Текст книги "Бэтмен нашего времени"

* * *

После моей вечерней поездки на базу уже прошли почти две недели, и оставшаяся нервозность от происшедшего слегка пошла на убыль. Я уже даже начал думать, что всё разрулится само собой и меня наконец оставят в покое.

Аркадия Михайловича я увидел, когда он выходил из кабинета директора. Мы с Алёной как раз проходили по коридору. Понимая, что и он меня видит, здороваюсь первым.

– Здравствуйте, Аркадий Михайлович! – и подхожу к нему.

– Здравствуй, здравствуй, Дима, – пожимаем друг другу руки, но он мою не отпускает. – Хочу с тобой обстоятельно поговорить. Только не здесь.

Как и в предыдущий раз, внимательно смотрит мне прямо в глаза и молчит. Я тоже молчу. Похоже, всё понятно: хочет меня куда-нибудь вывезти. Ну а что я в такой ситуации могу сделать? Кричать: «Спасите, помогите»?

– Как скажете, – покорно соглашаюсь я. – Сегодня?

– Сегодня. Уроки у вас уже закончились, поэтому поехали ко мне в офис.

– Я готов, – и поворачиваюсь к Алене: – Алён, извини, Аркадий Михайлович приглашает меня на разговор. Я должен поехать.

– Да, девушка, вы извините, но я вашего кавалера на сегодня забираю, – оскаливается в улыбке спонсор. – Пойдём, Дима.

В машине разговор идёт про всякие мелочи. Аркадий Михайлович интересуется моей работой у Станислава Ивановича, подготовкой в университет. Сетует на бездельника сына. Принимая участие в разговоре, я постоянно думаю о том, что же он замыслил. Куда в действительности меня везёт? Хотя он спокойно воспринял находящуюся рядом Алёну. Если бы хотел что-нибудь со мной сегодня сделать, то, наверное, не афишировал бы нашу поездку.

Наконец в самом деле подъезжаем к знакомому мне офису. Входим. Здесь за полгода ничего не изменилось.

– Мила, сделай нам с Димой кофе, – не поворачивая головы, бросает секретарше Аркадий Михайлович. – Пошли в кабинет.

Я только один раз был в его кабинете, когда забирал дипломат с деньгами, но тогда так нервничал, что ни на что не обращал внимания. Сейчас, конечно, тоже нервничаю, но не настолько, и поэтому оглядываюсь по сторонам.

– Что, сравниваешь мой кабинет с кабинетом своего шефа? – ухмыляется хозяин.

– Да нет, я просто так… Можно сказать – машинально, – при этом взгляд выхватывает на одной из полок шахматную доску. Вспоминая полученную информацию, решаю: – У вас тут шахматы. Любите?

– А ты играешь?

– Отец когда-то учил. Он хорошо играет.

Это чистая правда, а сказал я её для того, чтобы его заинтересовать. Хорошо играющий в шахматы человек учит играть правильно, а не просто переставлять фигуры.

– Сыграем?

– Давайте.

При розыгрыше цвета фигур мне достались чёрные. Дебютами папа со мной занимался, и сейчас я старательно разыгрываю против белых вариант сицилианской защиты.

– В сицилианской это что-то новенькое… – как бы про себя замечает Аркадий Михайлович после моего очередного хода, бросив на меня быстрый взгляд. – Что же она кофе не несёт?

– Мне кажется этот ход логичным, – поясняю я. – Вы же хотите через два хода занять слоном диагональ, а это будет опасно.

После моих слов он откидывается на спинку кресла и опять смотрит на меня. Пытаюсь понять, что сейчас в его взгляде. Может, мне показалось, но это похоже на одобрение…

Дверь открывается, и появляется секретарша с подносиком, на котором две чашки и сахарница.

– Ну наконец… Давай, Дима. Пей! Сам знаешь, Мила хорошо кофе готовит.

Беру чашку и сахар. Пока размешиваю, Аркадий Михайлович делает свой ход. Смотрю и вижу откровенный зевок. Я могу сейчас запросто взять его ладью.

– Вы ошиблись, – и показываю ошибку.

– Ну ошибся так ошибся. Значит, проиграю, – спокойно заявляет он, и я сразу понимаю, что ошибка не случайная.

– Аркадий Михайлович, – я поднимаю на него взгляд, – мы ведь с вами не в поддавки играем. Переходите, пожалуйста.

