Текст книги "Волки Дикого поля"

Великий князь владимирский Юрий Всеволодович жил с полным осознанием собственного величия. Наделённый от природы невыразительной внешностью и не высоким, но средним ростом, он во всём предпочитал дополнять себя: сапоги на каблуках; одежда, увеличивающая размер плечей, пышная и яркая. Пышность была главной основой его двора, где всё блистало и переливалось, лоснилось и приятно пахло, как и роскошная борода великого князя.

Он мыслил так: в Русской земле я – первый, моё мнение – едино, моё войско – лучшее.

Поэтому на рассказ сыновца (племянника) о вторжении в половецкие степи неведомого народа из глубин Азии отреагировал бурно.

– Побили поганых половцев, вечных губителей и недругов наших, честь им и хвала! Самолично каждому из них выделил бы по золотой цепи…

Голос у князя был не громовой, но он дополнял его звучание криком. Даже побагровел от натуги.

– Ну, стоят они на границах ихних княжеств, ну и что?! Пусть у Мстислава Старого и этого похитителя галичского стола голова болит, сами разберутся!

Он подошёл к смиренно стоящему Василько и милостиво обнял за плечи.

– Сыне мой возлюбленный! Никто и никогда не посмеет напасть на нас, бо кишка тонка! А что касательно твоего Поповича, то видит Господь Бог, – он истово перекрестился, – терплю этого душегуба и терпеть буду, покуда ты ему защита и опора. Пусть только сидит потише и носа своего в дела державные даже сунуть не помыслит.

Он задумался.

– Это что ж получается, мой воевода Еремей никаких таких сведений из Дербента не получал, а Попович получал? Враки!

С тем князь Василько вернулся в свой удельный град…

Следующим же утром Добрыня Злат Пояс выехал в Рязань ко Льву Коловрату, далее его путь лежал на Муром и Пронск.

В Суздаль и Владимир отправился Торопка.

В Киев к воеводе Ивану Дмитриевичу – Тимоня Рязанец.

И ещё в несколько северных городов помчались подручные Александра Леонтьевича.

Он призывал витязей собраться в Городище на реке Гза в конце месяца капельника-марта 1223 года.

Честь русского витязя

В то время на северо-востоке Руси не было витязя, который бы мог сравниться с Олёшей Поповичем, потому его столько лет подряд избирали начальным человеком особой дружины, которая более напоминала рыцарский орден, с той разницей, что русские витязи никогда не бывали жестокими захватчиками и не пытались изображать из себя религиозных фанатиков.

Каждый из храбров, которых было больше половины от общего числа, остальным более подходило название «молодший витязь», был живой легендой своего времени, прославленной в подвигах; непревзойдённым бойцом, обладающим большой физической силой, наряду с ловкостью, мастерством владения всеми видами оружия тех лет; каждый стоил добрую сотню простых княжеских дружинников. Жизнь каждого из русских витязей была похожа на былинное сказание.

Дисциплина и почитание начального человека у витязей были отменными, потому на призыв Александра Леонтьевича «держать совет» прибыли все семьдесят три, точно в срок.

Жёсткие нарекания и сетования последовали после того, как встал вопрос о помощи киевскому князю.

Новоградский Вышеслав, Кондрат Шестопёр, Гридя Ладога и некоторые другие стали возражать.

– Идти на службу киевскому князю? – гудел Вышеслав, великан, с лицом, сплошь заросшим густыми чёрными волосами, борода до пояса, а голова безволосая.

«Лесная коряга», – с досадой подумал Попович.

– Я понимаю, Рязань, Муром, Суздаль, Владимир – это Русь, – перечислял Вышеслав. – Но Киев и Волынь, Галич… Тьфу ты! Угры да ляхи…

– Это тоже Русь, – урезонивал его Добрыня. – А то, что там ляхов да угров полно и они иногда наверху оказываются – наша вина. Не забудь, что тамошние витязи тоже к нам на помощь не единожды приходили.

