Текст книги "Белый огонь"

– Нет. – Ради вздохнул, переведя необычные серые глаза на Яс. – О нет, ваша светлость. Бати посвятил свою жизнь Карифу, и, полагаем, богиня выбрала его судьбу и не нам забирать мертвого на родину. Пусть Эльват станет для него последним пристанищем.

– Значит, вы пришли, чтобы узнать подробности его смерти?

– Мы уже знаем все возможные подробности, моя госпожа. А потому не будем просить вас утруждать себя рассказом.

Яс чуть прищурилась. У этих евнухов есть информаторы во дворце? Как интересно. Кто-то поет песни либо за деньги, либо за идею. Следует сказать Тиру найти этого человека или людей. Подробности смерти дэво не были секретом, во всяком случае, очень уж важным, но всегда лучше видеть соловья, который поет. На ветке, а не где-то в зарослях. Быть может, он станет петь нужную тебе песню, ту, которую так приятно слышать. Тебе или врагам, это уже частности, главное, нужную. Или же… соловью всегда можно укоротить язык.

Либо голову.

Ради на первый взгляд не выглядел глупцом. Он мог бы выслушать ее, чтобы сохранить тайну существования информатора, но, судя по всему, ему было совершенно все равно, что об этом думают здесь.

«Интересно, раскрывая секрет, он выказывает свое пренебрежение или, наоборот, показывает добрую волю?» – подумала она.

– Мы приехали в вашу страну, чтобы попросить его светлость оказать Храму услугу.

Яс благосклонно улыбнулась, показывая, что Ради может продолжить.

– Мири в мудрости своей выбирает служанок, которые следуют ее воле и служат по-разному. Кто-то на материке считает нас сектой, кто-то культом, но все знают, что мы служим во благо ей, хотя славим лишь одну из Шести. Наш Храм существовал еще до Катаклизма, до войны Гнева, до Битвы на бледных равнинах Даула. Его основала богиня, сама заложив первый камень и призвав другие, выстроив на хребте Питоновых скал стены, своды, кельи и купола. Дав нам правила, законы, силу и толику своей необъятной непостижимой мудрости. А также пророчества.

– Пророчества? – заинтересовалась Яс, чуть склонив голову.

– Слова. Строфы. В большинстве своем они становились понятны лишь через десятки лет после произошедших событий. Храм стоял на дальней границе Единого королевства, великие волшебники не докучали ему, уважая нашу обособленность, и довольно часто сестры, жившие в нем, не интересовались тем, что творится в мире. После Катаклизма, который расколол привычный порядок вещей, мы и вовсе оказались отделены морем от северных соседей. – Он помолчал, затем сделал скупой глоток кальгэ, глядя на женщину поверх края плоской фарфоровой чашечки. – Мири сказала своим служанкам, что в час, когда мир забудет почти все из того, что дали ему Шестеро, у сильного грифа, который будет великим, появится гость, повелевающий смертью. Первый за тысячу лет.

– И он появился. – Яс коснулась рукоятки кувшина, видя, что чашка гостя опустела, но тот отрицательно покачал головой и вежливо улыбнулся.

– Слишком бодрит, ваша светлость. Боюсь, теперь не усну несколько дней. Появился, но не тогда, когда мы этого ждали. Сильный гриф – оказался не тем, на кого мы думали.

– Вот как?

– Дед вашего мужа, ваша светлость. Другой Эш-Тали, Стилет Пустыни, Палач Эль-Аса, Убийца сотен жен. Он подходил по всем признакам и слыл величайшим правителем Карифа в рядах прежних, разумеется исключая вашего достойного супруга. – Он был вежлив, этот Ради, хотя оба знали, что внук пока не достиг (а возможно, и не достигнет) громкой славы выдающегося предка-завоевателя.

– Разумеется.

– И Храм отправил во дворец одну из своих служанок, чтобы встретить тзамас, как приказывала Мири.

Яс нахмурилась:

– Не припомню, чтобы династии служил кто-то кроме Бати.

– Служили. Не привлекая внимания к тому, чьим путем они идут и чьей воле подчиняются. Бати был первым, о ком вы знаете, и он верно служил отцу вашего мужа. И вашему мужу тоже.

