Текст книги "Клан душегубов"

Они бы прошли мимо оперативников, если бы последние не окликнули их. Скала и Щука в нерешительности остановились, а после, недолго подумав, быстро двинулись вверх по трибуне к операм, ловко перепрыгивая через ряды скамеек. Скала еще на беговой дорожке понял, что ни один из двух молодых людей, окликнувших их, даже отдаленно не похож на опера по фамилии Вершинин, фотографию которого час назад ему показал Адвокат и с которым здесь забита «стрелка». Правильнее было, конечно, тут же развернуться и уйти, но Скала привык доводить дело до конца. И потом, если вот так взять и уйти, придется объясняться с Адвокатом, который наверняка станет изводить, как он обычно это делает, Скалу своими дотошными вопросиками.

Скала сам не остановился и не остановил Щуку.

До их встречи оставались теперь всего несколько рядов стадиона.

Через несколько секунд эта встреча неминуемо – теперь уже неминуемо – произошла.

* * *

Источник сообщает. Суворовцев производит активную проверку по финансовой информации и счетам майора Вершинина. Также он произвел ряд запросов по его ближайшему окружению. Источник полагает, что необходимо обеспечить фактическую базу для дальнейшей и полной дискредитации майора Вершинина.

Суворовцев отличается подозрительностью и тщательностью в работе с фактами и документами, поэтому источник обращает особое внимание на необходимость соблюдать максимальную достоверность при формировании материалов по Вершинину и способов попадания этой информации к Суворовцеву.

* * *

Один из оперативников, выдержав необходимую паузу, спросил:

– Принесли деньги?

Скала не спешил с ответом, интуитивно чувствуя что-то неладное.

Все шло не по плану, потому что вместо Вершинина пришли каких-то два молодых и явно самоуверенных опера. Это было не просто не по плану, а плохо, очень плохо. Должен был прийти Вершинин, а пришли два каких-то опера, один из которых держал в руках мяч для регби. На хрена ему мяч на такой «стрелке»? Скала вовсе не был полным отморозком – отморожения, конечно, в его голове присутствовали, но это не мешало ей в критических ситуациях соображать довольно живо.

Теперь он уже не сомневался в том, что надо валить, и лихорадочно соображал, как это сделать, желательно, с наименьшими потерями. Одно Скала понимал явственно: пока надо тянуть время.

– А где же мой лучший друг? Вершинин? – с ухмылкой спросил он, хотя Вершинина видел один раз, и то на фотографии.

– Деньги – принесли?! – снова спросил оперативник, глядя ему в глаза с легким, едва заметным напряжением.

«О, браток, – мысленно присвистнул Скала. – Ты, это, тоже отсюда бы свалил поскорее с удовольствием. Что же вы тут нам приготовили, суки? Че у вас в мяче этом, а? Прослушка? Точняк. Не, камера. Точняк. Щас передают нас по телику, бляди. Что ты, мудак, улыбаешься? Чему ты радуешься? Минута славы, что ли?»

Последнее было адресовано Щуке. Тот, с видом какой-то непонятной дебильной гордости, сбросил с плеча сумку, тяжело опустил ее на скамейку и одним движением расстегнул молнию, открыв восхитительный вид на аккуратно сложенные пачки денег.

– Закрой нах! – Скала готов был его убить в эту минуту. – Так это, где сам-то? Вы кто такие вообще?

– Какая разница. Мы те, от кого ты получишь то, за чем пришел, – с усмешкой ответил второй оперативник.

Это был уже откровенный вызов. Скала понял, что надо не просто валить, а валить бегом, и лучше всего – прямо сейчас.

А еще почувствовал, что валить придется не просто бегом, а бегом с препятствиями.

– Ну, если такое отношение, пацаны, то можно, конечно, обсудить, только сами знаете, так дела не делаются, некрасиво, пацаны, поступаете, мы так и обидеться можем, – скороговоркой выпалил он, на секунду сбив оперативников с толку.

