Текст книги "Конфуций. Беседы с одиноким мудрецом"

«Размышлять и не учиться – губительно»

Выявление культуры в себе – это вечное учение, образование. Процесс учения для Конфуция составляет часть постижения глубинной сути ритуала-ли. Более того – нет особой разницы между учителем и учеником, и лучшим наставником оказывается именно тот, кто лучше всех учится сам.

Он готов обучаться всему, что либо соответствует ритуалу, либо приближает его к состоянию ритуального единства с Небом. Известно, что, когда Учитель заходил в Большой или Великий храм, посвященный Чжоу-гуну, основателю царства Лу, он задавал много вопросов. Кто-то заметил:

– Кто-то говорил о том, что сей человек из Цзоу (отец Конфуция Шулян Хэ происходил из местечка Цзоу. – А. М.) что-то понимает в Ритуале? Стоит ему зайти в Великий храм, как он тотчас начинает задавать массу вопросов буквально о каждой мелочи.

Конфуций, услышав это, ответил:

– Задавать вопросы – само по себе уже и есть соответствие ритуа-лу-ли. (III, 15).

Конфуций вновь и вновь подчеркивает необходимость учения (сюэ), это становится важнейшим моментом всей его проповеди. Именно с учением он связывает совершенствование человека, а точнее, «выявление человеческого в человеке». Пустые раздумья без изучения канонов губительны. Внутри себя все равно не найдешь того, чем обладала «высокая древность», поэтому ей следует целенаправленно обучаться. «Я часто целые дни не ем и целые ночи не сплю, все думаю, но от этого нет пользы. Лучше уж учиться», – утверждает он.

Учиться для Конфуция значит изучать не просто ритуалы, а поступки и настрой сознания древних правителей. Надо постигать примеры их жизни и постоянно размышлять над ними, воплощая внутри себя их образы, впуская в себя их дух: «Учиться и не размышлять – напрасная трата времени; размышлять и не учиться – губительно».

Учиться надо всегда и везде, пусть даже у прохожего и простолюдина: «Идя в компании двух человек, я все равно найду, чему научиться у них. Хорошие качества я постараюсь перенять, а, узнав о плохих чертах у других, я постараюсь исправить то же самое у самого себя».

И в этом мотиве вечного служения вновь проступает суть личности самого Конфуция. Он уже не надеется прозреть истину путем медитаций и раздумий. Только учиться, только накапливать знания, только читать древние каноны и размышлять над поступками мудрецов ―именно в этом залог совершенствования человека, считает Учитель. Он признается в этом сам, расписываясь в своем бессилии достичь чертога высшего знания лишь медитациями и откровениями, как это было у ранних мистиков: «Бывало, что дни и ночи я проводил в раздумьях – без сна и без пищи, но все тщетно. Лучше уж учиться!» (XV, 31).

И он закладывает основы светского обучения – передача мистического знания уже недоступна для него. Конфуций создает открытую школу, подчеркивая благотворительно-возвышенный характер своего обучения: он готов обучать за символическую плату – «за связку сушеного мяса» (VII, 7). Но еще это подчеркивает и ритуальный характер обучения, поскольку именно связкой сухого мяса могли приносить жертвы духам. Для него обучение – сродни обращению к духам.

Казалось бы, что здесь удивительного? Разве не во всех странах проповедники, мессии, просто мудрецы стремились образовывать людей и подчеркивали необходимость учения?

Но Учитель не передает информацию. В нашем понимании он ничему, собственно, и не учит. Он не расскажет, как надо жить. Он существует в этом мире как нравственный ориентир, как указатель Пути. Сам указатель еще не гарантирует, что человек сумеет дойти до конца Пути, но это уже залог того, что дорога выбрана правильно.

