Текст книги "Печать Магуса"

Когда Юки начала вновь говорить, девушка вздрогнула:

– Германика-сан, я хочу напомнить. Возможно, ты забыла. Членом Магуса Англии является Марко Франчелли.

По утесу поднимался туман, выбрасывал вверх белые пряди, обхватывал скалу мягкой текучей лапой, и моря не было видно. Только его слитный, мерный гул накатывал снизу. Германика любила такую погоду. Падать в туман – все равно, что падать в неизвестность. В этом было что-то от судьбы, неведомой и беспощадной, чей зов может настигнуть тебя где угодно. Скучно быть почти бессмертной.

– Я помню, – наконец сказала она ровным голосом. – Прошло двадцать земных лет. Он уже дряхлый старик. Не волнуйся, Юки, все под контролем. Разрешите приступить к заданию?

– Разрешаю. – Юки возникла в дверях – цветок персикового дерева, подхваченный ветром. – Удачной охоты, ловец.

Германика вдохнула сырой воздух и рыбкой нырнула в туманную бездну. Туман принял ее, накрыл своим крылом. Он был равнодушен и ласков, как наседка, у которой слишком много цыплят. Иди же ко мне, закутайся в мой мягкий пух, детеныш, ты так замерз…

«Замерзла, – подтверждала Германика. – Я очень замерзла…»

Ветер выворачивал раскинутые руки, клинок в ладони рассекал воздух, но туман был неуловим – растекался, раздвигал призрачные крылья, пропуская ее вниз – к скалам и морю.

«Когда-нибудь я поймаю тебя. Когда-нибудь я убью тебя. Когда-нибудь я забуду тебя, Марко…»

Когда клинок в ладони сменился эбеновой флейтой? Она не заметила. Германика развернула флейту мундштуком вниз, и ветер потек в него, и флейта запела. Подчиняясь мелодии, туман сгустился у подножья мыса, обнял острые гребни скал, разгладил мятущиеся волны. И девушка медленно опустилась сквозь него, встала на мокрую шуршащую гальку. Вдохнула влажный воздух. Безнадежно пахло морем.

Подвалы Башни Дождя были вотчиной Эвклида Сатыроса. Здесь располагались арсенал, архив и необъятные склады Службы Вольных Ловцов. Никто точно не знал, как далеко простираются владения хитрого грека: высокие залы с круглыми сводами, соединенные гулкими коридорами, темными и плохо освещенными, с выщербленными стенами темно-бордового кирпича, никто не ведал, куда уводят узкие галереи и где кончаются лабиринты стеллажей.

Сатырос пускал в свои подземелья с неохотой и предпочитал выдавать вещи (если все же таковое несчастье с ним случалось) через небольшое окошко в массивных двустворчатых дверях черного дуба. Всякий же раз, когда перед ним вставала необходимость эти двери отпирать, он имел вид настолько удрученный, что многие новички из Магусов Внешних земель, прибывшие на стажировку, частенько разворачивались и уходили ни с чем. В конце концов, что они – без снаряжения на задании не обойдутся? Невозможно же смотреть, как человек убивается.

…Германика ворвалась в Нижний зал, касаясь потертых ступеней лишь изредка – мягкая лапа тумана несла ее вниз, затекала сырой змеей в основание Башни. Туман все еще слышал черную флейту. На душе у Германики было сумрачно и тихо.

Флейта легла в чехол из мягкой кожи – они же ножны для стилета, в зависимости от необходимости. Девушка оглядела Нижний зал. Никого. Только у врат Сатыроса топтался очередной бедолага. Эвклид что-то нудно ему выговаривал, высунув из окошка кудрявую голову. И с каждой минутой плечи стажера опускались, и он всем телом пригибался к каменному полу от осознания невыразимой вины.

– Пан Сатырос, но все-таки, может быть, хотя бы просроченный? – Стажер молил, стажер был готов курить фимиам и умащать интенданту елеем ноги и буйные непокорные кудри.

– Даже слушать не хочу, – отрезал грек. – Все прекрасно обходятся без парашютов, а он не может. Да я в твои годы…

Тут Сатырос узрел Германику.

– Удачной высадки, – оборвал он отповедь на полуслове и захлопнул окошко.

