Текст книги "Волки Дикого поля"

4

В Рязани объявили тревогу. На ближайшие заставы и посады разослали княжьих людей, которые на Оке и Проне скликали плотогонов и гребцов, рыбаков и просто охотников к защите стольного града. Всем пришедшим выдавали оружие и ставили на бойницы.

Утром князь Глеб подступил к стенам города, с ним многочисленное половецкое войско.

– Сдавайте град! – кричали Глебовы доброхоты. – Пришёл истинный владетель земли Рязанской.

– Вот вам, клятые израдцы!

В сторону бирючей летели камни.

Рысьи шапки мелькали вокруг городских стен, ища место для прорыва. Горожане поражали степняков стрелами и копьями, поливали кипятком и жидкой смолой.

Томительно тянулась осада. Через несколько часов, основательно утомившись отбиваться, то есть быть жертвой, князь Юрий нервно предложил:

– Брате мой и княже, нам ли сидеть за стенами, ища укрытия? Устал я праздновать недоумка! Бивали мы половцев ранее, побьем и ныне. Дозволь?

Князь Ингварь решительно поддержал брата. Стали выкликивать, кто желает идти на прорыв по доброй воле. Вызвались все вои, и посадские ополченцы, и речные люди.

Отворили ворота. Княжеские дружинники на конях стремительным натиском отбросили степняков от городских стен, шедшие за ними ополченцы схватились с пешими дружинниками князя Глеба, выкрикивая на ходу: «Израдцы! Иудины дети!» Но у тех, похоже, не было ни сил, ни желания сражаться: кто побежал, на ходу с себя срывая доспехи, кто просто отбросил оружие, покорно склонив голову перед неизбежным мечом. Но сдавшихся не казнили…

Победа была полной, но не окончательной.

Через несколько месяцев окаянный Глеб собрал свежее войско кочевников и вновь подступил под стены Рязани. Ингварь Игоревич, заблаговременно оповещённый о грозящем набеге, заранее запросил помощи у великого князя владимирского Юрия Всеволодовича, и она была немедленно оказана.

На этот раз, зажатым между двумя дружинами, половцам и «Глебовым израдцам» учинили окончательный разгром.

Лев и Евпатий Коловраты, другие военачальники получили личное указание князей-братьев: «Глеба привесть живьём…»

Но его не оказалось ни среди убитых, ни среди полонённых.

Один из подручных сообщил, что князь убежал раньше, чем началось избиение.

По некоторым сведениям, Глеба постигла обычная, с точки зрения летописцев, судьба братоубийц: «…обезуме и тамо (среди половцев) скончася…»

Относительно спокойное время наступило с вокняжением Ингваря Игоревича. В 1218 году Рязанская земля обрела твёрдого правителя, да и неудавшиеся попытки окаянного Глеба, два раза приведшего большие отряды кочевников под владимиро-рязанские мечи, тоже оставили о себе долгую память в степи.

Так что время правления Ингваря Игоревича в истории края, слава Богу, более всего известно тем, что благоверный князь в 1220 году основал Льговский (Ольгов) Успенский монастырь рядом с укреплённым городком Льговом, в двенадцати верстах вниз по течению Оки.

Ингварь Игоревич отошёл с миром через семь лет после Исадской трагедии. Его преемником стал родной брат – Юрий Игоревич.

Евпатий и Елена

В княжеской дружине мало кто мог соперничать с Евпатием в перетягивании вервия или поднятии каменьев. Был он лих на мечах и в метании копий – большого и малого, именуемого сулицей.

Правда, в стрельбе из лука особого усердия не выказывал, говорил, что бить врага на расстоянии – удел боязливого, а сойтись с ним лицом к лицу – доля витязя.

«Жаль, матушка Меланья не видит ныне своего любимца!» – сожалел Лев Гаврилович.

Прошлое было тяжким и лихим, но воевода о нём неизменно вздыхал, что и говорить, то было время молодости.

Незадолго до кончины матушка спросила:

– А помнишь ли божьего странника, что долю твою предсказывал?

– Помню, родимая, помню…

– А ведь он тогда про Евпатия говорил…

Лев Гаврилович соглашался, потому что навсегда запомнил пророчество странного человека именем Варлаам…

Пять лет, как она тихо отошла в иной мир, и многое изменилось с тех пор.

