Текст книги "Немцы в городе"

Потом тетка сзади, та самая, что отказала Викентьичу в просьбе приютить наших в очереди, вдруг визгливо закричала:

– Да можно там, в конце концов, побыстрее или нет! Мне деньги нужны!

– А другим как будто не нужны! – заорал мужик в костюме, за ней, который тоже проигнорировал просьбу Викентьича.

И в следующий миг заорала вся толпа разом, и так же разом рванула к окну, разрушив очередь, толкаясь и отпихивая друг друга, чтобы пролезть вперед.

– Деньги давай! – орала ткачиха, пытаясь за волосы оттащить в сторону мешающего ей мужика в малярной робе.

– Деньги! – рычал сварной, прорвавшись к нам с Викентьичем за счет своей нехилой, за центнер, массы.

– Деньги!

– Деньги!

– Деньги! – кричали все вразнобой.

– Деньги! – кричал Викентьич.

– Деньги! – кричал я, с радостью обнаружив, что мой возросший вес позволяет мне расталкивать народ не хуже, чем здоровяку сварному. – Я их честно заработал, можете спросить у кадровика!

– Тихо, я сказала! – заорала за стеклом кассирша. – Быстро заткнулись все, кому говорят!

Все неожиданно послушались. На несколько секунд воцарилась такая тишина, что опять стало слышно, как из кассы поет Лещенко: «Прощай и ничего не обещай, и ничего не говори… а чтоб понять мою печаль, в пустое небо па-а-асма-а-атри-и-и»…

– Денег, говорите, захотелось? – прокричала кассирша.

Она поднялась и только сейчас я смог получше ее разглядеть. Довольно миловидная, только слегка рыхловатая, с лишним весом. И у нее оказались золотые зубы, кажется, два или три, из верхних, левее центральных резцов.

Тетка отодвинула от окна узкий столик, на котором вела учетные записи, переставила на его место табуретку, на которой только что сидела, тут же запросто, как профессиональная гимнастка, одним прыжком вскочила на нее без помощи рук, и я увидел, что на ней темный, с юбкой, костюм.

– Вот вам деньги! – выкрикнула тетка, поворачиваясь к нам задом и задирая юбку.

А чтобы мы могли лучше все разглядеть, нагнулась, выпятив здоровенную, всю в мелких и крупных бугорках и ямочках, задницу. На ней были большие трусы с желтоватым, как у той ткачихи, застиранным пятном, ровно по центру, ближе к промежности.

– Во! Видали! – Она смачно шлепнула себя ладонью и задница заколыхалась мелкой рябью быстро прокатившихся по ней волн. – Получите и распишитесь!

«Ты помнишь, плыли в вышине и вдруг погасли две звезды; но лишь теперь понятно мне, что это были я и ты»…

– Это что за хуйня такая! – заорал наш сварной, расталкивая разинувших рты работяг. – Да подвиньтесь вы, кому сказано!

Он размахнулся и так долбанул кувалдой в окно, что осколки стекла брызнули во все стороны, а в следующий миг железная колотушка саданула прямо по одной из центральных арматурин решетки и та затрещала, подалась назад, а сверху посыпалась штукатурка. В меня угодило несколько стеклянных брызг, кажется, рассекло кожу на лбу и левую щеку, но мне было не до таких мелочей. Тетку словно взрывной волной скинуло с табуретки – наверное, не устояла от неожиданности. Она неуклюже брякнулась на пол и так и осталась лежать с задранной юбкой, глядя на нас бессмысленными глазами.

– Серега, чего рот раззявил! Держи, чтобы не амортизировало.

К решетке подскочил слесарь, растолкал двух-трех бездельников, просунул лом между прутьями, уперся им в стену, подвигал туда-сюда.

– Готов!

Сварной размахнулся и с такой силой шибанул по решетке, что та с треском вырвалась из бетонного обрамления и провалилась внутрь, зависнув на единственной устоявшей, выгнувшейся арматурине. Наверное, в отличие от остальных, она была приварена к чему-то металлическому в стене.

– Деньги давай!