– Знаешь, Дима, – говорит он задумчиво, глядя куда-то сквозь меня, – интересный ты человек… Я не о шахматах. Здесь я уже понял, что ты играешь хорошо, а главное, хорошо считаешь. Я о другом. Ты для меня странный человек.

– Я обычный. Нормальный.

– Нормальный не помчался бы предупреждать того, кто вполне мог отправить тебя в лучший из миров, – теперь его взгляд аж сверлит меня.

Понимаю, что карты открыты и нет смысла юлить и отнекиваться.

– Для меня это нормально.

– Вот это мне и странно. Скажи, а почему Стасик так тебя отмазывал?

Понимаю, что шефа надо выводить из-под возможного удара. Значит, надо врать.

– Мне пришлось дважды соврать, – я вздыхаю. – Отец мог озаботиться моим долгим отсутствием, а я не хотел его беспокоить и сказал, что надолго задержусь на работе. А Станиславу Ивановичу, боясь, что отец будет проверять, придумал легенду про свидание с подругой. Отпросился у него и попросил прикрыть, если отец будет звонить. Я думал – прокатит.

– Понятно… Это как в сказке – я от бабушки ушёл, я от дедушки ушёл… А вот от меня… не ушёл.

– Я не знал, что вы хорошо играете в шахматы, – я стараюсь виновато улыбнуться, чтобы укрепить его в принятии этой версии.

– Я тебе тоже сделаю комплимент. Ты сильный партнёр. Это я про шахматы.

– Спасибо.

– Мой сын рассказывает, что в школе у тебя кличка «Бэтмен». Рыцарь без страха и упрёка. Похоже… Только таким, как ты, Дима, в современном мире не позавидуешь. Для того чтобы так жить, надо быть действительно человеком со сверхвозможностями. У тебя хватит сил?

– Я буду стараться, – мои слова даже для меня самого звучат неожиданно твёрдо.

– Ты уже наверняка знаешь про меня многое, – продолжает Аркадий Михайлович, будто не слыша моих последних слов. – Не страшно?

– Страшно. Но я стараюсь не бояться.

– Честный ответ. Это достойно уважения. Сколько тебе лет?

– Скоро восемнадцать.

Он долго молча разглядывает меня, будто увидел впервые.

– Скажи, вот когда мы с тобой ехали сюда, ты, наверно, думал, что я тебя пугать буду, угрожать… Верно?

– В общем… думал.

– Ты ошибался, Дима. Я понимаю, что тебя пугать не стоит. И не потому, что ты такой смелый, а просто в твоём возрасте часто ценность жизни, а я имею в виду собственную жизнь человека, ещё всерьёз не воспринимается. Ценность своей жизни начинаешь, как правило, понимать только в более зрелом состоянии, может, даже уже к старости… Это скорее всего потому, что вокруг уже находятся дорогие тебе люди и ты понимаешь, что, когда тебя не станет, этим людям без тебя может быть несладко.

Аркадий Михайлович говорит это задумчиво, снова глядя сквозь меня.

– Мне это понятно, – признаюсь я, удивляясь точности его слов про ценность жизни. Когда я жил с матерью, у меня к своей жизни было другое отношение. Действительно несерьёзное. – Я уже думал об этом.

– Но я всё равно стращать тебя не буду, – он теперь смотрит мне в глаза. – Жаль… Мне иногда становится очень жаль, что ты не хочешь со мной работать. Вокруг меня нет таких, как ты, Дима. А мне этого бы хотелось. Знаешь, очень хочется надёжности истинной, а не купленной за деньги. Ведь всегда кто-то может дать больше…

– Я не смог бы работать у вас. Вы сами понимаете почему.

– Ты хочешь сказать, что, если можно так выразиться, профиль моего бизнеса исключает нахождение в нём таких людей, как ты?

– Вроде того…

– Может, ты и прав. Может быть… Скажи, ты что-нибудь знаешь про планы моего бывшего… сотрудника относительно меня? Я имею в виду Николая.

Вопрос оказался для меня неожиданным. Как хорошо, что Коля не стал посвящать меня в свои планы.

– Абсолютно честно говорю: не знаю. Он мне этого не сказал.

– Я не сомневаюсь, что ты говоришь честно. А вот тебе тогда ещё вопрос: если бы знал, то предупредил бы меня? Заметь, наши с ним положения схожи. Когда над ним нависла смертельная угроза, ты поехал его предупредить. Сейчас такая же смертельная угроза, возможно, нависла надо мной. Перед тобой мы с ним виноваты одинаково. Его ты по-христиански простил. Вот я и хочу знать, предупредил бы ты меня, если б знал про нависшую надо мной опасность?

