Текст книги "Резюме по факсу"

Мне ничего не оставалось, как подчиниться. После двадцати приседаний ноги начали ныть, после сорокового я думал, что не встану, сорок пятое выполнил кое-как, упал в кресло, сообщив, что больше не могу. Он невозмутимо показал, мол, вставай, вставай, иначе хуже будет.

Выдав ещё пятнадцать, я рухнул ничком на пол посреди комнаты.

– Да, придётся заняться спецподготовкой, – констатировал Паскарь, зачем-то глядя на часы. – Каждый день по сто приседаний, пятьдесят отжиманий, подкачаемся на тренажёрах, чтобы рука не дрогнула в решающий момент.

– На каких ещё тренажёрах? – взвыл я, лёжа на полу.

– Есть тут неподалёку фитнес-центр, – сообщил он, потирая ладони. – Вот туда и будешь ходить. Под моим неусыпным контролем. Нагрузочки взвинтим, мышцы поболят-поболят да перестанут. Форму надо как-то набирать! А ты что думал? Дважды в день: утром и вечером. Иначе из тебя ничего не выйдет, только смех один. Кстати, покажи свою ладонь, теперь левую… – я нехотя повиновался. Мой тренер, как хиромант со стажем, пристально разглядывал мои линии жизни, здоровья, сердца… какие ещё бывают? Потом вздохнул и разочарованно щёлкнул языком: – Да, несладко… Холм Венеры у тебя – словно пик Коммунизма. Любвеобильный ты шибко. Придётся выколачивать её из тебя, любовь эту окаянную.

– Слушай, откуда ты свалился на мою голову?

– Всевышний меня послал, чтобы наставить тебя, грешника, на путь истинный, – без тени лукавства сообщил он. – Можешь не сомневаться, через полгода я из тебя человека сделаю! А теперь вставай, пора отжиматься. Думаю, начать следует с двадцати раз… Естественно, на кулаках.

Глава 8

И – началось: ежедневные приседания, отжимания, растяжки… До жуткой ломоты в мышцах, до гула в ногах. Паскарь всюду имел своих знакомых (а может, мгновенно мог их находить: деньги открывают любые двери, тем более сейчас): в сауне, в санаториях, в тренажёрных залах. Вечером, готовый полжизни отдать за кайф, который на меня обрушивался вместе с прохладными струями, я становился под душ.

Паскарь на меня денег не жалел: кормил, полностью экипировал: одних тренировочных костюмов у меня теперь насчитывалось четыре. Правда, про компьютер пришлось забыть напрочь, и сотовый мне по его Уставу не полагался.

Сколько раз я говорил своему мучителю, что «хоть режь меня завтра, но сил моих больше нет», Паскарь привычно отмалчивался, а утром будил меня ни свет ни заря на получасовую пробежку. Так продолжалось недели три.

Во время одной из таких пробежек хмурым октябрьским утром Паскарь заметил:

– Сегодня займёмся твоим имиджем. Чтобы ни одна праздно шатающаяся живность тебя узнать не могла. А то маячишь своей внешностью, словно голой задницей, только внимание привлекаешь.

– Ничего удивительного, – с обидой заметил я, – сколько человек мне пришлось вылечить за это время. Они, естественно, меня помнят. Авторитет врача, знаешь ли!

– С завтрашнего дня эти твои… вылеченные тебя благополучно позабудут! – заметил «мучитель». – Тебя «изувечат» так, что даже родители на другую сторону улицы будут переходить, тебя заприметив. И авторитет врача не поможет!

Я ничего не ответил, лишь в душе посмеялся, не веря, что с моим лицом можно сотворить что-либо «этакое». После обеда мы отправились на такси в косметологический кабинет одной поликлиники, о существовании которого я даже не подозревал.

Однако, выйдя через пару часов из кабинета врача и подойдя к зеркалу, я подумал, что у меня галлюцинации. Бритый наголо «обрубок» смотрел на меня из зазеркалья подобно туманному будущему, которое меня ожидало. Косметолог лишил меня индивидуальности, сделал человеком из толпы, которые сотнями попадаются нам на улицах, по которым взгляд скользит, не задерживаясь ни на секунду.