В образовавшийся проем ломанулись, конечно, все разом и, конечно, только помешали друг другу. Возникла куча-мала и около полуминуты народ молча мутузил друг друга, нанося удары, царапаясь, лягаясь и вырывая подставившимся волосы. Дрались молча, слышалось только пыхтенье и звуки затрещин. Я свалил кого-то ударом правой, но больше размахнуться мне не дали; более того, у меня выдрали здоровенный клок волос, дали сзади чем-то острым по голове, а потом чьи-то растопыренные пальцы с длинными, крашеными перламутром ногтями смазали по правой щеке и я почувствовал, как по ней потекло что-то липкое.

Я, насколько позволяла скученность тел, развернулся, чтобы посмотреть, кто это сделал, и увидел прямо перед собой ту красотку из отдела кадров, яростно отбивающуюся от мужика в светлой рубашке.

«Лай-ла, ла-ла-ла ла-ла-ла ла-ла-а-а, ла-ла-ла-ла, ла-ла-ла-ла-а-а-а», – подключились к Лещенко девицы из подпевки.

– Девушка, давайте познакомимся! – закричал я. – Помните меня? Я приходил на этой неделе в отдел кадров!

Расправившись с мужиком, располосовав ему всю физиономию, девица повернулась ко мне, улыбнулась, но только я успел обрадоваться, что она меня узнала, как уловил летящие в глаза перламутровые пальцы и едва успел зажмуриться.

– Твою мать… – прорычал я, отмахиваясь наугад, потому что кровь из разодранных век мгновенно залила мне глаза. Мой кулак попал во что-то, по ощущениям это был чей-то нос, потом мне удалось раскрыть один глаз и я обнаружил свою красотку лежащей на полу с окровавленным лицом. Ее уже вовсю топтали дерущиеся, а ноги девицы были босыми – видимо, потеряла в драке свои остроконечные «лодочки».

Я получил удар по корпусу, затем кто-то сильно меня толкнул и я, взмахнув руками в попытке схватиться за воздух, не сумел сохранить равновесие и грузно осел на пол. Видеть удавалось с переменным успехом – то одним, то другим глазом, иногда двумя сразу.

– Вот они, денежки! – закричал за окном сварной.

В кассу пробрались три человека – сварщик, слесарь, которого, оказывается, звали Серегой, и мужик в синей малярной робе. Мужик, загнав визжащую кассиршу в угол, вовсю мял ее бугристую задницу, а наши кувалдой и ломом раскурочивали большой, в рост взрослого человека, сейф.

Взломав главную дверцу, они вцепились в стальную махину, напряглись, и увесистая коробка грохнулась на бок так, что под ногами ощутимо дрогнул пол. Дверца распахнулась и изнутри посыпались пачки денежных купюр разного достоинства, перевязанные специальными банковскими ленточками или просто аккуратно уложенные кирпичиками.

– Эй, народ, лови зарплату! – крикнул Серега.

Он нагнулся, подобрал несколько пачек и швырнул их в окно. К нему присоединился сварной, и вскоре пачки полетели в нас одна за одной. Некоторые долетали в целости, какие-то разъединялись на лету, и вскоре все пространство перед кассой было усеяно разноцветными денежными знаками самого разного достоинства.

Народ прекратил драться и стал лихорадочно хватать разлетевшееся по полу добро. Мне повезло, что я так и остался сидеть, не пытаясь подняться. Пользуясь своим преимуществом, я нашарил несколько пачек, не глядя рассовал их по карманам, а потом кровь перестала течь по векам, зрение вернулось, и я принялся собирать отдельные бумажки, отбивая тянущиеся со всех сторон руки.

Когда я нацелился на смятую сотенную, кто-то сильно укусил меня за предплечье. Я машинально отдернул руку и увидел среди частокола топчущихся ног свою черноволосую из отдела кадров. Девица стояла на четвереньках и смотрела на меня в упор налившимися кровью глазами. Вокруг правого у нее распухло, как бывает после сильного удара, губы были разбиты, а под носом запеклась кровь. Она спрятала отвоеванную сотенную за лифчик, предостерегающе фыркнула в мою сторону как рассерженная кошка, тут же потеряла ко мне интерес, легла на живот и, извиваясь как змея, поползла дальше по полу в поисках дензнаков. Я сопровождал ее взглядом. В какой-то момент мне удалось заглянуть между ее загорелых ног и увидеть узкие белые трусы, что возбудило меня до такой степени, что я забыл о деньгах и проворно потрусил за ней на четвереньках, но не успел пробежать пары метров, как стукнулся головой во что-то твердое.

