Текст книги "Конфуций. Беседы с одиноким мудрецом"

Радостный и безмятежный

Как-то правитель области Шэ попросил одного из ближайших учеников Конфуция, Цзылу, рассказать ему о его учителе, но Цзылу так ничего и не ответил. Узнав об этом, Конфуций произнес: «Почему бы тебе не сказать об этом просто так: это такой тип человека, который забывает о еде, стараясь решить какую-нибудь проблему, что повергла его в глубокие раздумья, который столь преисполнен радости, что забывает о своих заботах, и который не замечает даже натиска старости» (VII, 19).

Ученики оставили немало записей о Конфуции в повседневной жизни.

Они разбросаны по всем главам «Лунь юя», хотя большая часть их содержится в седьмой главе. Помимо самого «Лунь юя», есть другой обширный сборник высказываний и историй из жизни Конфуция, «Кунцзы цзяюй» (孑L子家語)– «Изречения из школы Конфуция». Он состоит из 10 цзюаней (свитков) и 44 разделов. Долгое время считалось, что дошедший до нас текст является поздней подделкой, составленной в III в. ученым Ван Су (195–256 гг. н. э.) [37, 1950. Р. 15–54], однако во время раскопок погребения в Динчжоу (定皿'])в провинции Хэбэй, относящегося к 55 г. до н. э. в Шуангудуе (双古堆),165 г. до н. э., в провинции Аньхой, были обнаружены самые ранние экземпляры этого труда, и оказалось, что «Кунцзы цзяюй» существовали как минимум в II в. до н. э. Ряд абзацев повторяет диалоги Конфуция с учениками из «Лунь юя», другие – дают новую информацию, в том числе рассказывают о предках Конфуция, его рождении, добавляют яркие детали к описанию его жизни. Трактат перечисляет 76 учеников; большой раздел посвящен его «любимому ученику» Янь Хуэю.

Упоминания о поступках Конфуция – это просто фиксация поведения Мудреца для будущих поколений, запись без назидательной трактовки, без объяснений, без комментариев самого Учителя в расчете на то, что лишь в дальнейшем можно будет понять сам масштаб личности и смысл его поведения. Ну что может нам дать упоминание о том, что Конфуций «поднимался на повозку, держа спину прямо и ухватившись за веревочные поручни. Сидя в повозке, назад не смотрел, быстро не говорил, распоряжений не давал» (X, 26)? А вот и другой «отчет» о привычках Учителя: «Когда он спал, то не лежал как мертвый; когда был дома, то не сидел как при гостях» (X, 24), т. е. на коленях на циновке. «Обычно ел немного и от имбиря никогда не отказывался. Он не ел испортившуюся рыбу или протухшее мясо» (X, 8) – разве можно как-то по-другому? «В тот день, когда он плакал, он не пел» (VII, 10) – интересно, насколько это действительно значимо? Но все эти незначительные описания и эпизоды – части, из которых складывается мозаика личности Конфуция. Что здесь сущностно, поистине значимо, а что мелочно и никчемно, не знают даже его ученики. Поэтому они и записывают все, что сами подмечают, позволяя последующим поколениям давать оценки.

По словам учеников, он был «ласков, уважителен, скромен, уступчив» (I, 10), поэтому всегда располагал к себе людей. Когда его не одолевали дела, он был радостен и безмятежен (VII, 3).

Как всякий наставник, он превыше всего ценит именно дела, а не рассуждения, и с этой точки зрения Конфуций не философ, то есть не тот, кто «любит мудрствовать», а тот, кто настраивает мысли других так, чтобы те действовали безошибочно, безукоризненно и в соответствии с ритуалом. «У того, кто беззастенчиво произносит слова, с трудом исполняются дела» (XIV, 20). Для него цзюнь-цзы – тот, кто «прежде претворяет слово в дело, а затем следует им» (II, 13).

Сам Конфуций, судя по описаниям его жизни, во всем стремился следовать канону цзюнь-цзы, был, как и цзюнь-цзы, «строг, но не склонен к ссорам, легко сходится с людьми, но не вступает ни с кем в сговор» (XV, 22). Кун-цзы действительно не примыкал ни к какой партии или группировке (дан 黨)и стремился сохранять независимость своих суждений. Обстановка не благоприятствовала такому поведению – заговоры, группировки, фракции стали нормой жизни того времени, Конфуций же, открыто участвуя в политической борьбе, все же оставался над суетой и по-настоящему был близок лишь со своими учениками.

