз её, чтобы выдать за какого-нибудь знатного старикашку. Меня гложет мысль: сейчас мою любовь целует гнусный титулованный болван. А она забыла…

– Скорее всего так, – поделился опытом воин. – Отцы редко ценят в женихах «умение созерцать». Это, знаешь, даёт мало чистой прибыли.

Бард лишь склонил голову.

– Да, я просто поэт, а женщинам нужен решительный человек, с золотишком и титулом.

– Есть, конечно, иные, – загадочно продолжил Хоррок. Певец воспрянул духом. – Самые отчаянные влюбляются и в поэтов.

– И бывают им верны до конца дней? – с надеждой спросил влюблённый, глядя на Хоррока, будто на оракула.

– Бывают, наверное. В жизни чего только не встретишь…

– Значит, продолжу верить в Судьбу. Если эта девушка – любовь всей жизни, то Судьба обязательно сведёт нас вместе. Как в балладах.

– Или романах, – с грустью добавил пастух.

– А в лесу ты что забыл? – Хоррок решил расставить в истории поэта всё по полочкам.

– Просто гулял. Лес успокаивает. Здесь чувствуешь себя частью бесконечной картины, и художник словно рисует мне путь к счастью. Природа подскажет, как быть. Я хожу по тропам, пою… Иногда кричу. Выкрикиваю её имя. Громко-громко. Здесь никто не услышит, кроме Бога и Судьбы.

– И волков с разбойниками… – Хоррок покачал головой от бессилия исправить мир, наполненный неисправимо глупыми романтиками. – А если твоя любовь сейчас ищет тебя, когда ты шляешься по лесу и от дури орёшь?

– Любовь сильнее. Если суждено быть вместе, то мы будем. А если нет – что толку сидеть дома? Можно прождать всю жизнь…

– Любовь – это связь мужчины с женщиной. Хочешь – бери её. Не можешь, так другой подоспеет, – вдалбливал своё Хоррок. – Это все понимают. Кроме идиотов и поэтов.

– Я тоже не вчера родился. И вижу мир так, как подсказывает сердце, а не орган ниже пояса. У некоторых он, видно, растёт сразу из головы…

– Хватит-хватит! – Пастух вскочил с места. Споры утомили хозяина. Тянуло в сон, но тут, казалось, назревала драка. – Всё, баста! Угомонитесь до утра. Завтра… Решите вопрос завтра!

Бард кивнул головой. Хоррок отвернулся к стене. Воцарилось молчание, и слышно было лишь лёгкое потрескивание в камине.

– Спой хотя бы песню на ночь, – неожиданно попросил пастух. Бард охотно скинул с себя плед, достал лютню и заиграл, подбирая слова будто бы на ходу:

 
Где ты, моя милая?
Тёмной ночью при луне
Ты явись ко мне во сне.
Расскажи, любимая,
Как могу тебя найти,
Чтобы счастье обрести.
Расскажи…
Я так долго тебя искал
по свету,
но не нашёл.
Мне так трудно, я ждать устал —
тебя нет,
и мой час пришёл.
Час прощанья и час мечты,
Что мне встретишься снова ты
Где-то там вдали.
Я уйду туда один,
без тебя.
В этом мире жить нельзя
без тебя.
 

Последние строки он пропел так тихо, будто не хотел, чтобы кто-нибудь их услышал. Но их услышали.

– Тот свет, он нас всех пусть подождёт. Успеем, – прохрипел Хоррок.

– Твоя очередь, – бросил вызов певец, обращаясь к воину. – Думаю, всем интересно, кто тебя ранил и за что…

Пастух вдруг улыбнулся: что ж, веселье продолжается. Сегодня явно будет не до сна. Ветер за окном стал тише и уже не так сильно стучал в закрытые ставни. Аргус подогрел остатки мяса и предложил гостям. Хоррок отказался. Пастух и певец поели. Запив жаркое кружкой вина, оба обратились в слух.

– Я не читал книжек, не играл в любовь с дамами. Я рос на улице: воровал, попрошайничал, избивал. Иногда за деньги. Или за еду. Били и меня… Впрочем, к чему об этом трепаться. Я сделал в прошлом многое, о чём жалею сейчас. И, наверное, одно из таких дел…

– Ты хотел ограбить купцов? – сгорая от нетерпения, спросил бард.