Этого времени ему хватило, чтобы ткнуть в бок застывшего как истукан Щуку, развернуться и, перепрыгивая через скамейки, выскочить на беговую дорожку. Через две секунды Скала и Щука уже во весь опор валили из этой переделки через стадион.

Зрители с уважением посмотрели на них – приятно видеть, как два свирепых запасных игрока отчаянно разогреваются, значит, скоро выйдут на замену, придав игре новую интригу.

Все, что произошло в дальнейшем, Вершинину не хотелось вспоминать даже спустя много времени. То, что операция срывается, он понял раньше всех. Поэтому на сообщение «Они уходят!», полученное по рации от второго оперативника, участвовавшего во встрече, он среагировал мгновенно и заорал в рацию:

– Мяч! Дай им мяч, и берем их!

Скала и Щука уже приближались к выходу со стадиона, когда окрик одного из оперативников остановил их.

– Э! Лови!

Скала развернулся в тот момент, когда метко посланный мяч уже был на подлете к его голове. Мгновенно среагировав, он схватил его обеими руками, но мяч все же больно ткнулся ему в грудь и чуть надорвался от удара о грудную клетку. Знакомый привкус кокаина на губах совершенно сбил Скалу с толку. Потом, увидев в глазах Щуки неподдельные изумление и ужас, взглянул на себя. То, что он увидел, заставило его мысленно резюмировать ситуацию:

– Ах ты, ёпт!

Белый порошок, выбившийся из лопнувшего мяча, осыпал его с головы до ног так, что он походил сейчас на приготовленную к жарке, обваленную в муке рыбу.

«Тупой, сука, а как бегать – то первый! Красавец!» – мелькнула у Скалы мысль при виде взмыленной спины бегущего впереди него Щуки.

Стартовав мощным спуртом, они точно успели пробежать пятидесятиметровую дистанцию, прежде чем услышали за спиной далекий окрик: «Стоять! Стрелять буду!»

Это кричал первый опер, участник сегодняшней исторической «стрелки». Он уже вынул пистолет, стоял на изготовке для стрельбы и, наверное, выполнил бы свое грозное обещание, если бы вдруг не осел на землю, а после не завалился бы на бок, уткнувшись виском в мелкие колкие камушки гравия.

Второй оперативник, мгновенно оценив ситуацию, а именно появление нового непредвиденного фактора в виде снайперского огня, лежал, намертво вжавшись, на дне сточной канавки, проходившей вдоль беговой дорожки.

Сидевший на вышке снайпер тоже был несколько растерян и в этот момент подумал: «Не знаю, этого или второго надо было. Ну, один есть, за одного заплатили – одного получите и распишитесь. Палиться вторым выстрелом причины не вижу. Пойду я, пожалуй».

Таким образом, к этому роковому моменту желание валить из этого места было у всех участников событий, кроме, разве что, игроков на поле.

* * *

Когда допускаешь роковую ошибку, будь готов к последствиям. А они таковы, что выходят из-под контроля. Вообще, можно с натяжкой говорить о том, что находится под нашим контролем – на все воля божья. Но если ты подготовлен, если просчитал, проанализировал заранее все возможные варианты развития событий – ну, хорошо, пусть не все, потому что всегда есть еще пара вариантов, хотя бы основные, наиболее вероятные, – это уже кое-что, как говорится, это уже повод для оптимизма. И повод называться гордым словом – «профессионал». Только дети думают, что профессионал – это Бельмондо, потому что умеет красиво умирать под грустную музыку. На самом деле, профессионал в нашей работе – это тот, кто умеет все делать тихо, умно и оставаться в живых, быстро свалив без всякой музыки.

Когда Скала и Щука начали убегать и когда застрелили оперативника, я представляю, что должен был чувствовать Вершинин. Что это за чувство? Ужас? Навряд ли, он притупляется от нашей работы. За много лет успеваешь столько увидеть ужасного, что ужаса уже не испытываешь. Страх? Ведь за все это придется ответить тебе, организатору операции, закончившейся разгромом оперативной группы, ее истреблением. Нет, в такие секунды даже не успеваешь об этом подумать.

