Текст книги "Английские частицы. Функции и перевод"

Идентификация функций

Как мы уже выяснили, на первом этапе перевода переводчик определяет, какая информация поступает в смысловое представление. С этой целью происходит анализ содержания исходного текста (следует, вероятно, оговориться, что под текстом мы здесь понимаем любой законченный отрезок смысла, в частности одно высказывание). При этом быстрее всего проходит анализ языковых единиц, входящих в так называемую базу частотной лексики (Белл) и имеющих в своей семантике лишь однозначный денотативный компонент. Также довольно простым оказывается обычно анализ немаркированных синтаксических структур. В частности, высказывание John usually speaks slowly вряд ли может вызвать затруднения при переводе, по крайней мере на русский язык. Все лексические единицы, входящие в него, имеют в своей семантике однозначный денотативный компонент и описывают реалии, понятные в большинстве культурно-языковых сообществ. В этом случае мы говорим, что данные лексические единицы выполняют только денотативную (или описательную) функцию. Структура данного предложения также не передает дополнительных смыслов.

Однако довольно часто переводчик сталкивается с лексическими единицами, для которых требуется более сложный анализ. К ним можно отнести слова с ярко выраженным прагматическим компонентом, в частности, эмотивным или оценочным. Таким является, например, слово highbrow (используемое как прилагательное или существительное). Помимо описательной функции указания на определенный тип человека оно может, в зависимости от того, кто его употребляет, выполнять еще и оценочную функцию, причем выражать как положительную, так и отрицательную оценку.

С точки зрения семантики синтаксиса можно сравнить, например, нейтральное He got up early and made himself an omelette (оно просто описывает события утра) с Not only did he get up early but he made himself an omelette. Второе высказывание, помимо чисто описательной функции имеет и дополнительный прагматический смысл. В наиболее общем виде – действия героя не являются для него обычными, и поэтому удивительны – этот смысл сводится к несоответствию норме его поведения. Однако очевидны и другие возможные импликации:

– герой ленив;

– герой обычно не завтракает;

– герой инфантилен, неспособен сам приготовить завтрак.

Чтобы выбрать, какой из этих смыслов попадет в смысловое представление, переводчику придется проанализировать это высказывание в сопоставлении с другими.

Интересно, что такие же дополнительные смыслы могут возникать в том случае, если мы сохраним немаркированную структуру, но добавим в высказывание частицу even: He got up early and even made himself an omelette. Видно, что добавление всего лишь одного короткого слова совершенно меняет прагматический компонент всего высказывания: из нейтрального текста оно превращается в прагматически маркированный, причем опять же для вычленения прагматического компонента необходимо провести семантический анализ с учетом контекста. И это при том, что частица even всегда выступает лишь как частица и, кроме того, не отличается полифункциональностью. Задача идентификации прагматических смыслов, вносимых в текст другими частицами, нередко оказывается сложнее.

Во-первых, как уже отмечалось выше, в случае с частицами, ‘маскирующимися’ под наречия или другие части речи, проблема может состоять уже только в том, чтобы распознать частицу. Посмотрим, как это может быть сделано. В частности, проанализируем функционирование слова positive в следующих предложениях:

(1) His response was positive.

(2) They didn’t find any positive proof of his guilt.

(3) I accept only more positive criticism.

(4) She was a positive joy to speak to.

В предложении (1) Positive относится к существительному response, и к нему можно поставить вопрос (каким был его ответ?). Очевидно, что positive здесь характеризует ответ как положительный. В предложении (3) наличие сравнительной степени дополнительно указывает на то, что прилагательное positive выступает как определение к существительному criticism – сравнение возможно лишь если есть, что сравнивать. Кстати, сравнение было бы возможно и в предложении (1): His response was more positive than John’s. Точно также и proof в (2) может быть более или менее positive. Таким образом, при том, что слово positive имеет разные значения в предложениях (1) – (3): в (1) это – ‘положительный’, во (2) – ‘несомненный’, ‘веский’, в (3) – ‘конструктивный’, – оно функционирует одинаково как определение к существительному. Формально так же обстоит дело и в предложении (4), где positive находится в позиции определения перед существительным. Однако здесь оно не может быть употреблено со сравнительной степенью: *She was a more positive joy to speak to. Почему так происходит? Очевидно, этому мешает общий контекст употребления, в частности эмотивно-оценочная семантика существительного joy. Невозможность отнести positive в этом предложении к какому-либо другому слову и задать к нему вопрос наводит на мысль о том, что оно связано напрямую с говорящим и является усилительной частицей, развившейся, на наш взгляд, из уже упомянутого значения positive как прилагательного – ‘несомненный’. Говорящий не сомневается в правильности своей оценки и употребляет частицу для того, чтобы показать это, усиливая тем самым общий коммуникативный эффект высказывания.

