Текст книги "Шесть, шесть, шесть…"

– А ты знаешь, что на зоне за такое делают?

– Знаю, – говорю. – Только это ваши племянники новую колоду старыми фишками зарядили!

– За слова отвечаешь?

– Отвечаю!

– Давай фишки считать!

Пересчитали обе колоды и точно: в старой не хватает двух шестерок, крестовой и червовой, а в новой пиковой десятки и бубнового короля.

– Ну и что, – говорю. – Они их давно куда-нибудь выкинули.

– Это не они их выкинули, а ты сам затырил. Что у тебя в карманах? Ну-ка покажи.

Тут я понимаю, что этот каторжанин все и замутил. У нас такие сложные подставы никогда не практиковалась, да и ничьи дяди-зеки к нам под навесы никогда не забредали. Мы уже вышли из-за стола и стояли с Бирюковским дядей друг напротив друга. Он – пальцы веером, рубашка чуть не до пупа расстегнута, весь синий, от наколок места чистого на теле нет. Да только я тоже не из пугливых. Я с пятого класса боксом занимался, особых звезд не хватал, но удар поставил хорошо. Только я собрался провести прямой правый, чтобы у этого синяка позвоночник в трусы просыпался, как Титов, который все вился вокруг меня, сует свою лапу в карман моего пиджака и достает оттуда две недостающие карты: десятку и короля:

– Да вот они!

– Так это ты же, – говорю, – сука, их мне в карман и положил!

И с разворота провожу ему хук в челюсть! А когда упал, еще ногой по роже добавил! Поворачиваюсь снова к Бирюковскому дяде, а вокруг него уже пацаны собрались. Ведь со стороны получается, будто это я Бирюкова обуть хотел, и того гляди, меня за это всей толпой метелить будут. Плюнул я в их сторону и пошел домой. По дороге зашел в магазин, купил пузырь портвейна, выпил в одиночку из горла и в квартиру уже вошел на бровях. А утром матери сказал, что получку где-то потерял по-пьяни. Я на эти деньги должен был на свои проводы стол накрыть. Пришлось матери по соседям занимать. А вечером накануне проводов я обоих Бирюковых прямо в их подъезде отправил в нокаут, жаль только, что их дядя мне нигде не попался. Может оно и к лучшему, а то его я со злости мог и вовсе убить.

Вот так мне сделали на всю жизнь прививку от азарта. С тех пор я не то что на деньги, но даже на «кукареку» не играю. Никаких беспроигрышных систем не существует. Как говорили токаря на заводе: «На любую хитрую резьбу найдется свой хитрый болт».

Львович вздохнул и неожиданно ссутулился. Его невероятно прямая спина рухнула, и больше ничто в его облике не говорило о военном прошлом офицера-десантника.

– А мой отец, он что, тоже ходил играть под эти навесы? – задал Егор, единственный интересовавший его вопрос.

– Толик очень редко ходил туда. Только со мной за компанию. Он же был из интеллигентной семьи: мать – методист РОНО, отец – учитель математики. Если бы его за игру в карты замели в ментовку, это был бы такой скандал! Толик не хотел подставлять родителей. Мы дружили во дворе и в школе, а в армии, вообще, прожили два года в одной казарме. К тому же он был не азартен. Не понимаю, как он смог на склоне лет так втянуться в рулетку. Ты смотри сам не заболей этим делом, а то я себе еще одного игромана не прощу.

– А зачем же вы тогда принесли мне записку Глимскинда? – с обезоруживающей прямотой спросил Егор.

– Сам не знаю. По-хорошему, ее давно надо сжечь, да почему-то рука не поднимается.

– Думаете, у меня поднимется?

– Не думаю. Но оставлять эту записку у себя я тоже не могу. Мне теперь кажется, что если бы я отдал ее Толику, то все было бы совсем по-другому.

– То есть вы отдаете записку мне, и сами умываете руки? – усмехнулся Егор.

– Получается так, – понуро кивнул головой Львович. – Извини, но я, кажется, сам туго соображаю, что делаю. Возможно, совершаю ошибку…

Егору показалось, что Львович снова что-то не договаривает.