Стажер потерянно поскреб костлявым пальцем отполированную доску.

– Пан Сатырос, ну дайте хотя бы дырявый. Побитый молью. Как же я без парашюта, пан Сатырос?

За дверью хранили гробовое молчание.

– Первый раз? – Германика оглядела стажера. Был он тощ, костляв и нескладен и взирал на мир карими глазами обиженного спаниеля. Отчего в душе у опер-ловца Германики Бодден пробудилось нечто, похожее на сочувствие.

– Угу, – уныло подтвердил стажер. – Заброска в Анды через час, все уже готовы, один я тут…

Германика отодвинула стажера в сторону и заколотила по двери:

– Сатырос, открывай. Сейчас же. Мы опаздываем.

Стажер упер в нее глаза, полные надежды.

– Сатырос, открывай. Молодому человеку через час надо быть в Андах. Альпак гонять. Или лам? Не срывай операцию.

С таким же успехом она могла выступать перед куском гранита. Германика скрипнула зубами. Да, они не слишком ладили с Сатыросом, и, пожалуй, их игра затянулась, но зачем же позорить ее перед стажерами?

– Эй, парашютист, тебя как зовут?

Стажер моргнул:

– Меня? Э… пани…

– Смешное имя.

– Нет, – стажер заморгал интенсивней. – Меня зовут Тадеуш, Тадеуш Вуйцик.

– Германика, – представилась девушка. – Шел бы ты, Тадеуш.

Узрев непонимание, она выразилась более четко:

– За угол спрячься. Живо. – И вынула из ножен стилет. – Не время для флейты.

Пан Тадеуш бросил взгляд на клинок вороненой стали с резной костяной ручкой, изображающей такую страхолюдную тварь, какая ему не встречалась ни в одной энциклопедии, и его как ветром сдуло.

Германика удивилась, как такой нескладный, по первому впечатлению, человек может так быстро и ловко управляться со своими протяженными конечностями, и тут же отбросила это удивление. На Авалон просто так не попадают.

– Сатырос, – почти нежно позвала она в тонкую щель меж стиснутых, как зубы, створок. – Прохиндей ты. Удави аспида своей скупости, отвори дверцы. Последний раз говорю – открывай. Будет хуже.

Грек держался. Он стоял насмерть – будто был последним из воинов царя Леонида в Фермопилах, а Германика – «бессмертным» из гвардии царя Ксеркса[23]23
  Ксеркс I (по-древнеперсидски его звали Хшаяршан, что означает «Царь героев» или «Герой среди царей», но произнести это еще сложнее, чем Ксеркс) – персидский царь, который правил в 486–465 годах до н. э. Происходил из династии Ахеменидов, был властолюбив, тщеславен, но не слишком умен. Долго и безуспешно воевал с греческими государствами. Подлинная история о трехстах спартанцах царя Леонида, сдержавших натиск войск Ксеркса в ущелье Фермопилы, относится как раз к этому периоду.


[Закрыть].

Хотя, вполне возможно, он от греха подальше удалился в глубины своего лабиринта.

«Беги, минотавр, беги… – подумала девушка. – Шутить он вздумал».

Ей было сумрачно, немного скучно и еще, самую каплю, больно. Зачем Юки направила ее в Англию?

«Все ведь кончилось, да? – спросила Германика у клинка, поймав на лезвии отражение «свечей Мебиуса» под потолком. – Все исчезло и кануло. Марко уже старик, а я – вечная девчонка, почти бессмертный оперативник Службы Вольных Ловцов. Глупо даже думать о том, что у нас могло бы быть…» Клинок не давал ответа. Он был темен, остер и почти без сопротивления входил в плотное дерево.

– Умеешь ли резать? – задумчиво, сама у себя, спросила Германика. – Умеешь ли читать?

Несколько взмахов, в черноту двери впивается руна, как клещ, и медленно наливается холодным светом.

– Умеешь ли окрасить?