Схожим образом можно проанализировать функции слова fairly. Его традиционное употребление в качестве наречия иллюстрируется следующими примерами:

– She translated the text fairly quickly (наречие степени, отвечает на вопрос ‘насколько?’).

– He wanted to be treated fairly (наречие образа действия, относящееся к глаголу и отвечающее на вопрос ‘как?’).

Встречаются, однако, и примеры такого рода:

– The cat fairly flew out of the room.

Здесь fairly относится к глаголу, но при этом явно не является наречием образа действия и не отвечает на вопрос ‘как?’. Тот факт, что глагол представляет собой образное слово, по своей прагматической нагрузке отличающееся от нейтрального в этой ситуации ran out, позволяет заключить, что fairly используется говорящим для того, чтобы указать на свое эмоциональное состояние при виде такой сцены, на сильное впечатление, произведенное увиденным и одновременно на то, что подобное описание действия является, конечно, в некоторой степени преувеличением, метафорой – ведь коты, конечно, не могут летать.

Интересно также рассмотреть функционирование в качестве частицы сочетания sort of (kind of). Здесь распознать частицу помогает грамматическая сочетаемость. Слово sort (kind) является существительным с общим значением ‘вид’, ‘тип’, употребление предлога of после него сигнализирует о том, что дальше должно идти другое существительное. Именно это мы и наблюдаем в большом количестве случаев:

– They offered us ten different sorts of cheese.

– I don’t like this sort of thing.

В ряде случаев, однако, слово sort, сливаясь с of, может употребляться, например, перед глаголом или прилагательным:

– I sort of liked it, you know.

– It was sort of peach-coloured.

Синтаксическая позиция sort of и невозможность поставить к нему вопрос – все это указывает на статус частицы; что же касается ее функции, то она, вероятно, идет от семантики существительного sort – ‘разновидность’. It was sort of peach-coloured, например, означает как бы ‘я не могу сказать, что это точно такой цвет, но это его разновидность’. Частица употребляется для выражения приблизительности и указания на неуверенность говорящего в правильности своей оценки.

Другая проблема может возникать при определении функций частиц, чья коммуникативная семантика сильно зависит от контекста и семантические возможности которых нельзя свести к одной, пусть даже обобщенной, функции. Ярким примером здесь является частица oh. Вне контекста ее функцию определить практически невозможно. В наиболее общем виде возможно лишь сказать, что она употребляется как реакция на что-то сказанное собеседником, происходящее вокруг говорящего или в его мыслях. Очевидно, однако, что такое определение мало что дает нам в практическом плане, тем более в аспекте перевода, где нужно четко знать, какой элемент смысла войдет в смысловое представление. В этой связи рассмотрим несколько примеров с точки зрения путей определения конкретной функции этой частицы.

(1) “Hallo, Professor Zapp,” he said, drawing level. “Are you taking a stroll?” – “Oh, hi, Percy.”

В приведенном диалоге мы видим слова hallo и hi, свидетельствующие о том, что герои только что встретились и приветствуют друг друга. ‘Drawing level’ указывает на то, что первый подошел ко второму; значит, вероятно, для последнего эта встреча была неожиданной, так как до этого он не заметил своего знакомого. Тот факт, что oh идет перед hi второго собеседника, подтверждает эту гипотезу – частица oh выражает неожиданность встречи.

(2) I suppose he is busy with his popsy these days, like he said he’d be. – Oh, he said that, did he?

Во втором тексте один из собеседников повторяет часть высказывания другого, которая, очевидно, вызвала его интерес. После этого идет особая разновидность расчлененного вопроса (did he? вместо didn’t he?), которая обычно употребляется как раз для того, чтобы показать, что только что сказанное вызывает интерес или определенные эмоции (удивление, раздражение). Из этого можно сделать вывод, что частица oh, скорее всего, выражает эмоцию удивления.

(3) Didn’t Wilson tell you about how he found me? – Wilson? Oh, the chap in the room underneath.

В третьем тексте на функцию oh указывает переспрос, который идет прямо перед частицей. В этой ситуации очевиден вывод о том, что она выражает припоминание.

Таким образом, контекст помогает определить функцию частицы. Некоторые частицы, однако, могут приобретать более одного значения. Рассмотрим следующий пример:

She was the complete British Council hostess – polite, patient, detached. She actually asked me if I’d slept well.

Частица actually используется для усиления предыдущего высказывания и одновременно передает также удивление говорящего по поводу произошедшего.