– Вам надо отдохнуть. А завтра все будет выглядеть по-другому.

– Надеюсь… главное, не раскисать.

Львович резко поднялся со стула и, расправив плечи, вернул себе прежнюю офицерскую выправку. Он крепко пожал Егору руку и твердым уверенным шагом направился к двери. На пороге отставной десантник обернулся и посмотрел на Егора трезвым оценивающим взглядом:

– Запомни главное: выигрывает только тот, кто умеет вовремя остановиться.

– Полный пинцет, – обескуражено пробормотал Егор, закрывая за гостем входную дверь. – Чего только на свете не бывает.

Он вернулся в пустую гулкую комнату, подошел к софе и, заложив руки за голову, с размаху рухнул на нее спиной. Старенькая софа взвизгнула, словно собака, которой наступили на лапу, содрогнулась всеми своими шпунтами и пружинами, но стоически выдержала свалившийся на нее удар.

Спал Егор плохо. Ему снились то мертвый отец, то какие-то зеленые суконные поля, разделенные заборами из крестиков и палочек, то костяной шарик, безостановочно бегущий по колесу рулетки. А когда под утро сновидения исчезли, и Егор, наконец, провалился в безмятежную темноту, его разбудил телефонный звонок.

– Егор Анатольевич? Это вас из морга беспокоят. Можете приезжать за свидетельством о смерти, ваш труп некриминальный, – сухо сообщил невыразительный бесполый голос.

Дикое словосочетание «ваш труп» неприятно резануло по ушам, Егор вздрогнул и сонно пробормотал в ответ:

– Спасибо, через час буду.

11

Верхний свет в небольшом банкетном зале наполовину погас, и официанты в темных рубашках, стараясь не звенеть приборами и посудой, стали убирать со стола. Поминальный обед окончился, и немногочисленные друзья и знакомые, пришедшие проводить в последний путь Анатолия Коваленко, по очереди подходили к Егору и Ольге с прощальными соболезнованиями. Последним к Егору подошел весьма нетрезвый Львович.

– Держись, хирург, для тебя все только начинается.

– Что начинается? – ошеломленно спросил Егор.

– Не знаю… может быть новая жизнь. Докажи этой Кобылкиной, – Львович то ли случайно, то ли намеренно исказил настоящую фамилию Магды Делоне, – что ты настоящий мужчина и так просто не сдаешся…

– Аа… так вы про суд? – разочарованно протянул экс-хирург. – Там все давно закончилось. И не в мою пользу.

– Ничего не заканчивается, пока человек жив. Главное, не гнись и держи удар.

Львович на прощание крепко обнял Егора, едва не задушив его едким запахом цитрусового одеколона, и вышел в широкую двустворчатую дверь удивительно ровной для его состояния походкой.

В зале остались только Егор, Ольга и ее муж, адвокат Виктор Астапов. Последние два дня, прошедшие с того момента, как судмедэксперт признал смерть Анатолия Коваленко самоубийством, пролетели в тяжелой предпохоронной суете. И только теперь, когда все печальные процедуры остались позади, Егор вспомнил о лежащей в его бумажнике записке Глимскинда.

– Может, посидим немного в баре? – не очень уверенно предложил он.

– Я – пас, – поспешно махнул рукой Астапов. – У моего клиента завтра суд. Я должен быть свежим и подготовленным.

Егор вопросительно посмотрел на сестру. Та сразу уловила в его глазах какой-то невысказанный мучительный вопрос и согласно кивнула головой.

– А я посижу.

Они прошли через полупустой ресторанный зал к бару, заказали по бокалу сухого мартини и сели за маленький двухместный столик в дальнем углу.

– У тебя есть какой-то вопрос? – без лишних предисловий начала разговор Ольга.

– Да, – Егор достал из бумажника записку Глимскинда, развернул ее и положил по центру столика. – Что это может быть?

– А откуда я могу знать? – безразлично пожала плечами Ольга. – Какая-то искаженная римская цифирь. Детская шифровка из крестиков-ноликов-палочек. Где ты ее взял?