Понимая, что попал в тупиковую ситуацию, ищу выход. Пока не нахожу. Но юлить не хочу.

– Вопрос для меня очень неожиданный, – честно признаюсь я. – Мне надо подумать.

– Молодец… Не виляешь. На этот вопрос по большому счёту единственного ответа не существует. Всё зависит от многих факторов, как теперь говорят. Но ты всё равно подумай. Мне впоследствии хотелось бы вернуться к этой теме.

– Аркадий Михайлович, а зачем вы меня позвали? О чём хотели со мной обстоятельно поговорить?

– Так мы с тобой уже и говорим обстоятельно. В глаза я тебе посмотрел, что ты за человек, наверное, понял. Вообще мне с тобой интересно разговаривать. Я даже уверен, что о содержании нашей беседы ты никому рассказывать не станешь.

Первая мысль, которая мне приходит в голову: если меня на выходе грохнут, то я, конечно, уже никому и ничего не скажу. Очевидно, ход моих мыслей был достаточно понятен, поскольку Аркадий Михайлович, усмехнувшись, замечает:

– Думаю, что ты меня мог неправильно понять. Не волнуйся, ничего с тобой не случится. Не знаю, поверишь ты мне после всего или нет, но обещаю тебе, что не трону, хотя ты и ввязался в чужую игру. Но ввязался ты в неё вынужденно, я это понимаю и мстить не буду. Ты мне интересен. Жалею, что мой сын не такой, как ты. Ладно! Я меняю ход. Признаюсь, сделал его, чтобы посмотреть на твою реакцию. Играй!

Делаю свой ход и поднимаю взгляд на партнёра.

– Гм… Остроумно. Не ожидал… – он, как всегда, усмехается. – Хотя ты и в жизни делаешь неожиданные ходы. Ну давай вот так!

Да… Аркадий Михайлович очень неплохой игрок. Задумываюсь.

– Озадачил я тебя?

– Вроде того…

– Ты уже второй раз повторяешь это дурацкое выражение нынешней молодёжи «вроде того» И ещё: что это за словечко – «прокатит»? Говори по-русски правильно! – и, видя моё откровенное изумление, объясняет: – Ты, видно, решил, что если я иногда применяю в своей речи жаргонные слова из тюремного лексикона, то со мной тоже можно на вашем сленге общаться? Давай-ка говорить, как интеллигентные люди. В шахматы играем, а не костяшками домино по столу колотим и не картами шлёпаем. Хотя и в картах есть интеллектуальные игры.

– Простите… Больше не буду, – виновато бормочу я, понимая при этом, что он меня совсем запутал. Конечно, он матёрый уголовник, преступник, но сейчас передо мной чуть ли не педагог! Может, он так меня охмуряет?

Делаем ещё по нескольку ходов. У меня позиция явно предпочтительнее.

– Да… Похоже, я проигрываю эту партию, – с неизменной усмешкой говорит Аркадий Михайлович. – Поздравляю! Но в следующий раз, когда мы с тобой сядем за шахматы, я буду во всеоружии. Надеюсь, что ты мне эту возможность предоставишь, несмотря на свою занятость.

– Конечно! – великодушно соглашаюсь я. – Мне с вами играть очень интересно. Правда!

– Спасибо. Я оценил твою вежливость. А сейчас допивай свой кофе, и я отвезу тебя на твою работу, а то Стасик опять будет кому-нибудь врать, что ты сидишь и работаешь, – ехидно замечает он, снимает трубку телефона и набирает номер. – Алло! Стасик, здравствуй! Я сейчас привезу твоего Дмитрия к тебе в офис. Угу… Мы тут у меня в офисе в шахматы играли. Результат? Для меня плачевный, – положив трубку, он весело смотрит на меня. – Это чтобы ты не сомневался.

– Как ты там оказался? – нервно спрашивает Станислав Иванович, когда я вхожу в офис. Аркадий Михайлович высадил меня, а сам подниматься не стал.

Рассказываю всё в дозволенных совестью рамках, даже про замечание по поводу русского языка. Хотя ничего особо секретного в нашем разговоре не было.

– Ну и к какому ты выводу пришёл? – интересуется шеф.

– В его обещания не могу поверить. Мне показалось, что он со мной играл, как кошка с мышкой.