«Вместе с тем вся его верность была лишь иллюзией. Причины здесь находиться оказались иными, – с ядовитой горечью подумала Яс. – Он ждал ее. Шерон из Нимада».

– Тзамас, что разорвет мир. Тзамас, что соберет его снова по своим правилам. Белое пламя, от которого не скрыться никому. Вот что она такое и вот почему верные служанки богини ждали ее прихода.

– Теперь ее уже нет в Эльвате.

– Я знаю. – На смуглом лице Ради появилась глубокая печаль. – И это страшит Храм. Мы не выполнили волю богини, не оставили следов.

– Я могу вас утешить. Их ищут и найдут. А если они покинули герцогство, то это ничего не значит, за голову некроманта и ее сообщников назначена щедрая награда. Наняты люди. Рано или поздно их вернут в Эльват.

«И лучше бы живыми», – подумала она про себя.

Ради покивал и посмотрел ей прямо в глаза:

– Поэтому мы и пришли к его светлости, прежде чем пойти дальше в мир. Хотели бы нижайше просить, чтобы он убавил свой гнев, отозвал людей и прекратил преследовать ту, кого знают как Шерон из Нимада.

Сперва Яс подумала, что она бредит. Затем, что бредит он. Напекло голову солнцем, такое случалось, но серые глаза оставались серьезными, словно отлитые из стали. Спутники Ради тоже не улыбались и не удивлялись, слыша столь странные слова.

Она подумала немного, так и эдак. Покрутила мысли, варианты, провела языком по зубам, чувствуя слабую кислинку, оставшуюся после крепко заваренного напитка.

– Понимаю, что Храм хочет отомстить.

Ради сцепил пальцы в замок.

– Мы далеки от мести, даже ради такой верной служанки, как Бати. Мы – следы богини и движемся навстречу ее воле. Это сильнее нас, наших желаний или наших эмоций. Мы просто должны. Вот и все.

– Хотите убить ее сами.

Он чуть подался вперед:

– Хотим успеть первыми, ваша светлость. А люди, отправленные вами, будут мешать. Не нам. Мири.

О. Она бы с радостью все отменила. С радостью убедила мужа не убивать указывающую. И еще предстояло это сделать. Здесь ее желание совпадало с этим дэво, который просил так, словно… почти приказывал. Впрочем, чего взять с фанатика из секты? Их чувство такта часто куда слабее религиозного рвения, а может, и безумия.

Но вот только не в интересах Яс было, чтобы они убили Шерон. Не до той поры, как ту вернут и убедят сотрудничать.

– Герцог принял ее как друга, объявив свою волю на всю страну. Она же отвергла дружбу, ударила по протянутой руке. Плюнула на нее. Прилюдно. Нанеся оскорбление. Как вы представляете себе наш отказ заставить указывающую заплатить, почтенный Ради?

В ее голосе прозвучали первые нотки гнева, пока еще слабые, хотя и вполне уловимые, но дэво не дрогнул, лишь расправил складки на своем проклятущем платье, аккуратно и тщательно, словно это было куда важнее разговора.

– Я понимаю, ваша светлость, такое затруднение. Но герцог Карифа милостив. Он ведь может оказать милость и простить глупую женщину? Стать выше всего случившегося, обратить такую малость…

– Малость?! – Теперь уже Яс подалась вперед. – Милость? Прощение? Здесь Кариф, а не Мут! Ни милость, ни прощение здесь не в чести! Это слабость, а герцог не может быть слабым. Не может простить, если не просят прощения, не просят на коленях, целуя его туфли, не каясь публично, при свидетелях.

– Я понимаю. И все же этого хочет Мири.

– Этого хотите вы! – резко отрезала она. – Если того желает Мири, пусть она даст знак. Лично. Придет и прикажет. Публично. Чтобы у всех не было сомнений в ее воле и в том, что его светлость должен подчиниться, дабы не выглядеть слабым в глазах подданных. Воля богини и воля человека, да еще чужестранца, вещи разные.

– Я настаиваю, что…

– Настаиваете? – прошипела Яс, и, подчиняясь ее голосу, стража с глефами, до того неподвижно стоявшая по периметру веранды, пошевелилась, а лейтенант сделал шаг вперед, но Ради и бровью не повел, как и его спутники. – Вы не в том положении, чтобы настаивать. Вы гость, я принимаю вас, даруя защиту в моем доме, а также допускаю, что в Храме иные обычаи и вы не знаете правил. Поэтому позволю вам уйти с моим благословением и пожеланием доброй дороги.