– Вряд ли Алина с таким в постель ляжет, – эхом пронеслось по небольшому вестибюлю. Паскарь ухмылялся в небольшом отдалении, словно чувствовал, что в таком состоянии я могу «в ноздрю зафинтилить». – Да и родители, думаю, потребуют дополнительных доказательств. Но это тебя сейчас волновать не должно. Учти: я тебя узнал, потому что меня учили этому, а ты бы себя ни за что не узнал… Это маска из латекса. На ночь снимаешь, как и полагается… Но вне квартиры – всегда в ней. Это в твоих интересах, запомни.

– Спасибо партии и правительству за заботу о подрастающем поколении, – отрапортовал я, вызвав снисходительную улыбку на его губах.

Потом мы заехали в стоматологический центр, о существовании которого я также не подозревал. Шустрый дедок в зеленоватой униформе обточил почти все оставшиеся в моём рту зубы и пригласил на приём через пару дней. «Станем клепать голливуд, молодой человек», – было обещано мне на полном серьёзе. Когда через неделю зубная формула была «в ажуре», Паскарь поинтересовался:

– Скажи мне размер обуви и штормовки. – Записав мои данные к себе в блокнот, похлопал меня по плечу: – Восстанавливайся, привыкай к новому имиджу. Если надо, выпей чего-нибудь, ты всё-таки врач! Чтобы завтра к обеду был как огурчик… малосольный.

В квартире, узнав мои размеры, он начал собираться, а я дотащился до дивана, рухнул на него всеми своими пятью пудами и приготовился дремать, но не получилось. Минут через пять понял: мешала маска из латекса.

Ничего, утешал я себя: на охоте разберёмся, кто есть кто.

Уже сквозь дрёму я кое-как разобрал:

– Надеюсь, у тебя хватит куриных мозгов не делать глупости хотя бы сейчас. Не забывай, что я спас тебе жизнь, Федотик! Иначе вас обоих Ригель закатал бы в бетон, и давило бы на твою молодую грудь сейчас несколько рядов кирпичной кладки…

Я что-то пробурчал сквозь сон, и дверь закрылась.

Проснулся я от методичного встряхивания. Паскарь-Клещ, с рюкзаком, в штормовке и сапогах «болтал» меня, как флакон с микстурой.

– Горазд ты дрыхнуть, Федотик, но дело есть дело. Чтобы успеть засветло до Григорьевской добраться, надо поспешать. Я тебе тут «доширак» быстренько сварганил, пока ты хаваешь, я амуницию нашу упакую в машину, только в темпе, в темпе! Одежда твоя здесь, – он указал на несколько стульев, на которых висели джинсы, штормовка, футболка, бейсболка…

– Да, – густым спросонья голосом пробормотал я, – ты слов на ветер не бросаешь!

– Не только слов, но и пуль! – торжественно констатировал он, застыв ненадолго в проёме дверей. – В этом ты очень скоро убедишься!

«Ты тоже убедишься кое в чём, и тоже очень скоро», – мысленно ответил я и начал одеваться. Обстоятельства складывались таким образом, что помощи мне ждать неоткуда. Значит, поездку в лес следовало использовать с максимальным эффектом. Лес – не город, в нём действуют иные законы.

Сейчас всё это вспоминать без усмешки я не могу. Каким наивным ребёнком я был тогда. Даже приблизительно не представлял, с кем имел дело. Строил какие-то планы, лелеял надежду…

– А почему именно до Григорьевской? – уточнил я, выходя из ванной после водных процедур.

– Там места неплохие, озерцо есть с утками, – он мечтательно зажмурился. – Костерок запалим, уточку подкоптим… Ты, охотник ля, никакой романтики. Почему да почему… По кочану! Там имеется самое главное, а именно: мой личный полигон для снайперской стрельбы, – он вдруг сделал серьёзное лицо: – но я тебе этого не говорил. До поры до времени!

* * *

– Ты от Паркинсонизма что принимаешь? – поинтересовался я ненавязчиво, покачиваясь рядос с Митрофанычем на переднем сиденье джипа «Ниссан-Патрол».

– Ты и об этом догадался, – он глубоко вздохнул. – Да, если б не эта треклятая болезнь, не знал бы ты обо мне, Федот… Принимаю… наком, кажется, так его зовут.

