Текст книги "Танцы с бряцаньем костей. Рассказы"

ТОТ САМЫЙ ВЕЧЕР

Мама уже наверняка пришла домой с работы и сейчас терзала Лилин телефон своими звонками. Но девочка была далеко, слишком далеко от этого мира, чтобы смочь поднести мобильник к уху и нажать кнопку приёма связи. Она его даже не слышала. Ветер нещадно лупил по лицу крупинками острого мелкого снега. Город внизу загорался разноцветными огнями окон многоэтажек и придорожных фонарей. Кто-то куда-то ехал на машине, кто-то слушал дома любимую музыку, кто-то писал стихи о любви.

Лиля в последний раз посмотрела на всё это свысока. Мир слишком мелочен и жаден для того, чтобы в него внедряли любовь. Люди пошлы и потерянны, потерянны навсегда и безвозвратно. И потерянны даже те, кого мы любим больше всего, и за кого готовы умереть.

Тушь размазалась по всему лицу от безнадёжно выплаканных слёз. Дыхание врывалось облачками пара в темноту ноябрьского вечера. Дыхание с запахом спиртного, которого он влил в неё насильно, перед тем как…

Она мечтала о первом поцелуе. Она любила его и готова была ради него на всё… Что ж, так и получилось, только Лиля не думала, что будет ТАКОЕ.

Я не хочу думать об этом, – решила она. – Но я не смогу об этом забыть.

Город внизу продолжал жить своей жизнью, медленно погружаясь во мрак холодной осенней ночи. Стиснув зубы, девочка просто шагнула вниз, успев дважды перевернуться в своём первом и последнем полёте. Она падала вниз, но чувствовала, что как журавль взлетает к небесам, оставляя всё, и хорошее, и плохое тем, кто ещё до сих пор продолжает в это верить, таким как мама, как Альбинка, таким как Андрей.

ПРОЩАЙТЕ.

ПРИМЕРНО ЧЕРЕЗ ГОД

Семён открыл глаза и с трудом понял, где он находится. Осенняя октябрьская мгла жалила сотнями глаз, уставившимися на него из мира тех, кто хотел уйти, но не смог сделать этого до конца. Он поднял лицо, испачканное грязью, прочитал надпись на памятнике и понял, что смог завершить свою очередную миссию. Жалко пальто. Оно уже ни на что не годно. Семён очень его любил. В прошлом году брат специально купил его на юбилей Сёмы. Ну что ж, без жертв не обойтись. По крайней мере, тот, кто нуждался в помощи, смог её наконец получить.

Он поднялся с холодной земли и медленно побрёл к кладбищенской аллее. Торопиться было некуда. До дома всего три – четыре километра.

– Спасибо, Сёма!

– Не за что, Андрей.

Где-то на самой глубине колодца, тень парня на красной машине начала таять. Верёвка сползла с синюшного лица и шеи, длинной как у гуся, исчез язык, высунувшийся наружу, как у ведического бога Шивы.

– Она простила меня?

– Я думаю, да.

– Я, правда, не хотел этого.

– Я знаю, Андрей, я знаю.

ЧЕРЕЗ МЕСЯЦ ПОСЛЕ КЛАДБИЩА

Стас налил себе ещё. Кагор и впрямь походил на тёмную венозную кровь.

– Может, всё-таки выпьешь?

Семён отрицательно покачал головой.

– Я помог людям обрести покой. Кто, если не я поможет им это сделать?

От выпитого Стас почему-то поморщился. А может, подобную реакцию вызвала тема данного разговора. За окном начинало мало-помалу темнеть, однако снежинки всё так же продолжали танцевать свой балет, плавно кружась и падая на землю.

Стас потянулся за сигаретой.

– Давно тебя хотел спросить. На улице ведь уже холодно. Снег выпал. А ты всё ещё ходишь в своей курточке. Простынешь, брат. Одень пальто, которое я подарил тебе.

Семён внезапно потупил взор и поджал губы. В этот момент он более всего напоминал нашкодившего ребёнка.

– Я, – начал он, но слова резко оборвал громкий и резкий звонок в дверь.

– Открыто! – бросил Семён.

– Подожди, ты что, никогда не закрываешь двери?

– Нет, – сказал Семён. – Вдруг придут те, которых я ждал целый месяц.

