Текст книги "Женщины – наше всё (лучшее) 1 том"

– Оставьте.

Колпвайзинин сидел с сигаретой в просторной прохладной гостиной и перебирал в памяти недавние события. Элеонтина задержалась на сохранении. Почему-то не выходила из головы теща. Да, несомненно, у Маргариты было немало различных достоинств, но чуткость и трезвый ум, прислушаться к чужим планам, конкретно, к его, к сожалению, не входили в их перечень, так что наивно было ожидать от нее позитивного поворота. Напротив, на одной табуретке лежал утилизатор, на другой удвоитель. Крышки стояли вертикально, прислоненные к стене. “Оригинально, вот будет потеха!” – подумал Колпвайзинин. Он поставил всё в кладовую и стал думать, в каком костюме лучше всего лежать в утилизаторе теще. Лучшим осознанием этого послужило не уходящее из головы высказывание агента по продажам: “Абсолютный императив – человек стремится к реализации своего высокого звания и смысла жизни, заранее подходя к черте достойного существования”.

Вечером того же дня Маргарита пришла сама. На столе ее ждала бутылка шампанского. Потом Колпвайзинин принес еще одну бутылку, и еще. Последний бокал шампанского с клофелином разморил ее вчистую. Он посмотрел на тещу. Внезапно его глаза наполнились слезами, его даже обуяло подобие страха с сочувствием. Маргарита умерла, она действительно отдала Богу душу.

– Маргарита! – хрипло воскликнул он. – Пожалуйста, не уходи! Пожалуйста! Не покидай нашу землю! Нам с Элеонтиной без тебя будет тяжело продолжать жизнь!

Прямо в бледно-салатовом пеньюаре он уложил тещу в бархат утилизатора, формы которой точно вписались в габарит. Потрогал грудь, сердце её продолжало биться.

Маргарита лежала без движения, и он опустился на колени перед ней.

– Пожалуйста, Маргарита, пожалей нас, свою дочку и любимого зятя. Ты скрадывала наши печали, ты делала этот мир еще светлей! – Колпвайзинин наклонился и стал покрывать лицо тёщи поцелуями. И почувствовал обжигающее прикосновение её языка.

Она вдруг открыла глаза, на её лице сияла горделивая улыбка.

– Ты настоящий зять и по-настоящему плачешь, – прошептала она. – Самый прекрасный зять в мире! – Она медленно закрыла глаза.

Колпвайзинин напоследок бросил взгляд и отметил про себя, что, несмотря на нахождение в утилизаторе и стеснённое положение, теща все еще умеет себя обворожительно подать своим флером настоящим эстетам-мужчинам: какая у нее большая, впрочем, лишенная вульгарностей пышная грудь, а какие широкие бедра, а стройные сильные ноги!

– Прощай, мамочка… – прошептал он и мягко опустил прекрасную, на длинном стебле, черную розу на скрещение рук.

Еще долгим взглядом он молча смотрел в утилизатор. Верить или не верить в воскрешение? Много пить нельзя, захотелось спать, и он боялся упасть в ящик на тещу, чтобы с ней на пару не попасть в биосферу. Слезы застилали ему глаза, желваки нервно пульсировали у рта. “Всё нормально, всё естественно, – соображал он, – круговорот веществ в природе, прах к праху, пыль к пыли”.

Всю свою жизнь Маргарита ненавидела холод и темноту, и вот это сбывается. Свет непременно надо ей оставить. Зять поставил зажженную свечу ей в руки. “Это последнее наше прощание… Конечно, мне будет очень недоставать ее”, – рассуждал он.

Еще он подумал, сможет ли музыка согреть душу тещи, и включил ее на полную мощность. Маргарита даже не вздрогнула. Да, ему будет очень непросто свыкнуться с постигшей его утратой…

Вдруг Маргарита снова дернулась.

– Я люблю тебя…

“Какая надоедливая теща!” Колпвайзинин постарался быстро и точно уложить крышку.