Учитель передает себя, свой образ, свой духовный облик. Ученик не столько воспринимает информацию, сколько воспроизводит в себе учителя. Он, как говорили китайцы, ступает «ему в след»; неслучайно иероглиф «ту» («ученик») можно перевести как «тот, кто идет следом». Китайские наставники понимали это как мистическое перевоплощение ученика в своего учителя. А отсюда и странный метод обучения Конфуция: кажется, он говорит ни о чем, всю жизнь проводит в беседах, а не в чтении лекций. Но он передает себя.

Он заставляет ученика соучаствовать в работе своей мысли, требует от него живого сопереживания, добиваясь передачи знаний «от сердца к сердцу». И когда в словах уже нет необходимости, нужен лишь просветленный учитель рядом. «Не поговорить с человеком, с которым стоит поговорить, – значит потерять человека. А говорить с человеком, с которым не стоит говорить, – значит терять слова. Мудрец не теряет ни слов, ни людей» (XV, 8).

Конфуций учит на примерах из древности, он рассказывает бесконечные истории о правителях и мудрецах, живших сотни лет назад. Для него история – отнюдь не набор фактов, его не очень интересует, когда и что в точности произошло, как это интересовало бы современного историка. Конфуцию важно другое: как повел себя человек в той или иной ситуации, сумел ли проявить человеколюбие, выполнил ли свой долг, не нарушил ли Ритуал? История для китайцев будто соткана из забавных анекдотов, но в них заключен немалый смысл. Учитель заставляет учеников как бы выверять себя древностью – и в этом заключается сам метод обучения Конфуция.

Но вот вопрос: чему следует учиться? Сам Учитель говорил: «Я не отношусь к тем, кто родился со знаниями. Я люблю древность и благодаря этому, проявив понятливость, приобрел их».

А значит, учиться надо лишь одному – древности, точнее, тому порядку, который существовал когда-то у предков, чтобы воспроизвести его в сегодняшней жизни. Именно «учиться», а не «изучать». Ведь изучение предусматривает определенный метод, сложную теорию, проверку этой теории практикой. Для конфуцианцев такое «изучение» древности было неприемлемо; человек должен был своим сердцем, своим сознанием прикоснуться к древним мудрецам. Это было чисто мистическое проникновение.

Как-то ученик Конфуция Цзы-гун спросил своего Учителя:

– Почему Кун Вэнь-цзу прозвали «вэнь» («Просвещенным»)?

Конфуций ответил:

– Он был быстр и способен в учении. Он не стыдился испросить совета у тех, кто стоял ниже по положению. Вот почему его именовали «вэнь».

Конфуций делает основной упор на обучение, однако полагает, что даже в образовании надо придерживаться срединного Пути, который и есть Дао. Неслучайно Конфуций говорит: «Если естество в человеке одолеет культуру – получится дикарь. Если культура одолеет естество – получится книжник. Лишь тот, в ком естество и культура уравновешены, может стать благородным мужем».

«Лунь юй»: «Постигай Учение и бойся его утратить»

VII, 7

Учитель сказал:

– Даже если кто-то принесет мне лишь связку сушеного мяса, такому человеку я никогда не откажу в обучении.

VII, 8

Учитель сказал:

– Я не наставляю тех, кто не стремится к знанию. Я не обучаю тех, кто не сгорает от нетерпения получить Знание. Я не повторяю своих наставлений тому, кто не способен по одному углу отыскать три остальных.

VII, 22

Учитель сказал:

– Даже если мне встретятся три человека, и у них непременно найдется, чему поучиться. Возьму то, что есть в них хорошего, и буду этому следовать. А глядя на то, что есть в них дурного, постараюсь себя исправить.

VII, 18

Учитель постоянно говорил о «Каноне песнопений» («Ши цзин»), «Каноне истории» («Шу цзин») и соблюдении Правил. Вот в этих вещах он мог наставлять без устали!

Первый советник спросил у Цзыгуна:

– Не является ли Учитель посвященным мудрецом? Почему у него столь много талантов?

Цзыгун ответил:

– Само Небо щедро наделило его совершенной мудростью и столь многими талантами.