Старший сын Дементий тоже хорош, хотя и не воин, а лицо духовное. Служит помощником настоятеля Успенского собора, начитан и велеречив.

Не очень любит Лев Коловрат всю эту поповскую братию, возможно, сказывается языческое прошлое его пращуров. Но уж то добре, что отец Василий (так теперь величали Дементия) нужен посадским людям, что многие рязанцы хотят слышать его проповеди, ищут его духовной поддержки.

Дочь Любомила замужем за сыном богатого рязанского гостя Звяги и уже одарила внученькой Меланьей.

Всякий раз, когда Лев Гаврилович брал на руки эту крохотулю, он заливался слезами, вспоминая матушку.

Вскоре после Исадской израды он впервые заговорил с Евпатием о возможной женитьбе.

Сын краснел, отнекивался, что-то невразумительно мычал.

Потом выдавил из себя:

– Батюшка, я – княжеский дружинник. Наша доля, допрежь всего, отчину стеречь от ворога.

– То добре, сынка, витязи земле Рязанской всегда были нужны и нужда в них никогда не иссякнет, – выразительно отвечал Лев Гаврилович. – Мы защищаем землю нашу, нашего князя, наши дома. А ещё за спинами нашими остаются семьи – дети, жены… Вот что крепко привязывает нас к родной земле, сыне. Вот что составляет святую основу каждого рязанца, каждого русича. Подумай об этом, крепко подумай…

И Евпатий стал думать. Он привык верить каждому слову батюшки, но о скорой женитьбе вспоминал только тогда, когда из воинских будней возвращался домой.

Но вскоре произошло событие, заставившее молодого воина иначе посмотреть на весь окружающий мир…

Княжение Ингваря Игоревича было достаточно тихим, но все понимали, что тишина эта обманчива и вскоре грянут неминуемые события. Потому княжеская дружина прирастала и числом и уменьем, потому всё время кликали охочих людей из посадских, которых два раза в неделю-седьмицу натаскивали в ратном деле, создавая дружинный резерв. Потому именно в княжение Ингваря Игоревича стольный град решили сделать неприступной твердыней, безопасным центром одного из важнейших торговых путей.

Дело в том, что верховье реки Прони, впадающей в Оку, близко подходит к верхнему течению Дона. Рязань замыкала собой водный торговый путь от междуречья Оки и Волги к берегам Сурожского (Азовского) моря.

Вопрос укрепления города носил стратегический характер. Половецкие набеги случались часто, нередко кочевники доходили до стольного града. И хотя взять его было делом непростым – Рязань стояла на возвышенном берегу Оки, – но стены её обветшали во многих местах, а кое-где пришли в полную негодность. Их необходимо было частью подновить, частью соорудить заново, увеличив при этом число городских ворот, в связи с расширением столицы княжества на все стороны света. Пока что они располагались только вокруг кремля: Водяные, Серебряные, Спасские и Подольские.

Рязань хорошела теремами и усадьбами, число каменных Божьих храмов тоже возрастало. Со времени отделения Рязанской епархии от Черниговской появился ещё один – Спасский собор, над созданием которого трудились смоленские зодчие. Он стал ещё одним украшением града. Это было крестовидное здание с тремя полувыступами – апсидами. Верхнее перекрытие, на котором был запечатлён лик Спасителя в небесах, поддерживали четыре столба.

Его красота и великолепие стали значительным подспорьем для самоутверждения рязанского князя, прославления его богатства и могущества. Именно рядом со Спасским собором расположился княжеский дворец.

Возведённый ранее Борисоглебский собор сделался местопребыванием епископской кафедры, которая стала так и называться – Борисоглебская.

Успенский собор в южной части города был немного старше вышеупомянутых и предназначался для простых людей.

Так Рязань постепенно обретала свою христианскую душу.

В Спасском соборе молился и выстаивал службы рязанский князь Ингварь Игоревич с родственниками, но в большие праздники на торжественные богослужения неизменно приглашались ближайшие бояре и воеводы с домочадцами.

…Была середина зарева-августа 1218 года.

Совершалась Божественная литургия в честь Успения Пресвятой Богородицы.