– Твою мать! – раздался знакомый голос и чьи-то крепкие руки подхватили мня за подмышки, рванули вверх. – Чуть ногу мне не сломал, тезка…

Мы с прихрамывающим Викентьичем прошли по коридору, спустились по лестнице и оказались на свежем воздухе, где я чуток пришел в себя.

– Чего башкой вертишь? – спросил Викентьич.

– Да я это… тут одна из отдела кадров была…

– Черненькая такая?

Я кивнул.

– Угу.

– Это Тамара, – уверенно сказал Викентьич. – Она на «Текстиле» самая красивая, на нее тут полфабрики дрочит.

– А… это… с ней никак нельзя… ну, это…

– Забудь, – сказал Викентьич. – Знаешь, сколько уже к ней подкатиться пробовало. Пока еще никому не удалось.

– Ничего, я буду первым, – сказал я. Потом подумал и добавил: – И последним.

– Она, кстати, старше тебя. Ей двадцать, кажется. Или двадцать один.

– Ну и что, – сказал я.

Викентьич хмыкнул.

– Ну-ну, – помолчав, скептически сказал он. – Давай, дерзай.

– С ней еще блондиночка работает, – зачем-то сказал я. – Конечно, не такая, как моя, но тоже вполне.

– Знаю, – сказал Викентьич. – Вот с ней бы я точно познакомиться не отказался. Она мне как-то попроще кажется, и тоже красивая. А о Тамаре и мечтать нечего.

– Ничего. Я, когда с Тамаркой закручу, про тебя не забуду. Я с ней буду, а ты с блондинкой.

Викентьич опять скептически хмыкнул и опять сказал:

– Ну-ну… – Он, кажется, хотел что-то добавить, но в итоге просто хлопнул меня по плечу. – Ладно, пошли в цех, герой-любовник.

– Пошли…

Мы миновали второй ткацкий и тут я очнулся. То есть, так мне показалось. На самом деле я, кажется, просто на секунду потерял над собой контроль. Ну, так бывает иногда из-за жары или чего-то еще. Кажется, я даже покачнулся, потеряв равновесие, а может, мне это показалось.

Я бросил быстрый взгляд на Викентьича, а тот озадаченно посмотрел на меня. Мы оба притормозили.

– Деньги получил? – неуверенно спросил он.

– Вроде, – так же неуверенно сказал я. – А ты?

Викентьич полез в боковой карман робы и достал кучку скомканных бумажек.

– Ого! – разгладив их и пересчитав, сказал он. И сунул все обратно в карман.

– Чего? – спросил я.

– Да неплохо выписали, – сказал Викентьич, – я даже не рассчитывал на столько. Может, какую премию дополнительную насчитали.

– Может, – сказал я.

– Ну, а ты чего молчишь. Сколько получил-то?

Мы постепенно выровняли шаг. Я сунул левую руку в карман и нащупал там две или три тугие пачки. Мне почему-то показалось, что это деньги, и я поспешно вытащил руку. Затем полез в правый карман и нащупал там еще пару пачек и много скомканных бумажек. Подумав секунду, я осторожно достал часть этих бумажек.

– Ни хрена себе! – сказал Викентьич, а я, ничего не понимая, смотрел на пять мятых червонцев и пять пятирублевок. – Это ты семьдесят пять рублей всего за неделю намолотил. Зарплаты нам всем, что ли, повысили…

– Наверное, – сказал я и быстро спрятал деньги обратно.

– Говорил я тебе, что Аркадьич нормальный мужик.

– Нормальный, – согласился я и почесал вдруг засвербевший левый бок.

– У тебя там с глазами что-то, – сказал Викентьич.

– С глазами?

– С веками. Расцарапаны, что ли.

Я прикрыл глаза, осторожно потрогал веки.

– Да нормально вроде…

– Вон, опять… – зло сказал Викентьич, когда мы вышли на финишную прямую. – Ну конечно, ни дня без приключений… а как же еще… у нас ведь это давно вошло в норму…

Я увидел, что перед нашим цехом стоит автопогрузчик, а вокруг суетится народ, наши и складские. Мы подошли и Викентьич поманил пальцем Волкова. Покрасневший от злости, он размахивал руками, доказывая что-то тому мужику с бородой, начальнику складских. Бородатый держал в руке какую-то фигню, типа древка от флага, с насаженным на конец заточенным лезвием, кажется, из полотна механической пилы.