Воин промолчал, поглядел на закрытые ставни, сквозь которые в хижину пыталась пробиться ночь, и продолжил:

– Я не убийца. И не вор. По крайней мере, сейчас. Я наёмник. Сам не ищу работу – она меня находит. Деньги пропиваю в кабаках, трачу на шлюх и оружие. И это зову жизнью, потому что не обманываю себя, будто есть нечто большее. Для мужчины нет иного рая, чем побеждать в драке, обжиматься с красотками и время от времени слышать, какой ты крутой.

– А как же умереть ради короля? – вставил слово певец. – В балладах рыцари частенько…

– Вчера после очередной попойки я решил пройтись, освежиться… В Скалле, по ту сторону леса, к тому же обещали неплохой заработок. Шёл себе, слушал птичек… И тут вместо птичек – сталь. Рубятся! Ну с похмельной головы решил проверить, что да как. Оказалось, полдюжины рослых ребят при оружии окружили двух всадников.

Присмотрелся. Те, что на лошадях, справились с двумя пешими. Но тут одного стащили с коня и забили как бродячую псину. Второй держался. Отбивался. С яростью. Стоял в нерешительности. Думал. И что-то дёрнулось во мне. Дай, чёрт, вмешаюсь. Так вот с бодуна в башку ничего хорошего не придёт. Ну выскочил из кустов. Бесшумно. Напал сзади, рубанул наотмашь по спине мужлана. Меч вошёл как-то криво, неглубоко, но крепко. Меня обрызгало чёрной струёй. Раньше бы вырвало. Но теперь – все силы, чтоб успеть выдернуть клинок. И я выдернул. Началась резня. Люди гибли. Они судорожно сжимали животы, хватались за шеи… И дёргались в предсмертной агонии. И вот последний.

Он уже вынимал топор из тела конного, поворачивался ко мне… Я бросился вперёд. В прыжке пытался опередить его. Мы столкнулись. Он резанул меня – я даже не понял куда. А я постарался на славу. Но силы покинули. Я упал. Навалился раненый. Из тех, что были на конях. Он тяжело дышал, а из носа кровь капала мне на щёку.

Помню только: тот прохрипел что-то про письмо. Мол, надо доставить, исполнить их долг.

Я собрался с силами: чтоб не сдохнуть от потери крови, туго затянул рубахой убитого место над раной и пошёл, не разбирая пути. Перед глазами поплыло…

И вот я тут.

Наверное, мне так и не суждено найти человека, которому адресовано письмо. И те люди погибли зря.

– Ты поправишься, – дружелюбно заверил пастух, несмотря на недавнюю грубость Хоррока.

– Спасибо, лекарь, – чему-то усмехнулся воин и снова отвернулся к стене.

Его рассказ вызвал интерес. Пастух и думать не мог, что рядом могло произойти такое побоище. Совсем неподалёку от хижины. А поэт размышлял о страшной цене за доставку письма. Он поклялся себе передать послание за Хоррока, если тот вдруг… Он поклялся, что посмотрит в глаза получателю и спросит, насколько важным было сообщение. Неужели настолько?..

– Всё-таки нелепа жизнь, – выразил он мысли вслух.

За окном защебетала малиновка, предрассветный полумрак лился сквозь щели между самодельными ставнями вырубленного в стене отверстия. Пастух чувствовал: сегодняшняя ночь стала чем-то значимым в жизни. Он будет вспоминать её часто и размышлять о сказанном. И о несказанном.

– Будете в этих краях, заходите снова. Мои двери всегда открыты для вас.

Гости молчали.

На дворе начинало светать. Солнце брызгало первыми лучами по верхушкам осин и сосен. Облака медленно уплывали вдаль, открывая миру лазурное полотно. Начинался новый день, а люди в одинокой лесной хижине только-только решили засыпать.

Аргус Хлой задул свечи.

***

Поэт вздрогнул. Его плечо сжимала стальная хватка пальцев Хоррока. Мутные глаза всматривались, пытаясь проникнуть прямо в голову.