Как-то его ученик Цзыгун спросил:

– Что можно сказать о человеке, если вся деревня его любит?

– Это никчемный человек, ― ответил Конфуций.

– А что можно сказать о человеке, которого вся деревня ненавидит?

– И это никчемный человек, – сказал Конфуций. – Было бы намного лучше, если бы хорошие люди из этой деревни его любили, а дурные ―ненавидели.

В этом – ответ на загадку его кажущейся раздражительности и нетерпимости: он просто не желает быть, как он сам замечает, человеком «с ловкой миной и льстивой речью».

Он чрезвычайно требователен к себе – отсюда и кажущаяся желчность, и нетерпимость к мелочам. Ведь «если к самому себе будешь более требовательным, чем к другим, то избежишь обид» (XV, 15).

Вообще, в повседневной жизни он чрезвычайно педантичен и своим примером воплощает суть потаенного ритуального радения.

Он живет в постоянном трепетном страхе утратить связь с предками и духами. Жертвоприношение для него ― не рутинный спорадический ритуал, но постоянное действие. Даже когда он вынужден был питаться простой кашей или овощной похлебкой, он всегда оставлял немного для жертвоприношений «и делал это с большим благоговением» (X, И).

Более того, многие пассажи из «Лунь юя» рассказывают нам, что Конфуций печалился, порою плакал, предавался радости, «не отказывался от вина, но и не напивался допьяна», то есть представлял собой вполне обычного китайца, отличного от идеала даосского отшельничества, с той лишь разницей, что каждое его действие соответствовало ритуалу. Таким образом, Конфуций «не был радостен или печален без повода» – а значит, важно не то, что он делал, но то, что он все свершал в «соответствии с ритуалом». Не случайно сам Учитель не садился даже на циновку, которая «лежала не по ритуалу».

Он вообще очень восприимчив к внешним явлениям – он плачет от музыки и ликует, встретив друга. Один из лидеров «Учения о сокровенном» (Сюаньсюэ 玄學)метафизик Ван Би (226–249) в своих ранних трудах был настолько поражен многими явными проявлениями радости и горя у Конфуция и считал его поведение слишком «человеческим», что первоначально весьма низко ценил его. Но по здравому размышлению Ван Би счел, что именно таким и должен быть мудрец – испытывающим те же чувства, что и любой человек, с той лишь разницей, что мудрец, в отличие от простолюдина, никогда не бывает захвачен этими чувствами и не находится у них в плену.

Конфуций абсолютно гармоничен в своем поведении, у него все – вовремя, все в соответствии с ритуалом и обстановкой. Он не излишен и не докучлив – великое умение, доступное лишь талантливым наставникам и советникам.

Примечательно, что Конфуций, будучи, очевидно, женатым, очень мало говорит о противоположном поле, и если упоминает о нем, то чаще всего в негативном контексте. Он признается, что не «встречал еще человека, который ценил бы благодать так же, как ценят женские прелести» (XV, 13), он сравнивает «низкого человека» с женщинами: «Когда с ними сближаешься, они перестают тебя уважать, а когда отдаляешься – начинают ненавидеть».

Много было высказано версий по поводу такого неприязненного отношения к женщинам и практически полного отсутствия упоминаний о них в «Лунь юе», что может показаться тем более странным, если учесть, что в ту эпоху содержание наложниц и плотские прелести являлись нормативом культуры. Предполагали, например, что причина такого отношения Конфуция к женскому полу кроется в его крайне неудачной семейной жизни. Сам он не проповедовал целибат, по-видимому, разделял ложе с женой, но во время поста «покидал комнату, где обычно спал» (X, 7). Как бы то ни было, в путешествиях Конфуций всегда предстает без семьи, лишь в окружении учеников.

Поразительно, но Конфуций с пониманием относится к стремлению к достатку, если это не задевает жизни других людей, к традиционным поборам сановников. Он сам готов «достичь достатка», если бы это стало для него возможным. Он даже согласен быть «возницей с кнутом в руках», что подстегивает себя и других к достижению богатства. Но он также безболезненно и отказывается от этого: «Поскольку достичь достатка невозможно, я займусь все же тем, что мне нравится» (VII, 12).