– Чего тут у вас, – спросил Викентьич.

– А сам как думаешь? – сказал кузнец. И, сплюнув под ноги, махнул рукой в сторону погрузчика. – Короче, стоим с мужиками возле цеха, перекуриваем…

– Вообще-то курить положено в курилке, – машинально сказал Викентьич, – а то дождетесь, что пожарник опять до нашего цеха докопается. – Он перехватил взгляд Вакулы и поднял ладони. – Ладно, ладно, молчу… Что дальше?

– Ну а что дальше… – ворчливо передразнил тот и вдруг замялся.

– Так что?

Волков неуверенно посмотрел на Викентьича, пожал плечами.

– Потом… ну, короче…

– Да что ты мямлишь! – рявкнул Викентьич. – Что потом-то?

– Да ничего потом. Погрузчик ворота протаранил, вот что.

– А откуда и в каком направлении он ехал?

– Да не знаю я! Я в этот момент отвлекся слегка, короче… – пробурчал Волков и мне показалось, что он не решился что-то сказать.

Викентьич посмотрел на него недоверчиво.

– Ладно, давай спросим у этих; может, у них с памятью дела получше, – сказал он и я двинулся за ним к бородатому. – Слушай, Саныч… Может, объяснишь, что за фигня с вашим водилой постоянно происходит. Он у вас что, всю дорогу пьяный, или не высыпается?

– Сам бы хотел знать, – буркнул бородатый и посмотрел на меня, явно припоминая, где меня видел. – Вон он, можешь сам у него спросить.

Викентьич посмотрел в указанном направлении. Я тоже посмотрел на прислонившегося к погрузчику здоровенного мужика с красным потным лицом, которого окружали возбужденные наши, потом опять перевел взгляд на бородатого.

– Ну а ваши как здесь оказались? – спросил Викентьич.

Бородатый отвел взгляд, потом после затянувшейся паузы сказал:

– Ну так остановить его бросились, зачем еще…

Мне подумалось, что он придумал это прямо сейчас, на ходу.

– Остановили?

Бородатый помолчал.

– Ну так видишь же, ворота на месте.

– Ну да, ну да… А это что у тебя?

Бородатый посмотрел на свою секиру.

– Да схватил просто, что под руку попалось… – опять после паузы сказал он. – Ну, так, не думая, на автомате.

И опять у меня создалось впечатление, что он придумал это на ходу, лишь бы что-то сказать.

– Ладно, – сказал Викентьич. – Давайте-ка расходиться, пока начальство не примчалось. Нечего внимание привлекать. Обошлось, и ладно.

Бородатый вздохнул с явным облегчением, махнул своим и крикнул:

– Эй, давайте быстро на рампу! Там фура под погрузку целый час уже стоит, а мы тут лясы точим…

Толпа складских побрела, переговариваясь, восвояси. Периодически кто-нибудь оборачивался, бросал в нашу сторону недобрый взгляд. Водила запрыгнул в свой агрегат, раздался громкий скрежет стартера, потом зарычал двигатель.

– Расходимся, – сказал Викентьич нашим, которые за исчезновением врага скучковались вокруг нас. – Нам тоже поработать не помешает. Зарплату все получили?

Мужики как-то подозрительно притихли.

– Все, – после паузы сказал токарь с горбатым носом, которого я мельком видел в очереди далеко за нами с Викентьичем. Было удивительным, как он успел получить деньги и вернуться в цех раньше нас. Да и другие тоже. Ведь мы стояли впереди всех.

– Что-то не так? – спросил Викентьич.

Мужики переглянулись.

– Да нормально все, – сказал Волков. – Что может быть не так?

И опять мне показалось, что он что-то недоговаривает. Да и мужики опять переглянулись странно. Все словно что-то скрывали. Еще я заметил в глазах большинства легкую растерянность.

– Ладно, – сказал Викентьич, посмотрев на часы, – честно говоря, тут и осталось-то всего ничего. Давайте-ка сворачиваться – и по домам… И это, слышьте… – Начавшие разбредаться мужики притормозили, развернулись к нам. – Давайте постараемся сегодня без фанатизма. А то у некоторых это дело на все выходные затянется, а в понедельник Сергеич наших выхлопов нанюхается и опять внеочередное собрание устроит.