Собор был полон. Впереди стояли князья Ингварь Игоревич и Юрий Игоревич со своими домочадцами.

Далее располагались ближние бояре и воеводы. По случаю великого праздника приехали из Переяславля, Неринска, Ростиславля, Льгова, Дедославля, других городов Рязанщины: православную веру истово блюли все поголовно.

В боковых притворах толпились гости-купцы и выборные посадские ремесленники, для которых приглашение в Спасский собор было великой честью.

Коловраты стояли сразу за княжеской свитой.

Евпатий откровенно скучал, церковные службы его утомляли, они заставляли отрываться от службы воинской, которую молодой витязь почитал самым необходимым делом всей своей жизни.

Он разглядывал белокаменные стены, увешанные большими и малыми образами с лампадами при них, а то бездумно смотрел на пол, состоящий из цветных неполивных кирпичных плиток розового и голубовато-зеленого оттенков.

…И вот под густой бас благочинного настоятеля собора отца Аникея, который заполнял собой всё внутрисоборное пространство, Евпатий ощутил на себе нечто… Подобно толчку в сердце, или уколу ножа – быстрый взгляд девичьих глаз, наскоро брошенный из-под тёмного, вышитого золотыми нитями плата.

И как-то сразу сделалось жарче… Острее запахло ладаном, живее ощутилась духота многочисленных горящих свечей. Звонче воспарил, выбираясь на небесную высоту, глас церковного хора.

«Ишь, какая востроглазая, – подумалось Евпатию. – Смелая какая! Прямо-таки оцарапала».

Он знал, что рядом семейство воеводы Кофы: сам Данила Данилович, его чада и домочадцы, а также младший брат Вадим Данилович сурово крестились и преклоняли колени, когда требовалось. Стало быть, воеводская дочь.

Выйдя из собора, стал ждать, уж очень хотелось увидеть обладательницу такого пронзительного взгляда.

Елена задумчиво шла чуть позади всего семейства. Она просто шла, а ему казалось, что это плывёт над твердью земной сама Богородица, спустившаяся с небесных чертогов. Высокая, ладная, сильная, казалась она ему воплощением женственности и красоты.

Покрестившись на врата собора, нежданно повернулась в ту сторону, где стоял молодой дружинник. Их взгляды встретились…

«Лада ты моя, – подумал Евпатий, – единая на всё житие».

«Витязь ты мой, – отвечал взгляд Елены. – Долгожданный».

…За воинскими буднями краткая встреча у собора стала казаться чем-то заоблачным или приснившимися, но глаза девичьи звать и манить не переставали, а укол в самое сердце был настоящим, и Евпатий временами его ощущал, особенно ночами.

Ворочаясь под медвежьей шкурой в гриднице, пытался соображать, что бы значило его нынешнее состояние, совсем ни на что прежнее не похожее.

А в голове торжественно и грозно звучал голос дьякона Спасского собора: «В рождестве девство сохранила еси, во успении мира не оставила еси, Богородице, преставилася еси к животу, Мати сущи Живота, и молитвами Твоими избавляеши от смерти души наша».

Покосившись на лежащих рядом дружинников, Евпатий забоялся, как бы они не услышали то, что сейчас слышит он. Потом встряхнулся, подумав, что слышать они не могут, всё это в его голове. В самом деле – сотоварищи сладко спали, кто-то похрапывал, кто-то густо храпел.

А вот молодой дружинник утратил и покой и сон.

В один из дней ревуна-сентября, приехав из сторожи в Диком поле, Евпатий явился домой, дабы попариться в мови и отдохнуть под отчим кровом.

Переступив порог горницы, перекрестился на образа, поклонился родителям.

Матушка Надежда обняла сына, поцеловала в голову и торопливо перекрестила макушку, всплакнув при этом.

– Больно рано ты возвернулся ныне… Что там в стороже? – грозно спросил Лев Гаврилович.

– Пока тихо, батюшка, но я чаю, тишь эта невразумительная и шаткая.

– Отчего ж?

– Видели на той стороне костры многочисленные, коих прежде не случалось.

– И что с того, что костры? Степняки жгут, а мы бойся?

– Я чаю, сами степняки чего-то опасаются, батюшка.

– О как! – воскликнул Лев Гаврилович. – Князю поведали?