Колпвайзинин проснулся, когда яркие солнечные лучи вовсю заливали спальню. Странно, сегодня третий день, а никаких известий. Рядом стояла прислуга с чашкой кофе, от которого шел горячий пар. Колпвайзинин сделал глоток и обжег горло.

– Который час? – всполошился он.

– Двенадцать.

– Как, разве полдень! – ахнул он.

Колпвайзинин умылся и оделся. Ровно в обед ему предстояло нанести визит теще – главе компании “Телеэко”. Вся будущность Колпвайзинина зависела от этого свидания. Еще бы… Мысль об утилизаторе не отпускала его ни на шаг. Еще бы… Лишь бы предприятия “Телеэко” перешли под его контроль, и чтобы никто не стоял на его пути, никто, даже, царствие ей небесное, теща. Вот тогда…

– Славный денек, сударь! – сказал мальчик-лифтер, пропуская его в кабину.

Колпвайзинин не сразу расслышал, он неотступно думал о Маргарите.

С замирающим сердцем он вступил в ее чертоги. Всегда приветливая старая экономка неожиданно нахмурила брови, встречая его. Взгляд у нее сегодня был почему-то укороченный, укоризненный.

Его встревожил вид экономки, а ее, еще больше, его облик – ждущего и вынюхивающего чего-то человека.

– С вами все в порядке? – спросила она.

– Со мной? Да, конечно, – ответил он.

Он не отвел глаза. Уж она-то больше всех знает. Но что? Не догадывается ли? Небрежным тоном спросил:

– Хозяйка дома?

Колпвайзинин приготовился услышать приятное, не что-нибудь о наивных проделках Маргариты, мол, посадила цветы в картонку от шляпы, поливала сад горячей водой, намылила голову зубной пастой из тюбика, а что она пропала, что ее нет уже три дня, что ее нет в живых.

Но экономка почему-то медлила, зачем-то подвела его к диванчику, придвинула столик с вином. И стала говорить, чуть не плача:

– Я понимаю вашу боль, крепитесь молодцом, держите себя в руках. Это такое страшное потрясение…

Он начинал смутно догадываться.

– Она умерла?

Колпвайзинин не замечал, как по его осунувшимся щекам потекли слезы, но внимательная экономка подметила скорбные складки, бегущие от уголков его губ.

– Напрасно вы изводите себя! – сказала она.

– Говорите правду! – он издал вопль отчаяния.

– Не беспокойтесь. Да живая она, живая! Здравствует, и даже больше того…

– Больна? Я найду ей лучших докторов. – Колпвайзинин смахнул слезы и решительно двинулся вперед.

– Вообще-то, она приказала не пускать вас и близко на порог, – встала экономка перед ним. – Хотя, был и другой приказ… Все женщины непредсказуемы…

По ее лицу было видно, что она разрывалась, что ее подтачивали сомнения.

Он недовольно повел бровью и смерил ее сверху вниз взглядом.

– Это как же понимать? Она моя, как никак, теща.

Экономка сбивчиво начала рассказывать:

– Тут очень важно не ошибиться в деталях. Но расскажу всё по порядку. Однажды ночью Маргарита прибежала ко мне вся растрепанная в слезах и сказала: “Я знаю, он не любит меня больше”. Кто? Она не призналась. А на следующий день настроение изменилось – стала веселая. И песни пела, и в спальне не запиралась. Как можно менять настроение несколько раз на дню? И я, простите, грешным делом решила разобраться в этом, стала подглядывать в щелку, что она делает. Представьте, шила себе подвенечное платье из белого муслина, и все примеряла перед зеркалом.

Колпвайзинин недоверчиво переспросил:

– И пела песни?

– Да, последнее, что я слышала, она напевала какой-то радостный, точнее сказать, бравурный мотивчик.

– Странно…

– И тут вдруг, – экономка всплеснула руками, – вошла другая Маргарита, точная копия первой. Так вот, пока одна пела песни и изнывала от тоски с вашим именем на устах, другая поносила вас как последнего негодяя…

Две тещи!?

Это было уже слишком для Колпвайзинина, это был удар ниже пояса по его надеждам и самолюбию! “Удвоитель!” – догадался он и не простил себе ошибку.

