Электронная библиотека » Алексей Мошин » » онлайн чтение - страница 3

Текст книги "Два мецената"


  • Текст добавлен: 14 ноября 2013, 04:29


Автор книги: Алексей Мошин


Жанр: Русская классика, Классика


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Шрифт:
- 100% +

XI

Молодые художники, не желающие примыкать к «делающему хорошие дела Обществу внешности» и не заслужившие ещё доступа на выставку корифеев, – устраивают отдельной группой свои собственные выставки. Между покупателями картин на выставках талантливой молодёжи известны особого типа меценаты – «гробовщики». Им эту кличку метко влепили художники. Когда выставка закрывается, – в её последний день, даже в последний её час, являются «гробовщики». И внимательно осматривают те картины, под которыми нет ярлычка «продано». Всегда в этот последний час выставки являются и молодые художники – авторы выставленных и непроданных картин. Они приходят хоронить свои надежды. Надежды на то, что их картины, – результат их таланта; работы, мечты, душевных мук, творчества, – попадут, быть может, в галерею… Надежды – прожить без большой нужды до следующей выставки. Почему ж не мечтать, почему ж не надеяться до последнего дня выставки? Но тут, когда выставка закрывается, всем надеждам – смерть, конец. И вот в такой-то час, когда надежды умерли, – являются «гробовщики». Их отлично знают художники в лицо, как и они знают художников. И вступают в разговор «гробовщики» с художниками:

– А у вас недурно эта вещица написана…

– Не продалась, однако…

– Очень высокую цену вы назначили… Ведь имени у вас ещё нет… За имена деньги платят… А вещица недурна… Я бы не пожалел за неё…

И «гробовщик» называет четверть той и без того скромной цены, которую назначил молодой художник за свою вещь.

Начинается торг. Художник нуждается, очень нуждается в деньгах и просит хоть прибавить что-нибудь. «Гробовщик» уверяет, что больше он не может прибавить ни рубля, – что и эту-то сумму, которую он назначил, он только потому предлагает, что уж очень ему вещица приглянулась. Художник вспоминает, что у «гробовщика» большое собрание картин, которыми интересуются многие, ездят осматривать… значит и его вещь будут многие видеть; вспоминает, что «гробовщик» не прибавляет почти никогда к той сумме, которую раз сам назначает, – и уступает художник своё детище-картину «гробовщику».

Миллионер Виссарион Арсеньевич Дарин принадлежал именно к числу меценатов-«гробовщиков» и покупал картины за бесценок.

Он приобретал картины не только на выставках и не только непосредственно у художников; ходили слухи о нём, как о меценате и богатом человеке, и к нему приносили художественные произведения, попавшие по наследству или по иному случаю к людям нуждающимся в деньгах и в то же время иногда не знающим стоимости художественных произведений. И Виссарион Арсеньевич всегда рад был случаю приобрести хорошую картину за ничтожную сумму.

XII

В апартаментах Виссариона увидел Воронин несколько этюдов и картин замечательных художников, занявших видное место в истории искусств. Всё это были вещи, приобретённые случайно и очень дёшево.

– Виссарион является только гостем сюда, – объяснил Грошев, – это его холостые комнаты. Живёт он с семьёй в своём отдельном доме… И там у него много картин… Да ещё несколько квартир у него на стороне, – и в Петербурге даже есть у него квартиры. И везде он любит хорошую обстановку и картины. Другие два брата тоже в своих домах живут. Но они картин не покупают: один лошадей любит, а другой… кажется, ничего не любит… способствует наращению капитала.

Сергей Петрович заметил лежавшую на полу под диваном картину и вытащил посмотреть. Это оказался портрет молодой женщины с очень интересным лицом. Немножко неправильные черты были как-то своеобразно миловидны, – симпатичны, и в тоже время что-то страдальческое передал художник в больших выразительных глазах женщины и в чуть-чуть горькой усмешке губ.