Учитель, услышав это, сказал:

– Что знает обо мне первый советник! В молодости я был беден, поэтому освоил многие презренные занятия. А многими ли знаниями должен обладать благородный муж? Совсем немногими.

XV, 39

Учитель сказал:

– В обучении не разделяй людей по классам [по происхождению].

XVII, 8

Учитель сказал:

– Ю! Знаешь ли ты шесть слов, которые приводят к шести ошибкам?

– Нет, – ответил Цзылу.

– Ну, тогда слушай. Стремление к человеколюбию без любви к учебе ведет к глупости. Стремление к Знанию без любви к учебе приведет к неустойчивости в жизни. Стремление к честности без любви к учебе приведет к тому, что будешь наносить вред людям. Стремление к прямоте без любви к учебе приведет к горячности. Стремление к мужеству без любви к учебе приведет к смуте. Стремление к твердости без любви к учебе приведет к сумасбродству.

XVII, 9

Учитель сказал:

– Дети мои, почему же никто из вас не изучает «Канон песнопений» («Ши цзин»)? О «Канон песнопений»! Ведь с его помощью можно развить воображение и расширить кругозор, стать более общительным и научиться иронии. Из него можно узнать, как вблизи служить отцу, а вдали – правителю, как называются птицы и звери, травы и деревья.

XVII, 10

Учитель спросил Боюя:

– Читал ли ты «Песни царства Чжоу» и «Песни царства Шао» из «Канона песнопений»? Тот, кто не читал их, подобен человеку, что уперся в стену!

«Песни царства Чжоу» («Чжоу нань») и «Песни царства Шао» («Шао нань») – две части из «Канона песнопений», в которых идет речь о самосовершенствовании и добродетельных нравах, в том числе добропорядочных нравах жен правителей в южных царствах.

XIX, 5

Цзыся сказал:

– О том, кто ежедневно узнает то, чего он не знал, и ежемесячно восстанавливает то, что изучил, можно сказать – любит учиться.

XIX, 13

Цзыся сказал:

– Если от службы остается свободное время, то посвящай его учебе. А если от учебы остается свободное время, то посвящай его службе.

7. Лао-цзы: загадочный наставник Конфуция

Есть лишь одно упоминание об учителе Конфуция, но оно оказалось столь неожиданным, что многими отвергалось как еще одно предание. И это упоминание гласит, что Конфуций учился у Лао-цзы, а точнее, получал от него наставления в сути ритуалов.

Эта версия отвергалась многими средневековыми комментаторами как абсолютно невозможная: не мог основатель конфуцианства учиться у основателя даосизма. Например, историки XVIII в. Ван Чжун и Цуй Шу считали, что даже если эта встреча и могла состояться, то все древние хроникеры заметно приукрасили ее. Так, Ван Чжун считал, что сам Лао-цзы крайне негативно относился ко всем ритуалам, а потому вряд ли мог бы наставлять Конфуция в этом вопросе.

Но вспомним, что в тот момент еще никакого конфуцианства и даосизма просто не существовало. Был лишь круг посвященных мудрецов, которые пошли на службу государству. Лао-цзы, мистик и посвященный из южного царства Чу, пришел на север, в домен Чжоу, где получил пост хранителя архивов. Практически в то же самое время Конфуций странствует по царствам в поисках достойной государственной должности. Именно в домене Чжоу, в городе Лои (ныне г. Лоян в провинции Хэнань) и должна была произойти их встреча. И встреча эта многократно описывается, являясь по сути символом передачи мистического знания от одного более старого мудреца (Лао-цзы) к другому – молодому Конфуцию. Наиболее подробное описание акта передачи знания можно встретить в «Исторических записках» («Ши цзи») Сыма Цяня, причем дважды: один раз в «Жизнеописании Лао-цзы», другой – в «Жизнеописании Конфуция», при этом оба эпизода заметным образом отличаются друг от друга. Сыма Цянь не одинок в своем описании встречи ― оно с теми или иными вариациями встречается многократно в «Чжуан-цзы», «Люйши чуньцю» («Весны и осени господина Люй [Бувэя]»), в «Ли цзи» («Записи о ритуалах»).