Они смотрели друг на друга словно две кобры, готовые броситься в атаку. Горели только глаза, лица оставались бесстрастными, разве что на скулах у женщины выступили пятна, проявившиеся даже сквозь бронзовую кожу. Висела гнетущая тишина, наконец Ради произнес:

– Нам требуется лишь благословение ее. Возможно, ваши слова тоже ее воля и она испытывает нас, усложняя задачу. Узнаем со временем, ваша светлость. Мы воспользуемся вашей добротой и отправимся в путь.

– Покиньте Эльват до заката, – сказала она им в спины. – Мой муж не всегда столь кроток, как я. Не желаю, чтобы его гнев коснулся вас.

Они еще раз поклонились и ушли, сопровождаемые воинами. Яс, все еще злясь, громко хлопнула в ладоши, подзывая служанку, пошевелила мизинцем, указывая на длинный луг. Та, понимая приказы без слов, принесла лакированный футляр, со щелчком открыла крышку, осторожно вытащила из него черный составной лук, отделанный рогом орикса. Прекрасная работа пустынного оружейника, который сделал ее по заказу герцога, подарившего лук Яс.

Натягивая перчатку на правую руку, герцогиня мотнула головой, требуя, чтобы колчан, в котором ждали стрелы с пестрым оперением, повесили там, где обычно.

Отец, да продлятся его годы до ста лет, учил ее стрелять еще девчонкой. И показал, как управляться с лошадью без седла, отдавая команды лишь коленями да стопами, не думая об узде. Как ощущать ее дыхание, ход и понимать тот миг, когда следует отпускать тетиву.

Она была прекрасной лучницей и наездницей. Лучшей в Аль-Обайлахе, что стоял в долине Аль-Хиз, защищая северо-восточные ворота герцогства, там, где за стенами Безводных гор начинался Дагевар.

Ей, благородной дочери мудрого правителя бедной провинции, дочери воина, а не политика, хотелось походить на отца. Сражаться. Вопреки законам. Как солдат. Мечтам не суждено было сбыться, но в один из темных дней врата пали и вал воинов в зубастых шлемах перешел горы. Чтобы грабить и убивать.

И тогда она сражалась и защищалась наравне с мужчинами. Посылала свою гнедую Соколицу вперед, заставляла прыгать, крутиться, уходить за дома, выскакивать из-за угла.

И убивала.

Убивала страшных бородатых мужчин, даже не понимающих, откуда прилетела пестрая смерть. Стреляла на ходу, на скаку, не медля и не колеблясь. В белые полоски лиц, на миг показавшиеся над щитами, в сочленения между доспехами. В спины.

В спины она тоже стреляла.

Она ликовала, отправляя на ту сторону всех, кто пришел на родную землю, и именно в тот день в первый раз ее увидел муж. Тогда лишь один из сыновей герцога, оказавшийся в Аль-Обайлахе вместе со своим отрядом легкой кавалерии.

Он выбрал ее, когда Яс едва исполнилось четырнадцать. Захотел сделать женой, хотя и считали, что она ему не ровня. Нижайше просил старого воина отпустить дочь в Эльват, под свою опеку, распарывая кинжалом себе ладонь и проливая кровь на песок. Вручая девчонке тяжелый золотой браслет по древнему «закону покровителей». И она приняла его, без колебаний, с радостью, стоило лишь отцу благосклонно кивнуть.

Перо стрелы коснулось щеки, и, улыбаясь тому воспоминанию, Яс отправила ее в полет, наконец-то расслабившись после этого долгого дня.

Проследила, как та по дуге взбирается в небо, на миг растворившись на фоне белого солнечного диска, и втыкается в треногую мишень на другом конце луга, почти в двухстах ярдах от нее. Она выстрелила снова. И еще раз. Трижды попав в центр, радуясь, что руки помнят, а тренировки, несмотря на заботы и печали, продолжаются ежедневно.

– Ты поступила верно, – сказал голос у Яс за спиной.