– Други мои! – призывал Александр Леонтьевич. – Не сговариваю я вас идти на службу к киевскому князю. Внемлите, что к рубежам Южной Руси близок неведомый враг. И я полагаю, что мы ныне нужнее там, а не здесь.

Был тёплый день, и солнце светило радостно. Витязи расположились во дворе, который со всех сторон был окружён деревянными постройками, а одной стороной выходил к ограждающей стене.

Городок витязей в эти дни тщательно охранялся щитоносцами и слугами отовсюду, и чужие никак не могли подкрасться незаметно. Потому обо всём говорилось честно и открыто, не опасаясь чужих ушей.

Александр Леонтьевич обвёл взглядом всех и неожиданно заявил:

– Говоря по чести, я и сам ещё толком не понимаю, отчего вдруг эти неведомые монголы так меня беспокоют. Потому и собрал вас всех. Мы всяких врагов повидали, во всех сторонах божьего света.

– Вот и я о том же, – раздался голос. – Неужли у них черепа крепче?

– Черепа не должны быть крепче, но их действия похожи на хорошо организованное, глубоко обдуманное проникновение на любую чужую территорию. Я уже знаю, как ловко и в короткие сроки они покорили несколько стран полуденных. И сюда явились не просто так.

– Мы уйдем, а к нашим рубежам тем временем враги грянут? – ехидно молвил Кондрат Шестопёр. – Доброе ж дело сотворим.

– На оборону отчины есть и другие воины, – ответил Нефедий Дикун, – кроме тебя. А ты в дружине витязей, в которой есть начальный человек! И его мы сами избирали!

Все дружно зашумели, стараясь перекричать друг друга.

– Тихо! – прикрикнул Александр Попович. – Други, поверьте моему чутью, полагаю, что ныне нет врага коварней и опасней. А вот в чём загвоздка, ещё не разумею.

– Я подтверждаю, – добавил Лев Коловрат, – как воевода тайных дел рязанского князя, подтверждаю каждое слово Олёши. Суровей врага ныне нет. Как-то идут вроде бы и сами по себе, никого не боятся, никого не празднуют. Вклиниваются в страны неведомые…

– Словом, они действуют так, словно у них за спинами прячется огромная воинская сила, – добавил Добрыня Злат Пояс.

– В том-то и вся докука! – воскликнул Попович. – И наша задача не драка совсем, а скорее определение характера противника. Ополчение южане и сами соберут многочисленное… Надо помочь правильными действиями разведки, дабы обезопасить тылы.

– Насчёт дороги в дальний Киев надобно поразмыслить, – ответили витязи.

– Слушаю я вас и диву даюсь, – сказал, поднимаясь с лавки, Василий Игнатович – невысокого роста с широкими плечами и пудовыми кулаками, лицо перекошено недовольством. – Много воли дал вам Олёша Попович. Я разумею так: если ты русский витязь и воевода наказует – надо сбираться, идти не мешкая. Что скажешь, Ставр?

Высокий, полуседой, но молод лицом Ставр Годинович сощурился и отвечал низким голосом:

– Ежели б Олёша прислал грамотку выступать в любую тьму египетскую, я бы недолго сбирался…

Миша Поток – ладный молодец с косым шрамом во всё лицо – выкрикнул:

– Я верю Олександру Левонтьичу! Ежели он считает, что вражина может грянуть с полудня, стало быть, выезжаем немедля. Жизнь наша ничто по сравнению с отчиной.

– А я согласен с Мишей, – встал во весь свой огромный рост Иван Данилович. – Жизнь наша – ничто. Важно, как ею распорядиться. Пращуры заповедали отдавать живот за землю Русскую? А мы за что отдаём?

Он обвёл недовольным взглядом сотоварищей.

– Верно, за чрезмерное властолюбие удельников, хотения которых рознятся с благом земли нашей. Браты, а вдруг здесь повезёт и выпадет нам возможность схватиться с врагом неведомым… Узнаем, кто такой!

– Теперь вот о чём, – сказал Попович. – Князь владимирский к полудню подмогу не посылает. Опытного суздальского войска там не будет. Оно понятно, что черниговцы да смоляне, кияне да волынцы соберут ополчение, но толку с него – чуть. Опытом воинских дел обладают только дружинники, а вот их совсем немного…

– Мыслишь, южане могут стать биты? – поинтересовался Добрыня.