В такие секунды есть только одно чувство.

Увы, в таких переделках, когда все перестает идти по плану, я тоже бывал. И не просто перестает идти по плану – начинает идти по плану, который выстроил не ты. Это хуже всего. Значит, ты не просто проиграл, а проиграл кому-то, тебя переиграли, кто-то знал, что будешь делать ты, и сделал ход первым, значит, кто-то умнее и быстрее тебя. Значит, ты – худший. Я это кошмарное ощущение помню хорошо.

Это самая страшная ошибка, которую только может допустить оперативник. И именно ее допустил в тот день Вершинин. Эта ошибка – грубое непонимание, с врагом какого уровня имеешь дело. Нет большей глупости, чем недооценивать своего врага или считать его идиотом. Вот тогда обязательно идиотом станешь сам, и очень быстро. Я уже давно завел для себя это твердое правило: кем бы ни был твоей соперник, всегда старайся видеть в нем человека не только равного тебе, но много высшего, чем ты. В первый миг это, вероятно, покажется унизительным. Но вскоре ты убедишься, что подобный подход дает огромное преимущество, и тогда узнаешь радость победы. Если же не станешь его исповедовать – узнаешь позор.

События вышли из-под контроля. Теперь Вершинину предстояло ощутить уж точно не радость победы. События устремились туда, куда устремляются, когда их никто не контролирует, – к хаосу, к катастрофе.

* * *

Через минуту большой джип, сорвав с петель металлические ворота, ворвался на стадион и, не снижая скорости, помчался по беговой дорожке, выбрасывая из-под колес гравий и выплевывая из окон длинные пулеметные очереди. Не дождавшись какой-либо команды Вершинина, привлеченный им к операции отряд спецназа в ответ открыл по джипу огонь короткими автоматными очередями. Теперь на стадионе начался не просто хаос, а настоящий бой.

А Вершинин смотрел на все происходящее, как на последний день Помпеи или как на последний день своей работы в Управлении и вообще – в правоохранительных органах. Но он не чувствовал ужаса от того, что, скорее всего, его карьера раз и навсегда закончена. Вообще ничего не чувствовал. С ним в этот момент случилось самое страшное, что только может случиться с оперативником, не считая смерти, конечно.

* * *

Это был момент полной растерянности. Кто угодно может проявить растерянность, но только не человек с оружием в руках, который привел кучу своих товарищей на бойню. Такие вещи я считаю непростительными. Это не просто ошибка, это череда ошибок. И с Вершининым все это произошло в первую очередь потому, что много лет он культивировал в себе «крутого», что, кстати, присуще отнюдь не только оперативникам и силовикам, но и политикам, и даже звездам кино. А потом, рано или поздно, получается так, что на любого «крутого» находится другой «крутой», чаще – еще более «крутой». Хорошо, если все кончается простым падением с воображаемого пьедестала, бывает и намного хуже. Вот политик и тиран Саддам – каким был «крутым», а упасть все равно пришлось. Сначала с пьедестала, потом – с виселицы. Когда человек считает, что он «крутой», он влюблен в себя. Но почему-то весь остальной мир скоро перестает разделять эту любовь. Тогда наступает время позора и возмездия. Позор и возмездие – вот два слова, которые обязательно должен помнить каждый «крутой».

* * *

Спецназовцы уже неслись на поле с верхних ярусов трибуны, когда дымящийся, изрешеченный ими джип намертво впечатался в рекламный щит, поставив собой жирную точку в длинном спортивном девизе, призывавшем: «Быстрее! Выше! Сильнее!» Когда они высыпали на поле, произошло то, что майор Вершинин не мог вообразить себе даже в самом кошмарном сне.