Была ли это просто встреча, или Конфуций действительно получал какие-то регулярные наставления от Лао-цзы? Так, в «Люйши чуньцю» прямо говорится: «Кун-цзы учился у Лао Даня (т. е. у Лао-цзы)».

Само обучение Конфуция у Лао-цзы могло произойти именно в тот «темный» период, который вообще не упоминается в «Лунь юе» и о котором, судя по записям, сам Лао-цзы никогда не говорил. Тогда Конфуций был молод, в ту пору ему могло быть по разным предположениям от 17 до 34 лет. Именно в Лои был сосредоточен культурный центр того времени: там хранился архив правителя, жила аристократия, туда съезжались знатоки древних ритуалов и обычаев. Неудивительно, что Конфуций в поисках знаний и службы решил направиться к чжоуско-му двору.

Самое известное описание встречи Конфуция и Лао-цзы встречается в «Исторических записках» Сыма Цяня в «Биографии Лао-цзы» и содержит множество примечательных подробностей, буквально разбросанных по тексту:

«Конфуций приехал в царство Чжоу, чтобы спросить у Лао-цзы о смысле ритуала. Лао-цзы сказал: “Те люди, о которых вы говорите, уже умерли, а кости их превратились в прах. Остались лишь их слова. Когда приходит время, благородный муж (цзюнь-цзы) садится на лошадь, в другое же время он покрывает себя и уходит.

Я слышал, что хороший торговец так глубоко запрятывает свои товары, что его лавка кажется пустой, а благородный муж, достигнув полноты Благодати, кажется глупцом. Избавься от своего заносчивого вида и многочисленных желаний, манерности и похотливых устремлений, – все это не имеет никакой пользы для тебя. Вот все, что я хотел сказать тебе“.

Вернувшись, Конфуций рассказал своим ученикам: “Я знаю, что птица может летать, рыба может плавать, животное может бегать. Чтобы поймать того, кто бегает, расставляют силки; на того, кто плавает, закидывают сети, а для того, кто летает, используют стрелу. Что же до дракона, то я не могу постичь, как он, оседлав ветер и облака, взмывает в небо. Сегодня я видел Лао-цзы – воистину он подобен Аракону!''».

Конфуций называет Лао-цзы «драконом» (лун) – и это не просто комплимент мудрецу. В эпоху Чжоу понятием лун обозначалось не столько мифологическое животное, сколько один из типов магов, которые во время ритуалов могли вступать в контакт с духами предков. Лун-дракон был одним из тех духов, которые перевозили души в царство мертвых и в этом смысле дублировали функции традиционного шамана, также провожавшего души умерших [8, 2003. С. 196–202]. Итак, Конфуций признается, что повстречал одного из таких посвященных магов, причем его мастерство не может быть им даже постигнуто до конца.

Интересно, что Лао-цзы обвиняет своего собеседника в заносчивости, многочисленных желаниях и даже каких-то то ли «похотливых устремлениях», то ли «темных желаниях» (инь чжи 陰志). Не намек ли это на постоянное стремление Конфуция получить государственную должность, поступить на службу и за счет своих мистических знаний гармонизировать Поднебесную? Достаточно вспомнить, что сам Лао-цзы в конце концов покидает свою должность и уходит туда, «где следы его затерялись». Он отказывается выносить тайные знания на люди и передавать их непосвященным. А вот Конфуций, уже в раннем возрасте собирая вокруг себя учеников и стремясь стать советником правителей разных царств, по сути, отходит от традиции тайной передачи.