– Судя по твоему рассказу, это действительно так. Но на какое-то время, может быть, он оставит тебя в покое.

– Станислав Иванович, то, что вы тогда про меня сказали неправду, он понял. А сейчас, думаю, он поверил, что я у вас на свидание отпросился.

– Не беспокойся, ты меня предупредил, и теперь я в любом случае буду держать ухо востро.

Вернулся после работы домой.

– Дима, тебя к телефону Алёна просит, – приоткрыв дверь в мою комнату, сообщает вечером тётя Тоня.

– Спасибо! – и иду к телефону. Вот ведь я свинья такая: приехав домой, не отзвонился ей, не сказал, что у меня всё в порядке. А ведь она так обеспокоенно посмотрела на меня, когда Аркадий Михайлович объявил, что забирает меня для разговора. Да… Стыдно.

– Алло! Я слушаю.

– Дима, это я…

Действительно, Алёнка.

– Алён… Ты прости меня, что сразу тебе не позвонил, – виновато говорю я.

– Я так беспокоилась… Димка! Ну как тебе не стыдно?

– Алён, ну прости.

Господи! Какой же я… нехороший человек! Она волновалась, беспокоилась, а я…

– У тебя всё в порядке? – она прерывает моё самобичевание. – А то после твоего полурассказа тогда у школы я теперь за тебя всё время боюсь.

– Вот поэтому полностью всё я тебе рассказывать и не буду, – про себя улыбаюсь я. Как же всё-таки приятно, когда твоя любимая девчонка за тебя беспокоится!

– Нет уж, Дима. Нельзя останавливаться на полдороге. Я должна знать о твоих проблемах. Я хочу о них знать!

И снова внутри меня разливается такое чувство!..

– Ладно, как-нибудь, может, расскажу, – сдаюсь я. – Если не забуду.

– А я тебе напомню. Понял?

– Понял…

* * *

Мы с Алёной снова за городом. Зима кончается, надо ещё хоть разок сходить на лыжах.

Честно говоря, не столько катаемся, сколько целуемся на морозе. И от этого Алёнкины губы просто пылают. Мои, наверно, тоже.

– Дима… А тут Вика недавно опять начала про ваши встречи рассказывать… – вдруг сообщает она после очередной нашей остановки, сопровождающейся очередной серией поцелуев. Это звучит у неё как-то виновато. – Она ещё сказала, что такая неумеха, как я, не может удовлетворить такого темпераментного парня, как ты.

– Вика – глупая и злая девица! – рычу я. – Не обращай на неё внимания. Хочешь честно? Об утехах в койке с тобой я не только говорить, но даже думать боюсь.

Сам поражаюсь, как такое у меня вырвалось. Это ведь действительно сокровенное. Будучи достаточно опытным в таких делах, я действительно стесняюсь даже тронуть Алёнку ниже чем за плечи. Она для меня что-то высокое, чистое, может, даже недосягаемое. Когда я думаю о ней, общаюсь с ней, секс мне кажется каким-то грязным занятием, недостойным нашей высокой любви.

– Димка, – упавшим голосом вдруг произносит Алёнка, – ты боишься, что я не оправдаю твоих надежд?

Похоже, я её обидел. Но я же не хотел этого! Я думал… Только сейчас начинаю понимать, что тогда на набережной она недосказала. Ох-х…

– Да ничего я не боюсь! – выговариваю с досадой. – Ты для меня как… Ну помнишь у Пушкина? Гений чистой красоты.

– И при этом он и Анна Керн были любовниками! – неожиданно язвительно замечает Алёна. – Я читала.

– Ты хочешь, чтобы мы с тобой стали любовниками? – выдавливаю я вопрос, глядя прямо в её глаза.

Наступает пауза, в течение которой она смотрит на меня спокойно и чуть-чуть грустно, а я стою истуканом, пытаясь понять, что только что брякнул. Потом берёт меня за отвороты куртки, утыкается в шарф, и я слышу тихое: «Да». Обнимаю её и прижимаю к себе.

– Правда? – видно, у меня ещё не все глупости на языке кончились, потому что Алёнка поднимает на меня взгляд и теперь молча несколько раз кивает. Опять целуемся…

– Димушка… У нас ведь это должно быть, если мы любим друг друга. Правда?

– Правда… – эхом повторяю я, удивляясь простоте этой мысли.