Наперерез спецам, как по команде невидимого тренера, ринулись футболисты в красной форме. В полном составе. В следующую минуту на поле разгорелось настоящее рукопашное ристалище. Облаченные в каски и надежную защиту, с той и другой стороны, участники этой жуткой рукопашной напоминали средневековых ландскнехтов, а все происходящее на поле здорово смахивало на какую-нибудь Грюнвальдскую битву. Любителям реконструкций исторических сражений и радикальным «толкиенистам» было на что посмотреть.

«Мне пипец, – коротко и честно подумал Вершинин. В последнее время ему уже несколько раз приходилось мысленно так говорить себе, но только теперь это выглядело не преувеличением, а констатацией факта. – Я сплю. Да, слава богу, сплю. Но почему мой сон снимает на камеру Опер?»

А тот действительно снимал все происходящее на камеру, думая в этот момент: «Это ж раз в жизни бывает! Увидеть такое – и можно умирать. Какой кадр! Бетонный «Оскар»!»

Через миг Вершинин просто закрыл глаза. Не было сил смотреть на весь этот ад.

* * *

На основании анализа всех событий, предшествовавших операции на стадионе, а также хода самой операции считаю, что есть все основания подозревать майора Вершинина в прямой или косвенной связи с группировкой Седого. Прошу разрешения на полный доступ ко всей служебной, финансовой информации и документации, с которой работал или к которой имел отношение Вершинин за весь период своей работы в Управлении. Также считаю необходимым вести прослушку всех телефонных разговоров Вершинина, запросить имеющиеся записи его разговоров в период работы в Управлении и записи принятых и отправленных эсэмэс. Кроме того, считаю необходимым установить наблюдение за членами семьи Вершинина, произвести выборочную прослушку их телефонных разговоров и в неофициальном порядке получить историю болезни жены Вершинина, которая, по неясным причинам, уже длительное время находится в больнице.

Все указанные материалы изучу лично, в привлечении помощников и аналитиков пока не нуждаюсь.

О результатах своего расследования сообщу в рабочем порядке.

* * *

Все рухнуло. Мысли больше не хотели выстраиваться по полкам, наоборот, словно издеваясь над ним, валились одна на другую, превращаясь в нагромождение неубедительных фактов и жалких аргументов.

Четверо раненых. Один – в критическом состоянии. Это врачи так осторожно говорят – в критическом состоянии. А на самом деле он, сотрудник Управления, один из двоих, отправленных Вершининым на встречу со Скалой и Щукой, стоял одной ногой на том свете – с той минуты, когда на стадионе в него выстрелил снайпер. Выстрел был безупречный, в сердце. Спасло ему жизнь то, что он находился в движении, а это всегда доставляет проблемы снайперу.

И все же он попал. Но пуля прошла в пяти миллиметрах от сердца. Пятью миллиметрами – всего! – правее, и она ударила бы в стенку сердца, в результате – внутреннее кровотечение и смерть в течение последующих тридцати секунд. Но эти тридцать секунд его миновали. И теперь у него все еще шли минуты и часы случайно спасенной жизни. В отделении реанимации. И Вершинин чувствовал каждый этот час и даже каждую эту минуту. Он много раз звонил в больницу, его голос уже узнавали и раздраженно отвечали:

«Ну что вы звоните каждые десять минут?! Какие могут быть новости, вы думаете, что говорите?! Состояние прежнее. Стабильно тяжелое. Не звоните так часто, отвлекаете только. Будут новости, узнаете».

Вершинин тоже злился в ответ. Ну что это значит? – стабильно тяжелое? Звучит как-то издевательски. В какой-то момент он даже усмехнулся. Пожалуй, так можно сказать о нем, о всем последнем периоде его жизни и работы, обо всем, что с ним в последнее время происходило: стабильно тяжелое состояние.

И какие могут быть «новости», о которых он узнает? Умер? Он тут же представлял себе лица жены и детей Валеры – так звали оперативника, который был тяжело ранен во время операции на стадионе. Что сейчас они думают о Вершинине?