– Это долгая история. Вкратце дело выглядит так: один чудак-математик по фамилии Глимскинд лет пятнадцать искал выигрышную систему игры в рулетку и все свои ставки записывал в блокнотик. А шесть лет назад у него сыграли три крупных ставки подряд, после чего сам Глимскинд бесследно исчез. Остался только вот этот листок из его блокнота. Наш отец был свидетелем этой игры, после чего сам подсел на рулетку и стал искать выигрышную систему.

– Ты нашел этот листок у отца?

– Нет. Его мне отдал Львович. А он получил его от Глимскинда случайно вместе с чаевыми. Если бы Львович сразу отдал листок отцу, то все могло бы обернуться по-другому. Возможно, это ключ к системе.

– И ты, увидев эту шифрограмму, поверил, что может существовать какая-то система игры в рулетку? – скептически усмехнулась Ольга.

– Но Глимскинд реально выиграл за один вечер больше чем полмиллиона – три раза по сто семьдесят пять тысяч. У отца в компьютере есть запись этой игры.

– Случайность. Если твой Глимскинд пятнадцать лет неизменно проигрывал, то по теории вероятностей на шестнадцатый год ему вполне могло невероятно повезти.

– Значит, ты не хочешь мне помочь?

– Я не знаю чем тебе помочь, и очень не хочу, чтобы в нашей семье появился еще один игроман. У тебя без рулетки проблем выше крыши.

– Ну, спасибо тебе на добром слове, сестра. Я думал ты, как математик, поможешь прочесть эту запись.

Егор протянул руку к листочку, но Ольга опередила его и передвинула записку к себе.

– Если здесь записаны числа, то это должно быть ханаанейская, или раннефиникийская шестеричная непозиционная система счисления, – уверенно произнесла она, рассматривая стройные ряды палочек, ноликов и косых крестиков. – Достоверно про нее известно очень немногое. При археологических раскопках на Левантийском побережье в окрестностях бывшего Тира и нынешней Сайды в захоронениях знатных горожан находили наборы из шести игральных костей грани которых были пронумерованы так, – Ольга достала из сумочки тонкую женскую ручку с золотым пером и быстро начеркала на салфетке ряд палочек и косых крестиков. – I, II, III, IIX, IX, X. Палочка, как у римлян, означает единицу, а вот косой крестик означает не десятку, а шестерку. Самые древние из левантийских захоронений, в которых находили кубики, относятся к пятнадцатому веку до нашей эры. То есть к тому времени, когда ханаанеи еще не смешались с другими «народами моря», населявшими Средиземноморское побережье и не утратили собственной оригинальной культуры, превратившись в ту пеструю группу национальностей, которую греческие и римские авторы именовали финикийцами. К началу нашей эры только иудеи называли своих северных соседей ханаанеями, и под этим именем они иногда упоминаются в Библии. Вероятно, их шестеричная система является самой древней из упорядоченных систем счисления, и ее основные символы I и X стали основой римской десятичной системы. В финикийских городах шестеричная система, возможно, применялась до первого или второго века нашей эры, пока ее не вытеснило новогреческое ионийское счисление. Следы шестеричного счисления встречаются и в наше время в виде счета на дюжины и полудюжины, делении круга на триста шестьдесят градусов, календарного года из двенадцати месяцев, и астрономических суток из двадцати четырех часов. А в древности сутки в ханаанейских и иудейских городах делились на шесть частей: утро, день, вечер и три ночные стражи.

Прочитав это небольшое историческое эссе, Ольга замолчала и горделиво посмотрела на обескураженного брата.

– Ну, как?

– Сильно завернуто. А откуда ты все это знаешь?

– От профессора Казаряна. Он читал в университете лекции по теории вероятностей, но еще увлекался историей математики и иногда читал лекции, казалось бы, напрямую не относящиеся к предмету.

– А при чем здесь теория вероятностей?

– Основы этой теории заложил Блез Паскаль, решая задачу о справедливом разделении ставок при прерванной игре в кости. Он назвал ее математикой случайного. Правда, Паскаль рассматривал игру всего лишь с двумя кубиками, а древние ханаанеи, похоже, использовали шесть. Профессор Казарян в своих лекциях всегда рассматривал именно этот невероятно сложный ханаанейский вариант. Хотя вовсе не факт, что древние обитатели Левантийского побережья вообще играли в кости. Шесть кубиков – это слишком неудобно. Для игры гораздо лучше подходят два или три.