Есть лишь одна вещь, которая недопустима, – нарушение ритуального единства. Все остальное может существовать, если приходится ко времени и «по справедливости». Например, он явно одобряет поведение аристократа и сановника царства Вэй, некоего Гунсунь Ба, прозванного Гуншу Вэнь-цзы. Тот все мог делать в меру, что и ценил Кун-цзы: «Он говорит так, чтобы никого не утомить. Когда он весел, он смеется, но так, чтобы никого не задеть. Когда надо взять по справедливости, он берет, но так, чтобы ни у кого не вызвать осуждения» (XIV, 13). Правда, Конфуций так до конца и не поверил, что тот именно так поступает.

Скромность и служение ― вот основной критерий конфуцианского пути. Но начинается этот путь исключительно со служения духам предков. Именно в этом, а не в изучении каких-то трактатов, видит Конфуций залог обретения благодати. «Младшие братья и сыновья, находясь дома, должны проявлять почтительность к родителям, выйдя за ворота – быть уважительными к старшим, в делах – осторожными, в словах – правдивыми… Если у них после осуществления всего этого еще останутся силы, то следует потратить их на изучение культуры-вэнь» (I, 6). Вэнь (文) – очень емкое понятие, здесь его можно воспринимать и как изучение древней литературы (например, особо почитаемого Конфуцием «Канона песнопений»), и как постижение ритуалов, изучение других «гражданских наук», противопоставленных в чжоуской культуре военному делу (у 武). Важно другое – перед постижением культуры-вэнь, как бы мы ее здесь ни трактовали, следует служение родителям и старшим вообще, что, в свою очередь, и предопределяет развитие человека именно как «существа культуры», вымеряет меру человеческого в человеке.

Есть и другой критерий проявления культуры в человеке – это знание меры допустимого и достаточного. Животное, увидев пищу, стремится съесть столько, сколько может. Хищник будет преследовать жертву, пока сам не упадет от истощения. Но человеку должно быть свойственно осознание меры, или, как однажды назвал это сам Конфуций, «золотой середины». Правда, высказал он это замечание с немалым оттенком грусти. «Золотая середина – это добродетельный принцип, и является он наивысшим принципом, но народ уже давно не обладает им».

Сам же Учитель никогда не требовал себе больше, чем ему было необходимо для жизни: «Рыбу ловил удочкой, а не сетью, использовал стрелу с веревкой, охотясь на летящих птиц, и никогда не стрелял в птиц, устроившихся на ночлег» (VII, 27).

По этому же критерию Конфуций оценивал и своих учеников: «Ши чрезмерен, Шан отстает. Чрезмерность так же плоха, как и отставание».

Такой же умеренности нужно следовать и при исполнении ритуалов: например, праздничная песня не должна быть разнузданной, печальная – не должна слишком ранить душу.

Конфуций, говоря о знании меры, о «золотой середине», преисполнен особо осторожного отношения к жизни, боязни поступить не в соответствии с ритуалом. Даже обдумывание своего поступка должно быть подчинено Ритуалу. Однажды Цзи Вэнь-цзы из царства Лу признался, что трижды думает перед тем, как предпринять какой-нибудь шаг. «И двух раз достаточно», – поправил его Конфуций, ибо ритуал предписывает обдумывать предстоящий поступок именно дважды. Ведь истинный благородный муж свободен от излишеств и показных ритуалов.

«Лунь юй»: облик Учителя

VII. 4.

Когда Учителя не одолевали дела, он был спокойным, радостным и безмятежным.

VII. 9.

Если Учитель оказывался рядом с человеком в трауре, он никогда не наедался досыта.

VII. 10.

В тот день, когда Учитель плакал, он не пел.

VII, 13

Учитель был особенно осмотрителен во всем, что касалось поста, войны и болезней.

VII, 19

Правитель области Шэ спросил у Цзылу, каков Учитель Кун как человек. Тот не сумел ответить.

– Отчего же ты не ответил ему так, – сказал Учитель, – в трудах забывает о пище, в радости забывает о горе и совсем не думает о наступающей старости. Этого было бы достаточно.

Шэ-гун – правитель уездного города или области Шэ в уделе Чу.

VII, 27

Учитель всегда ловил рыбу удочкой и не ловил сетью. Стрелял птицу летящую и не стрелял птицу сидящую.

VII, 32

Когда Учитель оказывался среди тех, кто пел, то, если пели хорошо, он просил начать с начала, а затем присоединялся и сам.