– Ладно, не лечи, начальник! – весело выкрикнул кто-то и все разбрелись.

– Черт, пуговицы оторвались, – посмотрев вниз, озабоченно сказал Викентьич.

– У меня тоже, – тоже посмотрев, сказал я.

– Что-то я сварного не видел. Ну, этого, здорового, Гришку.

– Так они ж с Серегой наверное столовку ремонтировать остались.

– А, ну да, точно, – сказал Викентьич. – А мы-то чего стоим? Опять самыми последними уйдем… Пошли переодеваться.

– Пошли, – согласился я.

В гардеробе я вспомнил про слова Викентьича и первым делом подошел к зеркалу.

– Ты чего там вертишься? – спросил Викентьич.

– Ты про веки что-то говорил.

Викентьич прекратил переодеваться, подошел ко мне в одних трусах.

– А ну, зажмурься… Да нет там у тебя ни хрена, – наконец сказал он, возвращаясь к своему шкафчику. – Показалось просто…

Всю дорогу домой я опасался, что меня кто-нибудь выследит и отберет деньги. Их оказалось много, очень много; это я обнаружил в раздевалке, где мы с Викентьичем опять переодевались последними. Я специально медлил, дожидаясь, когда он первым направится в душ, и только тогда рискнул вытащить из карманов спецовки те плотные пачки. Одна пачка была рублевой, а это означало, что в ней ровно сотня рублей. Во второй оказались трехрублевки – плюс еще три сотни. Третья состояла из пятерок, а четвертая опять из трешек. Итого тысяча двести рублей, не считая отдельных купюр, составивших еще сотни две – три. Я не стал их считать, поспешив за Викентьичем в душевую, чтобы не вызвать у него подозрений. Что все это означало, я не знал, только очень нервничал, боясь, что эти деньги оказались у меня незаконно. Было странным получить такую сумму всего за неделю работы, да еще не помнить, как ее получал. А с другой стороны, я же не крал эти деньги и вообще не делал ничего предосудительного, иначе я бы это запомнил.

С мыслью, что это мое, честно заработанное, я свыкся очень быстро, фактически моментально, и в душе думал только о том, что скоро накуплю кучу зельца и что теперь мне не надо будет его экономить и вообще волноваться по поводу жратвы. Можно было поискать и что-нибудь подороже, даже купить с переплатой настоящие деликатесы из-под прилавка, но меня в принципе вполне устраивал зельц. Даже непонятно было, почему считалось, что это закуска для алкашей и жрачка для собак, если холодец был вкусным и сытным. К тому же его не надо было готовить и даже греть – достаточно просто резать на куски.

Я помылся очень быстро и из душа выскочил раньше Викентьича. Не то чтобы я всерьез опасался, что он сопрет у меня зарплату, но так, на всякий случай…

Магазин опять был полупустым. Народ более-менее активно толкался только в рыбном отделе, куда, кажется, завезли ставриду или что-то в этом роде, еще было небольшое оживление в хлебном, где вроде давали творожные торты, в конфетном почти никого не было, а в мясном продавщица как всегда сидела за прилавком, на табуретке, прислонившись спиной к белому стеллажу, и листала журнал «Огонек». Мясо обычно разбирали к обеду и холодильная витрина была почти пустой. На одном из подносов лежала кучка костей с ошметками мяса, на другом мой зельц, остальные были чистыми.

«Прощай, от всех вокзалов поезда уходят в дальние края… прощай, мы расстаемся навсегда под белым небом января»… – разносился по залу приятный баритон Лещенко.

Продавщица меня узнала. Она встала и, не сводя с меня глаз, сделала пару шагов вперед, положила журнал на прилавок.

– Зельц?

Я кивнул.

– Много его осталось?

– Сегодня вам повезло, – сказала продавщица. – Тот, что на прилавке, и четыре упаковки в подсобке.