– А разве нельзя просто уйти и всё?

– Чтоб все сказали: всё, спёкся Клещ, на пенсию ушёл, да? – процедил он сквозь зубы. – И это, когда по большому счёту всё только начинается! Клиентура прёт, бабки крутятся, арсенал… Да что ты знаешь про арсенал, Федотик?! В твоём понимании киллер – это притаившийся на крыше стрелок, или автоматчик, поджидающий в подъезде политика какого-нибудь, да? Сейчас возможностей – куча.

– Вот именно, – «подхватил» я мысль. – Возможности! И не нужны сверхметкие выстрелы, достаточно нажать вовремя на кнопку. Как бы руки не дрожали, на кнопку-то всегда нажмёшь. Паркинсон не мешает.

– Нет, здесь ты пока ещё мыслишь, извини, как совок, – на его губах появилась снисходительная усмешка. – Кайф получаешь, когда есть выбор, и ты в совершенстве владеешь и тем, и этим… Для каждого случая своё оружие, заруби себе на носу. Ведь директора банков отнюдь не идиоты. У них всегда есть враги, которые имеют бабки. Ты даже не представляешь, как просто нынче заказать кого бы то ни было, если есть бабки. Так вот, эти директора банков прекрасно понимают, что их могут держать на мушке. Они подстраховываются, нанимают охрану. На открытых местах практически не появляются. Машину на ночь ставят в такой гараж, где она поднимается под потолок, в неё взрывчатку уже не заложишь. Такого укокошить – целое искусство, мастерство. Эти полгода мы и посвятим его постижению.

– И я овладею им в совершенстве?

Спросив его, я поймал себя на том, что какими-то глубинными клетками страстно желаю этого. Словно в моём подсознании до поры дремал порок, и благодаря вмешательству Паскаря вдруг поднял голову и шевельнулся.

«Сколько человеческих жизней ты спас, Саныч, – спросил я себя. – Сколько душ, уже простившихся с телами, втиснул обратно в ненавистную оболочку, заставляя маяться в ней ещё какое-то время. Как правило, весьма и весьма недолгое… Не пора ли начать обратный отсчёт?! Возможно, ты вмешивался там, где не стоило, грубо меняя естественный ход бытия, пространственно-временной континуум.

А что, если сейчас, с этого самого момента колесо покатится обратно, в другом направлении? Пойдут события со знаком минус. Своеобразное возвращение долгов, прости господи…»

– Всё зависит от тебя, – вернул меня «на землю» Паскарь. – Сейчас надо усиленно качаться. Только крепкая мускулатура способна выдерживать сверхнагрузки. Иногда полдня лежишь в засаде, занемеет всё, заледенеет… А уползти нельзя, второй возможности может не быть. Так и мучаешься. Но я не жалею… и не каюсь, если говорить о христианских заповедях…

Он несколько минут молчал, периодически бросая на меня короткие взгляды, потом, глубоко вздохнул и начал говорить, сначала глухо и неубедительно, но постепенно, от слова к слову, голос его обретал уверенность:

– Я вижу, ты меня хочешь спросить. Дескать, лишаю жизни, которую не давал, беру на себя функции создателя… Заруби себе на носу: не надо меня косить под одну гребёнку со всеми. Заповеди, как и Кодекс строителя коммунизма в своё время, написаны для подавляющего большинства божьих тварей. Для «одноклеточной» толпы, от которой я всегда дистанцируюсь. Понял, что я имею в виду? Ты же, как я понимаю, русскую литературу изучал поверхностно, по хрестоматийному мазку, так сказать…

– Это ещё почему? – обиделся я. – Какой конкретно период ты имеешь в виду? Какого писателя?

– Писателя этого звали, кстати, как и тебя, Фёдором… правда, Михайловичем. В шестидесятых годах девятнадцатого века он написал свой гениальный роман о Родионе Раскольникове. Фактически впервые описал убийство ради идеи, помнишь?..

– Ну, как же, – перебил я его, демонстрируя эрудицию: – «Тварь ли я дрожащая или право имею» – помним, помним… Убийство старухи-процентщицы и её сестры… топором. Первую обухом, а вторую – остриём.