VII. 38

Учитель был мягок, но строг; внушителен, но не угрожающ; почтителен, но сдержан.

IX, 4

Учитель был свободен от четырех недостатков: предвзятых взглядов, категоричности в суждениях, упрямства и самовозвеличивания.

IX, 10

Учитель, встречая людей в траурных одеяниях, или людей в ритуальных шапках и одеждах, или слепых, даже если они были и моложе его, всегда вставал, а проходя мимо них, всегда убыстрял шаги.

Х,1

В родной деревне Конфуций не был многословным, хотя и казался простодушным, а в главном храме предков и при дворе был красноречив, хотя и краток.

Х,6

Конфуций не оторачивал своего воротника темно-красной или коричневой материей [в знак траура]. Не использовал для домашнего платья материи красного или фиолетового цветов [как цветов промежуточных, более идущих женскому полу]. В летний зной носил однослойный халат из тонкого или грубого льняного полотна, который при выходе из дому он непременно надевал поверх исподнего платья. Поверх [придворной] шубы из черного барашка он надевал однорядовый халат, поверх пыжиковой шубы [для представления посланников в и гостей при дворе] носил белый халат, а поверх лисьей шубы [для жертвоприношений для защиты урожая] надевал желтый длинный меховой халат с коротким правым рукавом.

Во время поста он всегда носил спальное платье длиною в полтора роста. В домашней жизни он использовал пушистые лисьи и енотовые меха. По окончании траура надевал на пояс всевозможные привески. Если это было не парадное платье, то оно непременно скашивалось вверху. Барашковую шубу и черную шапку не надевал, когда шел выражать соболезнования. Первого числа каждого месяца он непременно одевался в парадное платье и являлся ко двору.

На левом боку висели в качестве привесок: утиральник, нож, оселок, маленькое шило для развязывания узлов и зажигательное металлическое зеркало. На правой стороне: кольцо для натягивания лука, дерево для вытирания огня в пасмурную погоду, большое шило из слоновой кости, кисть и ножны (Прим. П. Попова).

Парадное платье надевалось для представления ко двору и для жертвоприношений. Оно изготавливалось из прямых полотнищ с оборками вокруг поясницы.

Х.7

Во время поста Конфуций всегда менял обычное платье и привычную пищу, а также всегда менял место, где обычно спал.

Речь идет, скорее всего, о том, что «меняя пищу и платье», Конфуций отказывался от имбиря и лука, которые вызывают резкий запах, от вина, а также надевал чистые полотняные одежды. «Меняя место», Конфуций покидал комнату, дабы не находиться в одном помещении с женой.

Х.8

Если каша была не из отборного обрушенного зерна, если мясо было нарезано недостаточно мелко, если каша от долгого хранения прогоркла, ничего этого он не ел. Испортившуюся рыбу и протухшее мясо не ел. Продукты, чей вид и запах изменились, также не ел. Плохо сваренное не ел, несвежее не ел. Неправильно разделанное мясо не ел. Если не было соответствующей приправы, не ел. Хотя бы мяса было и много, не ел его больше, чем риса. Лишь в вине не ограничивал себя, но допьяна не напивался. Вина и мяса, что куплены на рынке, не употреблял. А вот без имбиря никогда не обходился. Ел он немного.

Х.10

Во время еды он не вступал в беседу, во время сна не говорил.

X. 11

Хотя бы пища его состояла из простой каши или овощного супа, он непременно отделял немного для жертвоприношений и делал это с большим благоговением.

Х.12

Если циновка была постлана неправильно, на нее он не садился.

Х.13

Когда жители его деревни собирались на церемонию распития вина, он поднимался со своего места лишь после того, как выйдут старики.

Х.16.

Когда [Цзи] Канцзы преподнес лекарство, Учитель с поклоном принял его, сказав:

– Я еще не разобрался, что это за лекарство, поэтому не смею его пробовать.

Цзи Канцзы – аристократ из родного для Конфуция царства Лу, сын и наследник Цзи Хуаньцзы, который был фактическим правителем луских земель.

Х.17.

Сгорела конюшня. Учитель, только что вернувшийся из дворца, спросил:

– Люди не пострадали?

А о лошадях даже не спросил.

Х.21

Войдя в Великий храм, он расспрашивал о каждой мелочи.