– Ты так ничего и не понял, рифмоплёт? – зашипел воин. – Не догадался, кому отправлено то чёртово письмо?

– А? – В попытке сбросить остатки сна бард взъерошил волосы.

Воин не сказал ни слова. Он лишь достал проклятый свиток. Печать сломана, концы перепачканы запёкшейся кровью.

– Это что, мне? – Глаза певца округлились и наполнились суеверным страхом. Дрожащими руками он развернул письмо и начал читать. Руки предательски дрожали. Потом подвели глаза: они наполнились слезами, стекавшими на сжатые скулы и дальше – к небритым щекам.

– Я же… Разве такого я хотел? Это ужасно… Это из-за меня…

– Да. Из-за тебя.

– Но неужели она… Неужели она так любит?

– Твоя бабёнка должна была выйти замуж. За знатного. Но она отказала. Отец грозился выгнать из дому. Но твоя краля выросла в роскоши. Ей не понять, что значит жить без наследства. Представь ведь, а: взяла и отказалась. За тебя, мол, пойдёт. Это мне всё тот убитый объяснил. Я-то соврал, что не помню ничего. Я всё помню. Всегда. Так вот: ты никто для её родителей. Впрочем, они богачи. Сами виноваты. Избаловали. Настояла она на своём. Послали тогда за тобой. Чем бы дитя ни тешилось… Люди женишка перехватили послов. Кабы не я, пылиться бы свитку в лесной глуши, а тебе лежать в могиле.

– Да я уже который день по лесу гуляю. Они б меня и не нашли.

– Тем более. Теперь понял, что обязан мне?

– Тебе ли? Сама Судьба…

– Твою же мать!!!

– Но столько случайностей… И всё ради того, чтобы мы были вместе! Грех не уверовать в Судьбу, в Любовь… Ты же сам видишь, как…

– Главное, сам верь. И не думай о трупах, что лежат сейчас там, в лесной глуши. Ты верь: это Судьба, это Любовь. И говори так каждый вечер перед сном.

– Если любви нет, значит, они погибли зря…

– Вот и люби свою кралю. Езжай к ней. А пастуху я ничего не скажу. Ничего…

– Ты думаешь?.. – Юркие глазки поэта стали часто моргать. Хоррок гулко застонал.

– Это она. Дочь лорда Сомура. Или ты даже не удосужился узнать имя её отца, пока ласкал слух песней?

– Я хотел добавить, что мою возлюбленную тоже зовут Ленди, но засомневался…

– И правильно. Он хоть и романтик, но урод. А ты смазливый щенок. И к тому же человек. Ей такой и был нужен. Только вряд ли такие мужчины вообще могут быть нужны. Впрочем, надеюсь, прав ты. Тогда это будет лишь злая шутка судьбы. Надо мной… – закрывая глаза, проговорил воин.

– И всё-таки… – не унимался певец, не расслышав последних слов Хоррока. – Судьба то ли играет с нами трагедию, то ли читает поэму: и смех, и слёзы у жалких актёров – людей. Нас свела вместе здесь…

Он замолчал. Перед ним лежал человек, ненароком столько сделавший для его счастья. Лежал неподвижно. Словно окаменел.

– Хоррок! – позвал певец негромко, чтобы не разбудить хозяина. – Хоррок!

Воин не отзывался. Певец схватил запястье руки лежащего. Безвольной куклой реагировал на это Хоррок.

– Мы с ней будем вместе. – Певец сильно сжал бесчувственную кисть. – Всё не зря. Мы будем счастливы с Ленди.

***

– Я ведь не спал. Слышал всё. Утром не подал виду. Через год мою хижину спалила местная банда головорезов. Коз увели, меня избили до полусмерти. Я же урод. С тех пор вот… Бродяга, нищий. Сердце продолжает мучить память о первой любви…

– Что ж мы за чудовища? – спросил Он кого-то. Может быть, себя.

– Чудовище здесь только я. И всегда им был. Каким бы умным и добрым ни казался, я так и не смог в сердце Ленди стать всем. А ты смог.

– Мы чудовища, Аргус. Мы оба.