Говорят, что он повесился. Юристами подобное квалифицируется доведение до самоубийства.

Похороны прошли незаметно и дёшево. Был задействован один из гробов, находящихся у него. Затем, когда покойников стало двое, в ход пошел второй гроб. Немногочисленные присутствующие отметили рачительность Колпвайзинина, загодя позаботившегося о своём дважды предании земле. Неадекватно вели себя Маргариты. Они переходили от гроба к гробу, при этом, если одна заламывала руки и била по крышке, чтобы зять не покидал её, чтобы достучаться до него, переходила на вой, как собака перед бедой, как перед смертью хозяина, чтобы не сбылось это, то другая изрыгала слюну прямо на гроб. Все задавались вопросом, почему стало два Колпвайзинина и две Маргариты, но ответа никто не нашел, и тайна вместе с Колпвайзининым 1 и Колпвайзининым 2 ушла в землю. Элеонтина всю эту историю про мужа не знала и родила хорошенького мальчика.

_______________

УЖАСНАЯ ПЛАНЕТА ЗЕМЛЯ

Это было их не первое путешествие с далекой системы Большие Сугузняки. Как и следовало ожидать, вероятность встречи с Землей была нулевая, но она произошла.

Библиотека захватила их.

– Ищи-те и обря-ще-те, – медленно, по складам, ломая речевой аппарат, сказал Пергарт первые слова на новом, как они узнали, великом и могучем языке под названием русский, который мгновенно освоили.

– Сезам, открой дверь! – в охотку ответил Макморд, соблюдая рудиментарную грамматику.

– Жребий брошен, – уже совсем уверенно произнес Пергарт.

– Рубикон перейден, – Макморд закивал в знак согласия.

– А зело на Земле жить хорошо!!! – Пергарт удовлетворенно потер щупальцами.

– Ну что ж, русским и всеми земными языками мы вполне сносно овладели! – возвестил Макморд.

Перед ними возникли неясности.

– Я не нашел доказательства прежних посещений Земли инопланетянами, – сделал открытие Пергарт. – Интересно, следы былых пришельцев наблюдаются?

– Следов постоянного пребывания нет, но об одномоментных визитах говорят многочисленные упоминания об НЛО. – У Макморда сконы расширились от удивления.

– Следовательно, были…

– Но визитёры долго не задерживались и не устанавливали контакты, а по какой причине – неизвестно.

– Мы первые их наладим, вот моё твердое слово! – Пергарт положил щупалец на “Библию”.

– Не будем отвлекаться! – Макморд сделал знак. – Приступаем от изучения языков ко второй стадии – к систематизации знаний; здесь в библиотеке вся информация, собранная землянами за их многотысячную историю.

Молодые, но уже опытные космические экспериментаторы сверхорганизованные супергероики вида Z, Пергарт, сугузняк пси-величины знаний, и Макморд – эпсилон-величины знаний, чуть положе и поплоше, словно портовые краны, кружащие вокруг своей оси, рылись в развале книг, поднимая шумным листанием несусветную тучу застарелой пыли. Почкообразные, они довольно пронырливо двигались в громадном книгохранилище, протянувшемся на два продолжительных квартала. Тоннели, проходы, коридоры – всё было забито книгами до потолка – хаос и обилие имен авторов и названий. Выпрыгивающие из тел щупальца с бесчисленными присосками так и мельтешили в беспокойном движении с мягкими и шуршащими прилипанием и отцепом по обложкам, пытаясь извлечь все книжные сведения до последнего. Пергарт и Макморд жадно таранили древние тома своими белоснежными телами, на которых почти не росли волосы, а вместо сконов выделялись по две пары дырок над хорошо разветвленными в стороны звездообразными клумами. Плоские стубы придавали решительность и настойчивый полет мысли, отчего сквозь телесную восковую оболочку в такт напряженной умственной работе, как цветомузыка, вспыхивали лучами гравсконы.