– Давайте все, что есть, – сказал я, роясь в карманах, что было непросто. Штаны были в обтяжку и едва не лопались, потому что ноги стали мощными, под стать раздавшемуся от мышц торсу. В джинсы я утром попросту не влез, поэтому пришлось быстро перерыть шкаф в большой комнате в поисках чего-то более-менее подходящего. В итоге нашлись отличные импортные штаны из ткани, похожей на плащевую. Наверное, мать купила через знакомых, но промахнулась с размером. Отцу они, похоже, оказались узки и длинны, мне, до сегодняшнего дня, велики в поясе. – Вот… – Я выложил в пластмассовое блюдце на прилавке сотенную бумажку.

Тетка посмотрела на сотенную, затем опять уставилась на меня, и мне показалось, что она колеблется – не позвонить ли в милицию или еще куда-нибудь. И хотя я не сделал ничего такого и не чувствовал за собой вины, мне стало не по себе.

– Что? – спросил я у безмолвно пялящейся на меня продавщицы и сглотнул.

– Для песика, говорите?

– Ну да.

– А не многовато?

– Да нет, он это… ну, любит.

– Ладно, сейчас…

Она скрылась в подсобке, сделав перед этим знак кому-то за моей спиной. Я словно невзначай обернулся и обнаружил, что из овощного отдела напротив на меня вовсю таращится еще одна тетка, близнец моей. Такая же дородная, с химической завивкой и золотозубая, это я заметил, потому что пялилась она на меня, раскрыв рот.

Моя же вышла из подсобки, перекосившись от тяжести знакомой картонной коробки, перетянутой в двух местах узкой пластиковой лентой. За ней вышел, ковыляя, хмурый небритый мужичонка лет сорока, с физиономией спившегося ханыги. Он тащил две таких упаковки и пыхтел.

– Все, что ли… – прохрипел он, с увесистым стуком брякнув коробки перед прилавком.

– Тащи последнюю, – сказала, тяжело дыша, продавщица.

Мужик скуксил и без того морщинистое лицо, стал было что-то хныкать, но тетка рявкнула на него так, что на нас обернулись сразу несколько бродящих по залу покупателей, и мужичонка исчез.

– А можно это… ну, перевязать их какой-нибудь веревкой, чтобы я мог все это утащить за раз, – спросил я.

– Веревкой? – переспросила тетка и сделала знак кому-то еще, опять за моей спиной, только где-то левее.

Я опять словно невзначай обернулся и увидел, что на меня пялятся две тетки из молочного отдела.

– Я вам это… ну, возмещу. Вот вам, короче, за хлопоты.

Опять порывшись в карманах, я выудил несколько купюр и, отделив два мятых рубля, положил их на прилавок, в пластмассовое блюдце.

– Хорошо, поищу что-нибудь, – сказала тетка, спрятав рубли в карман.

Тем временем из подсобки появился алкоголик. Он пыхтел от натуги, лицо было красным, а на лбу вздувались вены.

– Вот… – он брякнул последнюю коробку и протер лоб рукавом синего застиранного халата. – Все, что ли?

– Тащи какую-нибудь веревку, – сказала ему тетка, не глядя. Она взвешивала то, что лежало в витрине. – Надо связать коробки попарно, чтобы молодому человеку было удобно их нести.

– Да с какого черта я еще буду ему… – начал было доходяга, но продавщица повернула голову и он моментально заткнулся. Недовольно бурча себе под нос, мужичонка удалился обратно в подсобку. Кажется, продавщица держала парня в строгости…

– Все, – сказала, разогнувшись, продавщица. С десяток секунд она тяжело дышала и смотрела на меня, затем перевела взгляд на кого-то сзади.

Я обернулся и обнаружил, что за моей спиной столпилось человек пять. Двое сразу отвели глаза, шагнули к мясной витрине и стали с преувеличенным вниманием разглядывать кости; остальные, не стесняясь, открыто глазели на происходящее.

– Только я вам их не подниму, – сказала продавщица.

– Я тоже, – быстро предупредил стоящий рядом алкоголик.

– Да я сам могу, – сказал я, кое-как засовывая сдачу в карман. – Можно, я к вам зайду?

Продавщица молча кивнула.

Я обогнул прилавок, зашел сбоку вовнутрь и протопал к своим коробкам. Продавщица связала их на совесть, очень удобно. Теперь между каждой из двух пар коробок, по центру, появилась как бы свитая из веревок ручка, соединяющая их, толстая и надежная. К одной связке еще был прикреплен отдельный пакет с тем, что было в витрине.