– Почему это? – спросил орк, вглядываясь в холодное мерцание небесных светил.

– Женщины придумали сказку о вечной любви. Глупую сказку. И такие вот чудовища, как мы, поддерживаем её песнями, стихами, чудачествами… Потому что не можем дать им ничего другого. Ни силы, ни денег, ни титула. Только веру в их сказку. Вместо того чтобы, как Хоррок, смотреть правде в глаза…

– Я закопал его тело у изгороди.

– А когда сказка растает в суете будней…

– Долго там ещё будешь торчать? – Визгливый голос прервал размышления бывшего поэта. Из окна выглядывало красное от духоты и выпивки лицо Ленди. – Папа читает речь. Оторви зад от скамейки и беги сюда, урод!

Аргус горько усмехнулся последнему слову.

Послушный муж поспешил встать и последовать указаниям супруги.

– Наверное, ты прав, – согласился орк. – Мы и в самом деле чудовища, если создаём вот такое из романтичных красавиц.

Человек пожал руку незваному гостю.

– Ты можешь тащиться быстрее?! Все ждут только тебя! – Требовательный крик из окна, наверное, слышали даже в соседней деревне.

Давно, уже очень давно Он перестал писать стихи.

Сказка об игре

Стойкий железный солдатик

Жалкий червь – вот кто я.

Червяк, скользкий и гадкий.

Иногда я это забываю. Когда долго, очень долго, сижу дома, покачиваюсь в кресле и гляжу на отражение в зеркале. Серебристая бородка, умные глаза, высокий лоб c морщинами – достойный человек. Прожил жизнь не зря и осенён мудростью.

Я выхожу за пределы дома. Гордо иду по набережной, расправив плечи. Свысока гляжу на стайки голубей под липами, ватагу бесноватых мальчишек, потешные парочки, играющие в любовь, и на стариков, обычных таких, вонючих, кормящих птиц крошками.

Вдыхаю полной грудью морской воздух – ощущаю, что живу. Пускай немного осталось, но кровь растекается по членам кипящей волной, будоражит. Голову переполняют воспоминания о прежних прогулках.

Вот она, Элия, игривая, сказочно красивая. Она улыбалась мне, смеялась шуткам. Мы гуляли по набережной вечерами, любовались бликами закатного солнца на воде, далёким островом с причудливыми скульптурами. Когда я в первый раз взял её широкую ладонь в свою, мне показалось: молния пробежала по руке, добралась до плеча и приютилась в сердце.

Вот она, Марта, холодная, строгая. Ей никогда нельзя говорить, что думаешь: она обязательно сморщит носик, недовольная пошлостью праздных мыслей. У неё было мнение по поводу каждой мелочи: от безобразных фигурок на острове до твоей причёски. Зато как она умела читать Эофола, ту самую последнюю песнь Гаруваи! Закрываешь глаза, чувствуешь только шум прибоя, крики чаек и её голос, уносящий во времена большой любви и красивой смерти.

Я так их любил. И люблю до сих пор.

Но я всего лишь червь.

Даже набережная для меня полна опасностей: стоит какому-нибудь пьянице появиться на горизонте – сердце тут же учащённо забьётся, как будто снова я с Элией, только стук этот тревожный, не сладостный.

– Слышишь, дед, дай денег: голова трещит. Чего молчишь, старый?

Страх туманит голову. Хочется отдать всё: деньги, серьги, одежду – лишь бы уйти. Скрыться в раковину – дом с массивной дверью и зарешёченными окнами. И сидеть там безвылазно сутками напролёт, пока страшное пьяное лицо не исчезнет из памяти. Сидеть до тех пор, пока не наберёшься смелости снова выглянуть наружу.

Мой мир наполнен ужасами. И это не твари из иных миров. Это люди.

Вот так. Меня унижают, и я презираю себя. А жизнь по капле утекает. Когда-нибудь я лягу под одним из холмиков городского кладбища. Заросшим холмиком. Хотя какое мне будет до этого дело…

Начинаешь потихоньку сходить с ума.

Ничтожная жизнь.