Ей хотелось разрыдаться от счастья, но она даже не дрогнула. Лишь прикусила губу и, держа спину, оттянула тетиву так, словно желала пробить небо. Вдох. Выдох.

Выстрел.

– Ты все слышал, мой господин.

– Да, – признался Азим Эш-Тали. – Слышал. Хотел бы я содрать с «гостей» кожу, но дэво слишком шипастые цветы, чтобы не пораниться об них. Пусть уходят и не возвращаются.

Она опустила лук и, повернувшись, посмотрела на него, задрав лицо вверх.

– Я прощена?

На его губах появилась усмешка:

– Не ты ли только что говорила, что прощение в Карифе не в чести? Но Кария молит за тебя, да и я не могу долго злиться на луну моего сердца.

Внезапные крики из сада отвлекли их. На дальнем конце луга появился неизвестный мужчина в рваной одежде, быстро бегущий к ним. Сильно отставая, за ним спешили стражники. Те, что охраняли ее и герцога, выхватили оружие, но владетель поднял ладонь, прося десяток воинов повременить.

– Ваша светлость! – осмелился предупредить усатый командир третьей роты гвардейцев. – Он может быть опасен.

– Потому ты и здесь, – равнодушно ответил ему герцог, наклонился к уху жены и шепнул с усмешкой:

– Помнишь, как мы охотились в Безводных горах?

Яс потянулась за стрелой, конечно же помня. Они преследовали беглых солдат разбитого отряда Дагевара, гнали их собаками, рвали птицами и убивали, отлично повеселившись.

Стрела попала незнакомцу в грудь, прошла навылет, он пошатнулся, но, удивительно, устоял на ногах и побежал еще быстрее. Так быстро, словно за ним гнались шаутты.

– Ха! – негромко сказала она, целясь уже внимательнее. Человек к тому времени преодолел половину расстояния до них.

Ее стрела вновь прошла навылет, пробив шею. Яс не сомневалась, что уж теперь-то она убила этого ненормального или хотя бы остановила, ибо не знала никого на свете, кто может бежать с двумя смертельными ранениями.

А уж в том, как убивать людей стрелами, ей не было равных. Иногда она с мужем устраивала охоты, по старой памяти.

Но незваный гость продолжал бежать.

– Хм… – Теперь ее лоб прорезали озадаченные морщины, за спиной нервно перетаптывались воины, бряцая железом.

Третья стрела угодила в левый глаз, голова дернулась, и человек наконец-то упал. Рухнул как подкошенный, под всеобщий вздох облегчения, и тут же вскочил.

Влияние владетеля на слуг его было велико, но иногда долг важнее страха ослушаться приказа.

– Защищайте их! – рявкнул командир роты, и Яс подхватили сильные руки, уволакивая за спины воинов, ощерившихся глевиями и клинками. Пятерка прикрыла герцога, в руке которого появился кинжал, широкими круглыми щитами.

Человек уже был рядом, под верандой, и, высоко подпрыгнув, перемахнул через перила. Его вид ужаснул всех. Кто-то закричал, но оружие не бросил, наоборот, прыгнул вперед, желая ударить. Все остальное Яс запомнила плохо в мельтешении фигур, звоне клинков, всхлипах, стонах и крови, повисшей в воздухе мелкой капелью, а затем упавшей на ее волосы, одежду и лицо.

– Стоять! – внезапно зычно и громко рыкнул герцог. – Стоять!

Они остановились и отступили. Разом, поднимая щиты и оттаскивая раненых. И человек, пронзенный пестрыми стрелами, тоже остановился. Возле его ног лежал солдат с разорванным горлом, хрипя в агонии и щедро отдавая кровь отполированным плитам пола.

Яс во все глаза смотрела на чудовищное существо с изуродованным лицом и едва узнавала того, кто раньше был Ярелом. Он вперился в нее мертвыми рыбьими глазами, перевел взгляд на герцога и принялся раздеваться.

Грубо, неуклюже, срывая пуговицы с порванной куртки, а затем и вовсе разрывая ее и рубаху, словно бы от нетерпения, а после повернулся к ним спиной, встал на четвереньки, лег, раскинув руки.

Все наблюдали с ужасом. Наконец, командир роты – Яс видела, что он боялся не меньше, – вспомнил о долге, взял у ближайшего солдата глефу и ткнул в тело, сказав дрожащим голосом:

– Вроде мертв.