– Это жена Виссариона… – сказал Грошев, – недавно он с ней разошёлся… женится на Виландье.

– На знаменитой Виландье? На опереточной певице? – удивился Воронин.

– На ней самой, – хладнокровно подтвердил Грошев и положил портрет жены Виссариона опять под диван.

– Отчего в этом огромном собрании картин, мы не встретили ни одной вещи Зимина?

– А вот же портрет жены Виссариона – работы Зимина… Пять тысяч было заплачено за этот портрет.

– Я не обратил внимание ни на технику, ни на подпись… Меня заинтересовало самое лицо и выражение… И больше нет произведений Зимина?

– Дорожится он слишком… Богат… А Дарины не любят зря деньги бросать…

«А как же все эти квартиры на стороне?» – подумал Сергей Петрович, но ничего не сказал.

Прошли в спальню, где Грошев в постели принимал Сергея Петровича. И в этой комнате все стены были увешаны картинами.

Здесь на полу уже лежал свёрток картин, привезённых Ворониным; лакей принёс этот свёрток сюда, Грошев посмотрел каждую вещь и сказал:

– Может быть, мне удастся устроить, что он и эти купит…Но за комиссию мне десять процентов.

– С удовольствием, – ответил Сергей Петрович, и ответил искренно: «По крайней мере не обязываться ему», – подумал Воронин.

Пошли назад, Сергей Петрович бегло осматривал наиболее понравившиеся ему картины.

Когда они проходили опять через кабинет старика Дарина, Сергей Петрович остановился на минутку и сказал:

– Вот Кирилл Данилович, эффектное местечко для этюда в салонном вкусе…

Из кабинета была видна вся анфилада комнат, потому что все двери были на одной линии. Разные оттенки ковров на полу, драпировок на дверях, мелькавшие кое-где уголки фарфора и бронзы…

– Не правда ли это очень красиво? – спросил Сергей Петрович.

– Вы находите, что это красиво? – раздался за спиной Воронина голос Арсения Кондратьевича.

Старик прошёл в кабинет неожиданно, через комнаты Виссариона.

– Да, мне кажется, что это красивый фон для портрета.

– А мы с вами примем это к сведению, Кирилл Данилович.

– Что ж… можно, – согласился художник.

XIII

– Есть у меня альбомчик автографов, – сказал Воронину Арсений Кондратьевич, – не угодно ли взглянуть?..

Старик присел на кресло к письменному столу, отомкнул и выдвинул ящик, достал альбом и стал перелистывать. Страницы из дорогого бристоля, с золотым обрезом были украшены виньетками и на каждой странице был напечатан стишок; Арсений Кондратьевич один стишок прочёл так трогательно, что, казалось, брызнет слеза из глаз старика:

 
«И через много лет, взглянув на надпись эту,
Уплатишь дань мечтой своей поэту…
И разговор наш, друг мой, вспомнишь ты,
Надежды наши, лучшие мечты»…
 

«Плохие чьи-то стихи, – подумал Сергей Петрович, – и ничего в них трогательного нет… экий сентиментальный старик»…

– Здесь у меня есть автографы…

Арсений Кондратьевич назвал ряд знаменитых певцов, музыкантов, несколько известных художников из «Общества внешности», несколько известных актёров.

– Есть у меня здесь и автографы простых смертных, которые почему-либо симпатичны мне… Просил бы и вас, Сергей Петрович, написать что-нибудь…

– Очень, очень благодарен… за честь… но какой же интерес может представлять мой автограф?.. Я просто маленький человек… ничем не замечательный человек…

– Напрасно скромничаете: вы личность незаурядная, Сергей Петрович… К вам благосклонно относятся знаменитые художники… Мне будет приятно, если останется у меня след вашего посещения.

Сергей Петрович должен был написать в альбом старика Дарина своё имя, отчество и фамилию, а так же год, месяц и число.