– Этого никто знать не способен, возможно всякое. Давайте представим: монголы побили русичей. Куда далее устремятся? То-то же… Об этом главная речь. Об этом наша главная забота и дорога туда.

– Ты прав, Александр Леонтьевич, – добавил Тимоня Рязанец. – Я с тобой в согласии… С одного раза, может быть, и никуда не попрутся, но могут призвать свои большие полки, пока ослабление, и станут бить по частям.

– Именно по частям, – с жаром подхватил Попович. – Единство необходимо! Единство! А его на Руси как не бывало, так и не поджидается. Всяк в свою сторону тянет, а отчина остаётся незащищённой. Моё слово таково: идти надо. Знать, кто такие эти самые монголы – необходимо!

На том и порешили.

Подобные съезды витязей происходили периодически, решались вопросы, горели споры.

Помимо советов обязательно были турниры, учебные бои, в которых витязи обменивались новыми приёмами, самими изобретёнными, либо у кого-то перенятыми ударами.

Щитоносцы и слуги, из которых порой вырастали умелые воины, во все глаза глядели, как один меч идёт на несколько топоров и копий, учились правильно укрываться от стрел, если нет щита, одновременно и порознь атаковать… Словом, постигали ратную науку от её истинных носителей.

Проходили и дружеские застолья, вспоминали походы, забавные случаи, пели бывальщины.

Разъехались к середине цветеня-апреля.

Собирались через две седьмицы здесь же, в городище на Гзе.

Отсюда выехали в сторону Киева.

Путь лежал через Владимирское княжество на пограничные рязанские Коломну и Тулу, затем по землям черниговским, между Новосилем и Ельцом, далее – Курск, Вырь, Ромен, Прилуки.

Спаси их и сохрани

Пока южнорусские ратники двигались по Днепру и вдоль Днепра, из-под Юрьева-Польского, что близ стольного Владимира, стройными рядами, в доспехах, отражающих солнечный свет, осиянная хоругвями и знаменами, по Коломенской дороге ехала дружина русских витязей числом чуть более двухсот. Во главе – Александр Попович и Добрыня Злат Пояс, за ними: Нефедий Дикун, Дмитрий Броня, Иван Данилович, Ждан Половец, Ставр Годинович, Истома Чудский, Данила Денисьевич, Бажен Муромский, Василий Игнатьевич, Миша Поток, другие суздальские, муромские, пронские, рязанские, ярославские, белозерские храбры.

Строй витязей замыкали Алёша Суздалец и Евпатий Коловрат. За ними – щитоносцы, слуги. Евпатий ещё не совсем пришёл в себя, пытаясь доподлинно осмыслить ту великую честь, которая ему выпала. Имена воинов, ехавших впереди, известны всем на Руси. Гусельники и сказители воспевали их подвиги, на них равнялись молодшие. И все, исключительно все ратники мечтали когда-нибудь встать в их ряды.

Сделаться князем невозможно, если ты не княжеского рода. Стать витязем, затем боярином и воеводой – вполне, особенно если есть сила, ловкость в обращении с мечом, копьём, луком. Правда, этого тоже иногда недоставало, храбрых и умелых на Руси всегда было в достатке, но настоящими витязями становились единицы.

У русских витязей был свой кодекс чести, состоящий из четырех правил. Нарушить хотя бы одно из них означало покрыть себя несмываемым позором.

Правила гласили:

«Люби свою землю, как и своих родных.

Не предай свою землю, как и други своя.

Будь жестоким к врагу, милосердным к поверженному.

Не забижай, а охрани слабого».

Русские витязи не странствовали по свету в поисках злых драконов и полонённых красавиц, бездельников на Руси никогда не жаловали; не грабили божьих людей и смердов, добывая себе пропитание. Их слава всегда была доброй, и занимались они благими делами: защищали грады и веси русских княжеств от иноземцев, независимо от симпатий своих князей; стерегли границы в сторожах; выступали поединщиками.