Ведь все уже знают всё. Хоть Управление номинально и является секретной организацией, но внутри самой секретной организации никаких секретов нет. Во всяком случае, все плохие новости секретными быть очень быстро перестают. Поэтому всем уже известно, что во время операции все пошло не так и оперативников перестреляли бы всех, как в тире, если бы не ураганный огонь отряда прикрытия, который они, фактически по своей инициативе, не получив приказа от Вершинина, открыли по джипу. В джипе – пара трупов, и они ничего не расскажут о том, откуда и от кого получили указание сделать то, что сделали: ворваться на стадион и устроить побоище. А почему Вершинин не дал приказа открыть огонь по джипу сразу? Потому что растерялся и потерял контроль над ситуацией. А почему он вообще не знал, как руководитель операции, о таком возможном повороте, как этот джип с пулеметом на борту? Почему заблаговременно джип не вычислили, ведь он наверняка терся где-то поблизости? Почему не приехали на место заранее, чтобы изучить обстановку и все возможные повороты в ней? Почему, опять же, как руководитель операции, он не предусмотрел возможность ведения снайперского огня сверху, с вышек, в результате которого был тяжело ранен сотрудник? Ведь он пошел на эту встречу, доверяя Вершинину? Наконец, почему не было предусмотрено то развитие событий, которое навязали Скала и Щука, – не увидев на «стрелке» майора, они решили попросту уйти, и именно поэтому оперативники вынуждены были покинуть трибуну и почти насильно всучить Скале контейнер с кокаином и тем самым подставиться под выстрелы снайпера. И почему сотрудники не были в бронежилетах, а пошли на встречу в легких спортивных костюмах? Почему, почему? Все эти тяжелые неразрешимые вопросы имели только один возможный ответ.

Потому что Вершинин проявил преступную небрежность при организации операции, в результате чего были ранены четверо и тяжело ранен еще один сотрудник Управления. Потому что он проявил себя как руководитель, не способный обеспечить успех операции и сохранность жизни своих людей.

А что на другой стороне весов? В правом верхнем ящике стола в кабинете Вершинина лежала кассета, снятая Опером. На кассете зафиксирован прием Скалой контейнера с партией кокаина. И сам Скала – весь в кокаине с ног до головы, с ничего не понимающим лицом. Если бы всего этого – перестрелки и потерь – не случилось, Вершинин праздновал бы победу – еще бы, от такой «компры» Скала не отмоется теперь никогда! Можно брать его и спокойно тянуть за ниточку, пока не выведет на Седого.

Но теперь эта победа была всего лишь жалкой кассетой, стоившей ровно столько, сколько стоит сама кассета. Что это по сравнению с жизнью товарища?

Теперь ему предстояла встреча с коллективом и с начальством.

* * *

Вершинин привык жить в системе координат: победителей – не судят. Вот в чем была его проблема. Если долго живешь в этой системе координат, начинаешь считать ее единственно возможной, правильной, естественной, и кажется, что так будет всегда, так было всегда. Так, наверное, казалось волку, который одиннадцать раз обошел все капканы и на этом основании считал, что и в двенадцатый раз получится. Но двенадцатый капкан старый охотник постарался поставить немного по-другому. Вернее, с виду, вроде бы, такой же, но на самом деле – лишь декорация, призванная заставить волка свернуть с тропы в сторону, чтобы упасть в яму. Старый охотник многих волков пережил.

Теперь в яме – Вершинин. Теперь, если только он не играет на стороне Седого сознательно и давно, ему предстоит узнать, что победителей тоже судят. Ну а уж неубедительно победивших и вовсе судят всем миром.

Теперь ему предстоит познать ад.

Кстати, интересно, есть ли специальный ад для оперативников? Ну вообще, по идее, Управление, в котором мне предстоит трудиться, считается организацией закрытой, секретной, относящейся к специальным подразделениям. Значит, для специального подразделения и ад должен существовать специальный? Специально оборудованный. Для соблюдения необходимой секретности.