Когда я приблизился к своему сокровищу, мужичонка опасливо попятился, а я с трудом справился с желанием сорвать этот пакет с довеском и сожрать зельц прямо здесь. Там и было-то всего килограмма три, не больше.

– Спасибо, – сглотнув, сказал я.

«Прощай и ничего не обещай, и ничего не говори; а чтоб понять мою печаль, в пустое небо па-а-асма-а-атри-и-и»…

Затем нагнулся, без малейших усилий подхватил коробки и направился обратно. Выйдя в зал, я обнаружил, что полмагазина пялится на меня, но это ни в малейшей степени меня не смутило. Я вообще заметил, что за неделю работы на фабрике стал каким-то спокойным, уравновешенным и уверенным в себе. Наверное, правильно я где-то вычитал, что когда человек начинает самостоятельно зарабатывать, у него значительно повышается самооценка.

Я прошел пару десятков метров и оглянулся. На крыльцо магазина высыпала целая толпа. Стояла продавщица мясного со своим мужичком-подсобником, другие тетки из разных отделов и с десяток покупателей. Все они молча пялились мне вслед…

Я проснулся от звонка и побрел к телефону на ощупь, с закрытыми глазами. Выспался я опять плохо, потому что вскакивал каждые два часа и шел на кухню, где сжирал пару килограммов зельца и выпивал с пяток стаканов кипятка, а потом отправлялся в туалет.

– Санчес! – заорал Виталь так, что я отодвинул трубку от уха и открыл глаза. Из зеркала на меня смотрело симпатичное лицо уверенного в себе молодого человека лет двадцати пяти, которое мне понравилось. Еще подумалось, что неплохо бы к настоящим двадцати пяти выглядеть так, тогда все девки были бы мои. – Короче, через полчаса ты на остановке и мы едем на озеро.

– Но…

– Возражения не принимаются! – крикнул Виталь. – Наши хотят тебя видеть. Ты уже сто лет на люди не показывался. Деньги есть?

– Да я это…

– Возьми все, что есть, – сказал Виталь. – Надеюсь, ты там на своей фабрике хоть что-то заработал… Все, отбой.

Не успел я возразить что-нибудь еще, как послышались короткие гудки. Я еще около минуты стоял, поигрывая мышцами и любуясь своим отражением, затем поплелся в ванную. Там отражение было обычным, мне опять было восемнадцать. Только вот мышцы остались, и ими я опять с минуту любовался, пока не спохватился и не стал чистить зубы.

Обнаружив, что вчерашние штаны стали мне малы, я вздохнул и потащился в большую комнату, в очередной раз перерывать общий платяной шкаф.

Единственное, во что я смог влезть, оказался старый костюм отца. Отец был плотным, с начавшим расти животом, но пониже меня ростом, поэтому брюки были коротковаты, зато оказались впору в поясе, а пиджак вообще был словно сшит на меня, если не считать тоже коротковатых рукавов. На всякий случай я рассовал по карманам часть своей зарплаты. С деньгами мне попросту не хотелось расставаться, они напоминали, что я стал самостоятельным человеком, настоящим мужиком. К тому же следовало учитывать, что я в любой момент мог наткнуться в каком-нибудь магазине на зельц и деньги были нужны, чтобы иметь возможность пополнить запасы.

Стоило мне подумать о зельце, ноги сами собой понесли меня на кухню, перехватить перед дорогой пару вкусных шматков. И тут опять зазвонил телефон.

– Сашенька, здравствуй, как ты без нас?

– Нормально, мам, – сказал я. – Здравствуй.

– Ты там не голодаешь?

– Да что ты, – сказал я и почувствовал, что после вопроса матери желание пожрать возросло вдесятеро.

– То есть, тех денег, которые мы тебе оставили, хватает?

– Я еще и на работу устроился, – похвастался я. – Мне этот, как его… Семен Валентинович помог.

– Вот и отлично, – сказала мать. – Хорошо, что ты ему позвонил… Вернемся, все нам расскажешь.

– А когда вы…

– Где-то через неделю. Очень по тебе соскучились. Ну все, целую. Не могу больше говорить… Папа передает тебе привет.

– Я тоже… привет и это… ну, целую вас, в общем…

Свою компашку я увидел возле трамвайной остановки еще издалека, едва вышел из-за угла своего дома. И сразу понял, что они успели хватануть пивка или чего покрепче.