Сугузняки шли по многократно проторенному пути познания – беглого просмотра отобранных биологических образцов с последующим экспромт-выводом. И первая заповедь их путевой инструкции гласила: в целях быстрейшего освоения космического пространства не утруждать себя лабораторными и всякого рода долгосрочными исследовательскими работами. Заповедь вторая наставляла: не отвлекаться от графика посещения планет. Третья говорила: не принимай на веру то, что лежит на поверхности. А четвертая заповедь вообще запрещала проявлять какие-либо эмоции от легкого и быстрого успеха.

Земные языки они одолели легко и непринужденно, о чем свидетельствовали всполошенные лучи в гравсконах от напряжения. Встроенные в кламах лингвистические капсулы собрали и свели все слова из книг в словари, а словари – по склакорам в гумарии сугузняков, и теперь они тратили время на самое необходимое – аналитическое определение форм и видов.

– Итак, напоминаю, главное для нас – правильная расстановка акцентов! – сказал Пергарт и включил телевизионную связь с родиной под названием Большие Сугузняки.

Сегодня по насыщенной программе в прямом эфире предстояло провести экспертизу миллиона разновидностей живой жизни, от низших до высших экземпляров.

Как комментатор, он начал с обычных слов:

– Эта планета местными аборигенами зовется Земля, а в наших анналах она числится, как третья планета Солнца, желтого карлика, звезды 5 величины в созвездии Гальпы сектора КАМ 882. Глухая провинция космоса, 6 континентов, 4 океана, сутки – 24 часа, климат приемлемый, условия жизни благоприятные.

Сугузняки всегда спешили, им было некогда в насыщенной круговерти посещаемых планет и астероидов. Работа по первоисточникам – обязательный метод. Подробность – малопривлекательный несущественный критерий. Время – главный основополагающий фактор, а пространство – приложение к нему. Они доверяли местным ученым светилам. Если те писали в своих трактатах, что баобаб живет тысячу лет, – значит, так оно и есть. Подвергать даже малейшему сомнению, ждать тысячу лет, наблюдать баобаб в росте и перепроверять факты, отработанной практики не было (см. заповеди).

– Образец номер семь! – объявил Макморд.

В мерцающем ореоле магнитного поля, служащего непроницаемой охранительной клеткой, возникло яркое свечение, сгустившееся в высокое, стройное, тонкое, непонятно какое существо, славно притороченное крепко-накрепко невидимыми нитями к подставке из двух крест-накрест шестов. Оно как растение ветвисто тянулось кверху и книзу очень подвижными и гибкими, длинными парными сочленениями.

Макморда заколотила дрожь от отвращения, и он прижался к стенке еще сильнее, колени предательски подогнулись, лапки не держали его. Он в изумлении смотрел на это убожество, на это омерзение, на это уродство, на этого фантастического ублюдка. Макморд был в ужасе, мышцы его свело. Его состояние ужаса передалось Пергарту, но он нашел в себе силы спокойно заметить:

– Вообразим себе, что этот образец приятнее жуткого сокера с планеты Пжэар. И запомни, наука не терпит брезгливого к себе отношения.

– Может пропустим образец, по-моему, овчинка выделки не стоит! – завелся Макморд.

Пергарт не преминул случаем поразить товарища словесными оборотами:

– Что, не в коня корм? Не валяй дурака! Что с дурака возьмешь?

– Как что?

Макморд заглянул в толстую книгу.

– Ой, дурак! Энциклопедия говорит: на дураках воду возят.

– Дуракам закон не писан. Иногда самое мудрое решение – это прикинуться дураком! – заключил Пергарт. – Садись, пять тебе за знание русского языка! – А дальше он начал сыпать только что усвоенными новыми словосочетаниями: – В любом случае игра стоит свеч, с нас спрос особый, а тебе и карты в руки, здесь большого ума не требуется.

– И тебе пятерка за правильное построение фраз! – Успокоившись, Макморд тут же произвел нужные визуальные антропометрические измерения.

– Рост 183, вес 62, охват выше и ниже в широкой части 90, в узкой части по середине 60.