Интересно, как он выглядит? Могу себе представить. Нет, в нем нет котлов и шампуров. В нем лица погибших по твоей вине товарищей и улыбающиеся лица врагов, которые оказались умнее и сильнее тебя и теперь по-прежнему живут и радуются, а ты – не живешь и не радуешься.

В аду для оперативников самая удачная операция длится секунду, а проваленная – год. Наверное.

А еще там есть лица обычных людей. Они молча смотрят на тебя, но ты можешь слышать, что они думают: «Мы-то считали, что ты – настоящий, сильный, надеялись на то, что ты защитишь нас и наших детей от тех, кто продает им отраву. А ты, оказывается, слабак и дурак. Больше не будем надеяться на таких, как ты. Теперь мы знаем, что надеяться не на кого».

Вот как, наверное, выглядит этот ад. А может, и еще хуже.

Но если есть ад, наверное, есть и рай? Хорошо бы.

* * *

Встречи с начальством Вершинин не боялся. Ему много раз приходилось оказываться крайним и виноватым, это было уже привычное для него состояние. Он всегда утешал себя тем, что, мол, пусть ругают, все равно без меня – никуда, я нужен делу, потому что я свое дело знаю. Но сейчас уже не мог себе сказать с такой самоуверенностью – «я свое дело знаю», и все же встречи с начальством не боялся. Пусть делают что хотят. Пусть уволят, пусть даже посадят. Не страшно.

Больше всего он боялся встречи с ребятами из Управления. Ведь все уже всё знали.

– Всем привет! – не поднимая глаз, поприветствовал Вершинин своих подчиненных.

Молчание в ответ показалось ему не просто недружелюбным, но еще и протестным.

Первый раз в коллективе, который был для него всем, он почувствовал себя чужим.

Инстинктивно ища хоть какой-то поддержки, Вершинин выделил из группы Опера и обратился персонально к нему:

– Опер, спасибо тебе.

– За что, товарищ майор? – удивленно отозвался тот.

– За то, что зафиксировал, как положено, на пленку, какой я мудак. А то ведь коллектив столько лет с таким начальником мучался, мучался... Но, понимаешь, фактов не было, чтобы дать мне под зад коленкой. А ты вот помог нам с ребятами избавиться друг от друга. Пойду, начальство тоже порадовать надо!

– Да я ниче! Ничего такого! Не снимал! – растерянно кричал Опер вслед Вершинину, когда тот быстрой и злой походкой уходил в сторону кабинета начальства.

Сотрудники хмуро переглядывались. Неуютно и пасмурно было на душе у всех.

* * *

Бердяев. Звание: полковник. Должность: начальник Управления по борьбе с незаконным оборотом наркотиков.

Прошел армейскую школу. Воевал в составе советской группы войск в Афганистане. Был ранен, находился в плену. Был освобожден при участии сотрудников международной гуманитарной миссии. На службе в правоохранительных органах зарекомендовал себя как опытный руководитель и удачливый «службист». Обладает высокими морально-волевыми качествами, личной дисциплиной. Большое внимание уделяет вопросам планирования и организации операций, отлично владеет всеми теоретическими и практическими навыками оперативной работы. Обладает широким кругозором. По мнению коллег, быстро сделал карьеру благодаря невероятному везению и чутью. В отношениях с сотрудниками официален и сдержан. Друзей среди сотрудников Управления не имеет. Необщителен. О личной жизни, дружеских и родственных связях Бердяева в настоящий момент данных нет.

* * *

Вершинина ждал, изрядно раздраженный этим ожиданием, полковник Бердяев. Едва взглянув в глаза шефу, Вершинин подумал: «Лучше бы меня вчера ранили, а еще лучше – убили, с мертвых спросу меньше. Да, точно, всем здесь было бы от этого только лучше. Давай, Бердяев, рви меня, давай! Настал твой час».

Вершинин знал, что Бердяев его недолюбливал, и отвечал ему взаимностью. Да они и не могли симпатизировать друг другу, слишком уж были разные.

