Текст книги "Волки Дикого поля"

5

…В одном из последних походов, в котором участвовал Лев Коловрат, а это случилось в 1203 году, он принял в себя две стрелы, предназначенные для князя Святослава, уж больно нехристям хотелось изничтожить предводителя русичей и славного воина.

В полном беспамятстве увезли его на телеге. Матушка Меланья выхаживала больше двух месяцев. А когда Лев, исхудавший и обессилевший, вышел во двор, увидел, что наступила осень.

– Матушка, это ж сколько времени прошло? – спросил потерянно. – И что теперь станем делать?

– Ничего, – сдерживая слёзы, отвечала она. – Главное, что ты вживе…

А к нему навстречу бежали, спотыкаясь, два сына-погодка – Дементий и Евпатий, недалече застыла в беззвучных рыданиях жена Надежда, повторяя сквозь слезы:

– Спасибо, Господи! Ведь вживе ты, Лев Гаврилыч мой ненаглядный…

И суровый ратник прослезился, обнимая жену, детишек.

На следующий день к нему пожаловал сам рязанский князь Роман Глебович с братом Святославом.

Коловрат сидел на брёвнах, вдыхая запах прелой листвы, любуясь красотами осени, рядом сыновья размахивали палками, «сражаясь» меж собой, как два русича, «половцем» быть никто не пожелал.

«И тут, – подумал Коловрат мимоходом, – русичи меж собой бьются…»

Увидев князей, хотел пасть на колени, но его удержал князь Роман. Он душевно и проникновенно сказал:

– Тебе ли стоять перед нами на коленях? Ты – драгоценное узорочье, украшение и слава земли Рязанской! Если бы все сражались тако же, подлые нехристи половецкие давно забыли бы к нам дорогу. Ты принял на себя стрелы, которые должны были убить моего любимого брата… Слава тебе, Лев Гаврилыч!

Коловрат изрядно удивился такому величанию. Но самое главное ожидало впереди.

– Великий князь, я сделал то, что должен сделать каждый дружинник, – просто отвечал Лев Коловрат. – Долг каждого ратника отдать жизнь за своего князя. Все рязанцы дрались, не щадя себя.

– Добре дрались! – гордо отвечал князь Роман. – Победили, дали нехристям знатную острастку, побрали имущество половецкое, шатры, кибитки, скот, освободили из плена многих христиан.

– Слава тебе, Господи! Слава тебе, княже! – прошептал Коловрат.

Князь Святослав, положив ему руку на плечо, произнёс:

– Мы с братом решили держать тебя возле самого нашего сердца, быть тебе воеводой рязанского князя.

Лев Гаврилович едва не лишился чувств, осознав всю громадную значимость только что сказанного.

– Поедешь воеводой в Неринский городок. Отныне имя тебе Лев Гаврилыч, – добавил князь Роман Глебович и возложил на шею коленопреклонённого Коловрата золотую боярскую цепь.

– По заслугам и честь, – сказал при этом.

Страшнее врага внешнего

1

Лев Коловрат – боярин и воевода рязанского князя – был уважаем и почитаем в Неринском городке за природную доброту, которую не смогли из него изгнать тяжкие воинские будни, а также доподлинное мужество. Все ведали, что в битвах за отчину он за чужими спинами не прятался. Зная настоящую цену мирным дням, заботился об устройстве и обороне, творил суд и расправу по справедливости.

Истинный патриот Рязанского княжества, прирождённый витязь, он и младшему сыну с детства уготовил ратную судьбу.

В три года Евпатия усадили на коня. Матушка Надежда изрядно переживала за сына, но он усидел, крепко ухватившись за гриву.

Это походило на княжеский праздник под названием «пострижение». В день, когда княжичу исполнялось три года, ему срезали прядь волос и сажали на коня, дав копьё в руки. Отныне он считался мужчиной.

Воеводы подражали своим владетелям и считали себя вправе делать подобное, подразумевая рождение нового военачальника.