Х.22

Если умирал друг и некому было похоронить его, он говорил:

– Я похороню.

Х.23

Принимая подарки друзей, будь то повозка или лошади, но не жертвенное мясо, в ответ не кланялся.

Х.24

Когда он спал, то не лежал, словно мертвый; когда был дома один, то не сидел, как при гостях.

X. 25

Когда он встречал человека в траурном одеянии, хотя бы и недавнего знакомца, он менялся в лице. Когда встречал кого-либо в церемониальной шапке или слепого, как бы часто ни видел их, всякий раз был с ними почтителен. Когда, сидя в повозке, он встречал человека, одетого в траур, – отвешивал поклон, опершись на поручни. Когда встречал людей, несущих подворные списки населения, был так же почтителен и с ними. При виде роскошного угощения непременно вставал с выражением почтения на лице. Во время грозы и бури он всегда менялся в лице.

Х.26

Когда поднимался на повозку – держал спину прямо, ухватившись за веревочные поручни. Сидя в повозке, назад не смотрел, быстро не говорил и распоряжений не давал.

XV, 42

Наставник музыки, слепой Мянь, пришел навестить Учителя. Когда он подошел к крыльцу, Учитель сказал:

– Здесь крыльцо.

Когда он подошел к циновке, Учитель сказал:

– Здесь циновка.

Когда оба сели, Учитель объяснил ему:

–Здесь сидит такой-то, там сидит такой-то.

Когда наставник Мянь ушел, Цзычжан спросил:

– Следует ли так говорить со слепым музыкантом?

Учитель ответил:

– Конечно, именно так и надо помогать слепому наставнику.

6. Чему обучался Учитель?

В жизни Конфуция, несмотря на обширность биографических записей, существует немало загадок. И загадка его появления на свет – далеко не единственная и тем более не самая главная. Она скорее связана с неясностью его происхождения, и это в целом ничуть не влияет на его дальнейший путь. Но есть загадка куда более серьезная и темная, и на нее до сих пор не ответил ни один исследователь. Более того, многие либо случайно, либо намеренно избегают обсуждения этого вопроса: чему и как обучался сам Конфуций, где исток его собственного знания? Обычно на это отвечают весьма поверхностно, следуя классической китайской историографии: с детства Учитель увлекался изучением древних канонов, в том числе «Канона песнопений» («Ши цзин»), много учился и размышлял. И на основе этого сплава постоянного обучения и личного переживания и возникла философия Конфуция.

Безусловно, это правильно: действительно, все источники указывают, что Конфуций уделял основное внимание именно изучению древних канонов, а также учился шести классическим искусствам «благородного мужа»: ритуалам, музыке, стрельбе из лука, управлению колесницей, письму и искусству счета. Впрочем, этому же обучались и сотни других выходцев из аристократических семей; практически любой служивый муж-ши проходил аналогичный путь. Но это не отвечает на главный вопрос: что же позволило Конфуцию войти в историю не как чиновнику и администратору, коими он постоянно стремился стать, а как наставнику и проповеднику некой традиции, которая уже позже и была названа конфуцианством?

Так чему же обучался сам Конфуций? Кажется, именно здесь и заключена основная тайна жизни и проповеди этого человека. Нигде, абсолютно нигде мы не встретим рассказа о сути его обучения, о его подготовке. Кажется, о нем рассказано буквально все: его ученики старательно записали, как он ел, как сходил с повозки, как входил в дом правителя и как выходил оттуда, какие одежды носил. И все эти подробности создают ощущение того, что о нем действительно рассказано практически все. Но попробуйте узнать, какие ритуалы изучал сам Конфуций, кто наставлял его, с какими учителями он общался в период своей молодости, – ничего из этого узнать уже никогда не удастся. Из истории загадочным образом тщательно вымараны все упоминания о становлении самого Учителя. И такое «замалчивание» косвенным образом указывает, что где-то здесь и заключен ответ на вопрос об удивительной силе учения, которое проповедовал Конфуций.

Для начала посмотрим, как Конфуция воспринимали сами правители, сановники и аристократы того времени, ― ведь они наверняка должны были знать, к какому служению готовился Конфуций. И здесь нас ожидает первая неожиданность: почти никто не воспринимает его как потенциального чиновника и администратора, скорее наоборот, никто не привечает его в таком качестве, и чаще его гонят из царств и от дворов правителей. Более того, над ним нередко издеваются как над учителем, что собрал вокруг себя учеников и последователей, восклицая «Какой же это учитель!?» (XVIII, 7).