* * *

Вот интересная вещь – принято считать, что разноименные полюсы притягиваются, одноименные – отталкиваются, и все такое. Да, на самом деле, часто бывает, что союз двух очень разных людей оказывается гармоничным и продуктивным. Они дополняют друг друга: у одного – флегматичный ум, внимательность и любовь к анализу, к примеру, у другого – масса энергии, горячая страсть к делу, способность убеждать. Но иногда это же сочетание вместо любви рождает глубокую неприязнь, конфликты, войну. Почему в одних случаях разные люди становятся прекрасными друзьями, напарниками, даже мужем и женой, а в других – служебный, дружеский или семейный союз разваливается, с кучей обломков, искр и взаимных обид?

Мне кажется, все дело в неготовности человека признать другого человека не только другим, а равным, более того – не просто равным, а превосходящим в чем-то. Если ты видишь, что у твоего друга есть что-то, чего тебе Бог не дал, и признаешь это с легким сердцем, с любовью, ты становишься сильнее и богаче – ровно на это вот качество, Бог дал другу больше, а тебе не хватило. Так происходит взаимное дополнение и обогащение – и в переносном, и в прямом, кстати, смысле. Если партнеры верят, что могут быть друг другу полезны, – их союз на многое способен. А если ты видишь, что кто-то отличается от тебя, но думаешь, что это отличие – его изъян, раздражение неизбежно. Или думаешь, что это отличие дано ему не по заслугам, ошибся, мол, Бог, не тому дал, тогда – это зависть. В том и другом случае, испытывая раздражение или зависть к другому человеку, ты никогда не построишь с ним эффективный союз. Такие «разности» могут только отталкиваться.

Вершинин и Бердяев именно так и думали друг о друге. Бердяев считал Вершинина недалеким мясником, которого приходится терпеть за высокую раскрываемость. А почему она у него такая высокая – просто везет придурку. А Вершинин считал Бердяева бездушным службистом, быстро продвигавшимся по служебной лестнице благодаря высокой раскрываемости. А почему она у него такая высокая – просто везет карьеристам.

Да, Бердяев и Вершинин. Как же они все это время работали вместе? Не понимаю.

* * *

Молчание затянулось, но Вершинин не спешил его нарушать первым. Излюбленный начальственный прием – смотреть в упор на подчиненного, молчать и ждать, когда последний первым нарушит молчание.

«Нет уж, меня на мякине не проведешь. Я молчу. Я ж дурачок, не видно, что ли?» – подумал Вершинин.

Бердяев, будто прочитав его мысли, усмехнулся и неторопливо начал вращать ворот «испанского сапога».

– Ты сегодня дома смотрел телевизор?

– У меня теперь нет дома, – сказал Вершинин, и это была почти правда. – Разрешите переодеться? – добавил он и, не дожидаясь ответа, начал прилежно укладывать в шкаф подушку и одеяло.

– Так ты смотрел или нет? – Ворот совершил еще один оборот.

– А что, случилось что-то? Из органов ушли все проходимцы? В стране кончились наркотики? Меня признали героем? – не сдавался Вершинин.

Бердяев был спокоен, и это настораживало.

– Значит, ты не знаешь, что с сегодняшнего дня американский футбол стал в нашей стране самым популярным видом спорта? – Бердяев подошел к телевизору, бесхозно стоящему в углу кабинета. – Хочешь посмотреть?

– Так он что, еще и работает?! – Вершинин ухмыльнулся, но, на самом деле, ему не понравился такой «заход».

Бердяев нажал на кнопку, и на экране возникло миловидное лицо телеведущей. Вершинин и так ее терпеть не мог, теперь он ее ненавидел.

Телевизионщики постарались на славу. Вчерашняя операция на стадионе была представлена массовому зрителю в лучших традициях американских боевиков типа «Крепкий орешек».

«Сволочи, – подумал Вершинин. – Все против меня. Даже телевидение. Окружили со всех сторон».