Вторая руна легла рядом, и свечение их удвоилось. В подземном зале стало очень тихо. Германика услышала, как сопит за углом стажер Вуйцик, как шелестят жаждущие знаний страницами в Библиотеке тремя этажами выше, как крадутся в стенах робкие мыши и ворочаются под самой крышей толстые вороны. Она услышала даже, как прокладывает свой бесконечный путь в белом известняке стен башни червь-шамур – существо древнее Храма Соломона. И еще – как потрескивают от напряжения створки заговоренных дверей, ожидая третьей руны.

– Умеешь ли спрашивать? А, Сатырос?

Она подняла стилет и… не успела. Шелковый вихрь ворвался в зал – взрыв персикового цвета, фонтан лепестков роз, и Германика закружилась с ним в танце.

Тадеуш Вуйцик никогда такого не видел. И таких женщин не видел. Две женщины. Гибкая, как хлыст, и тонкая, как шпага, девушка. Юная девушка с грустными и старыми глазами. Сколько ей лет на самом деле? Сколько она провела здесь, на этой земле, где солнце все время стоит в зените, а в урочный час тихо гаснет, сменяясь на луну? Сколько она прожила здесь, где ветер всегда нежен, а дождь, кажется, ластится, как домашний пес? Черные волосы, короткая стрижка, иссиня-черное платье, облегающее тело. Ткань платья слегка переливается и выстреливает внезапные зеленые искры – так сверкают волчьи зрачки в зимнем лесу. Высокие сапоги на низкой платформе.

И вторая женщина – хрупкая, будто фарфоровая кукла, старушка с длинными седыми волосами, в светло-оранжевом кимоно. С мягкими, вкрадчивыми движениями, нечеловечески легкой, воздушной походкой, она танцевала по Нижнему залу с закрытыми глазами, и под опущенными веками глаза блистали фиолетовым. Глава СВЛ Юки Мацуда.

Что произошло, он не понял. Эта девушка, Германика, стояла возле дверей и колдовала. Она не просила, а делала что-то совсем иное. Лучший нюхач Роминтерской стаи, Тадеуш безошибочно отличал просьбы людей Договора от алхимической магии темников или проявлений гостей с Той Стороны. Но здесь творилось нечто иное.

А в ответ за закрытыми дверями закручивалась тугая пружина – кучерявый грек, от которого пахло книжной пылью и еще морской солью и сыромятной кожей, что-то творил в ответ. Напряжение росло, все плотнее сжимался воздух в зале, в нем сшибались невидимые токи, и текучий свет «вечных свечей» тускнел. Пан Вуйцик окончательно уверился, что «все они на этих островах больные на голову», и решился уже драпать – как можно дальше из Нижнего зала, потому что никто из противников не собирался уступать. А потом явилась Юки – как внезапный майский снегопад, провела шелковым крылом, и все стихло.

– Рун не следует резать тому, кто в них не смыслит, – прозвенел ее голос, и Германика отшатнулась. Побледнела, сжала рукоять стилета, глубоко вздохнула.

– Спасибо, что остановила. – Она, не глядя, сунула клинок в ножны. Провела ладонью по двери, стирая уже вырезанные символы. – Юки… можно я возьму другое направление? Не надо мне в английский Магус. Полно же дел. В Альпах опять видели татцельвурма.

Германика говорила тихо и смотрела куда-то в сторону выхода, откуда выглядывал бледный пан Вуйцик.

– Нет. – Хрустальный голос Юки Мацуда был тверже алмаза. – То, что случилось в Англии, – задача первостепенной важности. Ты поедешь туда и сделаешь все, что должна. Нельзя все время прятаться от жизни, Германика-сан.

– Жизни? – девушка подняла взгляд, налитый черной, собачьей тоской. – Разве это можно назвать жизнью, Юки?

Щелкнули засовы, и створки дверей бесшумно разошлись. Германика с опущенной головой шагнула вперед, не обращая внимания на Сатыроса. Тот посторонился, кивнул Юки, словно ничего необычного не произошло. Своим хитрым вороньим навыкате глазом нашел стажера Вуйцика и поманил пальцем:

– Подобрал я тебе парашют, страдалец.

Она сорвалась. Если бы не Юки, она непременно затеяла драку с Сатыросом. Как все плохо. Она думала, что все, что она чувствовала, давно умерло. Растворилось в глубинах памяти, похожих на глубокие бухты Авалона – полные лазурной воды, со дна которых поднимаются лишь тягучие нежные медузы – такие, что не обхватить руками. Но ее память – злопамятный зверь, не забывающий ни единой, даже самой мелкой обиды и ждущий лишь подходящего часа, чтобы нанести удар.