Но я к ней привык: к воспоминаниям, к мечтам. Сижу в кресле или разгуливаю по набережной. Я паук: опутал всё вокруг нитями. Вот моя коллекция фигурок, привычный вид из окна, кровать, стол для любимых блюд. Это всё уйдёт вместе со мной.

Как уйдут воспоминания о них…

Элия, Марта…

***

Путь. День второй

Ползущий

Андроникус ступал осторожно, постоянно оглядывался, держа наготове фамильный фламберг, меч отца. В лесу стояла тишина, зловещая тишина, как будто король для пущей забавы скупил здесь всё, даже ветер. Хотя почему король? Путь придумал не он. Король лишь смотрит. Как и многие другие – такие же зеваки по жизни.

Деревья росли заговорщицки плотно. Их точно сажали в расчёте скрыть что-то от глаз.

Чуткое ухо уловило шуршание шагах в десяти. Можно прыгнуть и вырубить гада, но лучше подождать: вдруг это новое испытание. Андроникусу пришлось уже пару раз встречаться с Посланцами. Один предлагал уйти, потому что «Красные Рыцари ищут хороших бойцов и предлагают плату, которая и не снилась». Мол, даже у короля в Стальной Броне такого не дождёшься. Андроникус раскусил его, но вслух говорить не стал: просто послал подальше. Второй вообще нёс откровенно преступные вещи: мол, король нас использует как пешек – настало время меняться… Этого пришлось вырубить.

Андроникус метнулся к плотной купе молодых елей. Застыл, стараясь дышать неслышно. Глаза искали добычу. Или новое испытание.

И вот оно! В доходящей до пояса траве увидел ползущего. Лица не разглядеть – голову не поднимал. Передвигался медленно, пытаясь не обжечься крапивой, не пораниться о торчащие ветки. Просто человек. Никакого оружия. Серая неприглядная рубаха с длинными рукавами – мужичьё в таких спит. Это точно не враг. Андроникус опустил меч и вдохнул полной грудью неприятного, ржавого воздуха Трубы.

– Эй! – крикнул он не слишком громко, чтобы не привлечь Убийц. – Эй ты, в траве. Да-да, к тебе обращаюсь.

Человек понял: надо или бежать, или говорить. Бежать значило оказаться в центре внимания Убийц, Посланцев или других Путников, в конце концов.

– Убьёшь меня?

– Нет, я тоже в Пути. Ведь ты Путник?

– Путник. Но этой осенью королю нужен только один солдат. Так что мы соперники.

– Соперники? – белозубо улыбнулся Андроникус. Он гордился собой всегда, считая каждую часть тела знаком победы над ленью. Здоровые зубы, могучий торс, умная голова – кому же ещё быть в Стальной Броне, личной гвардии короля?

– Ага. Соперники, – невозмутимо ответил лежачий, подняв голову. Глаза присматривались к могучему телу и волнистому клинку. – Я ползу – ты идёшь.

– Ты даже без меча. Любой Убийца тебя как масло на хлеб… Да ты садись рядом, не бойся. Дальше можем вместе идти. Я защищу.

Ползущий встал, подозрительно оглянулся по сторонам и сел под раскидистую ель. Безветрие ничуть не удивило его.

– А здесь красиво.

– Только сейчас понял?

– Я третий день ползу, по ночам забираюсь глубже в норы и сплю до рассвета, потом опять ползу. Осторожно. Странно, что ты меня заметил. Это печально. Значит, я проиграл.

– Почему сразу проиграл? Я не хочу убивать тебя.

– А я не хочу идти с тобой. Я не боец.

– Почему же ты встал на Путь? Зачем тебе в Стальную Броню?

– Там, говорят, хорошо платят.

– Ты же не боец…

– Думаешь, это скоро выяснится? Не доживу до первого заработка?

Андроникус усмехнулся и бросил взгляд на пройденный путь. А ведь действительно – красиво. Хоть и не полз, а не замечал.

Они находились на вершине пологого холма, откуда простирался вид на ровные лощины, лабиринты подстриженных квадратами кустарников, бревенчатых изб пустых деревень, овалов прозрачных озёр. Всё это растянулось позади, а вот если посмотреть влево или вправо, там нечем довольствоваться: где-то не так далеко линия горизонта превращалась в серость поросшей мхом стены. Наверное, раньше на ней рос плющ или виноград. И называлось это всё загадочным словом «Адвертис». А теперь зовётся просто Трубой.

