Текст книги "Дачи и дачники"

Глава 3. Ольга Георгиевна Магелланова

Ольга Георгиевна Магелланова, по словам ее дочери, была «самым светлым, легким и здравым человеком в их семье». В двадцатые годы она училась на историко-филологическом факультете Московского университета, одновременно работая научным сотрудником в отделе по делам музеев и охраны памятников искусства. Однажды, во время проводившейся в Московском кремле изъятия церковных ценностей, она вступила в опасный конфликт с работниками ОГПУ, проводившими экспроприацию, и вынуждена была уйти с работы, а потом и из университета. Еще будучи студенткой, она близко познакомилась с сыном знаменитого историка церкви Ф.Н. Карпова, Петром Федоровичем. В первые годы советской власти он активно работал в созданной в 1918 году Комиссии по охране памятников искусства Троице-Сергиевой Лавры. Членами этой комиссии вместе с местными специалистами были знаменитые историки, искусствоведы и реставраторы П.А. Флоренский, Ю.А Олсуфьев и другие. Петр Федорович Карпов жил в родительском доме в Сергиевом Посаде, где в те же годы пережидали смутное время композитор Павленко и Магелланов с семьей. Несколько позже, в университете Петр Федорович вновь встретился со студенткой Ольгой Георгиевной Магеллановой, которую он знал еще девочкой. Он был на 12 лет старше нее, но это не помешало им полюбить друг друга и вступить в брак. Вскоре у них родилась дочка Наташа. Но жизнь молодой семьи была разрушена самым жестоким образом. В день Наташиных именин 8 сентября 1935 года к ним в квартиру пришли с обыском и арестовали Петра Федоровича. Он был обвинен в участии в контрреволюционной националистической организации «Партия Возрождения России (ПВР)». Вместе с ним по этому же делу обвинялись крупные ученые С.Ф.Платонов, Е.В.Тарле, П.А.Флоренский и многие другие. Петра Федоровича приговорили к 5 годам исправительно-трудовых лагерей. Все эти годы Петр Федорович провел в Бамлаге, расположенном в городе «Свободный» (!) Амурской области, где вместе с П.А. Флоренским трудился на мерзлотной станции, изучая возможность строительства в районах вечной мерзлоты. Эта проблема настолько заинтересовала его, что он изменил своей бывшей специальности искусствоведа и стал заниматься геологией и географией.

Ольга Георгиевна, оставшись вдвоем с дочкой Наташей, учившейся в школе, устроилась на работу библиотекарем в институт нейрохирургии, директором которого был Н.Н.Бурденко. Эта работа давала ей небольшой, но постоянный заработок, который позволял Ольге Георгиевне и ее дочери жить более или менее независимо. В институте Ольгу полюбили и она подружилась с семьей нейрохирурга Бориса Григорьевича Егорова, который не один год по рекомендации Ольги Георгиевны проводил летние месяцы на одной из про́клятых дач, построенных покойным Канунниковым. Что из этого вышло, я опишу ниже.

В предвоенные годы Ольга Георгиевна познакомилась с нейрохирургом А.А.Арендтом, потомком лейб-медика Арендта, который находился у постели умирающего А.С.Пушкина. Благодаря этой дружбе, Ольга Георгиевна приобрела новых знакомых, а среди них – бывшего князя Владимира Николаевича Долгорукого, семье которого до революции принадлежали многочисленные дворцы в Москве и имения по всей России. Он был ранен и контужен на фронтах первой Мировой войны и поэтому хромал и плохо слышал. В страшном 1935 году его арестовали, но по прошествии трех лет лагерей выпустили в связи с неизлечимым остеомиелитом раненой ноги, запретив жить ближе 100 километров от Москвы.

Дочь Ольги Георгиевны описывает Владимира Николаевича как прирожденного аристократа, «подтянутого, ухоженного, сдержанного и мягкого в манерах, в меру ироничного и очень остроумного, способного очаровать любое общество… В жизни Долгорукого важную роль играли женщины, которые увлекались им». Увлеклась им и Ольга Георгиевна. Князь тоже влюбился в молодую и умную женщину. Вскоре Долгорукий, несмотря на прохладное отношение к нему Татьяны Александровны, на правах гражданского мужа Ольги Георгиевны вошел в семью Павленко. Он постоянно жил инкогнито у него на даче в маленьком доме, зарабатывая деньги рассказами для детей под псевдонимом «Владимиров» и переводами с французского.