И именно поэтому Лао-цзы и говорит молодому Конфуцию о необходимости «запрятывать» истинное знание, а не выносить его на люди: «Хороший торговец так глубоко запрятывает свои товары, что его лавка кажется пустой, а благородный муж, достигнув полноты Благодати, кажется глупцом».

Несложно догадаться, что Конфуций обращается к Лао-цзы с вопросами о мудрых первоправителях древности, например, Чжоу-гуне и Вэнь-ване, в которых он видел идеал сочетания тайного знания и открытого служения людям. Но Лао-цзы настроен к такому преклонению очень скептически: «Те люди, о которых Вы говорите, давно уже умерли». Это значит, что следует самому в прорыве мистического знания достичь мудрости древних, а не формально почитать их.

А вот раздел «Жизнеописание Конфуция» из того же трактата «Исторические записки» содержит несколько иную версию, хотя ее можно воспринимать и как продолжение предыдущего рассказа.

«Когда он [Конфуций] собрался уходить, Лао-цзы проводил его и сказал: “Я слышал, что богатый и знатный человек делает другим подношения деньгами, в то время как человеколюбивый делает подношения словами. Увы, я не являюсь ни богатым, ни знатным человеком, лишь осмелюсь полагать, что я человек человеколюбивый. Поэтому я тебя провожу следующими словами: умные и глубокомудрые люди быстро умирают. Образованный рискует своей жизнью за зло других. Человек, который стал мудрецом (цзы), уже не принадлежит самому себе. Человек, который получил государственный пост, также больше не принадлежит самому себе“».

На первый взгляд, здесь Лао-цзы выступает почти как «конфуцианец», например, он говорит о «человеколюбивом человеке» (жэнь жэнь). Но само понятие жэнь («человеколюбие») лишь позже стало атрибутом именно конфуцианства. Ниже мы покажем, что во времена встреч Конфуция и Лао-цзы оно означало несколько иное: способность человека устанавливать непосредственную, прямую связь с Небом, служить проводником небесной энергии на Землю. А потому Лао-цзы выражает надежду на то, что он, не будучи богатым или знатным, прежде всего является тем, кто устанавливает связь между Небом и Землей, то есть посредником, медиумом. И свою миссию – миссию посредника-мудреца – он сравнивает с функцией чиновника, который не принадлежит себе и должен служить своему правителю.

Именно в этом и заключен скрытый смысл послания Лао-цзы молодому Конфуцию: магические знания, что когда-то были переданы ему, не могут остаться лишь внутри него, и он должен предать их людям. В этом вообще была общая тенденция многих служивых мужей того времени, которые, получив воспитание в качестве священнослужителей, решали служить правителю и получать государственные должности. Но Лао-цзы, по-видимому, разочаровавшись в самой идее открытого государственного служения, когда царство Чжоу, в котором он жил, пришло к упадку, оставляет и должность, и царство. Конфуций же до конца жизни следовал заветам своего наставника, предлагая свои услуги правителям разных царств.

Естественно, возникает множество сомнений в реальности не только подобной встречи, но и самого факта обучения Конфуция у Лао-цзы. Действительно, в источниках очень много расхождений. Например, указываются разные даты встречи и разные местности, где путешествовали оба мудреца. Но, кажется, ни для автора «Исторических записок», ни для составителей «Чжуан-цзы», «Ли цзи» и других трактатов сам факт встречи не вызывал никаких сомнений. Так почему же он не упоминается в самом «Лунь юе» – основном источнике о жизни Конфуция? Но в «Лунь юе» вообще не упоминается ранний период жизни учителя: там нигде и ничего не говорится ни о его учителях, ни о том конкретно, чему и как обучался сам Конфуций. Более того, «Лунь юй» представляет собой записи его учеников, сделанных ровно настолько полно, насколько, вероятно, сам Конфуций хотел этого.