– А что же они тогда с ними делали?

– Возможно, гадали. В Археологическом музее Бейрута есть хорошо сохранившийся набор ханааанейских игральных костей. Они упакованы в медный футляр с изображением солнца, звезд, луны и какого-то рогатого зверя – всей пророческой атрибутики того времени. Вполне вероятно, что ханаанейские мудрецы по сочетанию выпавших цифр пытались предсказывать будущее. Нумерология ведь существует и поныне, а вот в Византии с четвертого века и вплоть до падения Империи математика считалась колдовской наукой. Математики приравнивались к магам и чародеям, им отрубали руки, а иногда и головы. Может быть, кости в то время были предметом двойного назначения: ими и играли, и гадали…

Ольга взяла записку Глимскинда в руки и потеребила ее, словно проверяя на прочность.

– Проблема хананейского счисления заключается в том, что нам достоверно известно написание только первых шести цифр. Никаких других свидетельств существования этой системы кроме игральных костей не сохранилось. Профессор Казарян исходил из того, что в ней существовали только два символа: косой крестик – шестерка, и палочка – единица. А система записи была идентична римской. Записать какую-нибудь большую цифру в такой системе весьма проблематично, но в те времена люди редко оперировали в быту цифрами больше сотни. То есть, – Ольга положила записку на стол и подвинула к Егору, – вот эта цифра XXXXIIX означает двадцать восемь, а XIX – одиннадцать. Но только откуда здесь взялся ноль? Считается, что понятие ноля появилось в Индии не ранее пятого века нашей эры. Первоначально его изображали в виде точки, а в виде кружочка или буквы О ноль впервые изображен в настенной записи Гвалиоры, относящейся к восемьсот семьдесят шестому году. В ханаанейском счислении, созданном как минимум за пятнадцать веков до нашей эры, не могло быть понятия ноль.

– А если этот ноль добавил сам Глимскинд? Если он записал в шестеричном счислении какую-то выигрышную комбинацию чисел рулетки, то, как он обозначил в ней зеро?

– Допустим, что это действительно ноль, хотя он здесь слишком часто выпадает. А что тогда означают эти символы? – Ольга указала на I0 и II0. – Ноль без палочки? Ноль без двух палочек? Минус один и минус два?

Егор в ответ только растерянно пожал плечами.

– Даже если ты узнаешь, что означает ноль без палочки, то вряд ли сумеешь разгадать систему беспроигрышной игры. Это не ключ, а, скорее всего, просто порядок выпавших чисел: ноль, двадцать восемь, тринадцать, семнадцать и так далее. Это рабочий материал, который Глимскинд анализировал, а потом каким-то образом приводил в систему.

– Вот видишь! Ты сама произнесла слово система! Значит, ты поверила! – победно хлопнул в ладоши Егор. – Смотри, здесь выделены две цифры! Если я правильно их перевожу, то это двадцать три и тридцать один. Это, скорее всего, выигрышные номера!

– Тоже мне – секрет Полишинеля! В этой таблице все номера выигрышные. Шарик по очереди побывал во всех этих лунках, если, конечно, числа не взяты с потолка, – саркастично усмехнулась Ольга.

Егор смутился и на минуту замолчал.

– Я хотел сказать, что выделенные номера можно как-то вычислить.

– Как? Повторяю, эта таблица не ключ, а всего лишь зачем-то переведенная в шестеричную систему последовательность выигрышных номеров.

– А зачем Глимскинд перевел их в эту доисторическую систему?

– Откуда я знаю? Наверное, чтобы никто не смог прочитать его записи.

– Тогда бы он придумал какой-нибудь более хитрый шифр. Именно в системе записи и спрятан ключ к выигрышной системе! Неужели тебе, как математику, не интересно решить такую задачу?

– Не интересно, – с подчеркнутым безразличием ответила Ольга.

Егор посмотрел на сестру, как больной на врача, отказавшего ему в лечении:

– Значит, ты не хочешь мне помочь?