Вернувшись после нашей лыжной прогулки, ночью ворочаюсь и не могу заснуть. Ну как мы с ней будем заниматься этим? Ведь она не Вика! Там как раз всё было ясно. Но ведь с Машей у меня было!.. Маша… Нет! Там всё было, но только по-другому. Эх, Маша… Давно же я ей не писал. События как-то захлестнули. Да и Пашке не звонил тоже давно. Как они там каждый у себя? Что-то я совсем освинел по отношению к своим дорогим людям. Стыдно… Завтра же и позвоню, и напишу! Ведь действительно эти люди мне дороги. А Алёнка? Ну конечно же, она мне тоже очень дорога. Может, только с ней я познал это самое истинное чувство любви. А с Машей? А с Машей у меня всё-таки было иначе.

Чёрт! Ну не могу я заснуть! Кто мне скажет, как вести себя с Алёнкой в постели, если это у нас произойдёт? То, что я позволял себе с Викой, её просто оскорбит. Она ведь не такая! Я где-то читал, а может быть, от кого-то слышал, что у женщины всё в будущем зависит от её первого раза. А ведь я скорее всего буду у неё первым. Вот она, ответственность!

– Дима, – после школы я, как всегда, провожаю Алёнку домой, – у меня к тебе есть предложение.

– Какое? – осторожно спрашиваю я, помня разговор в лесу во время лыжной прогулки.

– Я хотела тебя пригласить на концерт. Ты любишь музыку?

– Этих трясунов на сцене?

Возможно, у меня получается весьма пренебрежительно, потому что Алёна улыбается.

– Нет… Не трясунов. Я про классическую музыку.

– Симфонии разные, что ли?

Похоже, этот вопрос выходит у меня не лучше. Теперь я вижу, что она смущается.

– Алён… Ну ты прости. Объясни мне.

– Я хотела тебя пригласить на концерт в Филармонию.

– Куда?

– В Филармонию…

По её слегка ошеломлённому тону понимаю, что очередной раз продемонстрировал всю свою беспробудную серость. Вообще-то я знаю, что Филармония – это то место, где проходят разные концерты. Но туда, как мне казалось, ходят давно уже седовласые мужчины и женщины, потому что там им играют музыку их молодости. Все эти скрипки и виолончели всегда мне напоминали какие-то голоса из прошлого. Ведь сейчас уже такая тягомотная музыка скучна. Нужны ритмы! Правда, такие, как сейчас по телевизору, меня почему-то раздражают. Вот рок – это другое дело.

– Дим… Ты не хочешь?

– Алён, я ведь в этом ничего не понимаю, – честно признаюсь я.

– Ты боишься, что тебе будет скучно?

– Немножко… – и виновато улыбаюсь.

– Я обещаю, что если тебе станет скучно, то мы сразу же уйдём. Хорошо?

– Дурёха ты моя… – ласково притягиваю её к себе. – Неужели я стану портить тебе поход на концерт? Я уже понял, что тебе это нравится. А это и есть главное.

Мне действительно очень хочется сделать ей приятное, и поэтому я готов терпеть, даже если мне будет скучно.

Тётя Тоня, когда я объявил о грядущем походе с Алёной на концерт, улыбнулась и сказала, что это очень хорошо, что именно в Филармонию. А потом добавила, что моя девочка ей сразу понравилась, хотя видела она её всего один раз. То, что Алёнка произвела очень хорошее впечатление, я сразу понял по тому, как она тогда на неё поглядывала, заходя в комнату во время наших занятий математикой.

Мы сидим с Алёной в большом красивом зале с огромными белыми колоннами и органом. Сейчас начнётся второе отделение концерта.

Сегодня я впервые увидел на сцене такое количество музыкантов с инструментами. Впервые увидел дирижёра во фраке и пианиста, чуть сгорбившись, перебиравшего клавиши настоящего рояля, а не синтезатора! И странно – музыка, которая наполняла зал, не казалась мне скучной. Скорее наоборот, она была то страстной, то нежной, и мне это нравилось! В антракте Алёна спросила, не было ли мне скучно. А во мне всё ещё продолжала звучать та самая музыка, и поэтому так не хотелось ничего говорить. Я просто отрицательно покачал головой. Она понимающе улыбнулась, и всё время до возвращения в зал мы молча бродили по фойе, держа друг друга за руку.