У Ольги Георгиевны стала налаживаться семейная жизнь, но в это время началась Отечественная война 1941-45 гг и, как я уже писал выше, семья Павленко эвакуировалась в Ташкент. Владимир Николаевич уехал вместе с ними. Но уже по дороге у него начали случаться нервные срывы. В Ташкенте, благодаря помощи Павленко, он устроился на работу в секретариат союза композиторов, но проработал там недолго и вскоре неожиданно уехал в Москву. Там он стал бывать в квартире Павленко, встречаясь с Магеллановым и каждый раз принося с собой бутылку водки, которую они распивали вместе. Но основную часть времени он проводил на пустующей даче Павленко, где по его словам, ему очень хорошо работалось. Однако, когда Ольга Георгиевна вернулась из эвакуации домой, она нашла своего любовника совсем другим человеком – циничным, невыносимым. С композитором, проживая на его даче, он держался вызывающе нагло. Судя по всему, в жизни Владимира Николаевича появилась другая женщина. Вскоре он исчез с горизонта Ольги Георгиевны. Все говорят, что его снова арестовали по доносу о нарушении закона о проживании не ближе ста километров от столицы. Он явился очередной жертвой проклятия, покойной супруги Канунникова. Из тюрьмы он больше не вышел. Он запомнился соседям-дачникам черноволосым стройным мужчиной среднего роста, хромающим на одну ногу, с громким голосом плохо слышавшего человека, в неизменном белом костюме и с толстой полированной тростью в руках. Все дети иначе, как «князь», его не называли.

Освобожденный в 1936 году П.Ф.Карпов приехал в Москву, где на заседании Академии наук СССР выступил с хорошо принятым академиками докладом о результатах своих исследований по вечной мерзлоте. Но главным препятствием к устройству будущей жизни Карпова была не снятая с него судимость, из-за которой он не мог жить в Москве. К этому времени отношения между супругами Карповым и Магеллановой значительно охладились и их брак распался.

Карпов уехал в Томск. Там в 1944 году по совокупности трудов он защитил диссертацию на звание кандидата биологических наук. В Томске Карпов среди эвакуированных встретил свою дальнюю родственницу Наталью Петровну Захарченко, вдову и мать взрослых детей. Их поздний брак оказал самое положительное влияние на Петра Федоровича. Там же в Томске он защитил диссертацию на звание доктора географических наук и получил звание профессора. Но на работу он смог устроиться только на кафедру географии в Ивановский педагогический институт. Наконец, благодаря хлопотам многих членов Академии наук, среди которых был и президент Академии С.И.Вавилов, в марте 1953 года судимость с профессора Карпова была снята и он смог вернуться в Москву, откуда неоднократно приезжал на дачу в Дютьково к бывшей жене и дочке и проживал там целыми неделями. После этих визитов на проклятую дачу, а может быть в результате них, Петр Федорович умер от скоротечного рака легких в июне 1955 года.

Про́клятая дача не отпускала и своих хозяев. Еще во время предпоследнего года войны, вернувшись из Средней Азии, внезапно от тяжелого инсульта умерла хозяйка дачи Татьяна Александровна. Она была еще не старой, и ее преждевременную смерть также можно связать с полузабытым проклятием. После смерти супруги композитор потерял стержень жизни. Ни он сам, ни его родственники не представляли, как они будут жить дальше. Но Павленко решил дальнейшую судьбу своих детей своеобразным способом. Чтобы обеспечить Ольге Георгиевне безбедную и спокойную старость, он предложил ей после смерти Карпова заключить с ним брак и получить не только его безупречную и знаменитую фамилию, но и право на гонорары от его произведений, а также стать владелицей его дачи. Он резко «сдал» после смерти любимой жены и, будучи еще не старым человеком, вскоре после этого юридического акта отправился вслед за своей бывшей супругой, став очередной жертвой своей дачи и освободив Ольгу Георгиевну от тяжелой процедуры вступления в наследство.