Сегодня трудно с точностью сказать, сколько лет было Конфуцию в момент его обучения у Лао-цзы (если вообще принимать такое обучение за исторический факт, а не за предание). «Исторические записки» и ряд других источников говорят, что встреча произошла в 535 г. до н. э., когда Конфуцию было лишь семнадцать лет, Лао-цзы же был значительно старше. Разумеется, семнадцать лет – это возраст ученика, который действительно мог получать наставления от Лао-цзы. «Исторические записки», раздел «Жизнеописание Конфуция», называют еще один вариант даты – 522 г. до н. э., т. е. когда Конфуцию было 30 лет. Сами разночтения в дате, встречающиеся внутри одного и того же раздела, показывают, что Сыма Цянь сам не был до конца уверен, когда все-таки произошла знаменитая встреча, и поэтому называл лишь предполагаемые года правления, не решаясь говорить, собственно, ни о возрасте Конфуция, ни о возрасте Лао-цзы. Есть и другие возможные даты, когда Конфуцию исполнилось 27, 30 или 34 года [7,2005. С. 148–149]. В любом случае, он был молод и вполне мог быть именно учеником, а не равным собеседником Лао-цзы. Не это ли обучение у Лао-цзы имел в виду сам Конфуций, когда признался ученикам, что лишь «в тридцать лет я встал на ноги» или «в тридцать лет я утвердился в своих помыслах» (П, 4)?

Вероятно, это была отнюдь не одна встреча. В разных трактатах рассказывается о нескольких случаях бесед Лао-цзы с Конфуцием – и во всех них Конфуций выступает как ученик, а не как равный мудрец. Так, Лао-цзы тщательно наставляет его в погребальных ритуалах и обрядах – в том, что так высоко ценил сам Конфуций и что предавал своим ученикам. Например, в трактате «Ли цзи» («Записи о ритуале») описывается четыре случая бесед, в которых Лао-цзы наставляет Конфуция именно в погребальных ритуалах, в частности, объясняет ему, что похороны человека во время затмения могут стать проявлением неуважения к усопшему. Например, в разделе «Цзэн-цзы вэнь» («Вопросы Цзэн-цзы») приводится любопытный рассказ, приписываемый самому Конфуцию. «Конфуций сказал: '“ Однажды я следовал за Лао Данем (т. е. Лао-цзы. – А. М.) на похороны в Сяндань. Когда мы достигли Хэна, случилось солнечное затмение, и Лао Дань заметил: «Цю! (имя Конфуция. – А. М.).

Останови погребальную повозку справа от дороги. И останови слезы, дабы следовать изменениям»“».

Все эти подробности весьма примечательны: о таких вещах могут беседовать лишь два священнослужителя, два человека, чьей профессиональной обязанностью является выполнение самых важных ритуалов. Таким образом, перед нами два «жреца» и носителя единого учения, причем Конфуций здесь выступает как старательный ученик.

Они не были в момент своей встречи столь разными – такими их сделала последующая традиция, разнеся Конфуция и Лао-цзы по разным школам духовной мысли Древнего Китая. Скорее, они были очень близки по духу. Оба обучались какой-то мистической традиции, оба решили пойти на государственную службу, оба считали, что истинный Ритуал заключен не в исполнении каких-то формальных церемониалов или действий, а в установлении постоянной связи с Небом и духами.

«Лунь юй»: тайна Учителя

V,13

Цзыгун сказал:

– Суждения Учителя о культуре (вэнь) еще можно услышать. Суждения же Учителя о природе человека и о Дао Неба невозможно услышать.

VII, 21

Учитель не говорил о чудесах, физической силе, хаосе и духах.

IX, 1

Учитель редко говорил о выгоде (ли), о судьбе (мин), о человеколюбии (жэнь).

XVII, 19

Учитель сказал:

– Я не хотел бы больше проповедовать.

Цзыгун сказал:

– Если не будете больше проповедовать речами, то что же станут передавать Ваши ученики?

Учитель ответил:

– А разве Небо говорит? Между тем четыре сезона чередуются ежегодно как обычно. Все сущее рождается как обычно. А разве Небо говорит?