На второе отделение рояль убрали. Среди оркестра стоит только подставка для дирижёра и перед ней пюпитр для нот, которые называются партитурой. Это мне Алёна только что объяснила, как и многое другое непонятное в оркестре. Вот и дирижёр вышел. Поднял руки…

…Контрабасы, помолчав, тяжело вздохнули. Очевидно, есть о чём, потому что, ещё помолчав, они издают такой же тяжёлый вздох. И все скрипки сразу заволновались! Они будто суетливо спрашивают: «О чём? Зачем? Почему?» Ответа не получают, и опять это суетливое волнение с постоянным повтором тех же вопросов. В этой суете что-то от паники предчувствия, но блестящая в ярком свете люстр медь духовых резко их обрывает, заставляя покориться грядущей неизбежности. Издав вымученный стон, они затихают…

Со мной творится что-то странное. Я вдруг осознаю, что чуть ли не читаю эти звуки, как книгу. Мне даже кажется, что я всё понимаю!

Теперь вот робко зазвучала мечта. Мечта о чём-то светлом, добром… Действительно, это звучание можно было сравнить с первыми прикосновениями к своей любимой. Именно так я прикасаюсь к Алёне. Вот она – настоящая мечта! Вечная любовь! И скрипки восторженно поют об этой любви! Какой порыв в этом совместном пении всех струнных! Какое отчаянное стремление! Как это прекрасно! И это будет достигнуто! Несмотря на все преграды! Конечно же, всё получится!.. И тогда наступит умиротворение, растворение в счастье. Да! Оно наступает… Как же это хорошо… Блаженство… Или как ещё раньше говорили – нега.

Облегчённо вздыхаю…

Но что это?! Господи, какой удар во всём оркестре! И сразу наползает что-то тёмное, страшное! Как нервничают скрипки, повторяя свои прежние вопросы! Не об этом ли ударе они пытались предупредить в самом начале? И господствующая пронзительная и злая медь служит им ответом. И почему коротко прозвучала эта мелодия? Кажется, это «со святыми упокой». Я однажды её слышал в каком-то фильме. Скрипки будто опять спрашивают, и мне ясно: они спрашивают, что хороним? Именно не кого, а «что»? Но вопросы уже превращаются в зловещие ответы. Чувство страшной потери подавляет всё. Скрипки с виолончелями ещё пытаются сопротивляться, на чём-то ещё настаивают, но грубая и жестокая медь во главе с какой-то трубой обалденного размера их подавляет. Вот и всё кончено…

Сижу совершенно раздавленный. Даже сердце заколотилось. Таких переживаний я, наверное, ещё не испытывал. Неужели всё так ужасно? Но так нельзя! Так хочется счастливого конца.

…Вот растерянные скрипки сначала робко, потом всё отчаяннее выводят мелодию мечты, мелодию любви… Но – нет! Снова злая медь одёргивает их, обрывая песню. Не моги! Не для тебя… Ох… А почему в голове пронеслись именно слова «не для тебя»? Не дай бог, чтобы это было… каким-то предсказанием.

Следующие части этой симфонии слушаю несколько рассеянно. Не потому, что скучаю. Просто все мысли там, в том кошмаре, о котором мне рассказали в первой части. А когда начинается последняя… Лучше бы мне её не слушать. Ведь я всё понял! Герой этой музыки умер. Он не погиб в борьбе. Он просто умер, не достигнув чего-то, к чему стремился всю свою жизнь. Что ж… Наверняка далеко не каждый человек перед своей смертью может с удовлетворением сказать себе, что достиг всего, чего хотел.

– Дима… Ты что всё молчишь?

Мы с Алёной уже вышли на улицу и идём к метро. Это значит, что я ещё не сказал ни одного слова… Да что-то и не хочется ничего говорить. Однако Алёнка может обидеться.

– Думаю…

– Тебе не понравилось? – с беспокойством интересуется она.

– Понимаешь… В общем, это не может нравиться или не нравиться. К тому, что я сегодня услышал, наверное, с такой меркой не подойти, – мы остановились, и я смотрю ей в глаза. – Это можно понять или не понять. На меня это подействовало сильнее, чем Достоевский. В том романе, который я читал, есть надежда. Здесь её нет.

Мы с Алёнкой теперь часто говорим про литературу, и сейчас, вспомнив про «Преступление и наказание», я будто продолжаю этот разговор.

– Но в том романе ведь речь идёт совсем о другом! – возражает она.

– Я не о содержании. Я о концовке. Хочется надеяться. Всегда хочется надеяться.

– Вот и надейся! Есть надежда или нет надежды, зависит от самого человека. Надежда – как крылья. Она поддерживает. Что бы ни случилось, нельзя складывать крылья!