– 90-60-90! Забавная закономерность, безупречно выстроганная мастером модель! Как некое золотое сечение! – восхитился Пергарт.

– С чего ты взял? Это безобразие ты считаешь за идеал? – возмутился Макморд.

Энергично заглядывая то в одну книгу, то в другую, сугузняки стали кидать исполненные любопытства продолжительные взгляды на стоявшего перед ними вполоборота представителя земной флоры, а возможно, они пока еще не знали, фауны, или сочетания в одном организме того и другого в какой-нибудь пропорции. Больше всего они боялись встречи с имитацией, как механизма приспособления и обмана исследователей. Сколько уже было случаев по пути следования сюда, когда на поверку растения оказывались животными, а животные – растениями, что приходилось еле сочленения уносить отовсюду.

Образец номер семь был точеный, словно отшлифованный из белого мрамора неизвестным природным мастером экземпляр, который в этот момент свободным от пут ответвлением отвлекся на соблазнительную жвачку, предложенную пришельцами в красивой упаковке, как тест на красный цвет и рефлекс на полезные и вредные привычки.

– А, в общем, прекрасный образец! – прибирая зумпами от удовольствия, забавлялся его экзотическим видом Пергарт.

– А как отчаянно сопротивлялся нашим биороботам, что струпьями сошла верхняя оболочка, называемая одеждой! Только так можно было погасить дикую вспышку этого свирепого трампа, похожего выходками на бешеного необъезженного муранга с одноименной планеты.

– Огромная жизнеспособность! – согласился Пергарт. – Биороботам пришлось несладко, я сам лично, брр, не хотел бы оказаться в мокрых и вонючих трокулах этих исполнительных тупиц. А у образца на это, обрати внимание, уникальная мимикрия – отключил всё чувственное восприятие с внешним миром на типичный болевой или неприятный раздражитель, принял бледную защитную окраску и притворился безжизненным. Но зато сейчас, полюбуйся, пришел в себя, включился в движение и принялся фрумами за жвачку, выказывая свою всё пожирающую всеядность и неразборчивость в питании.

– Послушай! – Макморда вдруг осветила внезапная догадка. – А эти существа, бесчисленно населяющие планету, органически близки нам! Как понимать, что на их широкой поверхности тела, как и у нас, почти нет волос, за редким исключением той верхней шаровой части, которую бы я назвал кламой.

– Тоже скажешь чушь! – Неудачное сравнение какой-то твари с себе подобными оскверняло и оскорбляло патриотические чувства Пергарта, историческими генами влекомого зову далеких предков высокоорганизованных супергероиков вида Z.

– Похоже, нам предстоит сегодня трудный день, чтобы можно было быстро и легко найти все недостающие звенья в развитии планеты и с чувством исполненного долга отправиться дальше на край звездного скопления? – стал пугающе допытываться Макморд.

– Поменьше сентенций, Большие Сугузняки ждут телеинформацию, продолжим систематизацию. Вполне возможно, мы стоим на пороге раскрытия очередной из тайн природы Земли, ее эволюционного и волнового пути развития! – возвышенно сказал Пергарт. Он тремя присосками держал книгу, а одной успевал мгновенно перелистывать страницы, так что от книги веяло легким дуновением холодного ветерка. – Внимание! Книга называется “Евгений Онегин”. Судя по описанию крупным ученым первой половины девятнадцатого века Александром Пушкиным, перед нами во всем своем обличии так называемый вид, по его личному определению получивший научный термин – Ольга, – и Пергарт стал водить присосками по строчкам, звучно жуя шурбом и скрипуче присвистывая:

– “Глаза, как небо голубые;

Улыбка, локоны льняные,

Движенья, голос, легкий стан,

Все в Ольге…”

– Стоп, стоп, будь внимательней! Новое слово “волосы”! Что касается нашего образца, волосы есть, но только не льняные, волосы не бывают льняные, если они не растения, – усомнился Макморд, обратив внимание на весьма принципиальное отличие и попутно пожурив товарища за ошибку и потерю научной бдительности. – Прав, по-видимому, другой древний корифей науки, тоже Александр, но Дюма. Это по его терминологии – миледи из “Трех мушкетеров”! – И Макморд привел в доказательство строки:

– “Д‘Артаньян увидел, что дама была молода и красива. Это была бледная белокурая женщина с длинными локонами, спускавшимися до самых плеч, с голубыми томными глазами, с розовыми губками и белыми, словно алебастр, руками”.