Ольга, в свою очередь, посмотрела на брата с тем усталым сочувствием, с каким смотрят в патентном бюро на очередного изобретателя перпетуум-мобиле:

– Помочь? В чем? В поиске выигрышной системы игры в рулетку? В этом пусть тебе Львович помогает, раз он эту записку подсунул. А я должна помочь тебе как-то обустроить будущее. Ведь не сегодня-завтра ты окажешься на улице, бомжом с миллионными долгами.

– Но ведь это реальный шанс расплатиться!

– Шанс расплатиться?! Слава богу, что у тебя сейчас нет денег даже на первую ставку!

– На первую ставку денег хватит, к тому же у меня имеется машина, – вполне серьезно возразил Егор.

– На нее до сих пор не наложили арест? – язвительно парировала Ольга. – Тебе сейчас не об игре нужно думать, а о нормальной хорошо оплачиваемой работе.

– И лет пять горбатиться на Машу Коровкину?

– Хотя бы и так. У тебя что, есть другие варианты?

– Я разгадаю систему, – спокойно и твердо произнес Егор.

– Надеюсь, что у тебя всего лишь минутное помешательство на почве нервного стресса. Когда придешь в себя – позвони! А мы с Виктором пока поищем тебе работу.

– А зачем ты мне рассказала об этой шестеричной системе?

– Ты спросил – я и рассказала. Я же не думала, что ты интересуешься этой филькиной грамотой всерьез.

Ольга брезгливым щелчком, словно паука или гусеницу, отбросила на стол записку Глимскинда, которую до последнего момента нервно теребила в руках. Потом она резко поднялась из-за стола и, не попрощавшись с братом, широким решительным шагом направилась к выходу. Через минуту Егор, купив в баре бутылку виски, тоже вышел в дышащие перегретым асфальтом июльские сумерки.

Вернувшись в свою полупустую квартиру, он отыскал в комоде старый CD-плеер и такой же старый компакт-диск с бесконечными рядами пустых больничных коек на обложке.

– Что ж «Momentary Laps of Reason», так «Momentary Laps of Reason» («Минутное Помешательство» – альбом группы «Пинк Флойд»), – рассеяно бормотал Егор, кидая в бокал с виски мелкие кубики льда. – Мы еще посмотрим, у кого будет нервный стресс, когда я разгадаю систему.

Он сделал несколько глотков, надел наушники и, сев в единственное оставленное сбежавшей женой кресло, занялся переводом ханаанейских крестиков и палочек в привычные арабские цифры.

12

Во второй половине августа на Москву накатила несвойственная для этого времени жара. Окна квартиры старшего Коваленко выходили на закат, и после обеда она, несмотря на плотно задернутые зимние шторы и два больших вентилятора, напоминала хорошо разогретую духовку. Егор в одних трусах сидел за заваленным бумажными листами столом и многоэтажно материл Машу Коровкину, из-за которой ему пришлось покинуть свою прохладную, оборудованную двумя кондиционерами квартиру. Он сбежал оттуда пять дней назад, после того как домашний телефон стал круглосуточно трезвонить через каждые тридцать минут, а в дверь по несколько раз в день настойчиво звонили и стучали какие-то неизвестные люди. Может это были банковские коллекторы, может судебные приставы, а может и вовсе какие-нибудь бандиты, посланные Линкевичем для взыскания компенсации в пользу его содержанки. Ни с кем из них Егору встречаться не хотелось и, оттягивая час расплаты, он избрал старую страусиную тактику. Егор отключил домашний телефон, сменил сим-карту на мобильном и перестал даже близко подходить к входной двери. Он выходил из дома только на рассвете за продуктами в ближайший круглосуточный магазин. Пять дней назад Егор впервые, наверное, за целый месяц заглянул в свой почтовый ящик. Там среди вороха рекламной макулатуры он обнаружил повестку в суд по делу о взыскании материального ущерба. Судя по штемпелю, повестка была отправлена две недели назад, а суд уже три дня как состоялся. Это был последний звонок. Если дело принято к исполнительному производству, то судебные приставы и Магда Делонэ-Коровкина уже открыли на него официальную охоту. В том, что Магда ни за что не простит его и будет давить до конца, Егор не сомневался. Самым надежным, хотя и весьма недолговременным убежищем была отцовская квартира. Июньские проценты отец погасил, а июльские нужно было оплатить до конца августа, и у беглеца получался почти двухнедельный тайм-аут. Но и на этой квартире он не нашел необходимого покоя. Городской телефон, пока Егор его не отключил, по несколько раз в день разрывался тревожными трелями, высвечивая на определителе то ноли, то пробелы, а накануне вечером кто-то долго и настойчиво названивал в дверь. Егор на цыпочках вышел в прихожую и, не включая свет, посмотрел в глазок. Двое серьезных мужчин в черных строгих костюмах, похожие как на охранников, так и на похоронных агентов о чем-то переговаривались между собой. Слов разобрать было нельзя, но интонации были озабоченно-неприятные. Возможно пресловутое ООО «Форвард-М» в лице своего полномочного представителя Грищука Петра Мироновича узнало о смерти своего должника Анатолия Коваленко и теперь торопилось расставить последние точки над i.