Это говорится с таким воодушевлением!..

– Алёнушка моя… – я улыбаюсь и притягиваю её к себе. Наплевать, что вокруг ходят люди!

* * *

От Маши пришло письмо. Когда оно вывалилось в руку из нашего почтового ящика, внутри меня почему-то будто что-то оборвалось. Войдя в квартиру, я нетерпеливо разорвал конверт и впился взглядом в написанные строчки.

«Дорогой мой Митенька!

Что-то давно от тебя ничего не получала. Всё ли у тебя в порядке? Я почему-то беспокоюсь. Обязательно напиши мне, как у тебя дела.

Не знаю, как ты к этому отнесёшься, но в моей жизни скоро произойдут большие перемены. Я тебе писала, что несколько месяцев тому назад я устроилась к одному очень состоятельному человеку сиделкой к его больной маме. Сейчас я не только ухаживаю за его мамой, но ещё и помогаю ему по дому. В общем, после четырёх месяцев моей работы у него, Григорий предложил мне стать его женой. Мне кажется, что он человек неплохой. Он спокойный, мягкий. Обещал мне поставить моего Егорку на ноги. Сказал, что даже может его послать учиться за границу, если это будет надо. Я, конечно, очень уважаю Григория, и огромное спасибо ему, но это совсем не любовь.

Солнышко ты моё! Я повторю: не знаю, как ты воспримешь эту весть, но мне приходится делать такой жизненный выбор ради моего братишки, которого очень люблю и за которого отвечаю. Прости меня, мой дорогой!

Всегда твоя Маша».

Ну вот… Не зря я почувствовал, как внутри что-то оборвалось. Маша, Маша… И её жизнь тоже заставляет делать выбор. На этот раз ради будущего брата. Увы, ей приходится делать этот выбор уже не в первый раз. Там, на юге, она тоже сделала свой нелёгкий выбор. Она сильная. И ведь это – правда! Только сильные люди могут сделать выбор в пользу кого-то, зачастую жертвуя собой.

Хочется закурить, но я в квартире не курю.

Да! Я очень люблю Алёнку, но Маша для меня так и остаётся очень-очень дорогой женщиной. Как же мне её жалко! Может быть, конечно, всё у неё с этим Григорием будет хорошо, но она же его не любит! Как же можно выходить замуж без любви? Хотя ради брата, наверное, можно. Тем более она уже хлебнула нищеты по самое некуда…

Вот интересно! Когда я был маленьким, а папа с мамой ещё были вместе, всё было совсем по-другому. Не было сильно богатых и сильно бедных. Всегда можно было найти работу. До сих пор помню, как учился читать, разбирая буквы в слове «требуются», которое встречал повсюду – от проходных больниц и санаториев до объявлений в местной газете. А сейчас… На улицах везде нищие и бездомные. В метро только и слышишь: «Поможите!» – так и ходят с протянутой рукой. Найти хоть какой-то заработок – совсем не просто даже в Питере, а что говорить про какое-то село, пусть даже и большое. Папа говорит, что страна сошла с ума. Но ведь страна сама не может сойти с ума! Для этого сначала должны сойти с ума люди, которые тут живут. А как не сойти с ума, когда вокруг появилось столько всего разного, такого, чего раньше эти люди и не видели. Правильно говорит папа, что развелось столько соблазнов, что порой трудно устоять. Откуда столько бездомных? Соблазнился человек на какую-нибудь ерунду и квартиру продал. Вот и получился бомж. Этот бомж начинает промышлять. Кто-то бутылки по помойкам собирает, а кто-то другими вещами занимается, если помоложе и посильнее. На улицах запросто убивают за копейки! И никого это уже не волнует. Как папа тогда сказал?.. Прежде добропорядочные люди озверели от возможности лёгкой наживы… Значит, получается: жил да был милый и добрый человек, а потом, когда изменились условия, пошёл грабить и даже убивать? Что-то здесь не клеится. Может, здесь всё дело именно в выборе, который делает человек в каждой жизненной ситуации?

Выходит, когда человек знает, что за его деяния непременно наступит наказание, он побоится убивать и грабить. А если он будет уверен, что всё прокатит без последствий, то пойдёт. Но ведь не каждый пойдёт грабить и убивать! Я, например, никогда не пойду. И Пашка тоже. Да и другие… А Дэн пойдёт? Вряд ли. Хотя вымогательство денег у слабых, как он раньше это делал, может быть только началом. Получается, когда в стране развал, такой как сейчас, и когда всем всё пофиг, то из некоторых людей начинает переть наружу вся их подлинная сущность, или даже сучность. Значит, вот в чём главный выбор! Изначально выбрать для себя, каким путём идти. Быть ли человеком или только его внешним подобием.