Евпатий оказался в этих рядах благодаря доброй славе отца. Лев Гаврилыч многие годы состоял в дружине витязей и множество раз участвовал в походах и боях, не связанных со службой рязанскому князю…

– Недужен я, друже Олександр, – сказал он Поповичу, – ехать и биться ныне малоспособен, стану вам лишь обузой. Мои руки, моя честь и моя голова – сын Евпатий. Его прошу взять заместо меня.

Льва Гавриловича уважали, но всё равно удивились.

– Други мои, он достоин! – сказал Лев Коловрат. – Ходатайствую и ручаюсь!

Это означало, что отныне его честь и доброе имя в руках Евпатия.

– Верим тебе, – ответил Александр Леонтьевич. – Пусть едет с нами, а далее… Витязя покажет дорога.

Дружина витязей шла спешно, но соблюдая все меры предосторожности. Всё время высылали вперёд дозоры.

Не доходя Курска, стали на отдых у небольшого озерца. Благодать – камыши зелёные, трава изумрудная, дикие утки плавают лодьями…

– В Курск на день заедем, – предложил Попович. – В мови попаримся, они здесь знатные. Да и с Олегом Святославичем словом перемолвиться надобно, стоящий воин…

– Погоди, – перебил его Добрыня, – наш дозор почему-то с чужими возвертается…

Во главе дозора стоял Алёша Суздалец.

– Вот, – сказал он, указывая на незнакомых ратников, – пытались обезоружить нас, а сами меча в руках толком держать не могут. Потом лаяться давай, говорят, мол, сторожа курского князя.

– Кто такие? – грозно спросил Добрыня.

Куряне чуть оробели, увидев большой отряд хорошо вооружённых ратников, да ещё со знамёнами, но тут же приободрились, прознав русичей.

– Я есть десятник дружины курского князя Олега Святославича, – отвечал немолодой воин с висячими седыми усами. – Лукьяном кличут.

– Чего без толку по полю гоняете?

– Так ведь дозорим, служба у нас… А вот вы кто такие, коли гуляете по княжеству, как по своей избе?

– Больно дерзок, – усмехнулся Торопка.

– А мы, куряне, все таковы.

– Толком говори.

– Дозорим, говорю. – Лукьян вдруг широко улыбнулся, глядя на Олёшу Поповича, словно признал родного человека. – Князь-то наш вместе с дружиной своей, равно как и ополчение лучших людей, из града ушёл.

– И ты говоришь об этом первому встречному? Повесить тебя надобно, десятник, вон на той самой берёзе.

– А и повесь, – усмехнулся Лукьян. – Только признали мы тебя, Александр Леонтьевич, уж не осуди. Все на Руси ведают, что ты невинного не изобидишь…

– Вот как? В самом деле так и бают?

– Так, – просто ответил десятник. – Уважают тебя русские люди.

– А ты и есть Олёша Попович! – выпалил один из дружинников. – Во чудо чудное!

– Кому Олёша, а кому и Олександра Левонтьич! – назидательно и строго ответил Торопка.

– Кто такой отважный?

– Я – Амос. А твоего белого коня с узорной накидкой, панцирь твой позолоченный да шлем с архангелом Гавриилом ведает вся Русь.

– Ишь ты! Поскольку меня признали, говорите честно и немедля: когда ушёл Олег Святославич и куда?

– Не более двух седьмиц, – ответил Лукьян. – На битву призвал великий князь киевский Мстислав Романович, вот и пошёл наш князюшка к Зарубу-городу на Днепре. Все ушли, – засопел обиженно, – а нас оставили.

– Ну, знаешь, град оборонять тоже кому-то надо, – за-ради справедливости заметил Торопка.

Попович, Добрыня и Тимоня Рязанец отошли в сторону. Стали совещаться.

– Думаешь, началось? – прошептал Добрыня.

– Теперь понимаю, отчего Иван Дмитрич не оповестил. Снялись они по-скорому… Мучаюсь теперь: отчего же так, что побудило их?