И неожиданно он улыбнулся.

Стас привстал за столом, приветствуя вошедшую женщину средних лет и странного худощавого парня в очках, который явно был с нею не знаком, судя по тому, как он удивлённо оглядывал всех присутствующих. Женщина держала в руках большой чёрный пакет, прижимая его к груди, как ребёнка.

– Здравствуйте, – сказала она. – Здравствуй, Сёма! Помнишь, ты говорил мне, что однажды Лиля приснится мне, и всё расскажет сама?

Семён с улыбкой кивнул.

– Это странно, – она тоже нерешительно улыбнулась. Было видно, что груз тяжких переживаний начинает её мало-помалу отпускать. – Она и правда мне сегодня приснилась. Но ничего не рассказала, сказала только, что у неё всё хорошо и попросила…

– Что? – спросил Стас.

Женщина начала разворачивать большой чёрный пакет.

– Она попросила Сёмочке купить новое пальто, потому что старое он испачкал. Как это понимать, Сёма?

Семён улыбнулся.

– Всё хорошо. Она спокойна.

Женщина нерешительно улыбнулась, положила пакет на стол и собиралась уже уходить, как вдруг резко бросилась к Семёну, обняла его и замерла так на целую минуту.

– Спасибо, Сёмочка, – тихо сказала она, вытерла скатившуюся слезу и быстро удалилась из квартиры.

– Мать твою, – нарушил тишину голос Стаса. – Слушай, а ты чего стоишь?

Он обращался к странному худощавому парню в очках, о котором все словно и забыли в тот миг, когда мать Лили вошла в квартиру.

– Кто, я? – он словно проснулся. – Сём, я написал рассказ о тебе. Как ты и просил.

– Твои рассказы звучат как музыка, – сказал Семён с улыбкой.

А снег за окном продолжал свой тихий и безмятежный балет. Однажды на смену ему придёт весенняя капель, затем тёплый летний дождь, затем снова осенний листопад… Вечный цикл, нескончаемый путь, колесо, крутящееся только в одном направлении. Жизнь-смерть-жизнь-смерть…

Какая к чёрту разница?

Я точно знаю, что один из вас…

1

Запах в подъезде стоял такой, словно кто-то совсем недавно «наложил здесь кирпичей», а затем посмотрел на своё «произведение искусства» и от души поблевал. Впрочем, удивляться тут было не чему: в этом районе Зеленогорска в подъездах вообще не мыли.

Железная грязная дверь своим тяжёлым и гнетущим видом отлично вписывалась в этот «живописный» антураж, как и десятки растоптанных окурков, валяющихся возле порога. Семён потянулся рукой к кнопке звонка, но прежде чем надавить на неё, проверил, нет ли там какой-нибудь размазанной сопли, или ещё чего похуже.

Единственной хорошей новостью в этом убогом месте стало наличие лампочки, которую, видимо, ещё не успели спереть, и которая позволяла видеть, что находится под ногами. Худшим сюрпризом в этой ситуации могла стать иголка от шприца, которые наркоши разбрасывали повсюду. Встанешь на такую – и пиши пропало: ВИЧ, гепатит C, сифилис, – полный реестр постыдных и неизлечимых болезней. И доказывай потом всем вокруг, что ты подхватил это дерьмо, не прогуливаясь по вагине какой-нибудь дворовой проститутки.

Он откашлялся, неосознанно пытаясь прогнать вязкий и вонючий запах из лёгких, и всё-таки нажал на кнопку звонка. Несколько долгих секунд ничего не происходило, а затем откуда-то из глубины донёсся хриплый приглушенный голос.

– Кто там? – прозвучало это так, словно в глотку говорившей кто-то запихал целую горсть подшипников.

В этот момент Семён всерьёз засомневался, а не ошибся ли он квартирой, но почти сразу же отверг данную мысль. Дверь хоть и была сейчас обшарпанной и грязной до жути, он всё же помнил её хорошо. Вот только кому принадлежал этот голос? Неужели?..

– Это я, Сёма! – ответил он.

– Какой Сёма? – голос на этот раз прозвучал чуть внятнее, или просто он уже начинал врубаться в изуродованную дикцию скрытого за дверью оппонента.