Повзрослевшая дочка Ольги Георгиевны Магеллановой-Павленко и Петра Федоровича Карпова Наташа с возрастом превратилась в умную и очень миловидную молодую женщину. Со временем она стала известным искусствоведом, действительным членом Академии художеств. После войны она вышла замуж за сына известной оперной певицы Татьяны Казановской, архитектора и большого любителя автомобилей, Константина Андреевича, человека высокого роста, несколько полноватого и очень доброго. Костя и Наташа еще при жизни Ольги Георгиевны стали жить на даче отдельно в двухэтажном доме, построенном для них перед самой войной. Позже этот дом продали племяннику поэта Сельвинского, Николаю. Он дружил с Наташей и Костей, а также с детьми профессора Сретенского. Они все вместе несколько раз ездили на машинах в Крым и путешествовали по Подмосковью.

Несмотря на то, что Наташа стала солидной замужней женщиной и родила дочку Таню, названную в честь прабабушки, ее дочерние отношения с Ольгой Георгиевной не только не ослабли, но даже стали значительно сильнее. «Ни с кем мне не было так весело, как с мамой», вспоминает Наташа. Когда не стало Татьяны Александровны, их «…отношения с мамой приобрели редкую душевную близость. Больше всего я боялась ее потерять. И вот наступил этот страшный день». В 1960 году Ольга Георгиевна, бывшая довольно грузной, но одновременно удивительно подвижной женщиной, возвращаясь из гостей, упала и сломала себе шейку бедра. В те времена, вопрос об искусственном суставе не стоял перед хирургами. Кроме того, больная страдала тяжелой гипертонией и диабетом. Ее выписали из больницы на костылях. Наступила гангрена ноги. После нескольких месяцев мучительных болей она скончалась в марте 1963 года, не дожив двух месяцев до 60 лет. Длительная жизнь на проклятой даче привела ее, наконец, к печальному концу.

Ольга Георгиевна осталась в памяти всех, кто ее знал как великолепная рассказчица и человек с удивительным чувством юмора. Приходя в гости к Сретенским, она рассказывала бесчисленные анекдоты и смешные истории, в некоторых из которых играла главную роль. При этом она смеялась заливистым смехом сама над собой больше всех. Ольга Георгиевна любила людей, любила путешествовать, сначала с дочкой на велосипедах, потом с дачными соседями на автомобилях и пароходах по Волге и Каме. Вместе со своими друзьями она объехала все наиболее интересные места, куда в нашей стране можно было проехать на машине и по воде. После ее смерти дача Павленко опустела.

Когда не стало Ольги Георгиевны, ее дочь и внучка перестали ездить на про́клятую дачу и вскоре решили ее продать. Они подозревали, что ранняя смерть их матери и бабушки, несчастья их отца и деда, арестованного и проведшего в исправительно-трудовом лагере и на поселении в чужом городе почти десять лет и умершего еще не старым от злокачественной опухоли, а также преждевременная кончина композитора Павленко связаны с проклятием повесившейся сто лет тому назад первой хозяйки их дома. В наследство от матери Константину Андреевичу досталась дача на Рублевском шоссе в поселке артистов в тридцати километрах от их старого дома. Туда они и переехали вместе с дочкой Таней и ее молодым мужем, бывшим теннисистом Сашей. Вскоре у молодых родилась дочка Евгения. Она быстро выросла, вышла замуж и родила дочку, которую в честь ее прабабушки назвали Ольгой.

Часть II. Профессора Сретенский и Подзинский

Глава 1. Начало дачной жизни

В 1906 году новый дом Канунникова купил молодой физик из Москвы Николай Сретенский, который был атеистом и не верил в старые проклятия. Рядом с ним в большом доме, построенном купцом на продажу, поселился его приятель математик Андрей Подзинский, работавший с ним вместе в Императорском Московском университете. Он тоже смеялся над старыми вымыслами о проклятии, наложенном на его прекрасный дом. К этому времени у Сретенских было трое детей разного возраста: дочь и двое сыновей. Позже, перед самой революцией, у них родилась еще одна дочь. У Подзинских к началу первой Мировой войны уже подрастали два сына, шестнадцати и девятнадцати лет. Старший из них страстно влюбился в шестнадцатилетнюю дочь Сретенских, очень красивую и рано созревшую девушку, которая отвечала ему взаимностью. Молодые люди обручились в мае 1914 года, а спустя три месяца Россия, выполняя свой союзнический долг, вступила в войну с немцами, напавшими на братскую православную Сербию. Старший сын Подзинского вскоре был мобилизован в армию. Провожая своего жениха на фронт осенью 1914 года, его невеста поклялась ждать возращения своего любимого, сколько бы ни продолжалась война с немцами…