Но есть другая область его познаний, где, кажется, никто не сомневается в его посвященности: знание ритуалов, правил общения с духами, погребальные церемониалы и все то, что можно назвать жреческой деятельностью. По сути, Конфуций воспринимается большинством «внешних» людей (т. е. не членами его школы) как священнослужитель и медиум, что может общаться с духами и передавать их веления Неба на Землю.

И это открывает нам «скрытую» особенность биографии Конфуция: скорее всего, он обучался в одной из магических школ и готовился именно к карьере священнослужителя. Но здесь коренится и его отличие от шаманов, мистиков и магов предыдущих эпох: Конфуций не стремится к сокрытию этой тайной традиции, наоборот, он выносит магические знания на люди и пытается с их помощью отрегулировать ситуацию в Поднебесной. Он социализирует эти жреческие знания, создает общедоступную школу, старается наставлять правителей царств и областей в надежде, что это восстановит гармонию среди людей и возобновит утраченную связь между людьми и духами. Увы, как показала вся жизнь Конфуция, две различных области человеческой деятельности – социально-государственная и жречески-магическая – не могут заменить одна другую. И единственным его стремлением в поздний период жизни становится желание передать ученикам суть своих знаний.

Так каких же знаний? Пожалуй, это самый загадочный вопрос: чему и как обучался сам Конфуций. Кто был его наставником, как проходило его обучение? Примечательно, что источники практически ничего не говорят об этом. Подчеркнем еще раз: целый период жизни будущего великого наставника приблизительно до его тридцатилетия таинственным образом выпадает из поля зрения комментаторов и историков. Естественно, существует множество более поздних версий, но они опираются даже не на устные версии, а на предположения, изложенные в рамках становления идеального образа учителя и мудреца.

Действительно, почему ничего не сказано об учителях Конфуция, о формах его обучения, о тех методах, в которых он совершенствовался? Ведь это очень важно для Китая – знать имя твоего учителя, поскольку это как бы закрепляет твой статус в традиции. И вдруг – ничего. Абсолютно ничего: ни имен учителей, ни рассказов о возмужании Конфуция.

Впрочем, этому есть прямые параллели. Дело в том, что упоминания об учителях отсутствуют у целой плеяды китайских духовных наставников, например, у Лао-цзы, Чжуан-цзы, Мэн-цзы. Они как бы черпали мудрость от Неба, обладали ею изначально, что, в общем, соответствует мистической концепции «спонтанного пробуждения мудрости», заложенной в самом человеке. И Конфуций принадлежит именно к этой категории людей, получивших «Знания от Неба».

Не только он сам, но даже сами ученики Конфуция не считали, что он учился у кого-то конкретного. Некоторые пытаются выяснить, от кого же получал свои знания Учитель. На один из таких вопросов один из лучших учеников Конфуция, Цзыгун, отвечает так, что становится ясно – их Учитель есть наследник потаенной мудрости правителей Китая прошлых поколений, от которых он мистическим образом и получает Знание. Он говорит: «Путь-Дао Вэнь-вана и У-вана не сгинул на Земле, а растворился в душах людей. Достойные наследовали великое, а недостойные – малое… Разве не всюду мог учиться наш Учитель? И неужели для этого нужен лишь один наставник?» (XIX, 22). Вэнь-ван и У-ван – первые правители династии Чжоу, объединившие разрозненные земли внутри единой общности, и их очень высоко ценил сам Конфуций. Таким образом, в традиции Конфуций и есть тот «достойный», который «унаследовал великое» – и в этом были убеждены как ученики Конфуция, так и он сам: он несет в себе мистическое знание древних поколений.

Безусловно, какие-то реальные учителя у молодого Конфуция были. Однако традиция очень строго хранит эту тайну, поскольку это тайна посвящения Учителя, а не просто его формального обучения. Он действительно у кого-то проходил самое тщательное и очень строгое обучение в жреческой практике – строгость подхода видна практически во всех его действиях и высказываниях относительно ритуалов. Конфуций, например, может снисходительно отнестись к неправедному правителю и даже к заговорщику, но никогда – к нарушителю ритуала. Священнослужитель не может потерпеть разрушение связи с Небом!