– Тётя Маша? – неуверенно спросил он.

И тут же в голову пришла мысль, что это просто невозможно. Тётка всегда была женщиной порядочной. Вряд ли за пять лет его отсутствия она могла превратиться во что-то отталкивающее и маргинальное. Впрочем, причины существуют разные. Порой жизнь преподносит неприятные сюрпризы в виде, допустим, флюса, или фурункула на щеке. Эти вещи могут негативно повлиять на голос и дикцию.

Пауза за дверью несколько затянулась, заставив Семёна нетерпеливо топтаться на месте. Наконец, по ту сторону раздался сиплый звук, похожий и на вздох, и на сухой кашель одновременно.

– Сёмка, ты что ли?

Это точно она! – подумал Семён и не удивился, что данное открытие его сильно обескуражило.

В квартире послышалась возня, затем лязгнула задвижка, и железная дверь, тосклива скрипнув, распахнулась.

Первое, что ощутил Семен, была волна алкогольного перегара, едва не свалившая его с ног. В полутёмном коридоре, пошатываясь, стоял какой-то низкорослый гоблин с тонкими цыплячьими ножками и огромным распухшим лицом. Свет, падающий с площадки, перекрывала дверная тень. Но даже она не могла спрятать от взора гигантский синяк, расплывшийся, как клякса под левым глазом. Растрепавшиеся волосы на голове стояли дыбом.

Прежде чем сказать хоть слово, парень проглотил ком, внезапно подступивший к горлу. В тот момент он понял, что все «красоты» изгаженного зеленогорского подъезда были лишь прелюдией к основным сценам. Почему-то снова захотелось кашлянуть, но Семён понял, что если позволит себе это сделать, его желудок поспешит избавиться от остатков привокзальной шаурмы. А от неё и так, надо сказать, подташнивало.

– Тётя, Маша, – еле слышно выдавил он.

Существо в коридоре покачнулось и, чтобы не упасть, ухватилось тощей рукой за дверной косяк. В полутьме маленькими искорками блеснули глаза.

– Заходи, – со вздохом сказала она и повернулась к нему спиной. Голос прозвучал глухо, но в нём чувствовались какие-то едва уловимые эмоции.

Семён сделал нерешительный шаг за порог.

– Ты меня хоть узнала? – спросил он.

Тётя Маша остановилась и, не поворачивая головы, бросила:

– Узнала, Сёмка, проходи на кухню.

Было что-то пугающее в этой маленькой и косматой фигуре. Тощая и ссутуленная, она медленно плелась по коридору, скользя ладонью по старым и местами вспучившимся обоям.

Парень закрыл за собой дверь и подумал о том, стоит ли ему снимать в квартире кроссовки. Вряд ли пол по чистоте отличался от того, что «блистал» плевками и окурками в подъезде.

2

Он и не ожидал, что кухня окажется чище: раковина была переполнена грязной посудой, тарелками, ложками и кружками. Старый холодильник «Свияга» находился на том же месте, что и пять лет назад. Его дверцу они с братцем ещё в детстве расклеили вкладышами из жвачек. Стол, впрочем, был относительно чист. На нём стояла ополовиненная бутыль дешёвой зеленогорской «перцовки» и пара стаканов. Подоконник же просто ломился от обилия разнообразной стеклотары.

В ярком свете шестидесятиваттной лампы Семён мог лучше разглядеть то, во что превратилась его родная тётка, и сказать по правде, он бы многое отдал за то, чтобы этого избежать.

Помимо огромного фиолетового фингала, её лицо распирала уже начавшая слегка опадать гематома, часть которой сползла под подбородок и начала багроветь. Нижняя губа оттопырилась, придавая женщине очень неприятное сходство с шимпанзе.

Тётя Маша шумно выдохнула через нос и просто плюхнулась в кресло, стоящее возле окна. На подлокотнике, в пустой консервной банке дымился окурок.

– Присаживайся, племяш, выпей с тёткой.

Все слова приветствия застряли у Семёна в горле. Трясущимися пальцами он кое-как извлёк из пачки сигарету и закурил.

– Присаживайся, – повторила она. – В ногах правды нет.

Семён осторожно опустился на табурет по другую сторону стола и понял, что смертельно хочет выпить. Но глотать это сомнительное пойло не хотелось даже ему, хотя на зоне он чего только не пробовал.