Поиск функциональных эквивалентов и понятие естественности звучания

Как уже говорилось выше, на втором этапе процесса перевода происходит порождение текста на языке перевода (ПЯ), которое идет от смыслового представления ИТ, то есть вся сумма смыслов, заключенных в этом смысловом представлении, должна в идеале найти свое отражение в конечном тексте на ПЯ. При этом, если мы в качестве исходного тезиса приняли положение о том, что процесс перевода – это акт коммуникации, то вполне логично заключить, что к нему применимы те же понятия, что и к обычному одноязычному процессу коммуникации. Для второго этапа процесса перевода наиболее существенным понятием из общей теории коммуникации является понятие коммуникативного эффекта. Порождение переводного текста – это не механический процесс придания смыслу словесной оболочки, это процесс творческий, в котором очень большую роль играют такие качества переводчика, как чувство языка, языковая компетенция и наблюдательность. Как будут восприняты слова и высказывания переводного текста, какие мысли, ассоциации, чувства и эмоции они вызовут у читателей и слушателей? Ведь язык – очень мощное средство воздействия, и порой одно неосторожное слово может испортить впечатление от всего текста, или же привести к непониманию, неправильной интерпретации коммуникативных намерений и целей собеседника. Конечно, коммуникативный эффект – понятие достаточно абстрактное и, в любом случае, трудно поддается измерению хотя бы в силу того, что каждый из потенциальных адресатов текста – это личность со своими собственными, часто субъективными языковыми предпочтениями и привычками. Но, с другой стороны, языковая система возникла не вчера, она постоянно совершенствуется и развивается, в результате долгого развития в ней присутствует большое число закономерностей и интуитивно ощущаемых носителями каждого конкретного языка правил употребления языковых единиц, которые в совокупности и определяют языковое поведение людей, как при порождении высказываний, так и при восприятии высказываний других. Если бы этого не было, возник бы полный хаос языкового индивидуализма, и коммуникация людей друг с другом стала бы по меньшей мере неуспешной, а, скорее, и вообще невозможной. Таким образом, можно сказать, что при том, что у переводчика в большинстве случаев нет возможности измерить коммуникативный эффект, который его текст произведет на читателей или слушателей, он может с большой долей вероятности предсказать этот эффект, опираясь на культурно-языковые нормы и закономерности.

Предсказуемый коммуникативный эффект ПТ должен быть в общем равен тому эффекту, который производит ИТ на носителей исходного языка. Упрощенно говоря, если ИТ должен, в соответствии с намерениями его отправителя, вызвать у читателя улыбку, то и ПТ должен также вызвать улыбку у своего читателя. Такое соотношение коммуникативных эффектов двух текстов обычно определяется как эквивалентность коммуникативного эффекта. Причем этот вид эквивалентности является не менее важным, чем денотативная эквивалентность, то есть равнозначность описываемых в двух текстах объективных реальностей.

Как же достигается эквивалентность коммуникативного эффекта? Поскольку он напрямую связан с коммуникативным намерением и функцией языковой единицы, то очевидно, что, для того чтобы производить эквивалентный эффект, две единицы должны выполнять эквивалентную функцию, то есть быть функциональными эквивалентами. Так, например, анализ показывает, что английская частица oh и русская ох при всей своей внешней похожести не могут становиться функциональными эквивалентами в большинстве контекстов. Происходит это в силу того, что их функции в современных английском и русском языках почти не совпадают. Зато, в зависимости от контекста, функциональными эквивалентами oh могут становиться другие, порой менее очевидные на первый, поверхностный взгляд, средства русского языка – частицы да, ой и а-а.

Однако оказывается, что одной эквивалентности функций иногда бывает недостаточно, языковая система нередко располагает целым рядом единиц способных выполнить одну и ту же функцию. Благодаря языковой вариативности у переводчика есть порой достаточно широкий выбор, в рамках которого он обычно реализует свои языковые предпочтения (они есть у каждого), и это – вполне нормальное явление. Но иногда случается так, что какое-то языковое средство ПЯ, способное в принципе выступить в качестве функционального эквивалента единицы ИТ, звучит неестественно в конкретном контексте, либо в силу своей особой стилистической окрашенности, либо несочетаемости с конкретным языковым окружением, либо в силу еще каких-либо причин. Так, эквивалентами английского союза for, в принципе, могут становиться русский союзы ибо, поскольку и частица ведь. Однако ибо, в силу своего предпочтительного употребления в книжном языке и определенной архаичности, не всегда может стать естественно звучащим эквивалентом for, который, хотя и не является особенно разговорным союзом, в целом достаточно часто употребляется в современном языке.

Понятие ‘естественность звучания’ (английский термин naturalness) в настоящее время достаточно известно, по крайней мере в зарубежной лингвистике. Оно подразумевает использование таких средств и структур ПЯ, которые воспринимаются носителями этого языка как обычные и привычные в данном речевом контексте. Поскольку каждый язык имеет собственные предпочтения в плане стиля и способа выражения, естественность звучания непосредственно связана с культурологическими различиями между языками и особенно важна при переводе единиц прагматического кода, таких, как частицы, одно из основных предназначений которых – придание речи естественности. Применение принципа естественности к поиску переводческих эквивалентов может проявляться по-разному. Выше мы уже упомянули о том, что стремление к естественности звучания нередко приводит к сужению круга потенциальных эквивалентов единицы ИТ. Но иногда случается и так, что это стремление может оказаться причиной того, что переводчик вообще отказывается от передачи какой-либо функции, то есть сознательно применяет прием сокращения в переводе. Так бывает, например, в случаях так называемой языковой избыточности, когда несколько единиц, будучи употребленными вместе в одном высказывании, служат для усиления друг друга. Яркий тому пример – усилительная частица all в сочетании с другим усилителем – частицей too. Рассмотрим пару высказываний.

(1) The party was over, all too soon.

Очевидно, что для выражения сожаления достаточно было бы употребить одно too (ср. The party was over too soon), так что добавление all лишь дополнительно усиливает этот прагматический смысл. Есть ли в русском языке частицы способные выражать усиление в похожем контексте? Ответ положительный – это частица уж. Что мы получим в переводе? ‘Праздник закончился, уж слишком рано.’ Насколько естественно звучит уж в этом высказывании? Ответ на этот вопрос неоднозначен, поскольку очевидно, что в некоторых ситуациях уж в таком высказывании может выражать дополнительный смысл – упрек (легкое недовольство). С этой точки зрения более естественным нам кажется экспликация эмоции сожаления – ‘Праздник закончился, к сожалению, слишком рано.’ Итак, при переводе первого высказывания мы ориентируемся на принцип естественности звучания в плане отказа от функционального эквивалента уж и предпочтения другого – к сожалению.

(2) All too easily she might have been the usual sort of landlady. (JB: 9)

Во втором случае мы имеем дело еще с одной частицей – easily, употребляемой довольно часто для усиления модальных глаголов may, might, could. Смысловой блок из двух усилительных частиц all too еще больше подчеркивает общее прагматическое значение. Такая избыточность звучит естественно в английском языке, но в русском, как нам кажется, довольно трудно было бы найти слово, естественно усиливающее довольно эмфатичную частицу вполне в данном контексте, а уж тем более блок из двух слов. Поэтому с точки зрения естественности звучания русское эквивалентное высказывание могло бы выглядеть как ‘Она вполне могла оказаться обычной хозяйкой.’

Применить принцип естественности звучания можно и в плане равночастотности употребления языковых единиц в двух сопоставляемых языках. Вернемся опять к английской частице oh, в частности к тому случаю, когда она употребляется в функции выражения страха. Рассмотрим следующий пример:

“Oh, help,” said Pooh as he dropped ten feet on the branch below him. (WP: 31).

Переводчик В. П. Руднев, например, считает, что oh можно перевести с помощью ох. Но даже если допустить, что ох может выражать страх при произнесении с определенной интонацией, все равно частотность ее употребления в подобной ситуации в современном русском языке явно ниже, чем частотность употребления oh в этой же ситуации в английском языке. С этой точки зрения более естественно в русском звучали бы частицы ой или ай – ‘Ой, помогите.’

В целом следует сказать, что несоблюдение принципа естественности звучания, также как и функциональной эквивалентности, часто приводит к прагматическим буквализмам, звучащим комично, нелепо или создающим дополнительные смыслы, которые не были заложены в исходный текст. Для иллюстрации всего сказанного хорошо подходит проблема перевода английской частицы no. No в английском языке довольно часто употребляется, например, в функции выражения сильного удивления с оттенком неверия:

My name is Hercule Poirot. – No, not the same Poirot?

Перевод второго высказывания как ‘Нет, не тот самый Пуаро’, характерный для непрофессионального или малоопытного переводчика, является ярким примером прагматического буквализма. Частица нет в русском языке не может употребляться в указанной функции. Смысл, который извлекает читатель (если он вообще что-нибудь понимает) – резкое несогласие или эмфатическое отрицание. Естественно звучащее высказывание могло бы быть, в частности, таким: ‘Да что вы. Неужели тот самый Пуаро?’

Другая функция no – выражение сочувствия или соболезнования. Типичный для английского языка диалог:

I wasted two hours in a traffic jam. – Oh, no.

Перевод ‘О нет!’ звучит по-русски непонятно и комично в этой ситуации; естественным эквивалентом было бы, в частности, ‘(Ой), какой ужас!’

Комичными примерами прагматических буквализмов являются также уже упоминавшиеся переводы after all как после всего, but then как но затем, now как сейчас.