– Ты губёшками-то непарными не шлёпай без дела, – сурово укоротил меня Паскарь. – Ишь, раскудахтался… Ты после школы хоть раз открывал роман? То-то же! Всё на зубрёжке пытался выкарабкаться! А слова Достоевского сама жизнь подтверждает. И семнадцатый год, и тридцать седьмой были уже потом. Когда убивали и казнили за идею… Власть над дрожащими тварями – вот ощущение, тебе пока неведомое. Когда ты не декларативно, не на словах, а каждой клеточкой почувствуешь, что ты – не тварь! До этого тебе надо ещё дорасти. И немало воды утечёт, будь уверен. Когда поймёшь Родиона Раскольникова изнутри… Без этой макулатурной шелухи, которую на него налепили за советский период, – Паскарь так поморщился, словно ему в лицо брызнули мочой. – Мол, время, действительность его довели. Мать с сестрой бедствовали… Сестра жертвовала своим счастьем… Мармеладов с семейством, Свидригайлов… Короче, одни жертвы… Нет, нет и ещё раз нет. Когда убиваешь, чтобы доказать только самому себе, что ты можешь, что в состоянии. Никто не может, а ты – можешь… И ради этого стоит жить… и убивать.

– Всё! – крикнул я. – Хватит об этом!

– Тогда поговорим о другом, – легко переключился он, словно телевизор от нажатия кнопки на пульте ДУ. – Мне нужна срочно твоя фотография на паспорт, на водительское удостоверение… Вот пенсионное страховое свидетельство, извини, не гарантирую. На пенсию ты заработаешь, можешь не сомневаться. Звать тебя будут в миру, как и меня, Клещом, а в обыденной жизни ты будешь…

Он вдруг замолчал, а у меня неприятно засосало под ложечкой. Мне захотелось крикнуть: я хочу остаться самим собой! Пошёл ты к лешему со своей конспирацией! Со своей идеологией Раскольникова… Экий начитанный киллер, оказывается…

– …Шишловым Аркадием Матвеевичем, – «осчастливил» меня «учитель». – Ксива качественная будет, незапятнанная. Всё на мази. Относись к этому спокойно, как к сценическому псевдониму… Взгляни на эстрадных звёзд: Земфира, Жасмин, Валерия, Жека… Это что-то вроде хорошего тона, понимаешь. Буду тебя звать Аркашей-Какашей.

– Угу, а я тебя, стало быть, прапором Ковырзиным… Похоже, выбора у меня нет, – недовольно буркнул я, изо всех сил сдерживая негодование.

Он кивнул. Мы приближались к Григорьевской.

Перед посёлком нас тормознули ДПС-ники, попросили выйти из машины, открыть багажник, потребовали разрешение на право ношения оружия…

Сержант с автоматом Калашникова наперевес долго рассматривал документы Паскаря, сверял фотографию, потом убежал с кем-то созваниваться. Я жутко нервничал, у моего же «мучителя» ни одна жилка на лице не вздрогнула. Наконец служивый вернул все документы и коротко поинтересовался:

– Цель поездки?

– Охота, сержант, – Паскарь развёл руками, – а она, как известно, пуще неволи…

– Не разделяю вашу иронию, – грубо прервал его сержант. – Обстановка в районе неспокойная. Из колонии строгого режима сбежали трое рецидивистов. По оперативным сводкам, они прячутся где-то в лесу. Рекомендуем воздержаться от охоты на этой неделе.

– Мы не из пугливых, сержант, – «отрапортовал» Паскарь, закрывая багажник джипа. – Я этот день, можно сказать, десять лет ждал.

– Моё дело предупредить, – сержант пожал плечами, козырнул, развернулся и пошёл тормозить следующий джип…

* * *

Спустя час, оставив машину на охраняемой стоянке, мы с рюкзаками за плечами шагали по лесной тропинке, любуясь красотой уральской осени. Вернее, любовался в основном я, а Паскарь сосредоточенно пыхтел сзади, волоча кроме рюкзака ещё и ружья. О сбежавших рецидивистах я старался не думать, надеясь на защиту своего бывшего тренера по стрельбе.