Но давайте вновь вернемся в счастливые довоенные годы. Вскоре рядом с домом Сретенских построили каретный сарай с конюшней и сеновалом на чердаке, где стояли дрожки и лошадь, а позже к нему была пристроена мастерская. На своем участке среди молодых берез Николай Сретенский сделал настоящий теннисный корт, обнесенный плетеной сеткой. Этот корт некогда считался одной из первых теннисных площадок в Подмосковье. В предвоенные и дореволюционные годы сюда приходило множество игроков разного возраста и различной подготовки из числа гостей и соседей хозяев дома. Оба ученых очень любили свои дачи и проводили в них все летние месяцы и праздничные дни. Семейства Сретенских и Подзинских были на редкость гостеприимными и на их дачах постоянно бывали гости. В хорошую погоду для них накрывали столы в саду, в дождливую – на террасах.

У Сретенских постоянно жил старший брат физика, известный филолог, специалист по древнерусской литературе, закоренелый холостяк Михаил, и часто проводил летние месяцы, приезжая из Одессы, родной брат жены профессора Петр Сергеевич Воталиф, в те годы уже подающий большие надежды офтальмолог, вскоре ставший мировой знаменитостью. Чем занимались? Ну, прежде всего, играли в теннис. Сам Сретенский, быстро научившись этой прекрасной игре, отбивал мячи сильно и точно. Его старшая дочь обычно играла в паре со своим женихом и играла неплохо. Если позволяла погода, купались в реке, которая напротив дачи была хоть и не очень глубокой, но с быстрым течением и великолепными песчаными пляжами.

Кроме тенниса и купания ходили гулять по живописным холмам и долинам Клинско-Дмитровской гряды, продолжающейся до самого Звенигорода. Наибольшей популярностью пользовались прогулки по высокому правому берегу Москвы-реки. Очень любили ходить за грибами. Их в окрестных лесах было видимо-невидимо. В некоторые годы грибов собирали так много, что для возвращения домой нанимали в деревне подводу, чтобы вести тяжелые корзины. Часто большими компаниями плавали на лодках вниз по течению реки, вплоть до Николиной горы, располагавшейся километрах в двадцати от дачного поселка, где жили ученые. Там у них было много знакомых, снимавших дачи в этом прелестном уголке Подмосковья. Нередко ездили на экскурсии в Звенигород – город-крепость, сохранивший свои стены, башни и церкви. И особенно часто совершали пешие или велосипедные прогулки в Саввино-Сторожевский монастырь, расположенный на горе Сторожи у места впадения реки Сторожки в Москву-реку. Иногда все вместе ходили в поместья Поречье и Введенское.

Дом в усадьбе Поречье был построен в середине XVIII века чаепромышленниками Поповыми. Он представлял собой длинное двухэтажное строение, своим передним фасадом с рядом колонн под треугольным портиком обращенное к обрывистому берегу реки. Как пишет в своем феноменальном труде «Венок усадьбам» знаменитый искусствовед и бывший председатель общества изучения русской усадьбы А.Н.Греч, «Поречье как-то видно отовсюду „и с колокольни Саввина монастыря, и с Городка, и с шоссейной дороги на Вяземы… Дом.„кажется нарядным издали; верно потому, что белой лентой красиво оттеняет он крутой берег реки, где в лес давно превратился в уже одичавший парк». В этом парке дачники устраивали маскарады и играли в прятки. В усадьбе часто сменялись хозяева и Греч предсказывал, что «недолго простоит этот белый барский дом». Забегая вперед, следует сказать, что здесь Греч ошибся. При советской власти Поречье перешло во владение Академии Наук СССР, затем московского Дома ученых. Главный дом был отреставрирован и сохраняется до настоящего времени.