– Чего случилось-то? – наконец смог произнести он.

Тётя Маша пренебрежительно махнула рукой.

– Я упала.

– Мм, я вижу, ты часто падала, особенно носом. Сколько раз ломала?

– Не помню уже. Много, наверное, – сказала она и потянулась за бутылкой. Её рука с большим трудом выполняла все дальнейшие манипуляции, словно она не наполняла стаканы, а рисовала картину на сенсорном планшете.

Прежде чем выпить, Семён с подозрением принюхался к содержимому стакана и понял, что не ошибался относительно качества напитка: от него так и несло сивушными маслами. Тётке же, судя по всему, было глубоко начхать. Она круто запрокинула стакан и одним большим глотком пригубила всю дозу.

– Ты прости меня, – тихо сказала она, утерев тыльной стороной ладони разбитые губы.

– Тебя-то за что?

– Ну, как? – она попыталась виновато улыбнуться, но опухшее лицо лишь перекосилось. – Пять лет отсидел из-за моего недосмотра.

– Какой, нахер, недосмотр, тёть Маш? Мне тогда двадцать шесть было, и я должен был знать, чем это чревато, когда бил того придурка по роже. И вообще, твой сынулька должен у меня прощения просить, а не ты. Это ведь из-за него такая канитель вышла.

Глаза её, утопленные алкоголем, на какой-то миг злобно сверкнули, но она тут же взяла себя в руки и лишь грустно покачала головой.

– Ты уж его прости. Он ведь не со зла.

– Угу, – буркнул Семён. – Его надо было за соучастие подтянуть.

– Ну, хватит, – взмолилась она.

Теперь пришёл черёд Семёна брать себя в руки. Он постарался успокоиться и сделал глубокую затяжку, враз докурив сигарету до самого фильтра. Горечь, поднятая в душе, как взвесь со дна стакана, вызвала новый прилив желания напиться. Он подумал о деньгах, которые кореша на зоне собрали ему в дорогу.

– Дома-то есть ещё кто? Может, пошлём кого за водкой?

Услышав такое предложение, тётка даже оживилась.

– Посмотри в зала. Если девчонки дома, то их отправь.

– А Эдик? – спросил он.

Глаза её снова блеснули.

– Ой, только Эдичку не буди, ради бога!

– Да нужен он мне, – буркнул Семён себе под нос и вылез из-за стола.

3

Понятно, почему они не отвечали на мои письма, – подумал он.

Всё происходящее до сих пор казалось ему ночным кошмаром. Глоток свежего воздуха свободы был окончательно отравлен мрачной реальностью. Приезжая сюда, Семён не питал иллюзий относительно того, что его придурковатый двоюродный брат возьмётся за ум и станет похожим на нормального человека, но такого он ожидать просто не мог.

В большой комнате на диване, укрывшись ватным одеялом, спали две девушки. Одну из них он узнал сразу. Это была Виолетта, подружка Эдика, которую он привёл в свой дом из какого-то подвала, когда той не было ещё и шестнадцати.

Девчонка была довольно симпатичная: стройненькая, кареглазая, с правильными чертами лица. Однако наличие испорченного улицей характера и тонны психологического мусора в душе сводили все её достоинства на нет. Пока Эдик бухал, жалея себя и обвиняя весь мир в своих проблемах, эта стерва крутила романы с несколькими парнями сразу. Целью этих отношений всегда было одно – попасть в их дом, чтобы потом от туда что-нибудь спереть и навсегда пропасть из виду. Так, по крайней мере, рассчитывала она. И Семён, ещё будучи на свободе, не раз намекал ей на то, что добром подобные похождения не кончатся.

Страшно было представить, что это оторва могла набедокурить за прошедшие пять лет.

– Подъём! – скомандовал он. – Сёма вернулся!

Виолетта лишь дёрнулась на своём месте и слабо застонала. Её подружка оторвала помятое лицо от подушки и затуманенными, ничего не понимающими глазами посмотрела на парня.

– Ты кто? – хриплым голосом поинтересовалась она.

– То же самое я тебя хотел спросить, подруга.

– Я, это… Лёля.

– Ага, понятно. А я Семён.