Вскоре началось болото, идти стало намного труднее, порой приходилось перепрыгивать с кочки на кочку.

– Это называется Согра, – пояснил «экскурсовод», сверяя маршрут по компасу. – Скоро она закончится, идти будет полегче. Чувствуется, здесь прошла не одна нога.

– Так не мудрено, за десять-то лет! – буркнул я, кое-как сдерживая дыхание и хватаясь за ствол молодой берёзки, чтобы не потерять равновесие. – Может, и домика-то нет в помине. И мы зря тратим силы.

– Ну, не скажи! Поохотимся в любом случае! – донеслось сзади. – Должен же я проверить, какой из тебя стрелок. Может, ты всё трепался, заливал… А с трёх метров в зека не попадёшь, струсишь!

Я еле сдержался, чтобы не развернуться и не врезать ему от души в самую «биссектрису». А там – будь, что будет… Уж больно юмор у него специфический. Киллерский? Ещё бы, поубивай столько – невольно крыша сползёт на северо-запад.

– Шуточки у тебя, однако… – сквозь зубы процедил я, едва не провалившись в трясину по самый пах. – Не пора ли вооружаться, Сусанин?

– В вооружённого стрелять скорее начнут, чем в безоружного, так и знай, – назидательно вещал сзади Паскарь, то и дело сверяя наше направление с компасом. – Так что телегу-то не гони.

Глава 9

До охотничьего домика мы добрались, когда небо нахмурилось, подул порывистый ветер. Наполовину вросшая в мох хижина напоминала землянку времён второй мировой. Внутри кроме деревянных нар, печки-буржуйки с изогнутой трубой и старого закопчённого чайника ничего не было.

– Вот здесь нас и накроют, – мрачно пошутил я. – Тёпленьких и безоружных, во глубине уральских болот.

– Отставить уныние! Разговорчики, рядовой Шишлов! Хотя здесь многое изменилось за эти годы, и в худшую сторону. Но осталось главное – романтика! Надо обживаться, завтра здесь будет центр цивилизации, сюда потянутся паломники из близлежащих деревень…

– …и колоний строгого режима, – закончил я его фразу. – Сколько охочусь, никогда в таких антисанитарных условиях не ночевал. У меня завтра не то что меткости не будет, я ружьё в руках не смогу удержать. Глаз не сомкну! Буду на стрёме стоять.

– Твоя меткость потребуется уже сегодня. Наломай-ка лучше дров для печки, рядовой Шишлов, а я займусь… подготовкой ночлега, – приказал «мучитель» и начал затаскивать всю нашу «боевую поклажу» внутрь. Потом вдруг задумался: – Хотя… нет, сейчас пойдём разомнёмся, охотиться на сытое брюхо – верх кощунства, поэтому подтяни поясок потуже.

Чувствуя спазмы в желудке, я поднялся с камня, на котором сидел, в сердцах пнул по нему и нехотя направился за Паскарём. Мне стало ясно, что спорить с бывшим тренером бесполезно. В принципе. Его можно только уничтожить, но он прекрасно чувствовал моменты, когда меня подобные мысли посещали. Он просчитывал ситуацию на несколько ходов вперёд.

Вскоре мы остановились на узкой поляне.

– Я тебя обманул, самую малость, – признался он, доставая из своего рюкзака сапёрную лопатку. – Но ты не должен обижаться, поскольку мужик! Дело в том, что я был здесь пару недель назад. Согласись, с «драгункой» нельзя по городу разъезжать, не поймут… – Сказав это, он осмотрелся, прислушался, потом зачем-то припал ухом к земле. Через минуту поднялся, подошёл к раскидистой пихте и принялся подкапывать её корни. Я хотел было возмутиться, дескать, пихта не виновата, она не банкир, не депутат какой-нибудь, её-то зачем, но вскоре прикусил язык: под корнями оказалась зачехлённая винтовка.

– Вот она, красавица, – цокнул он языком, вручая мне снайперское оружие. – Теперь открою небольшой секрет. Именно на этих полянах я в своё время учился стрелять. Сначала по бутылкам, уменьшая постепенно их ёмкость. Затем по лекарственным флаконам и, наконец, по пенициллиновым пузырькам. С чего начнёшь ты?