Виталь был в своей коронной майке, обнажающей подкачанные бицепсы, остальные тоже были в майках, и я на миг почувствовал к ним зависть, оттого что мне приходится париться в костюме. Но моя любимая майка с красивой иностранной надписью на груди на меня не налезла, просто элементарно лопнула по швам при всей своей эластичности, которую обеспечивало вкрапление какого-то процента синтетики.

Серега Мороз изображал боксера, наседая на обороняющегося Коляна, Виталь с Вованом цеплялись к проходящим мимо девчонкам, Саня травил какие-то байки, размахивая руками, и все беспрерывно ржали, словно им только что рассказали бородатый анекдот.

В какой-то момент Саня посмотрел в мою сторону, сказал что-то пацанам и все притихли. Потом Виталь звонко засмеялся и к нему присоединились остальные. Я оглянулся, посмотрел назад, но за спиной никого не оказалось.

– Эй, дядя, ты, случайно, не из магазина модной одежды? – крикнул Вован.

Я опять оглянулся и опять никого не увидел. Только вдалеке брела какая-то старушка.

Последний десяток метров я прошагал под дружное ржание пацанов. Потом смех утих, настала тишина, и я вдруг понял, что только что звучавшие шуточки адресовались именно мне.

– Это же Санчес, – неуверенно, скорее спрашивая, сказал Мороз.

Пацаны переглянулись.

– С тобой все в порядке? – спросил Виталь. Перед тем как протянуть руку, он на мгновение заколебался.

– Да нормально… – Я пожал его кисть, перевел взгляд на таращащихся на меня пацанов. – А че.

– Ты это… – сказал Колян, – ну, вырядился как-то так…

– Как?

Я опустил глаза и чертыхнулся, увидев, что забыл надеть носки. Штаны темного костюма не доходили до кроссовок примерно на десяток сантиметров, и в глаза бросалась не загорелая кожа. А еще я не надел под пиджак рубашку или что-то подобное, так и остался в костюме на голое тело после примерки.

– Слушай, с чего тебя так разнесло? – спросил Вован.

– Разнесло?

– Ну, килограммов на девяносто ты точно потянешь. Ты чего, накачался, что ли?

– Ага, за неделю, – растерянно сказал Виталь. – Мы же его неделю назад видели. Вроде нормальным был.

– А че, – сказал Колян, – с анаболиками, говорят, можно.

– Но не за неделю же, – сказал Серега.

Все ждали ответа, но я молчал. Просто не знал, что сказать.

– А сколько ты вообще весил? – спросил Колян.

– Килограммов семьдесят с чем-то, – подумав, сказал я. – Семьдесят два или три.

– Ни хрена себе, – сказал Серега. – За неделю кило двадцать нагнал, верняк.

Мороз, не удержавшись, присвистнул.

– Ладно, – подытожил Виталь, – айда на автобус… Деньги-то хоть нашел? Мы пива по дороге прикупили, но что там пиво. Да и всего-то по четыре бутылки на рыло вышло. По две уже оприходовали, так что на озере будем бамбук курить.

– Нашел, – сказал я.

Пацаны оживились.

– Много? – спросил Саня.

– Да хватит.

– Тогда давайте через магазин, – сказал повеселевший Виталь. – Серый, хватай сумку.

– А че опять Серый-то? – проворчал Мороз, но нагнулся и подхватил большую спортивную сумку, в которой глухо звякнуло стеклянное. Судя по всему, там было около десятка бутылок.

Мы миновали автобусную остановку, перешли дорогу и свернули к магазину. Пацаны пропустили меня вперед и пристроились сзади. Я не оборачивался, но был уверен, что они вовсю меня разглядывают и делают друг другу различные знаки. Шли молча…

– Чего и сколько берем? – спросил, повернувшись ко мне, Виталь.

Мы стояли в винно-водочном, перед прилавком, смотрели на полки с бутылками, а на нас смотрела худая хмурая продавщица, лет сорока, невысокая и некрасивая, в синем халате. И посмотреть, наверное, было на что. В противовес нынешней моде на длинные, как у хиппи, патлы, мы придумали ходить с короткими, как у спортсменов и уголовников, волосами, что-то типа боксерских ежиков. Да и вели себя наши соответственно – с граничащей с наглостью уверенностью.