В голубых и всё ещё пьяных глазах девушки появилось понимание.

– А, так ты брат Эдика?

Семён кивнул.

– Откинулся, значит?

– Ага, откинулся.

Лёля улыбнулась, продемонстрировав поломанные и жёлтые передние зубы. Семён подумал, что если бы не это обстоятельство, то он, возможно, смог бы её трахнуть. После пяти лет периодической мастурбации даже это пьяное чудо с растрепавшимися рыжими кудряшками казалось подарком небес. И всё же он решил воздержаться. Неизвестно ещё, какие венерические сюрпризы скрывало в себе её влагалище.

– Сбегаешь за пузырём? – спросил он.

На этот раз она не улыбнулась, а прямо таки просияла.

– Так конечно, не проблема! Надо ведь отметить твоё возвращение!

– Точно, надо, – сказал Семён и полез в рюкзак за деньгами.

Лёля довольно резво спрыгнула с дивана. На ней была изрядно вылинявшая и помятая футболка с двумя красными сердечками как раз в районе сисек, и серо-синие джинсы с заниженной талией, в которые с трудом помещалась её пышная задница.

Семён протянул ей пару сложенных вдвое банкнот.

– Вот, возьми литр водяры, только нормального чего-нибудь. И пожрать.

Потом секунду подумал и добавил:

– Если пропадёшь с деньгами – найду и налысо побрею. Поняла?

– Да всё нормально будет!

Она вновь продемонстрировала свою некрасивую улыбку.

Лучше бы ты этого не делала, – с тоской подумал Семён.

4

Виолетта снова застонала и перевернулась на спину. Прядь чёрных волос спала с её лица, открывая взору болезненную бледность кожи и тёмные круги под глазами.

– Что с ней? – спросил он.

Лёля напяливала на себя истоптанные балетки, которые только что вынула из-под дивана. Глядя на это, Семён впервые пожалел, что всё-таки решил снять кроссовки. Вместо ответа она грубо начала тормошить подругу.

– Эй, Виолка, вставай! Сёма из тюряги вернулся. Виолка!

Девушка снова застонала и с трудом разомкнула веки. Поначалу она смотрела словно в пустоту, но затем её взгляд сфокусировался.

– Привет, – хрипло сказала она.

Семён нахмурился.

– Привет, а с тобой-то что?

Девушка зашипела сквозь стиснутые зубы и медленно вынула из-под одеяла свою правую руку.

– Она кошелёк у чурки отжала, – будничным тоном прокомментировала рыжая подруга. – Вот её и наказали.

– Твою же мать! – только и сказал Семён. Его вдруг снова затошнило, и теперь списывать это на шаурму было глупо.

Сквозь бинты, неумело наложенные на кисть, проступали тёмные пятна засохшей крови. Ноготь большого пальца потемнел, мизинец и безымянный покраснели и опухли. Остальных же просто не было. Искалеченная рука в таком виде казалась ненужным отростком. Словно вместо нормальной конечности ей пришили чей-то гнилой протез.

Семён с трудом сглотнул слюну. Теперь выпить захотелось ещё сильнее.

– Отрубили, что ли? – спросил он, поморщившись, хотя и совсем не жаждал знать ответа.

– Секатором отрезали, – простонала она.

– Твою же мать, – в сердцах повторил Семён. – Тебе в больницу надо, дура.

Виолетта покачала головой.

– Выпить есть чё?

– Сейчас, твоя подружка сбегает, – ответил он и отвернулся.

5

Куда катится твой маленький и без того ублюдочный мирок, Сёма? В какую задницу ты угодил, едва выйдя из застенок на такую манящую и столь долгожданную свободу?

После пятой или шестой стопки его уже заштормило. Тошнота ушла, но мрак, царящий вокруг, стал только плотнее. Теперь Семён ощущал его каждым нервом, каждой клеточкой своего тела.

Тётка, сидящая в своём замызганном кресле, что-то рассказывала про их нелёгкую жизнь и про то, как тяжело сейчас приходится её ненаглядному Эдичке. Виолетта с бледным лицом пристроилась на подоконнике, поджав ноги и прижав искалеченную руку к груди. Рыжая Лёля продолжала периодически «радовать» всех присутствующих своей улыбкой и с каждым тостом двигалась к нему всё ближе, пока наконец её бедро не прижалось к его колену вплотную.