Время уходило с крейсерской скоростью, а Егор не продвинулся в расшифровке записки Глимскинда ни на шаг. Никогда не бывавший в казино и не игравший ни в какие азартные игры кроме преферанса, да и то в студенческие годы, он неожиданно плотно подсел на жесткую иглу игромании. Исходя из того, что в рулетке всего тридцать шесть игровых полей, и переведя таблицу Глимскинда из шестеричной системы в обычные арабские цифры, Егор обнаружил в ней отсутствие чисел 34, 35 и 36. Палочки с нолями II0 и I0 вполне могли означать 34 и 35, и тогда 0 соответствовал 36. Но как-то невероятно плотно выпадала эта цифра, и где же тогда зеро? А, может, кружочки обозначают одновременно и зеро и тридцать шесть? Тогда как их различить? И почему вообще три последних цифры записаны таким странным образом? Гораздо логичнее было бы их обозначить, как XXXXXIIX, XXXXXIX, XXXXXX. Егор до рези в глазах всматривался в экран монитора, пытаясь отыскать совпадения между рядами цифр в записке и номерами, выпадавшими в реальной игре Глимскинда. Только в трех местах совпадало по две цифры подряд, но это ровным счетом ничего не значило. Тогда Егор вернулся к оригинальной шестеричной записи, пытаясь определить какую-нибудь закономерность в чередовании крестиков, палочек и кружочков, но и это не принесло ничего, кроме двоящихся в глазах примитивных значков. Прекрасно сознавая тщетность своих дилетантских исследований, Егор каждый вечер ложился спать с твердым намерением заняться с завтрашнего утра решением своих реальных проблем. Но каждое утро, выпив чашку кофе, он, словно завороженный, садился к компьютерному монитору и, посмотрев, как Глимскинд небрежно рассовывает по карманам стопки выигранных фишек, начинал все сначала. Однажды Егор даже позвонил Ольге с просьбой познакомить его с профессором Казаряном, но та жестко осадила его, сказав, что Казарян давно умер, и даже из любви к науке он вряд ли стал бы участвовать в такой авантюре.

Неизвестные визитеры с внешностью похоронных агентов подействовали на Егора, как гончие на зайца, и он решил еще раз встретиться с Львовичем. Егора не покидало ощущение, что отцовский друг что-то недосказал о последней игре Глимскинда, а его слова о том, что все только начинается, значительно усилили эту недосказанность. Львович, словно ждал звонка, и сразу же согласился приехать к Егору.

– Неважно выглядишь, – прямо с порога заявил он, критически оглядев бледного, устало ссутулившегося Егора. – Наверное, мало спишь и много думаешь?

– Зато вы словно с курорта приехали, – хмуро отозвался бывший хирург, не ожидавший такого бестактного приветствия.

Львович, действительно был в отличной форме. Мешки под глазами разгладились, красные прожилки в глазах исчезли, ровный летний загар оттенил морщины на лице.