– Он и был мертв, – сухо откликнулся герцог, шагнув вперед, несмотря на предостережение. – Давно мертв.

Склонившись над Ярелом, правитель хмуро рассматривал спину, затем поманил Яс, но прежде приказал солдатам прижать руки и ноги чудовища, навалиться на них всем весом, чтобы мертвый и не думал больше встать.

Она подошла и увидела на широкой спине воина вырезанные темно-бурые символы. Буквы всеобщего языка. Мелкий, четкий, ровный почерк.

«Ваша светлость! Я приношу свои извинения за столь внезапный уход из дворца без Вашего позволения. Я также глубочайше прошу прощения за нарушенное слово и молю не судить меня за этот проступок, ибо верю в Вашу милость и мудрость. Обстоятельства требуют моего срочного присутствия в другом месте, поскольку опасность велика. А я не желаю, чтобы эта опасность пришла в Вашу страну. Не желаю навлекать беду на Вас или Вашу семью. Только не на того, кто назвал меня своим другом. Умоляю отпустить меня и тех, кто помог мне, и больше не искать. Сейчас я не смогу вернуться, но, если Вы продолжите мои поиски, мне придется объяснить подробнее, почему я ушла, и прислать Вам еще одно письмо. А мне бы, как Вашему искреннему другу, этого не хотелось. Да хранят Вас Шестеро. Шерон из Нимада».

– Прочла? – мрачно спросил герцог, глядя на ходячее письмо скорее с задумчивостью, чем с опаской.

Солдат, лежавший рядом, перестал дергаться, и его тело уже уносили.

– Да.

Стоило ей это сказать, как Ярел весь как-то сжался, почернел, от плоти начал подниматься удушливый дымок, накрывший их глубокой волной смрада, и солдаты, державшие его, с воплями отшатнулись, вытирая испачканные руки об одежду. Одного вырвало, и владетель дернул Яс за плечо, уводя.

– Она молит о прощении.

– Она угрожает, – поправила герцогиня мужа. – Завалит нас мертвыми письмами, если не отстанем. И неизвестно, какой приказ будет у этих писем. Если это пробралось через стены и охрану, то и другие смогут. А вдруг их будет сразу десять?

– Значит, ее придется простить, – хмуро отозвался герцог. – Во всяком случае, до поры до времени. А там – посмотрим. Возможно, дэво повезет больше. Пусть письма получают они. Я стану молиться за их успех.

Глава пятая
Все, что на дне

Во времена столь седые, что говорят о них лишь с сомнением. Во времена, которые были тысячу, а может, и больше лет назад.

Стоял Аркус.

С зари времен, с эпохи, что еще помнила асторэ.

Считался он городом городов. Центром мира. Первым среди остальных.

Его благословили любовью Шестеро и часто отдыхали среди садов, на берегах каналов и в тени белых стен. Тогда еще можно было встретить их и поговорить с ними любому, кто в этом нуждался.

А затем пришли темные годы. Аркус предал Шестерых.

И ветер раздувал плащ Вэйрэна. И были кровь, соль, пепел да слезы.

И небесный огонь, что оставил свой след. И гнев Шестерых сделал земли вокруг проклятыми.

Во веки веков.

Обрывок обожженной страницы неизвестного манускрипта, найденный в библиотеке Каренского университета

Туман пожрал мир, тяжелым плащом лег на плечи, окутав их холодом и бусинками влаги, выступившей на коже, одежде, волосах. Его можно было потрогать, столь вязким он казался, и стоило лишь пошевелить рукой, как белая пелена приходила в движение, колеблясь завихрениями, тревожно и угрожающе.

Он давил, давил странной болью на виски, лизал их с издевкой, неприятно и тошнотворно, запускал ледяные пальцы за шиворот, корябал спину, щекотал шею. Хотелось сбросить его, но это было невозможно, ибо белесая пелена была вездесуща.

Туман сжирал почти все звуки: шум ветра, стук сердца и даже грохот Брюллендефоссена. Водопад едва звучал, словно он был маленькой мышью, засунутой в горшок, который сверху накрыли подушкой.