– Стало быть, худо, – молвил Тимоня. – В Киев не идём?

– Теперь там делать вовсе нечего. Думаю, половцы уговорили русичей и сборное войско ныне по Днепру спускается… Сворачиваем на Лукоморье!

– Сейчас у сторожи прознаю, как легче и кратче…

Десятник Лукьян посоветовал следовать до Кальмиусской тропы, то есть от рек Большая Сосна по водоразделу Оскола и Дона, потом через Северный Донец.

«А там и Синее море рядышком».

Дружина ушла.

Лукьян перекрестил и прошептал вослед:

– Помогай вам Господь, доблестные витязи! Огради вас Господь от лихих мечей и вострых вражеских стрел… Спаси вас и сохрани.

Долгое смятение в Галиче

Лучше всего о положении в западных русских землях сказал Прокофий – один из авторов Галицко-Волынской летописи:

«Говорить о Галиче и Волыни тех лет, значит, рассказывать горькую повесть, в которой всё переплелось – ложь и правда, любовь и ненависть, трусость и доблесть. Говорить об этом, значит, рассказать о бесчисленных ратях, великих трудах, частых войнах, многих крамолах, бесчисленных мятежах. Два великих русских города, которые первыми претерпели все страсти борьбы за истинно православную веру, как бы их ни пытались совратить безбожные паписты.

О, Галич и Волынь! Края богатые и щедрые, исполненные всем, что способна дать мать земля русская! Леса ли это высокие и крепкие, озёра ли со всякой рыбой и живностью, недра ли горючие – всё есть в этих краях, всего они исполнены. Но нет для них равного правителя – мудрого и дальновидного. После кончины Ярослава Мудрого пошли края эти гулять по рукам спесивых князей, как девка без роду-племени, и всяк норовит ущипнуть, всяк норовит взять своё, не помышляя чем-то отдарить.

Бесстыдные ляхи и алчные угры зарятся на земли эти, хотят трудников закабалить, а самим жить припеваючи; всё норовят растащить по кускам, каждому пожирнее. И растаскивают и сиротят…

Но пришёл в славный Галич с княжением благословенный Владимир Володарович, собрал воедино оставшиеся русские силы, призвал на помощь дружины родичей своих ближайших и вышвырнул бесстыдных захватчиков за галицкие пределы.

Возрадовалась земля русская такому защитнику и радетелю, колокольным звоном встречала святое воинство. И воцарились на этой многострадальной земле тишь и умиротворение.

И княжил совестно Владимир Володарович и передал престол крепкий сыну своему Ярославу по прозвищу Осмомысл, что означает „восемь умов“. И был он многие годы олицетворением мудрости, силы и могущества.

Но и здесь подстерёг лукавый, сбил он князя с пути праведного и забрал у него много умов, не оставив ни единого. Презрел князь Ярослав семейный очаг и похотел передать трон свой не законному наследнику Владимиру, а бастарду именем Олег. Супругу свою законную, дочь великого князя ростово-суздальского Юрия Долгорукого Ольгу, изгнал, а наложницу, дочь поповскую Анастасию, решил сделать княгиней.

И умерли все смертью неправедной, вживе остался только княжич Владимир, ранее изгнанный из Галича. Смертию своей вверг Ярослав Осмомысл державу свою в лихое время»…

Временным безвластием ловко воспользовался венгерский король Бэла III, который всегда был не прочь поживиться за счёт русских бед. Он немедленно ввёл войска в Галичское княжество, думая, что в неразберихе всё сойдёт с рук. Только не учёл подобных себе стервятников – ляхов, которые тоже давно зарились на русские земли.

Ляхи искренне возмутились, что кто-то их пытается опередить в воровстве, и заявили, мол, если Галич не наш, так и вам его не видать либо давайте другой город, равноценный этому…

Равноценного не нашлось, а потому добрые эти люди – ляхи и угры – азартно принялись делить промеж себя то, к чему никакого отношения не имели, то есть галицкий удел. Услышав про возможный куш, к делу подключился даже германский Барбаросса, который всюду рысачил, выискивая, где и что плохо лежит, чтобы прибрать к рукам.