В пять лет Евпатий забавлялся маленьким луком и пускал стрелы в чучело.

К шести годам кузнец Светозар выковал для него небольшой меч, который ладонь юного витязя могла легко обхватить.

Любимые бывальщины, которыми его потчевала перед сном старая няня Горислава, были про древних русских воителей – князей Святослава, Владимира Красное Солнышко, богатырей Илью Муромца и Святогора.

Повзрослев, Евпатий любил вспоминать своё детство. Оно было чудесным! Сказочные, завораживающие просторы кормилицы земли Рязанской Оки и небольшой речушки Пра, которыми они любовались с другом детства Найдёном; окрест – сумрачные дубовые и еловые леса, ещё хранящие горькие запахи языческих капищ; светлые, как божий день, берёзовые лядины-заросли молодняка, где Евпатий любил сиживать на поляне, разгадывая непостижимые очертания белых облаков. Он любил находить похожие на людей, коней, коров.

Семья жила в достатке, изба была просторной, с широким красным крыльцом и блестящими стёклами на окнах, а не какими-нибудь бычьими пузырями.

У Евпатия был старший брат Дементий, который уже бойко читал по написанному и задушевно пел псалмы в храме, да младшая сестра Любомила.

«Старшего сына – Господу, – говорил воевода, – но молодший – моё продолжение».

Любили Льва Коловрата в Неринском городке, где служил он воеводой, и в его, пожалованной князем рязанским, веси Фролово, куда он часто приезжал отдохнуть после праведных трудов или воротясь из похода… Был строг к смердам, но справедлив. И тиун – ратных дел сотоварищ Парфён – под стать ему.

На всю жизнь Евпатий запомнил слова отца:

– Службу у нашего князя я начинал в конюшне, убирал навоз. Помню. А вот сколь выпало мне сражений далее – не упомню. Зато знаю точно, что никакие ратные дела невозможны, если дружина голодна. А кто нас питает? Ратаи! Так вот, сыне мой возлюбленный, будь к ним всегда милосерден, не бей, не унижай того, кто изначально тебе не в силах ответить. Они землю обрабатывают, мы защищаем. И хоть разные у нас пути, но отчина – едина. Князю рязанскому – сыновья любовь и вся наша жизнь, ратаям и смердам – желование-милость человечью.

Мудрым человеком был Лев Коловрат.

Шести лет Евпатия отдали в обучение грамоте к отцу Панкратию в монастырь Покрова Святой Богородицы.

– Доблесть витязя, – заключил при этом воевода, – не только во владении мечом. Русичи должны преуспеть и во владении писалом. А кто в сем деле не преуспел, считай, отчине прочен лишь одной частью, да и то не самой лучшей.

– Батюшка, а для чего ратнику буквицы ведать? – робко вопрошал дитя.

– Предположим, назначен ты посланцем к половецким разбойникам…

При упоминании о «половецких» у воеводы лицо перекосило.

– Опасно ведь к неприятелю ехать, батюшка?

– Опасно, сыне! Особливо к этим страшным нехристям. Но, ежели есть хоть малая толика сохранить жизни сотоварищей, пытаться надобно. Используешь такую возможность – честь тебе и хвала! А падёшь в битве – Господь сразу примет к Себе, ибо положивший живот за други своя становится ангелом на небеси.

– Батюшка, а я тоже стану ангелом? – спросил шестилетний Евпатий.

Воевода ничего не ответил, только обнял сына и прижал его голову к своей груди.

– Половчане – дьявольское семя! – сказал в сердцах, чтобы скрыть набежавшие слёзы. – С их потаканием на Руси творятся все чёрные дела… Но и с ним вести уряд и можно и должно. А посланец – это не только руки, но и голова. Грамоте не разумеешь – никогда не быть головой! В нашей вотчине издревле воеводы и бояре, не говоря о князьях, аз и буки ведают.

– А смерды как же?