– С бутылок, разумеется.

Найдя поваленную ель, Паскарь почему-то долго устанавливал на ней найденные тут же, неподалёку, две бутылки. Непонятно что выравнивая и прикидывая, он наконец подмигнул мне и пригласил следовать за ним. Я с удивлением отметил, что он не считает шаги.

– Это не дуэль, рядовой Шишлов, – без труда «прочитав» моё удивление, пояснил бывший тренер. – И в твоей будущей работе количество метров до жертвы не главное. У тебя на пути могут быть ветки деревьев, занавески на окнах, случайно пролетевшие голуби… Дождь, снег, ветер… Наконец, жертва наверняка будет двигаться. И это самое неприятное. Выстрелить можно только раз, запомни.

С этими его словами мы достигли невысокой раздвоенной берёзки, с обеих сторон к которой были приколочены доски.

– Это прицел, – пояснил тренер. – Никому и в голову не пришло за эти годы, что это такое.

Я стоял, разглядывая со всех сторон странное сооружение, ничего не понимая. Паскарь тем временем вышагивал в том же направлении, в котором двигался до этого. Мне не оставалось ничего другого, как догонять его.

Наконец мы достигли «огневого рубежа». Заняв ту же позицию, что и Паскарь, я вскоре понял, зачем на берёзе были набиты доски, и почему бывший тренер так долго устанавливал на поваленном дереве бутылки.

– Попасть в бутылку надо не вообще, а через прорезь прицела, то бишь между досок, – с чувством нескрываемой гордости за своё изобретение двенадцатилетней давности, объяснял бывший тренер. – За эти годы берёзка, конечно, подросла, что несколько усложняет задачу… Но это препятствие преодолимое. Я в своё время тренировался с этой точки. А ты, рядовой Шишлов, взберёшься повыше. И всего делов!

Когда я очутился с винтовкой на толстой ветке лиственницы, когда кое-как разглядел бутылку, в которую мне следовало попасть, то понял, что все мои предыдущие охотничьи вылазки – не более чем пешие прогулки при луне перед экстремальным покорением пика Коммунизма.

Дело в том, что «берёзка-прицел» постоянно качалась от ветра. Бутылки в её узкой «прорези» появлялись не более, чем на пару секунд. То одна, то другая, да и то при определённом направлении ветра и его силе. И кроме как через «прорезь» в них было никак не попасть.

Короче, промаялся я с винтовкой минут двадцать, ноги занемели, поясница начала разламываться, появилась дрожь в руках. Один выстрел я всё-таки совершил, даже уловил, как «сковырнулась» кора рядом с бутылкой.

– Ты нервничаешь, а этого делать ни в коем случае нельзя, – утешил меня Паскарь, когда мы добрались до целёхоньких бутылок. Он долго разглядывал кусок вырванной пулей коры, затем, как в школьные годы, выставил оценку: – Пролетел ты на все сто. Если принять бутылку за голову жертвы, то ты как раз её царапнул за ухо, то есть напугал до смерти… Завалил, но не того, кого надо, а своё задание. Нажимать на курок надо лишь тогда, когда уверен, что называется, «на все сто», запомни. Если надо, то лежи в засаде сутки, но дождись удобного момента!

– Продемонстрировал бы сначала, – обиженно промычал я, будучи уверенным, что такое задание даже самому учителю не под силу. – Как все нормальные преподаватели делают. А потом бы и спрашивал.

Он усмехнулся и не спеша побрёл на «огневую позицию». Я, – понятное дело, за ним. Забравшись на лиственницу, Паскарь поинтересовался:

– Сперва какую: левую или правую?

– А обе сможешь? – съязвил я, нагло уткнув руки в бока.

Он ничего не ответил, прицелился. Я видел, как ветер треплет берёзку, и был уверен, что Паскарь промахнётся. Но он выстрелил, и далёкий звон разбитой бутылки был для меня лучшим из аргументов в том, что требует от меня он отнюдь не запредельного, а лишь того, чем в совершенстве владеет сам. Ещё выстрел – и опять звон разбитой бутылки.

– Тебе про меня не говорили, – поинтересовался он, когда мы возвращались к охотничьему домику в сумерках, – что я иногда и через замочную скважину стреляю?