В общем, дошло до того, что во всю эту мутную ситуацию пришлось вмешаться Всеволоду Большое Гнездо, который в то время был мощной политической фигурой, чей авторитет подкрепляло многочисленное войско, имеющее колоссальный боевой опыт.

Стоило великому князю владимирскому только гаркнуть с берегов Клязьмы, как у ляхов мигом сник боевой задор, угры сбавили бравую прыть, а русобородый император Фридрих сделал вид, что случайно оказался неподалёку от русских владений.

Злобу, конечно, затаили все, но сделать тогда ничего не могли – серьёзно опасались, как бы в погоне за чужим не лишиться своего, и на какое-то время в русские дела перестали вмешиваться.

Всеволод Юрьевич Большое Гнездо ясно понимал, что «замирение» подлых иноземцев – вещь непрочная, галицким землям нужен исконный правитель. Таковой и нашёлся в лице законного сына Ярослава Осмомысла, в своё время вместе с матерью бежавшего за пределы отчины от гнева родителя.

В 1189 году князь Владимир мечами суздальских дружинников был утверждён на галичском престоле, признав безоговорочное старшинство родного (по матушке) дяди Всеволода.

Правил десять лет «чужим» умом, не заслужив даже мало-мальского авторитета у собственных бояр, доставляя множество хлопот опекавшему его владимирскому государю, из-под влияния которого он мечтал выйти любым способом, включая венгерский (польский) протекторат и даже переход в католическую веру.

Своею кончиной галичский князь Владимир Ярославич дал свободно вздохнуть всем его окружавшим, но отсутствие законного наследника обрубило правящую ветвь Ростиславичей и ввергало значительную часть запада Руси в очередной боярский заговор.

В это же самое время всё больший вес и авторитет набирал правящий в соседней Волыни князь Роман Мстиславич. Он был вознесён народной молвой, как «новый Владимир Мономах», за удачный поход в половецкие степи, в котором множество христиан вызволил из плена. Поход был предпринят по просьбе византийского императора Алексея III Ангела, у которого степняки отбили часть Фракии. Благодаря вмешательству русичей византийскую провинцию половцам пришлось срочно оставить.

Положение дел в Галиче давно беспокоило Романа Мстиславича. По его мнению, княжеская власть там была слабой, а боярская сильной. Слабость правителя сказывалась на боеспособности дружин и прочности границ, а окружение-то сплошь враждебно…

После смерти князя Владимира Ярославича и без того шаткое положение в Галиче значительно усугубилось, напрямую встал вопрос о возможном вторжении извне. Владимирский государь молчал, выжидал и Роман Волынский. Но, когда разведка донесла, что авторитетные Кормиличичи уже объявили боярское правление, он решился. Волынские полки вошли в город, который сам распахнул врата.

Роман Мстиславич стал первым в истории Руси галицко-волынским князем. А присоединение Галича к Волыни было одной из самых блестящих и бескровных военных операций русского Средневековья.

Далее последовало то, что местному боярству не могло присниться и в жутком сне. Новый владетель изгнал из княжества двух самых авторитетных бояр Кормиличичей, остальных частью разогнал, частью предал жестокой казни.

По численности войска и подвластных земель Роман Мстиславич стал почти равен владимирскому государю, что и дало ему право тоже именоваться «великим князем». Он своей волей назначал и смещал киевских правителей. Народная молва окрестила Романа Волынского «самодержцем всей Русской земли», что вполне соответствовало истине, но только с небольшой оговоркой: самодержец всех западных русских земель, русский запад действительно обрёл мощного правителя.

Римская курия, обуянная мечтами о дальнейшем распространении «истинной веры», решила попытаться найти общий язык с князем Романом Мстиславичем, пообещав ему всемерную поддержку Рима и королевскую корону. В Галич немедленно отправляется посольство во главе с хитроумным, жёстким и беспринципным кардиналом Сан Витали.