В кабинет пришла барышня, старик сейчас же взял её за руку, и они стояли рядом, пока писал Сергей Петрович.

В зале послышались быстрые энергичные шаги.

– Виссарион идёт, – сказал старик.

Сергей Петрович увидел джентльмена, красивого на первый взгляд брюнета; его короткие, блестящие, напомаженные волосы были тщательно расчёсаны на косой пробор, бородка острижена клином, усы закручены кверху дугою. Может быть ему было лет тридцать пять, может быть, больше. Он немножко начал полнеть.

Прежде всего Виссарион подошёл к барышне. Она подставила ему лобик. Он медленно приблизил губы к её лбу и поцеловал с такой осторожностью, как будто не кожею был покрыт лобик барышни, а тончайшей тканью из паутины, и он очень боялся, как бы не попортить эту ткань прикосновением губ.

Затем Виссарион поцеловался с отцом и пожал руку Грошеву.

– Мой старый знакомый петербуржец, – представил Сергея Петровича Грошев.

Виссарион пожал руку Воронину.

– Вот потеха! – сказал Виссарион, – представьте, господа: еле вырвался!.. Осаждала мою переднюю какая-то дама… «Не уйду, – говорит, – пока не повидаю Виссариона Арсеньевича!» Умоляла швейцара, чтобы он ко мне допустил её, что просьба у ней ко мне… Видите ли, кто-то почему-то с голоду помирает… Спрашивается: почему же именно ко мне лезут с этим?.. Есть же там… разные… комитеты… Какое же мне-то дело?.. Ну, я велел как-нибудь выпроводить… а самому пришлось с чёрного хода удирать… А то ещё у подъезда будет дожидаться… Пожалуй целую драму на улице разыграет, если меня увидит… Вот и пришлось… с чёрного хода…

Художник спросил:

– Не хочешь ли, Виссарион, покажу тебе несколько хорошеньких этюдов разных художников? Привёз вот Сергей Петрович, – лишние для него, – хочет продать… Этюды здесь.

– С удовольствием посмотрю.

– Виссарион, ты будешь с нами обедать? – спросил старик.

– Да.

Арсений Кондратьевич, сопровождаемый барышней, пошёл прогуливаться в зал и другие апартаменты, заполняя безделье своё созерцанием окружавшей роскоши и близостью красивой девушки.

XIV

Вытащив свёрток Воронина, из спальни Виссариона в соседнюю, более светлую комнату, Грошев стал показывать этюды один за другим.

Дарин внимательно смотрел на каждый этюд и вблизи, и на расстоянии. Сергей Петрович заметил, что у Виссариона большие некрасивые уши, – почти острые кверху, что придавало его смазливому лицу какой-то свиной характер.

– Ты мне советуешь, Кирилл, купить всё это?

– Конечно, советую… Видишь, недурные все вещи.

– Какую цену вы за них назначили? – спросил Виссарион.

– Пятьсот рублей.

– Сколько?.. – опять спросил Виссарион, уже насмешливо.

– Пятьсот.

Грошев пожал плечами и отвернулся.

– Я так дорого не могу дать.

– Разве это дорого?.. В таком случае вы сделайте расценку сами.

– Нет уж, – после вашей цены мне неловко свою назначить. Разница получилась бы огромная.

– Ведь я и сам не знаю настоящей цены этим этюдам, – я платил, сколько мог… Очень трудно ценить художественное произведение, которое нравится… Мне казалось, что пятьсот рублей за эти вещи недорого… Пожалуйста, не стесняйтесь сказать, сколько не жаль вам заплатить за эти этюды.

– Извольте, скажу вам: вот этот – двадцать рублей, больше не стоит… Этот, пожалуй, пятьдесят… Эти по двадцати пяти, – следовательно, за все выходит: сто семьдесят рублей.