– Савватий поспешил.

– Ладно, иди с сестрой обнимись да Меланьюшку почемокай.

– Сестрица! – обрадовался Евпатий. – Здравствуй, милая! А где маленький цветочек?

– Только что заснула, всё капризничала… Зубки режутся у нас.

– Ох ты! Большая становится уже.

Осторожно открыл дверь и заглянул в светёлку.

– Спит… Почто сама, где твой Дивей?

– В Новый город подался с товаром…

– Тяжек хлеб его, как погляжу, отдыха не ведает в набивании мошны.

– Евпатий, – строго сказал отец. – Всякому своё. Кто отчину бережёт, кто товары стережёт. Не для всякого меч в руке хорош, кому и мерило сойдёт.

Любомила вздохнула озадаченно – она знала: брат считает, что всякий рязанец мужеского пола должен непременно быть воином и защищать землю от ворога внешнего, а уж потом кем захочется. А её муж Дивей – купец в третьем поколении, удачливый купец, весь в своего отца Звягу. В своё время батюшка решил, что породниться с богатым гостем Звягой, который часто бывает в заморских странах, хорошо. Евпатий был недоволен, но против родителя сказать не решился, однако Любомилу всякий раз вышучивал. Вот и сейчас не удержался, но сестра не обижалась, только сокрушалась всякий раз, что её суженый не воин.

– Евпатя, что скажу тебе, – прошептала на ухо, когда отец вышел в горницу.

– Что за таинство? – удивился брат.

– Днесь встретила дочь воеводы Данилы Данилыча Елену… О тебе спрашивала, где ты да что ты. Я сказала, что который день в стороже обретаешься. А она лишь вздохнула и далее пошла. Ох и ладная девка! Боевая такая! Говорит, сама бы взяла меч, будь отроком, да в сторожу с тобой поехала.

– И впрямь боевая девчонка! – ответил он, чтобы только ответить, и разом почувствовал, как радостно забилось сердце, как захлестнула всё его естество тёплая волна.

– Ой, Евпатя, а ты покраснел! – воскликнула Любомила. – Знать, люба она тебе?

– Сестрица родная, – прошептал Евпатий. – В целом свете ничего не страшусь, окромя гнева Божьего да немилости родительской… А при мыслях о ней робею, как служка монастырский пред ликом Спасителя. Прямо напасть какая-то!

– Да не напасть это, а – лада она твоя, искра Божья. Не страшись… Я знаю, что это такое, хоть и молодше тебя на два лета, а мы, бабы, в этом большее разумение обретаем и пораньше вас. Вот и Дивеюшка мой тако же робел и краской покрывался, хотя и не дружинник. Люб ты ей, верь мне, брате. Глаза её, что в зеркале венецианском, что в отражении воды, истину твердят: люб.

– Не серчай, сестрица, за Дивея, это я так, без злобы, – сердечно повинился перед сестрой. – Ведаю, что отчине нашей потребны и воины, и купцы, и землепашцы.

– Я не серчаю, брате, – ответила Любомила. – Да и он, мой супруг, почитает тебя, а над своим званием купецким и сам иной раз посмеивается.

– Ин ладно! – отвечал Евпатий. – Доскажи о Елене. Ране-то её и не видно было.

– Шестнадцатая весна минула девке, – говорила сестра. – Соблюдалась и грамоте училась в монастыре под Муромом. На днях только возвернулась под отчий кров.

– Евпатий! – раздался голос батюшки. – Зайди в горницу.

Лев Гаврилыч стоял у дубового стола и разглядывал большой кусок пергамента, на котором были изображены рязанские и владимирские земли, а также небольшой кусочек территории Дикого поля.

– Не дописал иконописец, – в сердцах произнёс Коловрат-старший. – Покажь, где огни наблюдались?

Евпатий всмотрелся и пальцем, не касаясь пергамента, указал в юго-восточном направлении.

– Здесь, батюшка, и чуть глубже…

– Пообвык не тыкать пальцем в сию драгоценную роспись? Хвалю! За наблюдательность тоже. А вот за то, что возвернулись, не прознав, что в степи происходит, за то похвалить никак не могу. А вот, будь князем либо воеводой твоим, подверг бы наказанию…

– Батюшка, ты для меня выше любого воеводы, выше князя. Прикажи, и я немедля отправлюсь…

– Остынь, сыне, тем другая сторожа озадачится. Сбирайся в мовь, попарься да отдохни.