«Почему ты до сих пор не умер, Марко? – Германика брела бесконечными коридорами подземелий Сатыроса, и вечные свечи на стенах дрожали и вытягивались синими язычками пламени. – Я бы встретила тебя на путях Нижнего Мира. Потому что ты не заслужил Верхнего! Я бы выстлала дорогу твоей душе – морскими туманами и седыми подземными мхами. И почему, если ты до сих пор жив, ты ни разу не выходил на Дорогу Снов?! Ведь мы могли бы… Хотя бы раз увидеться. Трус!»

Как она выбралась на свежий воздух, откуда у нее в руках ворох артефактов, что за зелья булькали в сумке – фройлян Бодден помнила очень смутно. Она машинально что-то хватала со стеллажей, запихивала, роняла и отпрыгивала, когда это что-то со звучным хлопком и бледным пламенем испарялось или, по-змеиному шипя, уползало во тьму складского лабиринта. Германике было глубоко безразлично. Пусть Эвклид порядок наводит. В таком затуманенном состоянии она добралась до выхода и вывалила все, что набрала, на приемный стол. Густые греческие брови интенданта дернулись и попытались сорваться с изумленно сморщенного лба – куда-то под полукруглые своды Нижнего зала.

– Ты это ВСЕ с собой берешь?

– Угу, – Германика старательно изучала свой маникюр – глубокий темно-синий лак с редкими золотыми проблесками. – Беру. Все.

Эвклид несколько секунд колебался. Случай был редкий – интендант неожиданно стал свидетелем столкновения равнозначных пунктов инструкции. С одной стороны, эта… не совсем адекватная девица вознамерилась вынести из Хранилища предметы, безусловно, запретные. С другой – Юки сказала «пусть девочка берет все, что хочет». А Юки – это не просто начальник. Юки… это Юки.

– Хорошо, – Сатырос заполнил убористым мелким почерком графу учета в увесистом томе. – Распишись здесь.

Дождался, пока девушка равнодушно выведет свой фигурный вензель, и прибавил:

– Береги себя, Бодден.

Авалон был чудесным местом, лишенным всех тягот жизни во Внешних землях. Вечное лето, мягкий ветерок, мандариновые рощи, оливковые кущи, интересные обитатели… По мнению Германики, у этого места было всего два минуса. Здесь было невыносимо скучно. И с Авалона крайне сложно было убраться.

Вся беда состояла в том, что острова Блаженных между Внешними и Скрытыми Землями. Они были местом-меж-мирами и потому находились везде и в то же время – нигде. Никто не мог бы угадать, где в следующее мгновение окажется Авалон, к какому континенту он приблизится настолько, что случайный наблюдатель вдруг увидит его далекие очертания. Авалон мог оказаться в любой точке Земли (разумеется, там, где есть достаточное количество воды). В том числе рядом с Англией. Главная проблема – точно угадать то мгновение, когда Авалон окажется рядом с британскими берегами. А этим искусством – четко определить тот миг, когда время и место сходятся в одной необходимой точке, владели немногие. Иначе говоря, для того чтобы попасть на Авалон или уплыть с него, необходим был толковый Лоцман.

Разумеется, у Службы Вольных Ловцов были Лоцманы. Целых два. Навплий и Фалет. И еще три их ученика. В данный момент они все работали на износ. Потому что Юки Мацуда внезапно потребовала разом отправить во Внешние Земли больше сотни человек – почти весь наличный состав СВЛ. Чтобы оценить весь масштаб трудового подвига, который неожиданно потребовался от Лоцманов, нужно упомянуть о том, что на отправку стандартной охотничьей команды – пять-семь человек плюс снаряжение – у Лоцмана уходило около двенадцати часов.

На причалах было очень людно.

– Без вариантов, – оценил ситуацию Жозеф, едва тропа вывела их на скальный обрыв, под которым в тридцати метрах внизу располагались причалы Башни Дождя.