– И больше вам, Сергей Петрович, никто не даст, – сказал Грошев. – Это – оценка хорошая. Отдавайте…

Воронин растерялся:

– Больше… никто не даст? Ну тогда… возьмите, – всё это возьмите за сто семьдесят рублей.

Виссарион достал кошелёк, вынул оттуда семьдесят рублей золотом и передал Сергею Петровичу. Потом вынул бумажник, выдернул из пачки сторублёвок одну бумажку, быстрым движением пальцев сложил её вдоль так, что вышла длинная полоска, отчего сторублёвка получила вид какого-то пустякового ярлычка, и небрежно подал эту бумажку Сергею Петровичу.

– Покончили? – раздался голос Арсения Кондратьевича. Он уже стоял здесь.

– Покончили, папаша. Возьми себе любую вещь, подарю тебе… Какая тебе нравится?..

– Вот эта…

Старик указал на лучший этюд.

Виссарион поднял этюд с пола и отдал отцу. Старик быстро, как-то жадно схватил эту вещь обеими руками и поспешно ушёл в свои апартаменты.

– Помнишь ты, Виссарион, года три назад была на выставке картина Зимина «Тоска»?..

– Ещё бы… Помню.

– Эту вещь Зимин подарил Сергею Петровичу, а он вынужден теперь продать… Привёз её в Москву…

– Интересно бы посмотреть эту картину, давно её не видал, – сказал Виссарион.

– Она у меня в номере гостиницы.

– Может быть, вы будете любезны привезти к нам? И папаша посмотрит с удовольствием… А, может быть, и в цене сойдёмся…

– Извольте, привезу…

– Вот приезжайте к нам обедать… И папаша будет вас просить… Кстати, картину привезёте… в четыре часа… Хорошо? Я сейчас папаше скажу, что вы у нас обедаете.

И не слушая возражений Воронина об обеде, Виссарион быстро ушёл.

– Кирилл Данилович, я продал этюды за сто семьдесят рублей, – десять процентов, – семнадцать рублей, – извольте получить…

– Верно, – сказал Грошев, взял семнадцать рублей и положил эти деньги в карман жилета.

Виссарион вернулся вместе со стариком, и оба они стали звать Сергея Петровича к обеду.

Воронин поблагодарил за радушие, обещал быть к обеду вместе с картиной, простился и ушёл.

Вернувшись в номер гостиницы, Сергей Петрович написал письмо жене. Между прочим он писал:

«Продал шесть этюдов за сто семьдесят рублей. Сам я уплатил за них больше, – всё это вещи купленные, и совесть меня не мучит, что в нужде они проданы. Но прежде чем решиться продать подаренную мне Зиминым картину, я пришёл ещё к одному решению, от которого не отступлю ни в каком случае. Зимин не продал эту картину потому, что ценил в три тысячи, а давали ему только две. Наверно больше двух тысяч рублей и этот выжига Дарин не даст за эту картину. Но я надеюсь, что Зимин великодушно простит мне продажу его картины при такой нужде и согласится принять от меня только две тысячи рублей в полную уплату за его проданную картину. Даже и двух тысяч сразу, как ты знаешь, не из чего будет отдать Зимину; за погашением долга Кусанову, – не хватит рублей трёхсот с лишним. Эти деньги, наверное, согласится Зимин обождать. Больше я не куплю ни одного мазка, не позволю себе ни малейшей роскоши до тех пор, пока никому не останется долга ни копейки. С нашей 8-й линии мы переедем в Гавань, займём квартирку маленькую, – лишь бы поместиться. Ты поможешь мне, я уверен, моя дорогая, и в остальном сократить наши расходы, насколько только возможно. Я выпрошу себе на службе вечерние работы; каждый свободный час буду работать на мебельщика, и, может быть, ещё для какого-нибудь магазина. И, даст Бог, мы скоро никому не будем должны, и тогда заживём без нужды, не зная страха, что вот-вот нагло ворвётся в твою квартиру какой-нибудь паук, чтобы тянуть из тебя соки, позорить, глумиться над тобой. Страшно подумать: ведь может статься, что Дарин и двух тысяч не даст за картину Зимина, – и придётся уступить дешевле… Тогда я дал себе слово сказать Зимину, что продал его картину за две тысячи рублей, сколько ему и давали, и что столько-то ушло на уплату моих долгов… Отдам ему всё, что останется, а остальную сумму, до двух тысяч, попрошу его подождать. Но тогда уж подольше затянется и уплата остальной суммы Зимину, и остальных долгов и наше дальнейшее житьё, полное лишений… Боже, если б я мог предположить, что моё понимание художественных произведений, моя страсть к ним, приведёт семью мою к лишениям надолго… о, как я виноват… Но ты простишь, ведь, меня, родная моя, простишь, любя?..»