Евпатий шагнул к порогу горницы и застыл. Весь его облик излучал робость и нерешительность.

– Батюшка…

– Чего?

Лев Гаврилович пристально всматривался в карту.

– Ступай, сыне, мне недосуг.

«Ладно, – думал Евпатий, – нынче и впрямь недосуг… Спросить бы её прямо и без утайки, люб я или нет… Коли люб, и сватов засылать можно. А коли не люб?.. Такого быть не может. Ну уж случись такое, уеду на самую дальнюю южную заставу, стану смерти искать».

Данила Кофа, так же как Лев Коловрат за воинскую доблесть, был пожалован воеводой Дедославля рязанским князем Романом Глебовичем. Своих детей, а их было четверо, любил без памяти. И если к трём сыновьям относился как к будущим воинам – с излишней придирчивостью и строгостью, – то единственную дочь Елену баловал как мог. Но дочь взрослела, её ждала обычная участь женщины тех лет – жены и матери, однако Данила Данилович решил, что Елена должна овладеть грамотой и отправил её в муромский Покровский монастырь, где обучались дочери князей и бояр.

Отдавали в монастырь девчонку-замухрышку, а забирали уже взрослую девушку – высокую и ладную.

Её красота и стать настолько поразили сопровождавшего боярина Жидислава Путятича, что он тем же вечером пал в ноги Даниле Даниловичу с воплем:

– Отдай мне Елену в жёны! Жизнь без неё не мила!..

– Куда тебе? – подивился воевода. – Ты ж ростом вдвое меньше её. Будешь рядом, аки репей у малины.

– Не смейся, Данилыч, мой рост – в корень.

– Не хочу неволить единственную дочь, – сказал Кофа, как отрезал. – Сама пусть скажет, кто ей станет люб…

Однако, смягчившись, обещал подумать.

После того как Елена приметила в соборе Евпатия Коловрата, она так же потеряла и сон и покой. Влюбилась без памяти, с первого взгляда. Да и батюшка не единожды сказывал про воинскую доблесть и Льва Гаврилыча, и его сына Евпатия, тем самым ставя пример собственным сыновьям.

Воображение Елены рисовало огромного русоволосого богатыря с улыбкой ребёнка. Таким он и оказался. И был стеснительным, как ребёнок. Как он покраснел, когда их взгляды встретились!..

А однажды она, промаявшись почти до утра без сна в своей девичьей светёлке, нежданно заснула, ей приснился сон. Высоко-высоко, из-под самых Божьих небес она принимает на руки израненного стрелами супруга своего, мгновенно залечивает все его раны, и он улыбается ей… И Елена поняла, что это судьба.

Проснувшись, она едва сдержалась, чтобы не закричать. Но всего лишь позвала няню и попросила подать воды.

Данила Данилыч намекнул как-то, что бравый боярин жизни без неё не мыслит.

– Кто? – спросила Елена.

– С кем тебя из Божьей обители забирали – Жидислав Путятич.

– И думать забудьте, батюшка, – устало ответила Елена. – Не будет этого. Другой люб.

– Вот как? – удивился Данила Данилыч. – А не скоро ли? Едва из обители возвернулась… Кто же это?

– А сами не ведаете?

– Неужто Евпатий?

– Он. И мне без него жизнь не мила… Это Божий промысел, батюшка.

– Наталья! – позвал жену. – Доченька-то наша повзрослела… Теперь сватов станем ждать.

– Лучше Евпатия мужа ей не сыскать, – ответила матушка.

– И ты уже знаешь?! Все знают, одному мне невдомёк.

– Глаза пошире отвори, – посоветовала мужу.

Двор воеводы Данилы Кофы был тоже на Подоле.

Обычно Евпатий проезжал мимо, не обращая внимания, ну двор и двор, каких здесь много.

Но следующим ранним утром, собравшись на службу в детинец, он краснел непривычно, заранее зная, что проедет мимо дома, в котором живёт Елена.

Верный мечник Найдён ждал у крыльца, чалый жеребец Евпатия уже был осёдлан.