– Не кажется тебе, что у нашего экземпляра волосы темнее? Поэтому я строго придерживаюсь версии, что это по-научному – Тамара! – Пергарт уже почтительно перелистывал следующий академический труд по рытью, как он предполагал, котлованов под лаконичным названием “Яма” какого-то инженера-фортификатора Куприна:

– “Тамара, тихая, уютная, хорошенькая девушка, слегка рыжеватая, с тем темным и блестящим оттенком волос, который бывает у лисы зимою на хребте”.

– Не-е! По-моему, волосы требуют более тщательной корректировки – они еще темнее – цвета, как бы сказать, ночного неба, – точно вынес собственный нюанс по цветоощущению Макморд и смачно выругался. – Чтоб нашим прасоздателям было неудобно почковаться, но я заявляю со всей ответственностью и определенностью перед близкими и дальними, настоящими и будущими родственниками, что перед нами госпожа Бонасье собственной персоной, или, как еще ее дополнительно называл уважаемый Дюма, – Констанция.

И Макморд процитировал:

– “Д‘Артаньян, оставшись наедине с госпожой Бонасье, повернулся к ней. То была очаровательная женщина лет двадцати пяти, темноволосая, с голубыми глазами, чуть-чуть вздернутым носиком, чудесными зубками. Мраморно-белая кожа ее отливала розовым, подобно опалу”.

– Причем здесь Констанция? Даю свой щупалец на отсечение, что волосы действительно как космическая мгла в созвездии Зульпа у Алькабасана, но глаза, глаза не подходят – далеко не голубые! – Пергарт пристально ощупывал пучком лучей образец, удивлялся в больших глазищах на игру света при неоновом освещении, и долго не мог привести в систему свои многочисленные роившиеся в гравсконах догадки.

Зато Макморд уже оперативно вычитывал новую цитату из толстенного фолианта в золотом тиснении автора Льва Толстого “Воскресение”:

– “Катюша, сияя улыбкой и черными, как мокрая смородина, глазами…”

– Опять все не то, не то, Макморд, – усомнился Пергардт.

– Очередная техническая неувязка? Не на тех деталях акцентируемся?

– Ты уверен, что мы не ввергаем себя в уже запрограммированную ошибку? Рази меня звезда Бента Церкава, но у нашего экземпляра глаза совсем не черные – светлее на два порядка и один колер! – на уже освоенном земном наречии запротестовал Пергарт.

– Правильно. А поскольку и не голубые, следовательно, приходим к общему знаменателю и частному определению, серые и только серые, как у Зои! – Язык землян Макморд освоил тоже не хуже товарища, что дало ему право привести в доказательство другую цитату из Куприна:

– “Зоя, высокая, красивая девушка, с круглыми бровями, с серыми глазами навыкате, с самым типичным белым, добрым лицом русской развратной, беспутной женщины”.

– Как ты сказал, эта с серыми глазами с лицом кого?.. – не понял Пергарт, стараясь соотнести приведенное выражение с чем-нибудь знакомым. Его осклизлое мерло от напряженного поиска ассоциаций приняло фиолетовую окраску.

Макморд с готовностью привел в своем пересказе длинную выдержку из толкового словаря.

– Ну, это у них… гм… светская львица, а по-другому особа легкого поведения, осуществляющая… хм… самую гнусную, разнузданную, широкомасштабную продажу своего тела с целью наживы, коим противоправным действием входит в криминальное противоречие с Конституцией и Уголовным кодексом.