– Нет, – признался я. – А что умеешь убивать так, что жертва ещё какое-то время живёт, и даже дверь способна открыть полиции или приехавшим на разборку браткам, об этом говорили.

– Это элементарно, – он меня похлопал по плечу так, как в школьные годы после удачных выстрелов. – Я тебя обязательно научу… всё это, как ты сам понимаешь, для отвода глаз.

* * *

Печку растопить у нас не получилось: дым отказывался идти по изогнутой буквой «зю» трубе, добросовестно валил внутрь. Глаза щипало, постоянно хотелось кашлять. Пришлось разводить костёр снаружи. Вскоре сучья затрещали, вскипел чайник, а темень вокруг сгустилась так, что тёмного неба сквозь ветки разглядеть было невозможно. Напарник мой заварил чай.

Глядя на пламя, я размышлял о том, что Паскарь отнюдь не дурак, и должен понимать, решаясь со мной поохотиться, что я стану искать возможность избавиться от него как можно скорее. Это очевидно: он мне не оставил путей для отступления. На что надеется? На свою звериную интуицию, что успеет среагировать первым? Или на то, что я в конце концов смирюсь со своей участью и начну петь под его дудку?

– Дело в том, Федот, что я умею читать чужие мысли, – раздалось над моим ухом, я чуть не выронил кружку. – Всё, о чём ты думаешь, я знаю. Ты для меня – как прочитанная книга… Вернее, читаемая. Поэтому, если ты задумаешь меня убить, я об этом буду знать раньше, чем ты приступишь к исполнению своей затеи. Честно признаться, я не хотел тебе этого говорить, но потом подумал, что между нами всё должно быть ясно.

Он сел напротив меня с дымящейся кружкой и принялся сосредоточенно дуть. Я не мог сдерживать эмоций, едва не расплескал чай.

– Но тогда ты… должен знать, что…

– Что сбежать из-под стражи тебе помогла та самая деваха, с которой ты в больничке трепался, когда я подошёл? – усмехнулся Паскарь. – Я узнал об этом, когда ты об этом подумал… Когда вёз тебя по мосту, помнишь? Ты ещё хотел выскочить.

Я чувствовал себя дождевым червяком, раздавленным на асфальте колесом проезжавшего джипа. Всё, о чём бы я ни подумал, становилось его достоянием! Жизнь родителей – в его власти… Неужели нет никакого выхода, и я обречён на пожизненное киллерство?

– Кстати, о брюнетке особый разговор, – продолжал между тем Паскарь. – Меня, если честно, в криминалитете этого городишки кроме неё больше никто и не интересует. Но пока данных слишком мало, чтобы делать какие-то выводы. Но бабца исключительно интересная.

– Ты тут недавно апеллировал к Достоевскому, – робко возобновил я тему, поскольку мне это не давало покоя. – Но ведь Раскольников в конце концов, насколько я помню, оказался в нравственном тупике, несколько дней был духовно погребённым, и только Сонечка Мармеладова вызвала в нём сострадание. А через сострадание к ней герой духовно возродился. В конце концов, его теория о том, вошь я или существо высшего порядка, терпит крах… побеждает Раскольников-человек.

Паскарь устало улыбнулся, подбросил в костёр несколько веток, несколько секунд смотрел на разгорающийся огонь. Потом, как не раз бывало в школьные годы, поднял вверх указательный палец:

– Кто у вас вёл литературу в девятом? Именно тогда вы проходили «Преступление и наказание»?

– Так точно-с, – на манер героев Достоевского ответил я. – В девятом. И вела литературу у нас Томила Николаевна. Её ещё звали Велосипедом за костлявость.

– Как же, помню, помню… Дискутировал я с ней в своё время, только в ваше отсутствие, – он улыбнулся, вспомнив подробности. – Так вот, если ты помнишь хотя бы приблизительно текст романа, то для тебя должно быть ясно, что Раскольников поставил над собой эксперимент, чтобы ответить на тот самый вопрос, который ты только что задал: вошь я или существо высшего порядка… Но сам он отлично понимал, и в этом ответ на многие вопросы, не только касающиеся эпохи Достоевского… понимал, что сама постановка вопроса подразумевает, что он вошь, ибо «властелину» и в голову бы не пришло задаваться этим вопросом, так как «эти люди не так сделаны». Уразумел ты или нет? Об этом вам в школе не говорили, это тогда можно было прочитать в других источниках, но ты их, разумеется, не читал.