Вот и частокол ограды Кофы, за которым дорогой его сердцу дом. А у ограды…

Сердце Евпатия зашлось в стуке, в голове помутилось, едва с коня не свалился.

У ограды Елена в красном сарафане и синем платке, рядом нянька.

Всадники склонили головы, желая здоровья женщинам.

– Евпатий! – услышал он и тут же остановил коня.

Она подошла близко и, взявшись за стремя, тихо сказала:

– Коли я тебе люба, шли сватов…

И вместе с нянькой они скрылись за воротами усадьбы.

– Ох и лихая! – восхищённо произнёс Найдён. – За такой в огонь и воду… Евпатий, – осторожно позвал застывшего друга. – Ты вживе?

Евпатий очнулся и решительно повернул коня назад.

– Куда? – закричал Найдён.

– За благословением матушки и батюшки, друже!

В листопаде-октябре и свадьбу сыграли.

Это был пир на весь мир, и гуляли на нём, как равные, и князья рязанские, и бояре хитрые, и воеводы лихие, и дружинники смелые.

А уже через положенное время одарила Елена Даниловна супруга своего первенцем, и назван был он именем Александр.

Тайная княжеская служба

В один из дней месяца травня-мая 1219 года воеводу Льва Гавриловича Коловрата вызвали в княжеский терем.

В горнице был рязанский князь Ингварь Игоревич и правитель Пронска Юрий Игоревич.

Братья ценили воеводу.

Ингварь Игоревич, увидя вошедшего, пошёл навстречу. Весёлые, слегка раскосые его глаза глядели тепло и радостно.

Одет в синий кафтан, который немного скрывал полноту стареющего князя, бархатные штаны и красные булгарские сапоги.

Юрий Игоревич был в лёгком малиновом полукафтанье.

– Доброго здоровья, государи мои!

– Будь здрав, Лев Гаврилыч!

Ингварь Игоревич обнял за плечи и усадил на дубовую скамью, несмотря на возражения, со словами:

– Много лет нам честно служишь – достоин!

Ярко светило солнце сквозь окна, пахло травами, к балкам крепились пучки, запах которых был знаком с детства, такие он собирал с матушкой Меланьей.

Защемило внутри.

– Пригласили мы тебя, воевода, по важному делу, – начал разговор Юрий Игоревич.

Он подошёл к едва приоткрытому широкому окну, открыл настежь, по-хозяйски посмотрел во двор.

Два дружинника пробежали мимо, спеша по делам службы, слуги выносили просушиться всякую рухлядь.

Смерды спешно несли кули со снедью в кладовые, а со стороны кухни пахло вкусно и приятно. Тут же суетились голуби, деловито воркуя и беспрестанно клюя что-то. Невдалеке, алчно поглядывая в сторону голубей, возлежал огромный кот, обретавшийся у княжеской кухни.

Прямо над окном свисали гроздья белой сирени, левее цвели черёмуха и яблоня. Запах стоял дивный-предивный.

И это был запах детства.

«Сколь славны дела Твои, Господи! – с восторгом подумал Коловрат. – Сотворил же лепоту такую! Аж голова кружится от запаха и прелести».

Как истинный воин, проведший всю жизнь в железных доспехах и на коне, он особенной, какой-то больной любовью любил русскую природу.

«Ах, не совался бы к нам никто из ворогов, так и мы б никого не трогали. И какова была бы жизнь наша – в хлопотах да хозяйствовании. Вот всегда бы так – просто смотреть, дивиться и восторгаться, и никаких тебе сечей, стычек, крови…»

– Говаривают, как выдал дочь замуж за Дивея, сына Звяги, сдружился со многими нашими и заморскими гостями? – спросил князь Юрий.

– Истинно так, княже.

– Они ведь бывают во многих краинах, много видят. Что сказывают?

– Случается, – замешкался Коловрат. – Я не возьму в толк…

– Спрос таков для большого дела надобен, – упредил князь Ингварь. – К примеру, о чём вечор шла речь в Звягиной усадьбе?

– Как обычно, хвастали гости, что за что взяли и почём отдают. Скука мне с ними… Был новгородский гость Никодим, вот тот горько сетовал, что ныне проездом через Ливонию ведают немцы-меченосцы и дорого берут.

– Довоевался полоцкий Владимир, – горестно произнёс князь Юрий. – И сам сгиб, и дело упустил…

– Латинцами ныне заселена Ливония, – подтвердил Лев Гаврилович. – У Новгорода и Пскова под боком. И думается мне, государи мои, – он с прищуром посмотрел на князей, те согласно кивнули, – что вскорости немцы попрут на русские земли.

– Отчего мыслишь так? – спросил Ингварь Игоревич.

– Ливония – не Русь, под немца легла вроде бы по доброй воле… Вы сами сказали, что полоцкий Владимир Володарович довоевался. А чудь всякая уходит из Ливонии в Новгородчину. Земли остаются меченосцам, вот и возгордившись непомерно, могут прельститься якобы лёгкостью задачи.

– Высоко взметнул свой крыж римлянский папа, – веско сказал князь Юрий. – Далеко хочет распространить, да пока что руки коротки.

– Через Ливонию он их уже удлинил, – осторожно заметил воевода. – И туда попёрли всякие рыцаришки со всех полуночных стран, стало быть, с русичами воевать. Ну а для чего иначе? – заметив неверие в глазах князей, веско добавил он. – У нас-де вера неправедная, а ихняя куда как хороша! Только шиш им! Бивали мы их, и не единожды. Бахвальства в них много, а истинной доблести мало.

– А вот это уже серьёзно! – воскликнул Ингварь Игоревич. – Откуда такие сведения?

– Да всё от новоградского Никодима.

– Вот что, Лев Гаврилыч, – решительно сказал князь Юрий. – Поговори с этим новоградцем подробнее, затем всё изложишь нам.

– Отныне новины такие и подобные им следует знать доподлинно.

Лев Гаврилович опешил.

– Государи мои, я и не вникал толком…

– Мы решили, что такие новины могут быть нам полезны, – заявил Ингварь Игоревич. – Живём ведь с краю земель русских, а то, что приключилось рядом, может коснуться нас рано или поздно. Смотря как оценивать возможную угрозу. Смекаешь?

– Я-то смекаю, но в толк не возьму, каким образом всё это касается меня – боевого воеводы.

– Прекрасного воеводы, опытного, умного и смелого воина, – похвалил князь Юрий. – Потому и решились мы доверить тебе новую службу.

– Довольно тебе уж с дружинниками вожжаться.

Князь Ингварь положил ему руку на плечо.

– Мы решили заново учредить тайную княжескую службу… Была такая при нашем пращуре Ярославе Святославиче – первом рязанском князе.

Он вздохнул с сожалением.

– Вот и получается, что новое – это хорошо забытое старое. Эх, ранее бы её возобновить, а то окромя дальних сторож!.. – Он махнул рукой, внезапно замолчав.

Юрий Игоревич продолжил:

– Дело тайное, дело многотрудно, и возглавить его надлежит тебе.

Коловрата будто кто ослопом по голове огрел, в глазах потемнело.

– Государи мои! – прошептал горячо. – Да какой из меня прелагатай (соглядатай)?! Я – воин, я всю жизнь свою посвятил служению вам в бранях да на сторожах!

– Ворога бить сподручно и должно, коль он проявится, – мягко перебил его князь Ингварь. – А ежели нет? Шпыни по землям нашим разгуливают, знают о нас всё, сказывают обо всём неприятелю, а мы их не ведаем… Каково?

– Потому и доверяем тебе новую службу, – твёрдо сказал князь Юрий. – Ранее делом таким занимались дозорцы дальние да гости, по доброй воле служившие Рязани-матери. У Василька Константиновича прелагатаями руководит друг твой Александр Леонтьевич Попович. У киевского Мстислава, опять же, твой старый знакомец – воевода Иван Дмитриевич. Оба – опытные ратники. Стало быть, дело стоящее и нужное отчине… Махать мечом оставь молодшим, у них лучше получится. Ныне головой послужишь…

– Зря вы так, князья честные, – насупился Коловрат, – я ещё…

– Прости, Лев Гаврилыч, речь о том, что в этом деле твой главный меч – опыт, смекалка и ум, – улыбнулся князь Юрий горячности воеводы. – В древние времена Игоря да Святослава разведка была головой всего войска: прежде чем в бой идти, про неприятеля выведывали всё – направление движения, численность войск, цель наступления… Вот мы и хотим всё это поставить на должную основу. В средствах тебя никто ограничивать не станет – дело государственное.