– Надо же, мелкая субстанция, примитивная форма жизни, низкая ступень развития, а какие проявляет страсти-мордасти. У нас, цивилизованных сугузняков, дарить себя или отдавать собственное тело в аренду – пожалуйста, но чтобы продавать тело… зачем и кому ее тело может понадобиться, для какой цели, какой покупатель может воспользоваться этими ее исключительными свойствами? – Изумлению Пергарта не было границ.

Он часто и нервно сучил задними щупальцами, теребил их друг о дружку, словно у него обнаружился тупой приступ ревматизма и трением он снимал боль. Сказывалась сырая земная атмосфера и его наружная слизистая оболочка нуждалась в большей дозе спасительной радиации.

– Теперь все ясно! – догадался Макморд. – Это Пышка. Известный французский естествоиспытатель, как писали о нем современники в предисловиях, знаток, певец и выразитель женской натуры, основоположник раскрепощенного подхода к интимной жизни Ги де Мопассан, вписавший не одну яркую и колоритную страницу в области амурных отношений в той части науки, которая называется у землян любовью, так классифицирует это довольно странное существо:

“Женщина – из числа так называемых особ легкого поведения – славилась своею необыкновенной полнотой, которая стяжала ей прозвище “Пышка”. Маленькая, кругленькая, заплывшая жирком, с пухлыми пальцами, перетянутыми в суставах наподобие сосисок, с лоснящейся гладкой кожей, с необъятной грудью, распиравшей платье, она все же была привлекательна и пользовалась успехом – до такой степени радовала взор ее свежесть. Лицо ее походило на румяное яблоко, на готовый распуститься бутон пиона…”

Пергарт пространно слушал и сомневался. Он в уме расставлял все акценты по полочкам, но детали в чем-то не сходились, а какие-то не хотели вставать на место. Стоявший перед ними, жующий научный экземпляр вовсе не вписывался в некое строгое математическое или физическое определение по формам и видам – не заплыл жирком, если не считать нормальную защитную корочку, волнующуюся спелыми кожными буграми от земной температуры и давления. Да и эти наплывы… Как понять функциональное назначение двух передних шаровых выпуклостей на груди, заканчивающихся на оконечностях крупными розовыми шариками, покоящихся на светло-коричневых розеточках, как зрелые ягоды на блюдечках?

Пергарт неуютно заерзал на книгах.

– Слушай, братец-сугузняк, надо спешить, мы увлеклись натурными описаниями. Пора делать первые выводы, а у нас еще множество нерешенных вопросов: естественная среда обитания, время линьки, размножение, когда и у кого окот, вязка, пища и регулярность кормления, практическое применение: можно ли на них охотиться или их надо охранять, можно ли на них ездить и возить поклажу? – сказал он и задумался. – Так всё же, кто это: Ольга, Констанция, Тамара, Катюша, Зоя, Пышка? Пора ставить точку и вынести решение. Твое мнение?

– Не могу так с ходу сориентироваться, не хватает еще каких-то существенных данных. Может это – ключ к решению? – вдруг загорелся очередной идеей Макморд. – Тебе что-нибудь говорят слова “девушка” и “женщина”, во множестве разбросанных по книгам? Какая связь: по внутренним или внешним признакам, в физиологии или, скажем, в физиогномике?

– Не вижу никакой! – признался Пергарт. – Но может вот эта фраза прояснит картину окончательно. – Извлеченная из слоя вездесущей пыли черная книга была краями изрядно потрепана, и заглавие на обложке потускнело.

– Любопытно, любопытно! – Макморд засмотрелся на книгу, которую зачитывал товарищ.

– “Когда в девушке просыпается женщина, она готова превратиться в самку, при этом перманентно развивающийся инстинкт продолжения рода толкает ее на множественные или дискретные отношения с мужчиной, несущие в большей части латентный характер”.

– Самка… самка… – напряг буркли Макморд, потом приободрился. – Кстати, вот что сказал по этому поводу уже упомянутый Лев Толстой о так называемой Наташе из романа “Война и мир”:

“Она пополнела и поширела, так что трудно было узнать в этой сильной матери прежнюю тонкую, подвижную Наташу. Черты лица ее определились и имели выражение спокойной мягкости и ясности. В ее лице не было, как прежде, этого непрестанно горевшего огня оживления, составлявшего ее прелесть. Теперь часто видно было одно ее лицо и тело, а души вовсе не было видно. Видна была одна сильная, красивая и плодовитая самка”.