А еще было холодно. Так холодно, что изо рта вырывался пар, вот-вот грозящий прямо в воздухе превратиться в кристаллики инея. Ненадежная нить под ногами, сотканная из солнечной пряжи, мягко мерцающей, стоило лишь коснуться ее, едва не резала стопу и дрожала, как напуганный щенок, отвечая на каждое движение Тэо.

Он шел осторожно, выверяя шаги, опасаясь, что ветер налетит в любой момент, ударит в спину и сбросит в пропасть, к водопаду, а после ниже, на самые острые камни.

Во рту пересохло, рука, держащая большой стальной веер, подрагивала, и путь вперед, над ничто, казался настолько бесконечным, что, когда из тумана появились два величественных гиганта, не ожидавший этого акробат ощутимо вздрогнул. Близнецы, башни Калав-им-тарк, возвышались над всем миром. Острыми ребрами, каменными шипами, с единственным светлым окном-бойницей, к которой вилась нить.

Они выглядели грозно, страшно, совершенно нереально, как из мрачной сказки. Из прошлого. Эпохи великих волшебников, той, еще до Катаклизма, когда Тион пришел к оплоту шауттов и спас Арилу и Нейси. Не такие, какими их запомнил Тэо, выступая на свадьбе горного герцога. Твердыни больше не были разрушены, не являлись обломками костей прежних времен.

Словно их отстроили заново. И сделали это так здорово, что создавалось впечатление – башни не сложили, а вылили из камня. Черного, отшлифованного в зеркало, без всякого намека на стыки.

Калав-им-тарк дышали холодом, ужасом, тьмой. Тэо смотрел на них, как в разверзнутую могилу, на ту сторону. Слишком близко.

Очень близко.

Оставалось сделать лишь несколько шагов до окна, из которого лился мертвенный свет, но акробат колебался, и чем дольше он стоял на одном месте, балансируя на пляшущей нити, тем страшнее ему становилось.

Он не должен был находиться здесь. Ему незачем идти туда. Не с кем там говорить. Нечего делать. Тэо сделал глубокий вдох и, хмурясь, посмотрел, как пар изо рта превращается в кристаллики инея, повисающие в воздухе, точно наткнувшиеся на что-то.

В окне появился силуэт, и циркач, узнав его, крепче сжал рукоятку тяжелого стального веера.

Хенрин. Фокусник. Его друг. Тот, кто стал вместилищем для шаутта, и теперь за спиной демона появились другие. Лица молодые и старые. Красивые и уродливые. Мужские и женские. В одежде благородных, нищих, солдат, жрецов Шестерых, мастеровых. Так много, что он не мог их запомнить, но всех их объединяло одно – зеркальные глаза.

Хенрин резко взмахнул рукой, серебристое копье рухнуло со шпиля башни, оставив ослепительную полосу в небе, сжигая туман, разрывая его клочками, а вместе с ним и нить, по которой шел Тэо.

И Тэо рухнул, выронив веер, ослепший от удара молнии, полетел к земле, к пробудившемуся реву, мимо вала черной, как ночь, крови, наполнившей водопад. Он мог бы коснуться ее рукой, чувствовал тяжелый металлический запах, ощущал, как мелкие капельки остаются на щеках, и за секунду до падения в озеро, наполненное всей кровью мира, кровью тех, кто ушел, и тех, кто еще жив… проснулся.

Его сердце колотилось, словно в детстве, перед первым важным выступлением, и несколько минут акробат лежал не шевелясь, прислушиваясь к скрипу и стонам дерева, хлопанью ткани, плеску воды. Низкая темная комната, пахнущая сыростью, едкой смолой, влажной соломой, плесенью, соленым вяленым мясом, парами крепкой настойки, едва ощутимо – дымом от мутского порошка и сильно – застарелым потом.

Ему потребовалось время, чтобы понять, что ощущение качки возникло потому, что он на корабле, в маленькой каюте, а точнее, узком чулане (Тэо не знал, как правильно назвать это помещение).

Хмурясь, он остался лежать на жесткой лавке. Все случившееся в последние дни вспоминалось смутно, словно после тяжелой болезни, когда валяешься в бреду, путая его с реальностью.