Будучи крупным политиком, изощрённым и жёстким, в средствах неразборчивым вовсе, берущим в расчёт всё и всегда, папа Иннокентий III на этот раз не учёл, да и не мог учесть, всё нарастающего градуса раздражения всех русичей против и самого римского первосвященника, и его разбойных последователей, ответственных за печальную участь столицы православного государства: Царьград был захвачен ордами крестоносцев в 1203 году.

В общем, на предложение о королевской короне и римской поддержке папский легат получил не то что суровый отказ, но и предложение немедленно уносить свои святейшие ноги из пределов объединённого княжества. Более того, князь Роман обещал пойти войной на Польшу и не только опустошить города этого «змеиного католического логова», но искоренить в них латинскую веру.

Посольство ужаснулось неслыханному богохульству и быстренько убралось восвояси. Его путь в Рим пролегал через Польшу, где кардиналу Сан Витали уготовили радушный приём.

В Кракове и состоялся сговор…

Долго ждать не пришлось, князь Роман сам быстро разорвал многолетний союз с Лешеком Белым и его братом Конрадом, вторгся в Малую Польшу и штурмом овладел двумя городами, при этом заявив, что это только начало.

Потом случилось подлое предательство: у города Завихвоста, что на Висле, русского князя-воина подкараулили и убили со спины, выполняя приказ католической церкви.

Кто знает, оставшись вживе, выполнил бы он слово, данное кардиналу, по поводу истребления латинской веры в польских городах?

Совершив смертный грех, который является безусловной составной частью их крови и проводимой ими политики, ляхи поспешили в Галич с лицемерным поводом «спасения семейства союзного князя», но там уже стояли венгры, присланные Андрашем II «по просьбе вдовы князя Романа с малолетними сыновьями Даниилом и Василько». Причем Даниил уже считался правителем Галича.

Союзные узурпаторы заключили формальное соглашение и всерьёз взялись делить русские земли. Изрядно повзрослевшему Даниилу Романовичу в порядке компенсации за отнятый Галич отдали Владимир-Волынский. В Галиче сел венгерский королевич Коломан, а обширные территории на западном берегу Буга забрал себе краковский князь Лешек Белый как плату за оказанные русичам услуги. Но жаден был он, а потому в какой-то момент решил, что его помощь стоит гораздо большего.

В общем, начался нешуточный раздор между распорядителями чужих земель. Мадьяры разорвали договор с ляхами и объявили, что лишают их всех вновь приобретённых территорий. Лешек Белый, в свою очередь, аннулировал договор с Андрашем и объявил ему войну.

К 1214 году на какое-то время в Галиче утвердились венгры. Дабы их властвованию придать вид законного, король Андраш II поспешно обращается к римскому первосвященнику. Убеждая Иннокентия III благословить аннексию территорий и проча в галицкие короли своего сына Коломана, монарх угров просит немедленно дать полномочия архиепископу Эстергомскому: «…пусть он, облеченный апостольскою властию, венчает им на царство сына нашего и примет от него священную клятву на всегдашнее повиновение святой Римской Церкви».

Венгерского королевича немедленно венчают на престол, а хлынувшие в Галич латинские священники спешно очищают от православных священнослужителей храмы, благополучно превращая их в костёлы, всячески принуждая народ в римскую веру.

Мстислав Удатный, будучи в то время князем новгородским, за положением дел на западе Руси следил пристально. Этот огромный привлекательный кус земли казался ему вожделенным местом, которое может стать его настоящей вотчиной. А в том, что правящая ветвь Ростиславичей пресеклась, он даже узрел Божий промысел. Известно, что Мстислав Мстиславич хотел миром договориться с венгерским королём насчет правления в Галиче, но не получил доброго согласия. Тогда решил с оружием в руках доказать свою причастность к славному роду Ярослава Осмомысла, заодно указав венграм «чистый путь».

Необходимо было дождаться счастливого случая. Вскоре венгерское войско ушло в V Крестовый поход. Князь Мстислав Удатный спешно призвал на помощь двоюродного брата Владимира Рюриковича, скорым маршем пошёл на Галич и одним ударом овладел им.