– Не с курорта, а с рыбалки. Я теперь человек неработающий, целую неделю на Конаковском водохранилище провел. А захочу, так могу там хоть все лето с удочкой просидеть. Очень рекомендую! Рыбалка от дурных мыслей прекрасно отвлекает!

– Я хочу с вами вовсе не о рыбалке поговорить.

– Я догадываюсь, – Львович подошел к заваленному бумагой столу и взял в руки исчерканный цифрами листок. – Похоже, ты плотно подсел на игру. Хорошо, хоть казино закрыли, а то сейчас вот так, в одних трусах по улице и ходил бы.

Егор, сдерживая нарастающее раздражение, промолчал и стал натягивать тонкие летние джинсы.

– А мне сестра твоя звонила. Обматерила меня по-всякому. Зачем ты старый, не буду говорить кто, отдал Егору эту записку? Теперь, говорит, как хочешь, так его из этого болота и вытаскивай!

Раздражение Егора, наконец, обрело мотивацию и выплеснулось наружу мутной пенной волной.

– А, действительно, зачем вы отдали мне эту записку?! И зачем Ольга рассказала мне о шестеричном ханаанейском счислении?! Вам ведь тоже это интересно, но вы боитесь втравиться в игру и потерпеть неудачу! Боитесь провала! Вам жалко тратить свое время на возможную пустышку! Ведь может, никакой системы на самом деле нет! А у меня времени сколько угодно и терять мне уже нечего! А отговариваете вы меня лишь для очистки собственной совести! Мол, мы тебя предупреждали! А система есть, и Глимскинд ее вычислил!

Львович удивленно замер с листком бумаги в руках и смотрел на Егора так, будто видел его впервые.

– Ты чего так разошелся, будто тебя бешеная муха укусила. Разве я говорю, что системы не существует? Конечно, существует. Ее еще Смок Белью (герой одного из романов Дж. Лондона) на Клондайке вычислил… Шучу.

Егор не оценил юмора и хотел разразиться новой обличительной тирадой, но Львович капитулирующе развел руками.

– Ну, все, пошумели и хватит. Я к тебе не ругаться пришел. Что тебе там Ольга про шестеричную систему рассказала?

– Ольга много знает, да не все говорит. И вы недоговариваете, – с трудом гася раздражение, пробурчал Олег.

– Я-то свое расскажу, затем и пришел, – Львович по-хозяйски сел за единственный стул у письменного стола и закинул ногу на ногу. – Сначала ты расскажи о своих успехах.

Успокоившийся Егор уныло пересказал историю древнего ханаанейского счисления и показал переведенную в арабские числа таблицу Глимскинда.

– Собственно, успехов никаких нет. Как вычисляются выигрышные числа по одной этой таблице не понять. Как вы думаете, можно найти самого Глимскинда?

– А ты знаешь, сколько людей хотело бы его найти? – озадаченно ответил вопросом на вопрос отставной десантник.

– Догадываюсь.

– Так вот. Найти его может быть и можно, да только поговорить с ним не удастся.

– Это почему же? Он что умер?

– Да и очень нехорошо.

– Снова расскажете мне всю правду? – скептически усмехнулся Егор. – У вас правда запрятана, как смерть Кощея. Игла в яйце, яйцо в утке. Почему вы все сразу не рассказали?

– Потому что я об этом, вообще, никогда и никому не собирался рассказывать. А тебе расскажу о смерти Глимскинда только затем, чтобы ты как следует подумал, стоит ли вообще искать систему.

– Тогда рассказывайте, а я подумаю.