Несмотря на то, что я сидел ближе к костру, нежели Паскарь, меня вдруг зазнобило. Я отлично помнил мысль писателя, только что озвученную бывшим тренером. Помнил, как долго размышлял над ней, будучи девятиклассником. Господи, неужели этот ублюдок прав? И как точно он цитирует классика! Как будто вчера читал, честное слово!

– Дело в том, что я никогда, подчёркиваю, никогда не задавался этим вопросом, – продолжал Паскарь, изредка поглядывая на меня. – Для меня изначально, с момента прочтения романа было ясно, что я не вошь, а существо высшего порядка. Мне ничего не надо доказывать. Я всегда оставался один, вне толпы, даже если приходилось сидеть на собраниях. И всегда – во времена тренерства и теперь, – считал и считаю, что имею право. Высшее право! И ещё одну мысль я хотел бы до тебя донести, Шишлов: во времена Раскольникова не было развитой сети заказных убийств. В помине не было Интернета, телевидения, сотовой связи… Наконец не было такого выбора снайперского оружия: хочешь, выбирай отечественный «Винторез», «драгунку» или «Орсис» Т-500… Если не очень патриотично настроен – к твоим услугам американские «Баррет» или М-20, которую я называю «Читой».

– Почему Читой? – удивился я.

– Потому что этот комплекс по-английски называется «Чи-так», укомплектован компьютером, датчиком температуры, влажности, ветра и ещё чёрт знает чем.

– И стоит, наверное, недёшево…

– Не только стоит, но и весит двенадцать кило, зато бьёт пару километров. А если совсем захочешь элитарное оружие – пожалуйста, на Туманный Альбион.

– Британские винтовки самые престижные?

– Считается… Я их называю «карасями»…

– На рыбу, что ли, похожи?

– Сам ты рыба! – обиделся Паскарь. – Просто бренд звучит по-английски… Экирэси. С ударением на первый слог. Но что интересно, выбор выбором, а предпочитают наши братья по цеху всё же то, что по душе придётся. То есть с каким оружием у тебя возникнет, если можно так сказать, взаимопонимание, почти интимная связь.

– Ты скажешь тоже…

– Я не шучу. Ты с винтовкой в обнимку можешь сутки пролежать, а то и двое… Как с женщиной.

– Иными словами, ты хочешь сказать, – прервал я демонстрацию его эрудиции, – окажись Раскольников в наших условиях, ещё неизвестно, как бы закончился роман?

– Так точно-с, рядовой Шишлов. Раскольников намного опередил своё время, если хочешь знать моё мнение. Он поставил перед собой вопрос фактически будущего века. Если честно, начиная со второй части, мой интерес к роману падает. Первая часть – вершина писательского гения Достоевского. Дальше всё развивается строго по традициям… социалистического реализма, если угодно-с.

Эти три дня, проведённые на «полигоне», я запомнил на всю жизнь. Паскарь никогда не забывал о тренировках, нагрузки не снижались ни на йоту. В конце третьего дня я попадал не только в поллитровки, но и в пузырьки типа 0,25. Стыдно признаться, но я, кажется, вошёл во вкус.

Когда, вернувшись, мы сидели в знакомой квартирке, пили чай с бутербродами. Руки Паскаря заметно тряслись, это его нервировало. Я хотел купить водки, чтобы отметить успехи в стрельбе, но «мучитель» строго запретил, пояснив это так:

– Ни в коем случае! Постигай, Федот, хитрую науку. Всегда поступай не так, как остальные, дистанцируй себя от них. В твоём мозгу должно быть так: я и толпа; я и все остальные… Ты не такой, ты – всегда отдельно! Если поступать как все – тебя будет легко вычислить, предугадать твой следующий ход. Напиться с горя – тут большого ума не надо. Воздержаться с горя – вот поступок настоящей личности! Это тебе на будущее, запомни.