– Смерду ни к чему, ему в посольстве не езживать, – резонно отвечал батюшка. – И запомни, сыне, половцы были, есть и всегда будут самыми страшными врагами русичей.

– Ты же сам давеча сказывал, что с ними рядиться надобно? А неужли нет возможности заключить ряд, чтобы долго не воевали нас?

Воевода в который раз подивился недетскому уму своего отпрыска, когда речь касалась ратных дел.

– Уж и не знаю, что должно случиться – небо упасть на твердь, Ока наша и Проня потечь вспять, – чтобы русичи и половчане накрепко были способны урядиться… Даже случись такое и с ними заключим мир, они только пождут случая, а потом либо в спину ударят, либо переметнутся, либо предадут по корысти… Не верь им, сыне, нигде, никогда и ни в чём.

…В левом углу трапезной монастыря стоял широкий стол с дубовыми скамьями, на которых сидели детишки. Среди них Евпатий с радостью увидел своего друга Найдёна, сына кузнеца Светозара.

Было тепло и тихо. Сквозь оконные решётки, рассеиваясь, струился солнечный свет, помечая столб пыли – от пола к потолку.

Отец Панкратий обучал грамоте детей боярских и ремесленных неторопливо и основательно. Но буквицы казались Евпатию чем-то непонятным и недостижимым, они выскальзывали из памяти по одной и все вместе.

За то был неоднократно наказуем и даже таскан за власья.

«В назидание, а не в боль – всегда к пользе», – говорил наставник.

Когда слухи о неуспехах сына достигли ушей воеводы, он вытащил из кованого сундука большую книгу в жёлтом переплёте из телячьей кожи и с серебряными застёжками.

– Вот чти, – сказал при этом, – о хождении игумена Даниила. Взято у половцев. Не ведаю, откуда у христопродавцев явилась сия харатья-книга, должно, Божий храм пограбили. Хотел было отцу Панкратию отдать, да он оставил. Пусть, говорит, детки твои постигнут книжью премудрость, опосля и передашь в книжницу святой обители.

Старший брат Дементий посмеивался над Евпатием, водившим пальцем по строкам и пытавшимся вспомнить названия буквиц.

– Вымахал оглобля этакий! – попенял брату. – А ума ни на грош. Это тебе не из лука стрелять или махать мечом, здесь память нужна.

– Пока отец Панкратий говорит, всё помню, – чуть не плача, отвечал молодший. – Как без него мыслить почну, всё попусту.

– Не хнычь, растолкую. Ты каждую буквицу с чем-то ведомым сравнивай, понимаешь? К примеру, «добро», сие на домик похоже… А несколько буквиц становятся глаголом-словом.

С этого дня обучение грамоте пошло куда как гораздо.

2

Поединков и битв, в которых участвовал Лев Коловрат, не счесть.

И если половцев, булгар или мордву побитую вспоминал без сожаления, то русичей, с которыми волею князей приходилось драться, жалел всем сердцем. И понимал, что неправедно это и неправильно.

По его глубокому убеждению, наибольший вред Русской земле наносят межусобные войны.

Говорил Евпатию:

– Никакие подлые вороги так не кусают княжества русичей, как бойня меж своими. Она намного страшней всех внешних вторжений и помнится дольше.

И сам думал, что, вспоминая лихолетье, рязанцы прежде всего видят не булгар, половцев или мордву, а владимирские полки князя Всеволода Юрьевича.

Лев Коловрат не любил владимирцев за их природную заносчивость, но врагами не считал. Недальновидность князей, любыми путями жаждавших получить власть, он считал высшим бедствием Руси.

…За пять спокойных лет до Исадской резни, когда княжеством правил Роман Глебович, сделано было немало: возводились храмы и монастыри, строились терема и усадьбы. Город расширялся, хорошел. Чтобы его достойно охранить, укреплялись городские стены и валы, появились надзорные башни.

Льва Гавриловича призвали служить в стольный град воеводой. Терем ему поставили на Подоле недалеко от пристани. Вначале предложили поселиться за городскими стенами в Стольном граде (один из районов Старой Рязани), недалеко от Спасского собора. Но Лев Гаврилыч любил приокское раздолье, его запахи, плеск волн, потому и упросил князя Ингваря Игоревича построиться у самой Оки.

Стал он заниматься укреплением и расширением княжеской дружины. Сам набирал новичков, под его опытным оком они постигали азы ратного ремесла.

Времена были тихими, больших войн не велось, но рязанцы всегда были настороже, жизнь в пограничье приучила. Союзов ни с кем не заключали, держались наособицу. Потому даже призыв Юрия Всеволодовича к войне с братом Константином не услышали.

Слава Богу, битва при Липице прошла без рязанцев.

Правда, потом, став великим князем, Юрий Всеволодович пенял рязанцам, мол, выпустил же вас на волю, одарил безмерно, а вы…

«Мы пока ещё слабы, – отвечали рязанские князья, – крепости в нас нет. Погоди чуток, и мы сгодимся тебе».

А сами мечтали о том, чтобы владимирский князь как можно быстрей и как можно прочней забыл и о существовании Рязани, и о том, что проживают в ней рязанцы.

Хорошее было время, спокойное! Казалось, отошло лихолетье. Но князья снова ввели в разор и великую замятню отчую землю.

И случилось это в небольшом княжеском поместье под названием Исады.

Исадская израда

1

Всякое лиходейство имеет свои истоки, а также хранит первоначальный замысел. Зачатки исадского искать надобно в 1207 году. Именно тогда, с кончиной сразу троих Глебовичей – Игоря, Владимира и Ярослава, – в Рязанском княжестве произошёл новый передел волостей, который сулил нешуточные распри. Недовольными были все, но особенно обделёнными считали себя сыновья Владимира: Глеб, Константин, Изяслав и Олег. Как когда-то их батюшка, они обратились к великому князю владимирскому с жалобой, но… не дождались ответа.

Тогда их сердца исполнились злобой и коварством. Они стали плести сети заговора, думая, как устранить соперников.

Главным зачинщиком стал Глеб. Он решил возвести напраслину на своих родственников, найдя активного помощника в Олеге.

В то время великий князь Всеволод Юрьевич собрался походом на Киев против Всеволода Чермного, зятем которого был Кир Михаил – сын Всеволода Глебовича, князя пронского. Он отказался участвовать в походе против тестя, чем и навлёк на себя первоначальный гнев всесильного правителя.

Через своих бояр Глеб и Олег Владимировичи уведомили великого князя о том, что рязанские князья находятся в давнем сговоре со враждебными Ольговичами, замыслив супротив него израду.

– Подлое семя! – сказал Всеволод Юрьевич в сердцах, вспомнив мятежного Глеба Ростиславича, и повелел заключить обвиняемых в поруб – темницу.

Шестерых рязанских князей арестовали, безо всяких доказательств вины: Романа Глебовича, его брата Святослава с сыновьями Мстиславом и Ростиславом, сыновей Игоря Глебовича – Ингваря и Юрия.

Роман Игоревич каким-то чудом остался на свободе, временно оказавшись «старшим» князем. Таким образом, никакой выгоды коварные Владимировичи от клеветничества не получили.

С 1207 года и до самой смерти Всеволода Большое Гнездо, последовавшей в 1212 году, о рязанских правителях ничего не было слышно.

Наместником в Рязань посадили сына великого князя – Ярослава. Города княжества подчинялись только владимирским тиунам и посадникам, всюду и всё вершили владимирцы. И вся правда на Рязани отныне была за ними.

Унижение было полным, скоро это почувствовали все рязанцы. Дружинники великого князя вели себя как на захваченных территориях, и это повлекло за собой несколько крупных восстаний, одним из которых руководил всё тот же Глеб Владимирович.

Толку от них не получилось совсем, а послужили они лишь причиной прямого захвата Рязанского княжества посредством военного вторжения.

А череда стычек и дерзновенных речей, тоже совершаемых бестолково, закончилась строгим наказанием повергнутых, заключавшимся в сожжении непокорного града Рязани, откуда, впрочем, заранее вывели всех жителей с имуществом и детьми.

Дабы ослабить напряжение в рязанских землях, жителей разорённых городов разослали по разным местам Владимирского княжества. А лучших людей и первого Рязанского епископа Арсения великий князь владимирский взял с собой в стольный град.

В 1212 году рязанских князей освободил из темницы пришедший на «первое княжение» Юрий Всеволодович. И в этом был корыстный смысл, без человеколюбия. Чувствуя своё положение на владимирском столе довольно шатким в борьбе со старшим братом Константином, он хотел сделать рязанцев союзниками. Потому одарил князей и дружину золотом, серебром, конями; утвердился с ними крестным целованием и отпустил на родину.

Но домой возвращались не все. Судьба догнала Романа Глебовича. Освобождённый из владимирской темницы в 1179 году, в которой сидел за дело, он скончался в неволе, в которую попал по чистой клевете.

Его брат Святослав Глебович дожил до освобождения, но недолго пользовался старшинством…

Делами Рязанского княжества стал управлять Ингварь Игоревич, как старший среди Игоревичей.

2

Но коварные Владимировичи не думали опускать руки, они терпеливо выжидали целых десять лет, потом решились ударить сразу по всей династии рязанских правителей. Можно было бы назвать всё это семейство преступным, но Изяслав отказался поддержать распрю, потому его и убили вместе со всеми. Олег умер за девять лет до Исадской резни.

Исад – так назывался рыболовецкий выселок на Руси.

Исады – так называлась княжеская весь в нескольких верстах вниз по течению Оки от стольного рязанского града. Именно здесь произошло братоубийство, которым запятнали себя князья Глеб и Константин Владимировичи, став позором земли Рязанской и не только…

Константин, шибко уязвленный – раненный Евпатием Коловратом, после свершённого злодеяния вовсе где-то исчез, о нём забыли. А вот Глеб заслуженно получил прозвание «нового Святополка Окаянного».

Глеб вовсе не был обойдён судьбой, вместе с Изяславом владел самым богатым после столицы рязанским городом Пронском, но этого ему недоставало, потому вызывало зависть к тем, кто обладал большим. Константин вовсе не имел своей волости и всякий раз жаловался Глебу. Недовольство их объединило.

– Игоревичи просто так первенства не отдадут, – говорил Глеб. – Вцепились крепко и мнят себя едиными по всему княжеству. Сидят в Рязани накрепко – не собьёшь.

– Но я имею право, я тоже князь! – кричал Константин. – И мой пращур такой же, как и у них всех, – великий Ярослав Мудрый! А для меня даже маленького княжения нигде не сыскалось!

Он обиженно шмыгнул носом и даже всхлипнул.

– Князей так много, что уже княжить стало не над кем… Да и кто ты такой? Чего совершил, чем заслужил городок в правление? – нарочно изводил брата Глеб.

– Я-то ладно, а вот ты чего тщишься? – неистовствовал Константин. – У тебя Пронск, ты князем рязанским обласкан изрядно. Тебе-то чего выискивать, брат? Али под нас стараешься?

– Да не ори ты так, – мрачно отвечал Глеб. – Мне за всех вас обидно. Я за праведность в отношениях меж родичами.

– Ну а коли за праведность, придумай что-то, – хныкал Константин. – Ты же умнее нас всех…

– Мы с покойным Ольгом уже однажды придумывали, да толку никакого не оказалось. Посидели наши родичи в порубе да и вышли на волю. Слава Богу, дядья поиздыхали, а вот братьев двоюродных не поуменьшилось.

– И как теперь нам быть? Что нам придумать, чтобы стать выше всех?! – горячо выспрашивал Константин. – Ну, говори скорее, чего удумал?

Он даже скинул лёгкий цветной кафтан, оставшись в исподней рубахе, стало жарко от мыслей.

– Теперь надо сделать так, чтобы никто и никуда больше не вышел, – прошептал Глеб.

– Это как же?

Глеб провел большим пальцем по горлу.

Константин на миг оторопел.

– Это как же, братка? – выдавил единственное возражение.

– А вот так! – ответил Глеб и залпом выпил чашу мёда. – Я их всегда ненавидел, – угрюмо произнес при этом. – Всех!

Константин вдруг спохватился:

– А как же Изяслав? Он ведь родной наш…

Глеб сильно тряхнул его за плечи и горячо спросил:

– Хочешь Рязанью володеть? Хочешь, чтобы государем тебя почитали и низко кланялись издалека?!

– Х-хочу!

– Тогда знай себе помалкивай и делай, как скажу.

Он махнул рукой куда-то в сторону.

– Изяслав всегда был больше за них, чем за нас. Они ему роднее, чем мы – родные братья! Я его намедни допытывал: что, брате, всегда будем так обретаться на кормлении у единого града? А он отвечает: как великий князь положит, так и будем…

…Через некоторое время князья рязанские, муромские, коломенские получили приглашение от брата Глеба собраться 20 грозника-июля 1217 года в его вотчине Исадах, учинить ряд о волостях, попировать да навсегда прекратить распри меж своими.

Обычное дело, князья иногда собирались вместе, чтобы решать какие-то сложные семейные дела.

Учинить ряд никто не против, к тому же родные и владетельные давно не собирались вместе, не пировали толком.

Потому пришли только с воеводой, несколькими ближними боярами да малыми дружинами.

Среди прибывших был родной брат отступников Изяслав и пятеро двоюродных: Кир Михаил Всеволодович, Мстислав и Ростислав Святославичи, Роман и Глеб Игоревичи.

Недоставало только Ингваря да Юрия Игоревичей, которых ожидали скоро.

Никто не ведал, что Игоревичей невольно спас великий князь владимирский Константин Всеволодович, приславший гонца с сообщением, что волжские булгары осадили и взяли Великий Устюг; предупреждал о необходимости усилить заставы на восточных рубежах, где особенно возможны прорывы пургасовской мордвы.

3

Евпатий Коловрат с малой дружиной Романа Игоревича тоже пришёл в Исады.

Семнадцатилетний отрок своим ростом уже выделялся среди дружинников, но при этом был гибок и увёртлив, а широкие плечи, крепкая грудь и сильные руки выдавали в нём природного бойца.

По мнению десятника Савватия: «Мощь и разум Евпатия его лет более горазды».

Друг детства Найдён стал его щитоносцем.

Большой половецкий шатёр князя Глеба был разбит посредине поляны, с трёх сторон окружённой густыми вязами. Вокруг шатра суетились дружинники братьев-хозяев.

– Не нравится мне это глебовское хлебосольство, – тихо молвил Евпатий. – Уж больно все здесь велеречивы и благостны… А в глазах бесы скачут.

– Да? – удивился Найдён. – А я полагал, что попируем. Отчего ж такой расклад получается, Евпатя?

– Да мне батюшка сказывал, как десять лет назад Глеб обнёс рязанских князей перед Всеволодом Юрьевичем так, что они потом пять лет томились во владимирской темнице. Кабы нынче не вышло чего похуже…

– Так родня ж…

– Это мы с тобой родня, а у князей свои понятия о родстве, – задумчиво ответствовал Евпатий. – А что касательно отдыха, погодим…

Постепенно темнело.

Княжеский пир набирал силу, из шатра уже доносились хмельные здравицы.

– Найдён, – позвал Евпатий, – давай-ка, друже, сходи, посмотри вокруг, нет ли чужаков.

И показал глазами на лес.

Найдён, вынув меч из ножен, молча растворился в сумерках.

Часть дружинников братьев-гостей тоже беспечно гуляла, всех угостили на славу. Столы стояли близ усадьбы и ломились от закусок. В серебряных ковшах – игристые вина, меды, настойки.

Десятник Савватий усердно подливал себе в чашу.

– Десятник, – окликнул Евпатий, – не надо бы шибко хмельным баловаться…

– Ты кому это, отроче, указывать удумал? – грозно вопросил десятник.

Евпатий и ответить не успел, как со стороны леса возник Найдён.

– Евпатий, – тревожно прошептал он, – подалее в лесу половцы. Их видимо-невидимо. Все оружны.

«Все чёрные дела на Руси творятся с потаканием половцев», – вспомнил слова батюшки.

Хмель мигом вылетел из головы Савватия.

– Господи! Делать-то что станем? А вдруг худо какое учинится?

– Дружинников подымай, князей спасать надобно, да и самим поберечься.

– Думаю, уже поздно, – произнёс Найдён.

Со стороны шатра стали доноситься дикие крики, шум борьбы, топот многочисленных ног.

На миг показалась кудлатая голова Кира Михаила.

– Израда! – послышался крик, но тут же оборвался.

– На коней! – скомандовал десятник Савватий.

Кто успел, тот оказался в седле. Попытались вырваться с ходу, но потеснили половцы, быстро выдвинувшиеся из леса, и воины Глеба, не давая пути.

Пришлось обнажать мечи.

Найдён ближайшего недруга полоснул сталью по кольчуге, уворачиваясь конём, зацепил ещё нескольких, расшвыривая по сторонам.

Конь десятника стал на дыбы, потом озлился и лягнул ближайшего половчанина копытом так, что тот оторвался от земли, роняя меч и щит, упал на столешницу, проехался по ней, собирая посуду…

Евпатий слегка завяз в обороне, на него накинулись сразу несколько недругов. Бросив взгляд на шатёр князя Глеба, где произошло кровавое преступление, увидел, что из него, размахивая окровавленным мечом, выбежал князь Константин.

– Найдён, друже, ко мне! – позвал щитоносца. – Это князь Константин…

Евпатий кинулся к братоубийце, сбивая визжащих кочевников конём. Уже над головой подлого князя взлетел грозный шестопёр, но в эту самую минуту коня Евпатия задели копьём, он метнулся крупом, и это спасло жизнь израдцу Константину. Удар пришелся вскользь по лицу и поднятой правой руке, ломая локоть. Раздался страшный крик.

Раздавая удары направо и налево, Евпатий направил коня в лес за шатры, где, по его разумению, уже никого не оставалось.

В трёх верстах от Исад, на лесной дороге, ведущей в Рязань, Евпатий, Найдён, Савватий и ещё семеро дружинников съехались.

Молча переглянулись и поскакали в столицу.

Прибежали в ту пору, когда малая дружина князя Ингваря уже миновала Средний город и через Спасские ворота направлялась в сторону Исадской дороги.

– Княже, остановись! – крикнул десятник Савватий.

Князь Ингварь поднял руку, сжатую в кулак.

– Что стряслось, десятник?

– Израда, княже! Глеб и Константин побили князей до смерти!

Ингварь и Юрий смертельно побледнели и некоторое время не могли произнести ни единого слова.

– Как… могло статься? – выдавил, наконец, из себя князь Ингварь.

– Пусть Евпатий расскажет, он последним ушёл из того логова.

– Кто таков, молодец? – спросил князь Юрий.

– Воин малой дружины князя Романа Игоревича, сын воеводы Льва Коловрата Евпатий.

– Знаем Коловрата, ценим его.

– Княже, наши люди бились до последнего, но многие были хмельны…

– Спасся ли ещё кто-то?

– Не ведаю, но князю Константину я вложил шестопёром, он вряд ли доживёт до завтрева. Думаю, надо ждать гостей на Рязань, там половецкой рати, как при набеге.

Князья переглянулись.

– Возвращаемся в детинец, – скомандовал Ингварь Игоревич.