– Им заниматься, – добавил князь Ингварь, похлопав по плечу Льва Гавриловича, – добрая голова нужна, воевода, а она не у всякого ратника имеется, иному силы да умения быстро повиноваться хватает. Мудрость опять же…

Он тяжко вздохнул, прижав правую руку к левой стороне груди, и присел в кресло.

– Мудрость, Лев Гаврилыч, есть потреба ума, а не сильных рук. У иного она ещё в молодшем возрасте проявляется, у кого-то попозже, кого-то и вовсе стороной обходит. А вот мудрость в сочетании с силой даёт нам и бояр и воевод, стало быть, людей, подобных тебе, которые могут делом руководить. Помню рассказы стрыя нашего Святослава Глебовича о тебе в первом бою…

– Где уж там! – махнул рукой Коловрат. – Вспомнить совестно.

– Ан нет! – твёрдо возразил рязанский князь. – Стыдиться нечему. Ты ворога не устрашился, проявил зрелую храбрость. И далее, уже в составе дружин, воевал не токмо руками, но и головой.

– Теперь голова твоя, твой опыт, умудрённый годами, понадобились нам, – добавил Юрий Игоревич, с тревогой взглянув на брата, тот махнул рукой, мол, так и есть. – И подручные твои должны быть под стать тебе… Кто-нито есть на примете?

Коловрат поник головой, понимая, что всё решено и ему остаётся только покориться княжеской воле. Да и дело, если вдуматься, взаправду наиважнейшее.

Он вздохнул.

– В первую очередь Вадим Данилыч Кофа – голова и лихой воин! Греческий и половецкий разумеет.

– Знатно! Будешь примечать тех, кто в иноязычной речи силён. Евпатия своего не думаешь привлечь? Тоже ведь греческий ведает, – полюбопытствовал Ингварь Игоревич.

– Молод, – ответствовал Коловрат. – Да и в иноязычной речи не так уж силён… Пусть в ратях прославит себя, опосля поглядим.

– Молод? Так Вадим Данилыч всего на пяток годков постарше. Да и в боях Евпатий показал себя удальцом.

– Молод, – повторил Коловрат. – Пусть воином остаётся покамест.

– Брате, как мыслишь, не засиделся ли Евпатий в дружинниках? – нарочито громко поинтересовался Юрий Игоревич.

– Думаю, достоин возглавить десяток бойцов.

Так Лев Гаврилович стал воеводой тайных дел при рязанском князе, а его сын Евпатий – десятником.

Тайная княжеская служба расположилась в Межградье, неподалёку от Подольских ворот. Место удобное, рядом со Средним городом и княжьим дворцом.

Этот обширный амбар, обнесённый высоким частоколом, рубили из массивных берёзовых стволов. И первоначально предназначался он для хранения всякой княжеской рухляди: мехов и тканей, одежд и обуви, также различного ратного вооружения – кольчуг, панцирей, мечей, луков и арбалетов, – всё для даров союзным князьям и нужд посольских: Рязанское княжество поддерживало торговые отношения с восточными странами по Великому Волжскому пути, с Византией, Болгарией.

Изначально место это задумывалось как тайное, хорошо охраняемое. Систему постов и секретов оставили прежнюю, но значительно усилили.

Бережению рухляди отвели помещение в самом княжеском детинце, а в этом теперь формировали маршруты сторожей, беседовали с богатыми купцами (гостями), отправляющимися в иноязычные страны; испытывали тех, кто изъявлял желание стать прелагатаем; выслушивали донесения вернувшихся…

Внешне всё выглядело обыденно: амбар как амбар. Только на втором этаже Лев Гаврилович распорядился прорубить несколько окошек.

– Не в темнице же, – сказал при этом. – С ясным солнышком завсегда веселее…

Добавим, что доступа сюда не имели даже многие из высоких рязанских бояр.

Сыну Лев Гаврилович сразу сказал: – Князья радели за тебя, мол, Евпатия тоже надобно пристрастить к тайной службе…

– А ты, батюшка? – с надеждой спросил Евпатий.