– Что такое самка? – тут же сам собою из Пергарта изрекся вопрос.

Сугузняки совсем запутались в неразрешимой загадке. Слово “самка” им тоже ничего не говорило и не добавляло к сказанному о девушках и женщинах, только усложняло и затягивало экспертизу. Несомненно, одно было ясно, что это была не Тамара, не Пышка. Тогда – кто?

– Требуется эксперимент! – смело высказался Макморд.

– Ты прав, когда ничего другого не остается. Закон любого серьезного исследователя – пока не потрогаешь, пока не пощупаешь – никаких выводов. Плодотворный эксперимент принуждает раскрыться природу во всей своей натуре! – напомнил основной принцип познания Пергарт.

– Точнее, во всей своей ипостаси, – довел до совершенства окончательную мысль Макморд.

– Да, но… – замялся Пергарт.

Но Макморд уже тянулся к образцу присосками. Они наполнились слизью и отблескивали световыми зайчиками.

– Осторожнее! – испуганным голосом вскрикнул Пергарт. – Осади назад. Азарт помутил твой рассудок, и ты забыл о данных нам заповедях, регламентирующих наше космическое задание.

Выдвинутым крючковатым жгутиком он нервно указывал на строчку в новой книге.

Макморд резко отпрянул и прочитал:

– “Неосторожно притронувшись к девушке, не важно при свидетелях или без оных, по закону чести должно немедленно жениться на ней, даже если решительно не настроен взаимно и не питаешь нежнейших чувств”.

Он не думал и минуты.

– Готов поставить эксперимент на себе, экспериментировать – так экспериментировать до конца во имя науки, я женюсь на ней! – Макморду не терпелось приступить к самому ответственному опыту в своей жизни и стать в этой области первопроходцем. Его длинный мерль неуловимо извергся из верхнего отверстия и облизал мерло и он продолжил паниковать. – Но как это сделать? Что значит – жениться? Это связано с большим риском? Вот, например, эта книга доказывает, правда не совсем понятно как, что женитьба устраняет перекосы какой-то практикующейся на Земле половой жизни между особями.

– Чш, чш, это чревато последствиями, а вдруг смертельными, и где гарантия того, что ты не переоценил свои силы? – зашипел Пергарт, которому огромный жизненный опыт подсказывал не торопиться и не делать ничего лишнего. – Подумай прежде, женитьба – это, значит, произвести какое-то физическое, химическое, биологическое, механическое, или иное другое действие по отношению к субъекту. Но насколько оно безопасное и полезное, мы не знаем, а возможно, наоборот, это западня.

Макморд умоляюще сложил вместе щупальца.

– Вовсе нет! Это прекрасный организм, пусть примитивный, но он идеально приспособлен к окружающей среде, и разве цель не оправдывает риск? – Он все еще симпатизировал образцу, упрямо отгоняя непрошеные мысли о возможном неудачном научном результате, интуитивно чувствуя, что от образца вреда никакого и общение с ним не смертельно, а приятно, как бывает приятным взаимное общение даже с самым диким зверем, если его приручить зиглучами.

– О Всевышний Вседоподлиннейший Разум Метагалактики! – завопил Пергарт, его щупалец остановился на нужной странице. – Макморд, ты отдаешь себе отчет? Перед нами чудовище, монстр, вампир! Оно только с виду миролюбивое существо, прелестное создание, пока насыщает свой голодный инстинкт дармовой жвачкой. Без нее неизвестно, какую еще дикость оно выкинет в своей агрессивной необузданности и ярости. Оно опаснее крокта и коварнее мелькеи с планеты Шершея. Известный в ученом мире Некрасов предупреждает всех, дабы остерегались их. Каждое слово его описания вопиет о страшных чудищах:

“Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет!”

Пергарт совсем распалился от негодования. Его слюна так и брызгала во все стороны.