– Какой ты самоуверенный, весь в отца! – Львович выдержал паузу, зябко поежился и глубоко вдохнул, словно собрался нырнуть с моста в ледяную воду. – Тогда слушай. Когда я привез Мишу Глимскинда к дому астролога Буянова, тот не отпустил меня, а, не считая, сунул мне в карман целую охапку купюр и попросил подождать. «Я, – говорит, – минут через двадцать вернусь с женщиной, и вы отвезете нас в Москву в самый дорогой отель». Ну, я, понятно, обрадовался. Охранники – не крупье, нам чаевых не дают, тем более таких. Миша ушел в дом, а я вылез из машины размяться и воздухом подышать. Дело было в конце мая, погода стояла сказочная. Но только уже минуты через две в доме поднялся крик. Кричали трое: двое мужчин и женщина. Забор вокруг дома высокий, метра два с лишним, с улицы ничего не видно, что там происходит. А Миша мой клиент и я за него отвечаю. Хоть я его до дома и довез, но если ему какие-нибудь бандюки прямо там голову проломят, то с меня тоже спросится. Я к калитке, та закрыта, да за ней еще и собаки лают. А в доме, судя по крикам, уже черт знает что творится. А потом раздался женский вопль и все стихло. Я к машине, залез на крышу и смотрю через забор. В доме в первом этаже справа большое эркерное окно раскрыто настежь, а за ним что-то вроде каминного зала. Там от забора недалеко и мне все хорошо было видно. У одной стены стоит накрытый стол, а на другой коллекция холодного оружия развешана. Шпаги, сабли, кинжалы. У стола на полу лежит блондинка в белом халате, а у стены с оружием – Миша Глимскинд. Лежит навзничь, весь в крови и в руке шпагу сжимает. А над ним, словно мясник над тушей, стоит мужик с кривой янычарской саблей в руке и победно так ухмыляется. Мужик этот был астролог Игорь Буянов. Я его по журнальным фотографиям узнал. Так вот, астролог этот поухмылялся-поухмылялся и плюнул мертвому Мише в лицо, потом ткнул его еще пару раз ятаганом в грудь и куда-то ушел. Ну, думаю, пора отсюда валить. Свидетели этому янычару не нужны, а кроме ятагана у него если не калаш, то какой-нибудь дробовик наверняка имеется. Завел я машину, отъехал метров на двести от дома и остановился. Может, думаю, Буянов в состоянии аффекта был. Сейчас прочухается, поймет, что натворил, и сам милицию со «Скорой» вызовет. Дом Буянова находится в старом дачном поселке, там по обочинам деревья и кустарники всякие растут. Я отогнал машину за кусты сирени, мотор заглушил, свет погасил, сижу – жду. Но ни милиция, ни скорая не едут, а минут через сорок ворота открываются, и оттуда выезжает джип. И поворачивает не в мою сторону, к московской трассе, а в другую. Ну, я обождал немного и за ним. А Буянов выехал на другую сторону поселка и свернул на тропинку, ведущую в лес. Ну, туда я за ним, конечно не поехал. Так что, Мишу Глимскинда надо искать где-то в лесу около дачного кооператива «Зеленая Роща».

– И вы никуда не заявили об этом убийстве? – с откровенным осуждением спросил Егор.

– Нет, – спокойно ответил Львович.

– Но ведь это соучастие в сокрытии преступления.

– А зачем мне его раскрытие? Мишу уже не воскресить, а пострадали бы от этого многие, и я в том числе. Конечно, это была бы сверхскандальная сенсация. Опустившийся математик неожиданно выиграл в казино полмиллиона рублей и в тот же вечер был изрублен в капусту известным астрологом! На пару дней я, как главный свидетель, стал бы звездой эфира, а потом меня выперли бы с работы с пожизненным волчьим билетом, если бы вообще не грохнули. Ведь неизвестно, чем это дело могло кончиться. Буянов в то время был богат и знаменит, у него были очень влиятельные клиенты. Они вполне могли отмазать своего астролога, а меня сделать крайним. Ты, вот, бодался с Машей Коровкиной, и чем дело кончилось? То-то, – Львович назидательно помахал указательным пальцем. – А тут были не лопнувшие силиконовые сиськи, а реальное убийство. Честно говоря, я, пока возвращался в Москву, думал рассказать обо всем начальнику службы безопасности, пусть он решает, как поступить в такой ситуации. Да только, когда увидел, как он вместе с нашим хозяином вцепился в видеозапись, решил промолчать. А они наутро прямо из казино поехали искать Глимскинда. Но, видно, Буянов их крепко отшил. Говорят, они вернулись злые как черти и снова до вечера крутили видеозаписи. Да еще и твоего отца подпрягли к расшифровке. Тут я уж твердо решил ничего никому никогда не рассказывать.