Другим местом паломничества Сретенских и их гостей было имение Введенское. Оно, как и Поречье, находилось в нескольких километрах от дачного поселка по направлению к станции железной дороги. Главный дом имения был построен в XVIII веке отцом фаворитки Павла I князем П.В.Лопухиным. В нем бывали П.И.Чайковский, А.П.Чехов и многие художники: В.Э.Борисов-Мусатов, И.И.Левитан, М.В.Якунчикова и др. Старый дом был деревянным. В 1912 году его сломали за ветхостью, и, по словам А.Н.Греча, «…на его месте последний владелец Введенского, граф Гудович возвел почти такой же – каменный…». А.В.Гудович получил Введенское в качестве приданого своей невесты, дочери графа С.Д.Шереметьева Марии Сергеевны. Вот как описывает главный дом усадьбы автор книги «Венок усадьбам»: «На двор выходит фасад с лоджией; перед ней терраса, образуемая полукругом колонн. Две низкие галерейки приводят к флигелям. В плане они образуют букву Г… На обрыв выходит другой фасад дворца во Введенском – с величавым шестиколонным портиком коринфских колонн. С двух сторон ведут к нему отлогие пандусы, слегка закругленные, со статуями на постаментах. Торжественным архитектурным аккордом кажется этот фасад… По крутому откосу, обрамленному деревьями парка, спадает затененная просека. Стены и колонны дома, полускрытые пригорком, в прозрачных розовых отсветах последних догорающих солнечных лучей. Ярко пламенеют в еще светлом небе облака. Огнями блещут стекла в окнах, точно в доме праздник или, может быть, пожар? И, стоя внизу перед этой картиной, вдруг вспоминаются холсты Борисова-Мусатова. Ведь именно этот дом в Введенском излюбленным мотивом проходит в его живописных образах. Из окна второго этажа обратный вид – зеленые кроны деревьев, блеснувшая отраженным световым облаком заводь старого русла реки, лес в туманной серой дымке, горящие золоченые купола и белеющие башни Саввина монастыря, а в небе уходящие дождевые тучи.» Таким могли видеть этот дом и наши дачники, посещавшие усадьбу до октябрьского переворота.

Перелистаем пару десятков лет вперед и расскажем о дальнейшей судьбе этого великолепного имения и его хозяина. Придя к власти, большевики расстреляли графа Гудовича, а в его имении разместили Звенигородское художественно-ремесленное училище – колонию для малолетних преступников и беспризорных. В 1920 году во Введенском открыли Звенигородский историко-художественный музей имени тов. Н.И.Троцкой (второй жены Льва Троцкого), куда были свезены картины, мебель и предметы быта из соседних усадеб. Но его скоро закрыли, а экспонаты переправили в Звенигород. В тридцатых годах в здании была размещена совпартшкола. В парк врезалась железнодорожная ветка, а рядом со старой приусадебной церковью построили станцию. Позже в главном дворце был устроен правительственный дом отдыха, а в настоящее время там находится санаторий «Звенигород», принадлежащий московской мэрии.

Но пора снова вернуться в дореволюционные годы. Многочисленных гостей Сретенских надо было кормить. В их доме было две кухни: одна летняя в цокольном этаже (полуподвале), другая поменьше, зимняя, на первом этаже дома. Всегда держали кухарку: хозяйка дачи готовить не умела и не любила. Зато она прекрасно умела занять гостей разговорами за столом, во главе которого она сидела и разливала чай из самовара. Она очень строго следила за детьми, чтобы те не опирались локтями о стол, не тянулись за солонкой или сахарницей, не болтали ногами под столом и громко не разговаривали во время еды. Рассказывали такой эпизод. Старший сын Сретенских, пятнадцатилетний юноша с хорошим чувством юмора, сидя за столом, полным гостей, положил левую руку себе на колени. Хозяйка сразу же заметила это нарушение этикета и возмущенно спросила сына: «Гриша, где рука?» Сын, находившийся в веселом настроении, ответил в рифму: «Ищет потроха». Последовал жесткий приказ: «Пошел вон из-за стола». Грише ничего не оставалось делать, как молча удалиться и потом просить у матери прощения.

Чтобы прокормить всю ораву детей и гостей, Сретенские завели большой огород, где выращивали картофель и овощи. Картофельное поле на соседнем заливном лугу обрабатывали с помощью лошади, которую брали в наем в ближайшей деревне. Потом завели свою, прозванную «Белочкой». Почти с самого начала дачной жизни у Сретенских жил дворник Осип Феоктистович, контуженный в первую Мировую (у него был перекошен рот). Он прожил у Сретенских без малого 40 лет, ухаживал за садом и огородом, а зимой топил печи и расчищал снег. Это был ворчливый, но очень добрый и верный человек. Забегая вперед, скажу, что именно он спас дачу Сретенских от разграбления и гибели и во время первых лет советской власти, и в период Отечественной войны, когда на даче стоял батальон Красной армии, защищавший подступы к Москве.