– Статуи здесь странные. Вот это, например, что?

Андроникус перевёл взгляд на расположенное между деревьями каменное изваяние. Слепая старушка в платочке. Наверное, богиня. С веретеном в одной руке, другая тянется вперёд, к людям. Плохо разбираясь в истории и богах, он пожал плечами.

– Они появились тут до Пути. Вообще сам остров этот какой-то странный, – ответил. Ладно, хоть что-то ответил.

– Странный?

– Да. Как ты прям. Без оружия, без брони, а хочешь Путь пройти.

– Ну их, мешают только.

Андроникус усмехнулся вновь. Видно, парень здесь от безысходности. Как ещё объяснить? Примостился с ним рядом – приятно повеяло хвоей.

– Так а чего ползёшь-то? И звать как? Говорим, словно враги. Я вот Андроникус. Скажу честно: я выигрывать пришёл. Двоих Убийц по дороге в одиночку на куски порвал. Пусть знают там, кто следит, что я здесь не просто так.

– Думаешь, кто-то следит?

– Да, следит. Отец рассказывал. Есть у короля сильные маги. Весь остров как на ладони показывают. Особенно Трубу эту. Ему и всем, кто захочет. Но за большие деньги. Я верю отцу. Хоть и редко вижу. Он уважаемый человек. Я хочу стать как он. Это моя мечта. Я хочу стать лучшим. Я здесь, чтобы доказать ему и всем вокруг…

– А я Деррик. Просто Деррик, – представился ползущий. Высокомерие, хоть и такое добродушное, отталкивало. Хотелось как-то намекнуть. Но Деррик не стал: обидится ещё. – Мне надоела моя жизнь. Я перебирался с места на место, без гроша в кармане, без жены и детей, без девушек и друзей. И вот он я тут. Услышал про Путь и встал на него. Можешь меня убить…

– Не стану я тебя убивать, понял? Даже если окажемся оба на конце Пути. Я просто пройду через Ворота и буду ждать, пока ты доползёшь вторым.

– Смешно, да? – Деррик встал, углубился в заросли и продолжал уже оттуда: – Живёшь-живёшь день за днём – ничего не меняется, и хочешь стать кем-то большим, чем есть, а не можешь. И тут: вот он – шанс. Понятно, я ничего не умею… Только у меня есть всё, что нужно для любой игры: желание выиграть.

– Это хорошо, хорошо… – Андроникус краем уха уловил лишь «выиграть». Голова его была занята вопросом: сколько часов уже он не спал и сколько ещё продержится? Расслабляться нельзя ни на миг. Особенно сейчас, когда не один.

Совсем недавно, во время разговора, Андроникусу показалось, что он слышит шорохи. Тогда не придавал этому значения, но теперь, когда Деррик куда-то скрылся, надо снова быть начеку. Андроникус повернул голову влево – никого, лишь пологий склон с ландшафтом Пути. Вправо… Взгляд встретился с лезвием клинка.

– Где твой друг? – прошипел старик с бородавкой на правой щеке. – Зови-ка его. Быстрее.

«Посланец, – решил Андроникус. Соперник бы сначала поговорил, оценил. Убийца б не разговаривал. – И Деррик тоже Посланец. Они проверяют мою преданность. Сдам ли я товарища. Сейчас допроверяются!»

– А ты сам кто будешь? – спокойно спросил Андроникус у бородавчатого, доставая из подкладки рукава складной ножик.

Путь. День третий

Рубеж

Отец не только побеждать учил, но и бояться поражений. Любое поражение вызывает в тебе массу сомнений, от которых хочется убежать на край света. И Андроникус никогда не играл всерьёз и в турнирах не участвовал. Он готовился к главной битве – к Пути.