С ним уже такое было однажды. В прошлой жизни. В дни, когда Тэо познакомился с Лавиани и на его плече появился водоворот. Он тоже болел, потерял сознание, а очнулся в похожем месте – трюме какой-то посудины, отправившись в Нимад.

Акробат осторожно сел, гадая, продолжение ли это сна с башнями Калав-им-тарк или же все реально? Посмотрел на левую руку, закатал рукав рубашки, убедился, что кожа прозрачна, видны мышцы и искорки текут по сосудам.

Затем он снял перчатку, удовлетворенно кивнул, изучая запястье, исполосованное тонкими розовыми шрамами, складывающимися в мелкую сеточку. Пальцы стали суше и, казалось, чуть длиннее, ногти отросли, были плотными, темно-лиловыми, цвета спелой сливы, и выглядели острыми.

Да. Все как когда он очнулся в маленьком бассейне, под корнями древних деревьев в Шой-ри-Тэйране.

Грустно улыбнувшись, Тэо надел перчатку. Еще раз осмотрел каморку, которая приютила его. Две деревянные полки с соломенными матрасами, над ними повешены гамаки из плотной ткани. Пустое ведро. В низком потолке маленькое окошко, квадратная дырочка, не больше ладони, из которой сочился бледный свет.

Только теперь он увидел, что лежанка напротив занята. Положив под голову матерчатую сумку, там спала рыжеволосая женщина. Тени изрезали ее лицо, проходя по носу, скулам, оставляя хорошо видимым бледный лоб, медные завитки засаленных локонов и пустые глазницы, темными провалами уставившиеся на Тэо.

Он сжал зубы, так, что заныли челюсти, ощущая и жалость, и печаль, и… отвращение. Последняя эмоция к тому, кто посмел это сделать.

Акробат не очень хорошо знал Бланку. Видел мельком на плоту, когда они с преследователями устроили гонки по великому Бренну. А после встретил уже в компании своих друзей, во время песчаной бури, среди костей умерших в прошлые эпохи.

Внезапно Бланка, все так же оставаясь лежать, спросила:

– Долго ты будешь на меня глазеть?

Двигались лишь ее губы.

– Как ты поняла?

– Хм… Возможно, это то, что называют магией. – Кривая усмешка.

– У тебя красивый голос.

– Вот этого я не ожидала от уличного циркача. Я многое слышала о тебе, Тэо Пружина. Ты чувствуешь ее?

Мрак в пустых израненных глазницах, казалось, сгустился еще больше, и акробат покосился на сумку женщины, не став врать.

– Каждое мгновение.

Рыжеволосая вновь положила голову на «подушку».

– В чем-то мы похожи с тобой, акробат. Мне надо отдохнуть, а пока ты рядом, я не могу сомкнуть глаз.

Из-за ее травмы слова прозвучали несколько зловеще. Еще несколько мгновений Тэо смотрел в пустые глазницы и медленно поднялся, сгорбившись, чтобы не касаться макушкой низкого потолка.

– Куда мы плывем?

– Хм? – Она поджала губы. – Есть ли какая-то разница? Раньше я тоже хотела знать очень многое. Что думают те, что думают эти? Какие последствия будут, если я сделаю так или так? Много суеты, Пружина. Ты замечал, что в нашей жизни очень много лишней суеты? Последнюю пару лет я предпочитаю… плыть по течению и не думать о мелочах, если только они не являются помехой. Наслаждайся путешествием, пока можешь. Пока тебя везет корабль и ты не топаешь на своих двоих под дождем, по холоду или жаре, волоча за собой едва ковыляющую калеку.

– Ты не калека.

– Полагаю, что за свою жизнь ты насмотрелся на большое количество цирковых уродов и знаешь, о чем говоришь. Что же, благодарю тебя за добрые слова. – В ее тоне не было и намека на благодарность. Лишь холод.

Он желал узнать, чем успел ее обидеть, но, быстро поразмыслив, решил не докучать, во всяком случае первое время. Отодвинул занавесь, прищурился, привыкая к полумраку, но все равно едва не наступил на крысу. Пробрался мимо мешков и ящиков к короткой лестнице и оказался на палубе.