За окном уже мало-помалу начинали сгущаться липкие осенние сумерки. В окнах домов зажигался свет. Мир словно скручивался в тугую спираль и втягивал в себя все надежды Семёна на нормальную человеческую жизнь. А где-то там, на севере области Митяй, Карэ и Боцман, передавая друг другу кружку с чифирем, откровенно завидовали его свободе.

Если бы знали…

Когда-то у него всё было более менее в порядке: сносная работа в автосервисе, хорошенькая девушка, работающая училкой в музыкальной школе, и самое главное – надежды. Но Эдик, избалованный и эгоистичный ублюдок однажды просто взял и перечеркнул всё это одним махом. Хотя винить только его одного в этом и правда не стоило. Семёну должно было хватить мозгов в тот злополучный вечер не повестись на его пьяные жалобы и не отправиться на разборки с наркоманом Пашей из пятого подъезда. Но кто же знал, что этот лох окажется таким хлипким, что с одного удара покачнётся и рухнет вниз, кубарем покатившись по лестнице и сломав к чертям собачьим почти все свои рёбра?

Всегда у него так, – подумал Семён про Эдика. – Сначала он стонет и жалуется, чтобы близкие люди впряглись в его никчёмную жизнь и принялись решать его проблемы, а потом, когда дело запахнет жаренным, просто взять и сказать всем, что я тут вообще не при чём, и ни в чём, мать вашу так, не виноват. Дескать, сами напакостили – сами и расхлёбывайте.

Они и расхлёбывали: сначала мать, а потом и двоюродный брат Семён, родители которого погибли в автокатастрофе. Ему не было и десяти лет, когда старенькая «шестёрка» отца по мокрому асфальту вылетела на встречку и попала под передний бампер гружёного шлакоблоком «КАМАЗа».

Воспоминания о родителях всегда заставляли его впадать в уныние. Ведь если бы не это трагическое стечение обстоятельств, он никогда бы не оказался здесь, в Зеленогорске, в компании тошнотворно-заботливой тётки и безумного братца-дегенерата.

Ещё покойная бабушка по какой-то, ведомой только ей одной причине, начала воспитывать в Эдике эгоизм, который с годами явно прогрессировал, превращая душу в душёнку, а все нормальные человеческие чувства погружая в беспросветный мрак зависти, жадности и непомерной жалости к своей драгоценной персоне.

Иногда он мог украсть у матери из кошелька деньги, но наказывали за это почему-то Семёна, мотивируя это тем, что он не досмотрел за братом. Но какого хрена, ведь Эдик был младше его всего на два года?

Быть может, причина скрывалась в инвалидности Эдика, который родился с девятью пальцами на руках вместо полного набора. Хотя, какого чёрта? Кто станет считать это проблемой для реализации своих возможностей? Разве что сам Эдик, который никогда и нигде не работал, изводя бабушку, а после её смерти и свою мать постоянным нытьём и призывами к тому, что все близкие обязаны ему бескорыстно и безвозмездно помогать.

Постепенно эта привычка превратилась в закоренелую. Порой Эдик уже не просил, а требовал заботы и ухода за собой. В немалой степени этому способствовал быстро крепчающий алкоголизм. Во время запоев, этот худосочный нытик с четырьмя пальцами на правой руке, превращался в настоящего домашнего монстра: орал как ненормальный на мать и Виолетту, называл всех вокруг говноедами и жополизами, явно зная, что никто за такие слова не сможет дать ему в морду, или как минимум, послать в весёлое путешествие на три буквы.

Только с Семёном такой номер не прокатывал. Эдик знал, что брат за гнилое словечко в свой адрес пускай и не изобьёт, но может дать хорошего и болезненного пинка под зад. Впрочем, рядом всегда была драгоценная мамаша, готовая в любой момент заступиться за сынулю и отстоять его права где угодно и перед кем угодно.

Иногда Семёна посещало подозрение, что тётя Маша страдает одной из форм мазохизма. Иначе как объяснить то, что со временем она начала как само собой разумеющееся переносить не только оскорбления, но и побои своего сыночка, при этом продолжая заботиться о нём и всем повторять, какой же у неё Эдичка бедненький и несчастный.