Чего греха таить! Я ведь тоже не ангел и порой ощущаю в себе такие желания, что даже подумать страшно. Например, эта моя трудно контролируемая ярость, когда я дерусь. Не знаю, может быть, такие желания есть у каждого, но получается, что главное – держать эти страшные желания на строгом поводке, не позволяя им влиять на твоё поведение среди людей. Надо будет всё это ещё обдумать… Хорошо бы обсудить с Пашкой. Обязательно сегодня ему позвоню! Пусть не обсудим, так просто узнаю, как у него там дела.

На часах десять вечера. Пашка сам взял трубку после третьего звонка. Мне показалось, что сделал это он слишком поспешно.

– Павлуха, привет!

– Димка? Здорово…

Сразу понимаю, что он ждал какого-то звонка, но, конечно, не моего. Хочется по-дружески его подколоть.

– Ждал звонка, но не моего? – ехидно спрашиваю я.

– Да… Понимаешь, мне тут должна была позвонить… Ладно! Рассказывай, как у тебя дела?

Ясно, что ждал звонка своей подруги. Ну ладно! В общих чертах рассказываю. Именно в общих чертах, потому что, зная Пашку, не хочу его грузить проблемами.

– Ну я тоже учусь, готовлюсь и работаю у дяди Сурена, – подытоживает он.

– А летом приедешь сюда поступать?

– Не знаю… Посмотрим, – и вздыхает.

– Чего вздыхаешь? Не хочешь, что ли?

– Ну а где я там, в Питере, буду жить? – вместо ответа на мой вопрос он задаёт свой.

– У нас! – неожиданно для себя решаю я. – Договорюсь с папой и тётей Тоней. Площадь позволяет.

– Не знаю я, Димка…

Всё ясно! Вспоминаю, как я его тогда всовывал в свою куртку. Те же сомнения.

– Короче, Павлуха! Выкидывай своих тараканов из головы. Летом всё устроим.

Вот, поговорил с Пашкой и очередной раз понял, что он очень близкий мне человек, с которым я мог бы поделиться всем. Вот есть в нём эта самая надёжность! И ещё он человек порядочный. Не сподличает, не предаст.

– Слыхал новость? – в школе после третьего урока Дэн тащит меня в сторонку. – Дрюня, оказывается, с какими-то старшими парнями грабежом на улицах по вечерам промышляет. Тут хвастал мне, что нынче при больших деньгах. Мол, грабанули мужика, а все бабки ему одному достались.

– Иди ты! – вырывается у меня от неожиданности.

– Представляешь, тогда сразу по горячим следам там же, на улице, взяли всех, кроме Дрюни. Этот сучёныш смылся с портфелем того мужика, а теперь вот хвастает! Смеялся, что всех напарил. Говорит, что ему нужен начальный капитал.

Да… Действительно, Дрюня – натуральный сучёныш. И чего человеку не хватает? Отец, наверно, ему ни в чём не отказывает, а он ещё и грабежом промышлять начал. И ещё треплется об этом на всех углах!

А может быть, есть ненасытные люди, которые чем больше имеют, тем больше им надо? Ясно, что не все такие. Вот когда я жил с матушкой, сколько всего у меня было! Но мне не просто хватало, но даже было неудобно иметь больше, чем у моих одноклассников. Не было у меня этой самой ненасытности даже близко. Или это зависит от самого человека, а значит от его… воспитания! Точно! Только теперь начинаю понимать, какую роль в моём воспитании сыграл папа. Именно папа! Ведь это он своим примером сумел мне объяснить, что интереснее жить совсем другим. Вот только сейчас начинаю понимать смысл слова «ценности». Действительно, подлинные ценности совсем другие! Отнюдь не количество денег или шмоток. Я этого пока не могу выразить словами, но понимаю смысл. Может, благодаря папе я всегда стараюсь защищать тех, кто в этом нуждается. Ведь давно, когда я был ещё совсем маленьким, то видел, как он бросился в драку, защищая какого-то молодого парнишку. И вот потом отдал меня в самбо, чтобы я мог и за себя постоять, и другим помочь. Я всегда очень гордился своим отцом и старался, да и стараюсь быть похожим на него.