Свежий ветер, крепкий и удивительно холодный… непривычно холодный после месяцев в Карифе, приветливо налетел на него с запада, дохнул морем. Тэо искренне рассмеялся, приветствуя его, словно старого товарища. На воде было небольшое волнение, корабль шел споро, чуть накренившись на левый борт, спешил за уходящим солнцем. Выйдя на палубу, легко поймав правильный баланс, так, что встал точно заправский матрос, совершенно не обращая внимания на легкую качку, акробат осмотрелся.

Грязная палуба, мотки толстых канатов вдоль бортов. Парус поднят, четверо карифцев заняты работой, еще один – как видно капитан – жилистый, с седыми клочками волос над ушами, держал штурвал. Двое, проигнорировав тесноту и затхлость трюма, спали на носу, завернувшись в полосатые одеяла, и летящие брызги их нисколько не смущали.

Шерон сидела на корме, в высокой надстройке, над которой была натянута парусина в качестве полога или крыши. Увидев его, она улыбнулась, и он улыбнулся ей в ответ.

Сейчас, при свете дня, пускай и подходящего к концу, Тэо увидел то, что не мог разглядеть в даирате, до момента, пока весь мир не подернулся пеленой сонного тумана.

Серебристая прядь появилась в густых темно-русых волосах указывающей, словно полоска лунного света скользнула по ночному лесу, стоило облакам разойтись. Скулы стали острее, щеки запали. Если раньше она только немного напоминала Арилу, то теперь сходство со статуэткой виделось ему гораздо сильнее. Разве что локоны намного короче, а так – две родные сестры почти одного возраста.

Интересно, что бы сказал на это Мильвио?

Но улыбалась она как и прежде. Крепко обняла его, затем отстранилась, внимательно глядя в светло-ореховые, казавшиеся золотистыми глаза.

– Тебе лучше.

– Да. – Он тоже улыбался, радуясь, что видит ее. – А где Лавиани?

Шерон указала на плетеную корзину на самой вершине мачты:

– С утра там сидит, и ее настроение не самое лучшее для беседы.

– Кто расстроил нашего таувина? – Он сел прямо на палубу, подобрав под себя ноги.

– Команда. Это контрабандисты, и они сочли, что могут переиграть условия.

Тэо покачал головой. Лавиани подобное никогда не нравилось.

– Все живы?

– Да. Если не считать нескольких зубов, потерянных одним из матросов. И… – Она помешкала.

– И?.. – Акробат с иронией приподнял брови.

– Сломанной руки, кажется. Но теперь у нас всепрощающая любовь друг к другу.

– Хм… такая любовь не будет вечной.

– Я это понимаю. Но она поговорила с капитаном и, кажется, сказала что-то про Пубир… – Шерон в глубокой задумчивости провела рукой по своей шее. – Я не очень понимаю язык, на котором они общались. Очень примитивный, но, как видно, доходчивый. Теперь они все ей кланяются, как и мне. Но Лавиани это не воодушевляет, и она ждет, когда те наберутся храбрости.

– А они наберутся?

– Люди умеют удивлять.

Тэо посмотрел на нее, слыша горечь в словах. Прежняя Шерон вряд ли бы такое сказала или же… вряд ли сказала это так.

– У меня тысяча вопросов. Мы ждали тебя так долго, и я потеряла всякую надежду увидеться в этой жизни.

– Прости. – Он почувствовал внезапную печаль. – Мой сон был скоротечен, а в мире прошло столько дней. Если бы я только мог прийти раньше.

– Не за что извиняться. Твоя болезнь… – Она покосилась на его руку и понизила голос: – Я… мы с Лавиани видели, куда все зашло. Метка на лопатке продолжает быть опасной?

– Нет.

На мгновение девушка прикрыла глаза и облегченно выдохнула:

– Тогда что это? Почему она прозрачная? Твои пальцы, ногти. Что с тобой происходит?

Он подпер подбородок левой рукой в перчатке и задумался. Море волновалось, ветер крепчал, Пружина смотрел на серо-синюю воду, на чуть подернутые розовым облака, и Шерон не торопила его, давая собраться с мыслями.

– Я многого не знаю, – наконец начал он, взъерошил волосы и как-то беспомощно улыбнулся. – Шестеро! Я вообще ничего не знаю и могу лишь догадываться да подставлять фрагменты картинок, которые видел во сне. Понимаешь, насколько мои слова могут быть далеки от истины?