XV

За обедом у Дариных сидела ещё одна барышня, лет на пять постарше той, с которой познакомился утром Сергей Петрович. Заметно было, что эта старшая барышня больше привыкла держать себя свободно в этом доме, чем барышня младшая. Иногда старшая барышня посматривала на младшую несколько недоброжелательно, и тогда младшая чувствовала себя как будто немножко неловко, но немедленно оправлялась и бросала на старшую быстрый вызывающий взгляд; одно мгновение – и глазки младшей барышни скромно опускались, – она старательно резала рябчика и маленькими кусочками кушала.

Старик относился к обеим барышням одинаково внимательно и одинаково сдержанно за обедом.

Лакей подносил блюдо к старику и ставил на стол; Арсений Кондратьевич сам раскладывал куски всем на тарелки.

Грошев сидел рядом с младшей барышней и ухаживал за ней как будто в шутку.

Попугай молчал, сидя на жёрдочке, вне клетки. Канарейки пели.

Виссарион рассказывал, как он сегодня был у тёти Глаши и видел новую обстановку в её новом доме.

– Какие чудные гобелены на лестнице!.. Как всё выиграло в этом доме с этими гобеленами!.. Вот я и говорю тёте в шутку: «Когда вы, тётя, всё отделаете, обставите как следует, – тогда этот дом, вместе с обстановкой, подарите мне». И знаешь, папаша, что она мне ответила?..

– Что?

Виссарион сказал многозначительно:

– Она ответила: «Я подумаю»…

– Да, она так и сказала: «Я подумаю»… – повторил Виссарион. – Ещё тётя сказала, что она хочет с тобой, папаша, посоветоваться… узнать, – может быть ты пожелаешь принять участие в её затее: больницу какую-то она хочет устроить… благотворительную.

– Ты бы ей напомнил, что я никогда благотворительностью не занимался…

Сергей Петрович сказал:

– Я уверен Арсений Кондратьевич, что вы много добра делаете…

– Ошибаетесь… Я слишком эгоист, – ответил старик просто без рисовки, – я никому никогда никакого добра не делал…

– Начиная с того, что на ваших фабриках тысячи людей кормятся – возражал Сергей Петрович.

– А вы, батенька, подите к ним да спросите, кто кого кормит; они меня или я их… И считают ли они меня благодетелем?.. «Кровопивцем» они меня считают. И они, разумеется, правы.

«Что это: горечь, обида… или цинизм?» – подумал Сергей Петрович и не мог решить: старик говорил совершенно спокойно, как о чём-то самом естественном, простом, обыкновенном, о чём-то таком, что иначе и быть не может…

– Видел я доктора Сивцова, – завтра, папаша, он хочет к тебе заехать…

Старик поморщился:

– Надоедают они мне, – доктора… И без них знаю, что скоро помру.

– Будет вам на себя это напускать, – сказал Грошев, – поживёте ещё долго… Вам жить надо…

– Нет уж, моя жизнь прожита, – сказал старик, – всё я сделал, что полагается человеку: воспитал своих детей, обеспечил их – проживут безбедно… Могут и без меня обойтись.