Тренировался в борьбе, работал каменщиком, учился фехтовать у старого мастера Джеда, налегая на тяжёлое оружие, чтоб укрепить мускулы. Мастер обучил его финтам, но часто повторял, что в них нет никакого смысла. Знай их и не попадайся. Пробежал глазами пару манускриптов по истории «Адвертиса». Пролистал даже «Падение Горменады» Эофола. Отец говорил: там описаны все люди, абсолютно все. Поймёшь их – научишься понимать людей, а значит, управлять ими.

Вспомнил также рассказы отца о Трубе, зарисовал примерный план.

Судя по нему, сейчас должен начаться Рубеж. Как раз после хвойного леса.

Рубеж – это половина Пути.

Странно, но больше всего болели пальцы рук. Не ноги, не заспанные глаза. Хотя глаза тоже, конечно, слезились от пыли. Вытер их тыльной стороной кисти – начался нестерпимый зуд. А пальцы – они не хотели разгибаться. Меч всё время наготове.

Дальше будет хуже.

Андроникус попробовал отмахнуться от нахлынувшей жалости к себе. Жалость – это отвратительно. Но становилось страшно, ведь сейчас многое зависело не от него. Самый опасный участок Пути. Здесь во главе Судьба, слепой случай. Андроникуса беспокоила эта слепота: ведь не разглядишь, кто в самом деле лучший.

Лес закончился. Начиналась степь. Её просторы тянулись вплоть до горных хребтов. Там, где-то там Труба заканчивалась. Только как бы дойти. Можно бежать – за тобой погонятся Убийцы сворой охотничьих псов. Можно ползти, как недоумок Деррик, и тебя не заметят, но разве можно так низко пасть?

«Лучше достойно умереть, чем жить с позором», – говорил отец. Андроникус помнил и не сносил обид. Это дорогого стоило, особенно если учесть, что Андроникус старался не проигрывать. Синяки, вывихи, переломы, раны, боль, боль… Боль можно терпеть. Боль не стыд.

Она проходит быстрее.

Если, конечно, эта боль не из-за собственной дурости.

Ветер в степи особый. Он почти не прекращается: только говорит на разных языках. Сейчас Андроникус услышал запах полыни с примесью ржавчины. Она въелась в это место – она часть Трубы.

И запах крови…

Потом он услышал крики. Самое опасное в Пути – быть в центре внимания: туда стекаются напасти. Но тут же Рубеж, а это означало: правила всего лишь мишура в лапах Судьбы.

И Андроникус побежал на выручку. Или в ловушку.

Крики становились отчётливее: теперь можно было понять, какого они рода. Это вой ярости загнанного человека. Такого человека, как Андроникус. Которому нельзя проигрывать. Ни секунды не задумываясь, воин стал подкрадываться ближе. Мимо вообще проходить недопустимо.

«Если ты не интересуешься, что творится в мире, ты не живёшь», – часто любил повторять отец.

Истина – она везде истинна.

Осторожно пробирался сквозь последнюю густую поросль, мягко ступая по влажной чавкающей почве. Раздвинул широкие листья папоротника и увидел какую-то несуразицу. Фигуры мельтешили перед глазами, крутились клинки, рассыпая в округе солнечные блики, вроде даже рога виднелись…

– Собаки! Паскуды! Стервятники! – теперь уже с хрипом выкрикивал тот самый голос. Наверное, сражаться сил осталось не больше, чем у голоса – кричать.

Вскоре Андроникус начал понимать суть. Рога были на странном шлеме Путника. Убийцы нападали по-одному, словно играя в кошки-мышки. Каждый выходил в центр круга, получал отпор, падал или отступал, но неуклонно возвращался. И они молчали. Убийцы всегда молчат. Им платят не за слова.

В стороне лежало тело. Наверное, Путник успел добить, пока врагов было ещё не так много. Трое их сейчас. Рогатый уже на ногах еле стоит.

Ему точно конец.

– Мрази! Шалавы! За сколько вас купили?!

Зря он кричит. И так все пришли на его зов – могут прийти ещё. Или он думает воззвать к чести? Им не платят за честь и совесть. Радуйся, что хоть нападают по очереди, по-рыцарски.

Помочь или нет? Отец не учил, как быть в таких ситуациях. Побеждать – да, но тут другой вопрос: рогатый сам виноват, а Убийцы выполняют работу. Они же охотники.