«...Теперь нам остается ждать внятного комментария от правоохранительных органов о произошедшем вчера, поистине кошмарном, кровавом побоище на стадионе «Металлург». Может быть, наши доблестные органы все-таки смогут нам хоть как-то объяснить все случившееся!» – сурово закончила дикторша и для чего-то улыбнулась, как показалось Вершинину, очень ядовито и в его личный адрес.

«Чему ты радуешься, мышь белая?» – окончательно разозлился майор.

А дикторша, словно издеваясь над ним, продолжила сообщать новости из далекой Африки.

«Очередная бархатная революция переросла в вооруженное восстание, бои продолжаются. Противостояние между правительственными войсками и оппозицией достигло предела. Страна погрузилась в хаос, а новый президент, пользующийся поддержкой Старого и Нового Света, уже наметил ряд поездок по миру с дружественными визитами. Через пять дней он посетит и нашу страну».

– То, что крутят по телевизору, это еще ничего. Это, так сказать, для общественности, а вот, – взял со стола видеокассету Бердяев и вставил ее в деку магнитофона, – то, что передал мне сегодня утром адвокат. Тех милых и, заметь себе, ни в чем не виноватых парней, которых вчера, как он утверждает, ты незаконно задержал. С применением оружия и насилия, не имея никаких санкций.

Когда Вершинин увидел съемку на кассете, он понял не только то, что его окружили со всех сторон, но и то, что ему не выкрутиться. В этот раз – никак.

На кассете была снята вся незатейливо придуманная им «подстава» на стадионе. То есть там была снята полная ее версия. Во всех деталях и подробностях, как в учебном фильме «Не надо нарушать закон!». Сразу вспомнились испуганные глаза Опера.

– Что, обосрался? – спросил Бердяев.

Он умел, как никто другой, правильно построить композицию пытки. Вежливое, неторопливое начало. Потом – неожиданно выброшенный и абсолютно победный козырь. И четкое определение состояния, в котором находится подвергаемый пытке. Теперь эта пытка сразу, без пауз, входила в следующую фазу: подведение итогов. Кошмарных для Вершинина.

– Как ты понимаешь, на нашу организацию упала тень, и не просто тень, а большое черное, несмываемое пятно, – угрожающе медленно и печально продолжал Бердяев. – Их адвокат просит, даже требует, и я считаю, справедливо требует, чтобы ты лично принес извинения этим ребятам, для начала. Иначе съемка сегодня же станет достоянием общественности.

– Я могу извиниться... – начал Вершинин. – Но...

– Я знал, что ты правильно поймешь. Да, твои извинения мало что изменят в той катастрофе, к которой ты привел все Управление. Но это – первое, с чего начнется все то, что теперь с тобой будет. Майкл Джексон – выдающийся, талантливейший работник искусства, признанный певец, которому нет равных. Но стоило ему один раз преступить закон, и весь мир говорил о нем как о педофиле, а не как о... лучшем певце ХХ века! И для всех его имя так и осталось запятнанным! – произнес Бердяев с таким чувством горестной потери, будто Майкл Джексон был его сыном. – Не надо нарушать закон, кем бы ты ни был – Майклом Джексоном или майором Вершининым.

– Джексон, значит. Я что, похож на негра? – решившись пусть глупо, но дерзко контратаковать, спросил Вершинин.

Это оказалось последней каплей. Нет, Бердяев не взорвался и не швырнул в него никакого предмета. Это было не в его стиле. Но посмотрел так, что Вершинину стало не по себе. Без угрозы посмотрел, без гнева, как на пустое место, как на обреченного. Вершинин вдруг подумал, что Бердяев – далеко не просто службист, а по-настоящему – страшный человек.

– Значит, так, майор, – заговорил Бердяев, отчеканивая каждое слово так, словно отливал пули из свинца. – Пойдешь и извинишься. Как милый. Со всеми пирогами. Унизительно, несколько раз, как следует извинишься. Понял меня?