Мрачный разговор о смерти постаралась замять старшая барышня: она стала рассказывать, какую видела смешную сцену на улице: извозчик зацепил санями за чью-то карету, – сани обернулись, – хорошо, что извозчик никого не вёз… прибежал городовой, собрались зеваки, повели извозчика в участок…

XVI

После обеда Виссарион пригласил Воронина и Грошева в свои комнаты; Сергей Петрович показал картину Зимина.

– Недурно передано настроение… тоска… – решил благосклонно Грошев.

«Шарлатан!.. – подумал Сергей Петрович, – как он относится к Зимину, у которого и ремня-то не достоин развязать на ноге… Недурно передано!..»

– Д-да… Ничего себе… – раздался голос Арсения Кондратьевича; он стоял здесь, у картины, и рассматривал, прищурив глаз, а к другому приставив кулак в виде трубочки.

Лакей вошёл торопливо:

– Глафира Михайловна приехали…

– Тётя Глаша!.. – воскликнул Виссарион с оттенком удовольствия и некоторого почтения.

Арсений Кондратьевич быстро пошёл встречать свояченицу.

– Папаша, я сейчас приду… – крикнул Виссарион.

– Хотя… эта картина на выставке как-то сильнее впечатление производила… – заговорил Грошев, – не прошёлся ли потом Зимин кистью по ней, не испортил ли? Это с ним бывает…

– Сколько возьмёте за картину? – спросил Виссарион.

– Две тысячи рублей. На выставке она стояла за три. Две тысячи Зимину давали.

– Я ничего не могу решить сейчас, – сказал Виссарион, – вы когда едете?..

– Хотелось бы скорее уехать…

– Давайте увидимся вечером сегодня же… И решим…

– Пожалуйста…

– Около двенадцати вечера приезжайте… – Виссарион назвал один шикарный московский ресторан.

– Спросите мой кабинет… Вам укажут. Картину пока можно здесь оставить?

– Конечно. А если не сойдёмся, – тогда завтра и возьму.

Виссарион и Грошев пошли проводить Сергея Петровича. В зале Арсений Кондратьевич говорил со свояченицей, – они стояли.

Тётя Глаша была ещё нестарая женщина, со следами красоты; она была в чёрном платье и в шляпке, отделанной мехом.

Виссарион поцеловал у ней руку, она поцеловала его в лоб и провела рукой по его волосам. Грошев так же поцеловал у ней руку, и она поцеловала его в лоб, но по голове не погладила. Сергей Петрович поклонился ей и получил в ответ добродушный кивок головой; он остался стоять на почтительном расстоянии, чтобы проститься со стариком, который провожал Глафиру Михайловну – она уже уезжала. Арсений Кондратьевич уговаривал свояченицу остаться посидеть. Она прощалась.

– Я так спешу… так спешу… Заехала только взглянуть на тебя, старика: как ты себя чувствуешь, мой дорогой? Ведь ты ещё не выезжаешь?

Столько заботливости, внимания было в искреннем тоне этой женщины.

– Берегусь пока ещё… Не совсем оправился… Спасибо тебе, родная, что не забываешь.

И в тоне Арсения Кондратьевича была какая-то особенная ласковость. Он казался растроганным.

– Береги себя, милый!.. береги… – упрашивала нежно Глафира Михайловна и плавно направилась к выходу.

Все её проводили. Грошев ушёл вслед за ней. Старик остался на верхней площадке лестницы. Тётю Глашу спустили на подъёмной машине. Виссарион и Воронин сбежали по лестнице в переднюю, на нижний этаж и там ещё раз простились с Глафирой Михайловной, при чём она опять погладила Виссариона по голове.

Выходя на улицу от Дариных, Сергей Петрович видел быстро мчавшуюся карету тёти Глаши. Кучер грубо кричал «эй» на извозчиков, и те поспешно сторонились.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации