Текст книги "Волки Дикого поля"

Посланец из Дербента

Откровения Мефодия Патарского поражали воображение мрачными картинами жестоких войн, гибелью больших государств: «…изыдут нечистые народы, выйдут Гог и Магог, и дрогнет вся земля от лица их. И убоятся все люди и скроются в горах и в пещерах, и погибнут многие, и некому будет погребать мёртвых».

В те года никто не верил пророчеству…

…То утро конца месяца просинца-января 1223 года выдалось пушистым и ярким.

Белые сугробы блестели и переливались разными красками под начинающимся солнечным светом. Их игра щедро отражалась на золотых куполах соборов, а мерный звук большого колокола, призывающий православных к заутрене, селил в душе умиротворение и покой.

Берёзы и ели, с одетыми на них шапками снега, рядами и поврозь тянулись во все стороны града, достигая Чудского конца на востоке и Спасо-Яковлевского Дмитриева монастыря, который куполами и кровлями отражался на зеркальной глади озера Неро, на западе.

Родную картину милостиво дополняли вороний грай и хлопотливый воробьиный треск.

Ростов Великий просыпался.

Степенно шли торговцы-рядовичи к своим лавкам у гостиного двора.

А в посадах уже вовсю, в кристальном утреннем воздухе, рассыпался звук кузнечных молотков.

…Это утро конца месяца просинца 1223 года стало для многих судьбоносным.

Александр Леонтьевич перебирал в памяти минувшие события и сведения, которые периодически получал от своих прелагатаев.

И вот как эта служба для него начиналась.

Будучи при князе Константине советчиком и наставником, он стал обращать всё больше внимания как на старые, так и на новые военные угрозы. Следил за движениями половцев, булгар, мордвы, иных враждебных племён.

Подсылал в те края людей, используя полонённых, которым давал свободу; выплачивал серебром и золотом за каждое важное сообщение. Так родилась сеть прелагатаев, то есть соглядатаев, или тайных посланцев, проще говоря – разведчиков.

И сейчас Александр Попович ждал известий с той стороны, где нежданно возник и разгорался со всё возрастающей силой пожар, имя которому «монголы».

Отметим, что в те времена разведке как таковой уделялось особое внимание, всякий правитель хотел знать, что замышляет его сородич, недоброжелатель, тайный или явный враг.

Сведения доставлялись не только купцами, посланцами или сторожевыми заставами, но и специально обученными воинами, знавшими иноземные языки.

Переодевшись монахами или ремесленниками, они пешком переходили из города в город, собирая необходимые сведения.

Нередко их жизнь заканчивалась трагически. Доблесть и честь тогда главенствовали над всем, среди прелагатаев никогда не было перемётчиков.

Неверно полагать, что наши предки были в чём-то недальновиднее нас. Ратному делу, конечно, уделялось первостепенное внимание. Но прочно существовала и развивалась невидимая для всех прочих княжеская служба разведки – прелагатаи.

Горница, в которой располагался Александр Леонтьевич Попович, примыкала к княжьему терему. Это было большое помещение в шесть окон, стены которого были отделаны гладко выструганными досками из морёного дуба и увешаны копьями, мечами, рогатинами, щитами и панцирями. На противоположной от стола стене красовалась огромная кабанья морда, рядом с ней волчья – охотничьи трофеи.

Справа от стола прибиты гладко струганные берёзовые доски, на которых были расставлены толстые книги, в том числе на греческом и латинском языках.

Пол горницы сплошь устлан медвежьими шкурами.

Великий князь Константин, а следом за ним и Василько своих дружинников жаловали, заботились, не жалели средств на их содержание.

Александр Леонтьевич, пользуясь ранним часом, в который уже раз перечитывал «Моление Даниила Заточника». Дойдя до слов: «…кому Боголюбово, а мне горе лютое; кому Белоозеро, а мне оно смолы чернее; кому Лаче-озеро, а мне, на нём живя, плач горький…», в очередной раз изумился точности и ёмкости слов священника, в двух строчках описавшего всю свою долю горькую.

Он хорошо помнил бледную тень Даниила в покоях Константинова дворца, с благодарностью перебирал в памяти их долгие беседы. Годы опалы сломили бунтарский дух книжника, и он жаждал только покоя. Отец Даниил высоко отзывался о познаниях русского витязя в иноземных языках, истории и философии, ценил его тягу к истине, призывал не только мечом орудовать, но и к писалу пристраститься…

Происходил Даниил из свободных людей, многих превзошёл в познании канонов веры православной, ведал философские споры, вёл записи основных событий княжества, был сведущ в истории миров старинных. Безупречным знанием языков обратил на себя внимание великого князя Всеволода Юрьевича и был назначен летописцем. Сытая жизнь во дворце и княжьем замке Боголюбово не сделали Даниила равнодушным к судьбам простых людей.

Это в полной мере показал пожар, случившийся во Владимире в 1192 году.

Александр Леонтьевич помнит рассказы тех, кто видел тот лютый пожар воочию.

Начавшийся в ночь на 23 июля и продолжавшийся до следующего вечера, он выжег половину города и 14 церквей, княжеский дворец едва удалось отстоять, но соборный храм изрядно обуглился снаружи. Сгорело живьём и задохнулось в едком дыму около пятисот человек по причине ночного времени и тесноты застроек.

Долго ещё гарь и плач витали над стольным Владимиром. Помощи из великокняжеской казны хватало не всем, да и невелика она была.

Пользуясь бедственным положением погорельцев, богатые горожане – «сильные люди» – выдавали ссуды на кабальных условиях, обрекая на горькую судьбу закупа.

Даниил, не желая молча взирать на несправедливость, всё подробно изложил в письме великому князю владимирскому. Прямым следствием словотворчества стала ссылка на Белое озеро. Затем её сменила жизнь у озера Лача в Новгородской земле.

Хлебнув лиха, Даниил Заточник пишет своё «моление» новгородскому князю Ярославу Всеволодовичу. Испросив позволение отца, Ярослав приближает Даниила к своему двору, а затем передаёт на попечение брата Константина, который собирал вокруг себя книжников и летописцев.

«Ибо, господине, богатый муж везде ведом – и на чужбине друзей имеет, а бедный и на родине ненавидим ходит. Богатый заговорит – все замолчат и после вознесут речь его до облак; а бедный заговорит – все на него закричат. Чьи одежды богаты, тех и речь чтима».

Кончина великого князя Константина, который всячески поддерживал и оберегал Даниила Заточника, способствовала его окончательному уходу в глухую обитель. И где он теперь, жив ли – неведомо…

Рывком открывшаяся входная дверь внесла в горницу бодрый морозный дух.

– Александр Левонтич! – окликнул ближайший помощник и друг Еким – русоволосый, кудрявобородый мужик с хитрыми голубыми глазами; головой упирался под балки потолочные. – Тут божий человек шибко просится к тебе. Говорит, только ты ему надобен, а сам синюшный – видимо, издалече бредёт.

– Так пусть скорее заходит, – ответил, чувствуя, что огромное внутреннее напряжение последних месяцев – ожидание вестника с ценными сведениями – многократно возросло.

Вошёл монах в длинной рясе с капюшоном. Поверх одета какая-то грязная хламида со следами волчьего меха, очевидно, бывшая охабнем.

На Александра Поповича быстро глянули цепкие холодные глаза и тут же потеплели, растаяли.

Монах в изнеможении присел на скамью.

– Прости, воевода, усталость валит с ног, – сказал басом, слишком правильно выговаривая слова.

– Отдохни, отче, – ответил Александр Леонтьевич и знаком велел помощнику подать воды.

Пришелец из дальних мест скинул капюшон, обнажив длинные седые волосы, и долго, жадно пил, иногда отрываясь от ковша и шумно вздыхая.

– Теперь говори, божий человек, кто ты и откуда, – велел Попович.

– Я – грек именем Ферапонт. Пришёл к тебе из Ширванского Дербента, принёс грамотку от отца Елисея, настоятеля православного храма Рождества Богородицы.

Александр Леонтьевич перекрестился, буквально чувствуя всем телом и душой, как спадает напряжение, имя отца Елисея ему было ведомо. Родом ростовчанин. Придя в Царьград из Печерского монастыря учиться богословским наукам, сумел выслужиться перед одним из помощников епископа из окружения Патриаршего престола и получил целый приход в большом торговом городе. Став настоятелем, сам отправил вестника к великому князю владимирскому Константину Всеволодовичу с сообщением о нарастающей монгольской угрозе. Именно о том, что хан Чингиз разбил найманского Кучлука и взял его земли в состав своей всё время прирастающей империи…

С тех пор являлся верными глазами и ушами стольного града Владимира не только в Дербенте, но и по всему Закавказью.

Монах надсадно закашлялся, прикрывая ладонью рот, и сипло продолжил:

– Диким полем шёл, пока достиг Рязанского княжества, там православные подмогли, ехал санями, слава Господу.

– Худые вести нам принёс?

Вместо ответа Ферапонт достал из подкладки книгу Священного Писания и попросил нож. Бережно вскрыл толстую обложку из телячьей кожи и вынул тончайшие куски китайского шёлка.

– Чти начертанное, воевода, – сказал, отдавая, – остальное обскажу, потому как зрел своими очами.

Александр Леонтьевич взял шёлк, пробежал глазами и велел помощнику:

– Быстро сюда Добрыню и Тимоню!

Писано было по-гречески. Сообщалось, что мимо Дербентской крепости, закрывающей проход на север, прошли три монгольских тумена, по-нашему – больших полка. Ведут их главари именем Субедей и Джебе.

Отец Елисей доподлинно узнал, что выполняют они секретное задание самого монгольского владыки хана Чингиза. Прошли Персию, Азербайджан и Грузию. Везде воевали и побеждали.

На Дербент нападать не стали, а потребовали у шаха Рашида несколько знатных беков якобы для заключения мира. Шах перепугался, беков им дал, хотя отлично понимал, что для монголов они – готовые проводники в половецкие степи.

Отец Елисей выражал изрядное сомнение в том, что истинной целью похода монголов являются половцы и приписал, что от верховьев Кубани через Дикое поле они выйдут прямым ходом к границам южнорусских княжеств.

– Спасибо, отче Елисей, – улыбнулся Попович. – Сами бы мы ни в жисть не догадались…

Монах задремал.

– Брат Ферапонт, – потряс за плечо. – Ведаешь ли ты, что в грамотке прописано?

– Нет, воевода, нам о том знать не положено, дабы, если возьмут, мы и под пытками не могли указать, – отвечал Ферапонт по-гречески, спросонья.

Но Александр Леонтьевич хорошо знал эллинскую речь.

– Ведомо ли тебе о дальнейшем пути монголов после того, как миновали Дербентское ущелье и вышли к Кубань-реке? – спросил он монаха тоже по-гречески.

– Да почитай всё на моих глазах и происходило, воевода, – сказал Ферапонт и вдруг добавил: – Как приятно беседовать с тобой на языке моей бедной родины. Впрочем, у вас на Руси многие знают наш язык…

Александр Леонтьевич сделал нетерпеливый жест рукой.

– Прости, воевода, – сразу переменился Ферапонт. – Я по слову отца Елисея шёл следом за монголами. Они монахов не трогают, называют шаманами…

– Сейчас придут мои ближайшие помощники, – перебил его Попович. – Вот при них и поведаешь всё в подробностях. А пока тебе надобно подкрепиться. Эй, кто там!

В проём двери заглянула вихрастая голова со смышлёными глазами – Тришка из чади.

– Немедля беги в княжью кухню и скажи, что я велел дать еды поболее, дабы подкормить божьего человека. И сулею вина крепкого прихвати!

После того как Александр Леонтьевич отправил брата Ферапонта, сомлевшего от сытной еды и долгого рассказа, отдыхать в одну из келий Спасо-Яковлевского монастыря, в горнице остались три русских витязя: Александр Попович, Добрыня Злат Пояс и Тимоня Рязанец. Они были похожи, как братья: Попович – старший, Добрыня – средний, Тимоня – младший. Одинаковые ростом и статью, всё-таки отличались: у старшего больше седых волос, чуть шире плечи, сам основательнее, рассудительнее, привык повелевать.

Добрыня попроще, да и шрам на левой щеке немного отличал от остальных. И не в битве шрам получен, а вовсе нечаянно – наскочили разбойнички на большой дороге, не зная, кто мирно проезжает мимо них…

Тимоня, как натянутая тетива лука, всегда готов подраться, всегда в форме, лих, порывен…

Ещё здесь был Еким Иванович, правая рука воеводы тайных дел княжества, незаменимый помощник и распорядитель.

– Ну что, братья мои, – сказал Попович, – давайте станем вслух рассуждать, ибо сказанное слово ведёт к целому рассуждению, а рассуждение может показать выход.

– А я вовсе не дивлюсь тому, что половцы предали горских людей, – тут же откликнулся Добрыня. – Это на них похоже – и матушку родную продадут.

– Монголы – искусные выдумщики! – похвалил Тимоня. – Отдали добычу, чтобы самим с ней не возиться…

– Добыча войско отягощает, – заметил Попович, – монголы, судя по всему, воины крепкие. Стало быть, станут хранилища устраивать и дальше Дикого поля не отойдут, зазимуют на половецких землях.

– А ежели весной ожидается приход большой орды? – пытливо спросил Еким Иванович.

– Навряд ли, – ответствовал Добрыня. – Согласно грамоткам отца Елисея, у хана Чингиза много незаконченных дел в своей вновь обретённой вотчине: земли китайские, найманские, хорезмские… Пленить он их пленил, но не покорил и на новый большой поход нынче не решится, потому как полководец думающий. А тумены ихние прошли в нашу сторону через земли персов, грузинов, аланов, половцев…

Все склонились над большим листом пергамента, на котором были изображены означенные земли.

– … как нож через масло. Своих ратников не оставляли, только брали добычу. Я чаю, что это – обычная разведка боем, – закончил свои рассуждения Добрыня.

– Похоже на то, – согласился Еким Иванович. – Но с таким удалением от основных сил! Вовсе обезумели от безнаказанности? Бояться-то некого, выходит! Бьют всех подряд и никого не страшатся.

– Всё может статься, – ответил Попович. – Только сдаётся мне, что по весне их путь ляжет в южнорусскую сторону. Воевать с нами они навряд ли станут, скорее всего, просто посмотрят и подберут остатки половецкие. Да и назад к своим степям возвращаться прежними путями не будут, ибо ныне там их встретят совсем по-иному.

– Как они могут пойти назад, по-твоему? – полюбопытствовал Тимоня.

– Назад им сподручнее будет идти вот здесь, – показал Попович на карте, – краем Булгарского царства. А что? Разведка так разведка. Булгары, судя по всему, тоже их не больно жалуют – бесермены ведь, а монголы – язычники.

Он обвел взглядом сотоварищей и сказал сурово:

– Други! Все наши словеса – лишь предположительны. Мы не можем ведать, что у них на уме. В любом случае враг у южных рубежей Руси – это меч за спиной, а вернётся ли он в ножны або ударит…

– Ведомо ли князю киевскому о происках монголов? – спросил Добрыня.

– У него разведкой правит воевода Иван Дмитриевич, у того и заяц не проскочит, не предъявив грамотку. И сеть прелагатаев у него налажена добре.

На какое-то время в горнице повисла тишина, только со двора доносились звуки малого колокола да смех дружинников, упражняющихся воинским делом.

– Монголы малым числом разбили половцев, у которых одна орда – это несколько десятков тысяч конных лучников? – торопливо сказал Еким Иванович. – Так ведь и Дикое поле не маленькое… Я чай, соберут силы да и вдарят по монголам? Ведь ежели тебя бьют, надобно ответствовать ударом на удар!

– Хорошо бы! – раскатисто засмеялся Добрыня. – А то ведь просто перейдут на наши земли и станут обороны просить.

– Чаешь, может статься и так? – засомневался Тимоня. – Извечные ж вражины!

– Тимоня, друже, – горестно сказал Добрыня. – Уж такие вороги, такие вороги, что многим пуще братьев стали… Котян дочь свою за Мстислава Удатного отдал, Юрий Кончакович породнился с самим Всеволодом Юрьевичем, а князь Игорь Новгород-Северский в плену женил своего сына на дочери злейшего ворога…

– И скорее всего, степной волк Котян, поскольку он у половцев теперь за главного остался, помчится к зятю, мол, выручай, мне тут по морде надавали! – предположил Попович. – Мстислав покочевряжится, но русичей, половцев для да за-ради монгольской добычи, навряд пощадит. Ещё и других князей в дело это тухлое втравит. Добычу и славу, как обычно, оставит себе, а головы под монгольские стрелы да мечи будут подставлять простые ратники.

– Александр Левонтич! – воскликнул Тимоня. – А чего это нам о них печься? Они далеко, у них там свои витязи есть, да и вороги у них свои… Так ведь, братцы? А у нас – булгары, мордва, половецкие грабители… Нам и здесь есть о чём печься, у нас свои грады, свои веси, свой люд!

– Тимоня, друже! – возвысил голос Попович. – Мы – витязи земли Русской, её хранители и оберегатели, памятуй про то! И не важно, на юге земля эта или на севере. Беда, что князья южные спесивы и алчны, бредят королевской короной, уделами друг перед дружкой бахвалятся, а вдарь гроза, в кусты бегут отсиживаться, потому что на Русь им наплевать. Да и на веру нашу тоже! Уже сейчас роднятся с венграми да ляхами…

– Постой-постой, Олёша! – воскликнул Добрыня. – Ты чего удумал?

– Доведу обо всем князю Василько, пусть поговорит с великим князем. Дай Бог, если тот решит послать подмогу южным князьям либо хотя бы разведку…

– Вот и попробуем кровушки монгольской на вкус! – воскликнул Добрыня. – А то застоялся я в бездействии! Даром хлеб княжеский вкушать не обучен. А, други?

Други только пожали плечами.

– А ежели скажет, мол, не наше дело? – спросил Еким Иванович. – Тимоня и тот в сомнении… А хуже того, снова на Рязань направит.

– Может, и так станется, – согласился Добрыня.

– Я более головы русские рубить не буду, – твёрдо сказал Попович. – И вам не позволю.

– А что делать станем? Без княжеского одобрения, выходит, мы ни на что не способны?

– Тимоня, друже! Ты-то ведаешь, что это не так. Князья князьями, а у витязей бывает и своя дорога – дорога чести… Я долгое время наблюдал за всем этим издали, теперь приспело время внутри побывать… Надо собрать дружину нашу да потолковать.

– В Городище кликать станем?

– А для чего оно вообще у нас есть? Там никто не подслушает, великому князю не обскажет.

– Когда?

– Князь Василько поговорит с Юрием Всеволодовичем, потом и станем решать, когда…

– Олёша, а с прелагатаями своими что делать станешь? – спросил Добрыня. – У великого князя разведкой ведает Еремей Глебович, но молод он ещё да неопытен.

– Поможем ему, подскажем! – ответил Попович. – Воевода Еремей Глебович толков и деловит, воинское дело знает добре… Да ведь ежели мы и поедем на юг, то совсем ненадолго. Как думаешь?

И громко засмеялся.

Но Добрыне почему-то не очень понравился смех этот.

Ростовскому князю Василько Константиновичу чуть менее пятнадцати лет, но недетский ум светится в его синих глазах. Князья вообще тогда очень рано взрослели, особенно становясь правителями.

Не по годам широкоплечий и рослый, лицом нежен и светел волосами, он напоминал молодого пардуса, всегда готового к прыжку. Статью походил на деда, а разум унаследовал от отца, который ещё при жизни удостоился прозвания «Мудрый».

Александр Попович зашёл в княжеские покои, с достоинством поклонился.

– Олёша! – улыбнулся Василько и пошёл навстречу.

Обнял за плечи, усадил напротив себя.

– Дядька, дорогой! Какие вести на сей раз?

– Дурные, княже.

– Сказывай.

– Я получил донесение от одного из своих прелагатаев, что воинский корпус монголов, числом более тридцати тысяч, вторгся со стороны Асских (Кавказских) гор в половецкие степи. Орды степняков разбиты и рассеяны по большой части Дикого поля. Убит их набольший каган Юрий Кончакович и его брат Данила Кобякович.

– Половцев побили – это хорошо, – ответил князь. – В чём твоя печаль?

– Разбив половцев, монголы вплотную приблизились к южным рубежам Руси.

– Кто они такие, эти самые монголы? – переспросил Василько.

– Их поселения – улусы – находятся далеко на востоке за Хорезмом и за Чёрным Иртышом, близ Цзинского царства. Владыкой у них хан Чингиз. Он объединил племена, которые прежде враждовали меж собой, сделал их грозной силой. Слово своего хана все воины и полководцы почитают пуще, чем мы «Отче наш».

– Жаль, что у нас пока нет такого же, – тихо ответствовал Василько. – Продолжай.

– Я мыслю, что хан Котян, чудесно спасшийся, побежит в Галич к своему зятю Мстиславу кликать на помощь и вся Южная Русь окажется втянутой в эту брань, совсем ненужную… Хорошо, если монголов останется столько же, а вдруг им на помощь двинутся большие силы?

– Олёша, ты храбрый витязь и мудрый человек, – задумчиво сказал Василько. – Знаю, нас, князей, ты почитаешь не шибко.

Видя несогласие в глазах Поповича, предостерегающе поднял руку.

– Но пойми, князья, конечно, спесивы и горды не в меру, но не глупы. Мстислав Галицкий печётся о своих границах и не станет втягиваться в войну с этими монголами, тем более что намерения их ещё не вполне внятны. Так?

– Истинно так, княже.

– Он понимает, что нынче сие не к месту, при нынешнем положении дел на Руси. А у Мстислава ещё и положение шаткое в самом Галиче. Да и повсюду одинаково, каждому удельному князю надо с мечом в руках доказывать, что его главный город – не великокняжеский стол.

– Княже, я тебя прошу обо всем доложить великому князю. Уверен, что Еремей Глебович таких донесений ещё не получал и не получит, не в укор ему будет сказано.

– Отчего же? Он неспособен начальствовать над княжеской разведкой?

– Он опытный воевода и толковый муж. В сторожевых заставах разбирается крепко. Но великокняжеская разведка возродилась при отце твоём, я её ставил на ноги, а воевода Еремей ко мне ещё ни разу не обратился за советом… Молод он, в подобных делах пока несведущ, да и сети прелагатаев у него ещё нет. Ничего, наберётся опыта, поймёт, что к чему, упорства ему не занимать.

– Я распоряжусь, чтобы Еремей Глебович обратился к тебе за советом, – пообещал Василько Константинович. – Дело важнее воеводской гордости.

– Прошу, княже, немедля доложи Юрию Всеволодовичу. Надо подумать, как обезопасить рубежи свои от внешнего врага и как помочь южнорусским князьям, ежели возникнет надобность.

– Это я тебе обещаю, хотя и боюсь лишний раз при дядюшке имя твоё произносить. Всяко надеюсь, что он его забудет раз и навсегда… Ведь никак не может простить тебе, что сразил ты его Юряту и Ратибора.

– Эх, княже! – горестно молвил Попович. – Ежели б я сам себе мог это простить… Но я помню и другое.

В его глазах полыхнули молнии.

– Это ведь не я ходил на своего родного брата с войском, которое стояло здесь, на Ишне под Ростовом, да не в одиночку, а вкупе с другими. И при Липицкой битве не мы с моим покойным братом Иваном делили отчину…

Он остановился.

– Прости, княже, накипело.

Василько махнул рукой, мол, остынь.

Немного помолчал, сбираясь с мыслями, и сказал:

– Скоро буду во Владимире и поговорю с дядюшкой о бережении южных русских рубежей… Хотя тревоги твоей в толк не возьму. Ну посуди, ведь смоляне и черниговцы, кияне и волынцы сами могут снарядить великую рать…

– Княже, просто у меня плохое предчувствие. Дозволь идти?

– С Богом!

Александр Леонтьевич поклонился и вышел.