Годом позже, в 1219 году, выдал свою дочь Анну за волынского князя Даниила Романовича, заодно заключив с ним долгосрочный союз.

Обретя солидную поддержку, князь Даниил возгордился и подумал, что пришла пора забрать назад свои земли у Лешека Белого. Между князьями состоялся неприятный разговор.

Суть его в том, что «пора бы тебе, Лешек, убираться с моих земель у Западного Буга». Лешек ответил, что эти земли ему даны в обмен за помощь «в твоём вокняжении на Волыни».

– Тебе эти земли дали угры, вот у них и спрашивай…

Краковский князь сильно обиделся на молодого отпрыска славного рода и поскакал заключать союз с венграми, которым не так давно объявлял войну. Венгры как раз удручённо отдыхали после V Крестового похода, который не принёс им ни славы, ни богатств.

Чуть отдохнув от «богоугодной войны», получив снова в союзники ляхов, пошли забирать Галич.

Ввиду явного неравенства сил русичи ушли без боя.

Пока западные союзники торжествовали и раздавали не принадлежащие им галицкие уделы «за службу короне», Мстислав Удатный собрал все имеющиеся у него силы, призвал на помощь смоленских Ольговичей, половецкую орду хана Котяна, кочующую неподалёку, и весной 1221 года наголову разбил союзников, а королевича Коломана взял в плен.

Андраш II срочно заявил о готовности вести переговоры на любых условиях.

Их результатом стало подписание «вечного» мира.

Гордость переполняла сердце князя Мстислава Удатного, и было от чего: он разбил армии, которые считались сильнейшими в Европе. Но важнее утверждения в Галиче считал приобретение расположения местного боярства, изрядно потрёпанного во время правления и Ярослава Осмомысла, и Романа Волынского.

…Венгерский ставленник Судислав – негодяй и наушник, кат и перевёртыш.

Все ожидали, что Мстислав предаст его лютой смерти, и почли бы это праведным поступком. Но у Судислава – влиятельная родня, которая рано или поздно припомнит срубленную голову отича.

И Мстислав решил «внять» униженным просьбам предателя, обнимающего его ноги.

«Бояре и без того напуганы изрядно, самое время оказать им великую милость, показать, что я пришёл сюда навсегда и управлять стану ладом».

– Встань, боярин, – сказал тихо. – Вины твоей не вижу. Напротив, ты помогал бережению града, ратовал за русских людей, многих избавил от бесчестья и лиха. Встань, мудрый и терпеливый Судислав, – повторил мягко и очень душевно.

Он с удовлетворением отметил, как вдруг посветлели боярские лица, потеплели глаза… О, как он их ненавидел, с каким удовольствием выдавил бы эти глаза! Но ведь именно от этих выползней зависело, станет ли Галич его наследной вотчиной и как надолго станет.

– Ты хорошо справлялся с должностью наместника от Андраша, – продолжил Мстислав Мстиславич, – и мы решили жаловать тебя наместником нашего Звенигорода.

Судислав, этот маленький, худосочный, неприметный крысёныш с хитрой, льстивой личиной, кажется, лишь по недоразумению носивший боярскую шубу, едва не лишился сознания от восторга, что остался вживе.

Он низко поклонился князю Мстиславу и прогундосил:

– Княже, я – раб твой на все оставшиеся лета…

И Мстислав верил: «Пока я у власти, так оно и будет. За Звенигород отныне можно не тревожиться, этот из шкуры будет вылазить, но подати и повинности обеспечит. Да и то хорошо, что в Галиче более не появится».

Но сыскались и смельчаки, которые не пожелали признать право Мстислава на галичское княжение. Храбрых и опытных Юрия Домамерича и Держикрая Володиславича он желал бы видеть и в Галиче, и в своей дружине. Но службу Мстиславу Удатному, которого они сочли «самозванцем», воеводы предпочли судьбе «выгонцев».

Ему было искренне жаль. Отпустил с миром.

Мстислав Мстиславич мечтал об усилении Галича, о подчинении ему Волыни, которую, впрочем, уже рассматривал как собственную вотчину.