Море – спокойное и легкое, резвилось перед ними, швыряя в суженные от обилия света зрачки птичий крик и сияющее серебро волн. А на берегу в полном составе принимала воздушные и солнечные ванны Служба Вольных Ловцов. Кто-то, рассевшись на рюкзаках, азартно играл в карты, кто-то откровенно спал, накрыв лицо платком. Команда зачистки раскочегарила саламандру и жарила на ней колбасу из походного пайка.

– Завтрак в Булонском лесу. Идиллия. Жозеф, я не понимаю. Ведь мы все высаживаемся в Англии. В чем же проблема? Всех бы разом выбросили, и все.

– Ты будто вчера в Башне оказалась. Такое количество людей одновременно Лоцманы не смогут перевести. Максимум десять человек. Потом надо синхронизироваться заново. А дело это тонкое. Ты же не хочешь вместо Бристоля оказаться в Гонконге?

– Определенно не хочу. Не люблю Азию. Жозеф, это не тебя зовут?

Снизу их заметили. Кто-то подскочил, энергично замахал руками – мол, давайте сюда. Человек-леопард сел на корточках, подался вперед на самом краю обрыва:

– Так это Фергюс. Привет, Фергюс! Нет, лучше вы к нам. Ты ему нравишься, кстати.

– Не повезло ему.

– Злая ты. – Жозеф лег на землю, укусил травинку и чихнул. – Даю прогноз – в лучшем случае, отправимся к вечеру. Мы идем третьим номером, а еще первый номер – Макфи с Торресом не отправились. Видишь, там, на причале…

Германика пригляделась. По самому краю длинной деревянной полоски, протянутой в дрожащее голубоватое полотно моря, нервно расхаживала маленькая рыжеволосая фигура. Периодически она оборачивалась и, судя по жестам, произносила что-то пламенное в бескрайнее водное пространство, распахнутое перед ней.

– Свяжи шарфик, Алиса, это успокаивает, – злорадно пожелала Германика.

– Давно хочу спросить, что вы с ней не поделили? – Квамби сел на скальный выступ.

– Долго рассказывать.

– Разве мы куда-то торопимся? – Жозеф подпер руками голову и беззаботно сверкнул белозубой улыбкой.

– Будешь ждать до вечера?

– Есть варианты? Лови момент, Герми. Скоро глаз не сомкнешь. Ясно же, что дело муторное.

– Подъем, ловец Квамби!

Жозеф подскочил – так быстро, что девушка едва успела различить размытое движение. Лицо его – красивое, рельефное, будто вылепленное из черной глины, оказалось совсем рядом:

– Да, опер-ловец Бодден?

От его низкого, с хрипотцой, голоса у Германики пробежала невольная дрожь. Она поймала взгляд его глаз – желтовато-карих и звериных. Края его зрачков трепетали, будто не зная, какую форму выбрать – круглую или щелевидную, на чью сторону встать – человека или леопарда.

– Вольно. Мы пойдем другим путем.

– То есть?

– Я здесь до вечера сидеть не хочу. – Германика нежно, но сильно обхватила зверодушца за шею и пояснила, глядя в его расширяющиеся от изумления кошачьи глаза: – Не только у СВЛ есть Лоцманы.

Она ловко вытянула из кармана у Жозефа глиняную табличку и, по-прежнему цепко фиксируя ему шею, с трудом переломила табличку свободной рукой.

Радужная воронка водоворота перемещения распахнулась и обняла их своими крыльями.

…Германика отпустила ловца и отступила на шаг.

– Как известно, лучшие Лоцманы на Авалоне – у Лекарей Душ, – продолжила она. – Заглянем к коллегам, Жози?

Жозеф не отвечал. Запрокинув голову, он смотрел на серую стену, заслонявшую, казалось, половину неба.

– Это самое пугающее место на Островах, – сказал он, наконец. – Зачем мы здесь, Герми? Лучше подождать до вечера, чем…

– Я не буду ждать, – твердо сказала девушка и двинулась вперед.

С некоторой заминкой Жозеф Квамби последовал за ней.

Перед ними протянулось древнее пересохшее рифовое мелководье – кусты и глыбы кораллов, сточенные временем, лениво перетекали друга в друга, дробя пространство на тысячи мелких заводей, полных горячей воды. В воде с хищной ленцой колыхались липкие плети водорослей, меж которыми сновали юркие разноцветные рыбки с неприятно выдающимися челюстями.

Жозеф шел, под ногами его скрипела острая белесая крошка, а глаза слепило сияние соли, выступившей на мертвых цветках кораллов. Он втягивал жаркий воздух и морщился, когда ветер дул от Замка Печали. Замок походил на гнилой зуб, косо торчащий из бескрайней, наполовину высохшей лагуны. Серый куб с изломанной верхней гранью, под углом вошедший в землю.

Чем ближе они подходили, тем более не по себе становилось Квамби. Он не боялся Лекарей Душ, но, как всякий благоразумный член Магуса, не хотел иметь с ними никаких тесных контактов. Кому приятно сталкиваться с оборотной стороной своей природы? А Лекари имели дело именно с ней – с тем, во что превращались люди Договора, если переставали держать себя в рамках. Серая и морщинистая, как исполинский слоновий бок, стена Замка Печали медленно нависала над ними.

– Их называют «пиявками», Лекарей, – сказал зверодушец. – Почему, Герми?

– Потому что они пиявки. Они высасывают силу, мечты, желания, мысли, все, что делает человека живым. Остается лишь пустая сморщенная оболочка – бесполезная и безопасная. И ее помещают в одну из келий Замка Печали. Видишь эти мелкие черные точки? Это как раз они – входы в кельи.

Квамби поднял голову, вглядываясь в тысячи бойниц, черных отверстий, так похожих на ласточкины норы, беспорядочно разбросанных по морщинистой слоновьей шкуре. И понял, что на них смотрят. Пристально и бесстрастно. Как на любопытное атмосферное явление. Причудливую воздушную флуктуацию[24]24
  Флуктуация (от латинского fluctuatio – колебание) – термин, которым называется любое колебание или случайное изменение. Воздушная флуктуация – случайное сочетание теплых и холодных воздушных потоков, создающее оптическую иллюзию.


[Закрыть].

«Здесь часто должны возникать миражи, – подумалось зверодушцу. – Жара, испарения, стоячий воздух…»

Германика остановилась – она тоже почувствовала обращенное на них внимание и подняла руку. На тонком белом запястье качнулся массивный браслет черного дерева – бескрылый китайский дракон струился, переливался тысячью мелких, любовно вырезанных чешуек, кусая собственный хвост.

– Мне нужен Лоцман Алет, – сказала Германика. – Сейчас же.

Душный ветер обдал их волной, когда из дрожащего марева стеклянного воздуха перед ними возникла фигура в темной хламиде. Солнце не проникало под черноту капюшона, но острые глаза зверодушца его не подвели – все-таки под капюшоном скрывалось лицо, высохшее лицо столетнего старца. Жозеф не мог разглядеть его глаз и подумал, что это и к лучшему. Встречаться взглядом с кем-то из Замка Печали – плохая примета.

– Германика, дочка, зачем ты беспокоишь старика?

Его голос был древен, и казалось, уже очень давно не звучал в воздухе Авалона.

– Прости, Алет, но нам надо попасть в Англию, а все наши Лоцманы заняты.

– Вот как? Вольные Ловцы проводят большую операцию?

– Назови это маневрами – не ошибешься.

– О, госпожа Мацуда большой стратег… Следуйте за мной, дети. – Алет поманил их тонкой ладонью, коричневой и сморщенной, как сушеный инжир. – Стало быть, вам нужно на Альбион… Последний раз я переправлял оттуда одного героя. Как же его звали… какое-то медвежье имя.

Жозеф нагнал Германику:

– О чем это он?

– Понятия не имею, – пожала плечами начальница. – Гляди под ноги, а то влетишь в одну из этих заводей.

– И что? – Зверодушец покачнулся, обнаружив, что чуть не вступил в зеленоватую воду, где водоросли едва шевелились, как волосы на голове утопленницы, а маленькие красные крабы сонно расчесывали их клешнями.

– Неприятность выйдет, – цокнула она языком и пошла вслед за Алетом – сквозь дымящийся от жары воздух по раскаленному коралловому песку. Жозеф огляделся и потрусил следом, шарахаясь от каждой заводи.