Текст книги "Апостолы против олигархов"

Алексей Радов
Апостолы против олигархов

© Радов А.Г., 2018

© «Пробел-2000», 2018

Глава 1
Искус

Девушка была красива и легка в общении. Ей не было и двадцати, так что между ними не было никаких фривольностей. Она ждала бога, а не тренировочный костюм. Полосы на олимпийке придали уверенности. Кофе стыл в двойном пластике, пахло жарким. Они было сплелись под столом, но неловкость кафе не перекрывало даун-темпо. Ее не смущал собственный вырез и отсутствие часов. Курить запретили, а комната была без холодильной вытяжки. Три тысячи квадратили свободные слаксы. Юбка розила свежее ногу на ногу. Она забыла карандаш, но он не заметил отсутствие рисунка.

Они были ближе, чем никогда, шел ни к чему не обязывающий дождь, бил в стекла. Придорожное движение мало заботило, прохожие переглядывались, тщась обрести покой во встречном. Ее милое лицо целовало историей из детства. По одинокому телевизору шел проходной матч. Рывок защитника взбудоражил зрителей. Девушка перекрестилась, вспомнив угрозы матери, вернуться пораньше, не забыть привести себя в порядок перед отходом ко сну. Мысленно уже нежилась в кроватке, обнимая воображаемого бизнесмена. Он будет с нею ласков первое время. Парень переглянулся с одинокой за столиком у окна. Она вилила фунчезу, выбирая не щедро покромсанный лохмоть. Советский компот ностальгически тонизировал. Они чокнулись компотом глаза в глаза.

Свидание стало бесить монотонным юмором. Без вызова из свободного пространства появился Филипп. Тысячи лет прошли. Они поднялись, позвали его к ним. Чудо не подействовало на почти трезвых барнатов.

– Я пришел разобраться, куда делись сбережения через поколение. Ты и эта распутница поможете найти Андрея.

Он вспомнил, как дед вернулся из банка, развел горестно руками, похлопал по пузу. Он никогда не считал в не выпущенных жигулях. Вырезки про дорогие лекарства из подвала Комсомолки. Они просто не отдадут и все, будет индексация в тысячу раз. Это купоны займов, привилегированные акции банков. Кому принадлежит государев банк, кто взялся за гуж, понукая тыквенную карету.

Девочка гордилась матовым маникюром, опять политика. Дрязги вслух, распиться Ркацители. Приватизировав наручные часики, просыпал соль. Страна на коленях в руинах фабрик, бюджет на месяц в граммах ветчины. Они мило смотрятся по отдельности. Он решил ударить Филиппа за хамство девушке, тот благословил не глядя.

Глава 2
Середина прошлого столетия

Когда дни стали долгими, а ночи кротки, шумел дождь, вбивая ажур солнечного ритма в крыши, многие рыдали над возможностями, ставшими никчемным антуражем ярости, взявшей в оборот миллионы алчных иждивенцев. Все были согласны в одном и том же, исключив звон колокола к службе над деревенскими срубами, без гвоздями давшими кров. Мнение сотворило над человечеством знамение, не будучи высказанным оно вело к поражению в правах и святости. Подручный кормчего молился на дощатой палубе, просил о защите и веском основании для гнета над рабами, отлынивавшими от основных обязанностей по быстрому ходу. Каждый злил этого уверенного при иными обстоятельствах мужчину. Его тиара слабо отсвечивала от ранней жестокости луны. Припоминались ритуальный убийства, оргии на покинутой суше. Бочка с солониной стучала о самодельные канаты. На единственной мачте дремал неизвестный чужеземец, вбивая в сон психологические вирши. Каждый хотел молиться с этим человеком, но рвение отталкивало.

Приятная скудная бедность не давала разгуляться и обратить в веру экипаж. Они что, купили. Всем не было дела до сломанного бушприта.

На горизонте появились пираты. На своих маневренных галерах они быстро приближались с яростью и ненавистью к богатству фрегата. Первые пращевые снаряды стучали о моренный дуб. Трусы прыгали за борт, предпочитая смерть в пасти акулы бесчинству разбойников.

На палубе появился человек в походной куртке римского легионера с горящим мечом. Еще ряд трусов сиганули в пучину. Пираты лезли на рожон, ни чем не рискуя, по наитию. Человек сотворил знамение, и солнце ударило в глаза нападавших. В них взыграл ром. Они замерли в ужасе негодования и нетерпения от обещанных сокровищ. Молнии пронзили бескрайнее небо, разбойники повернули вспять, проклиная произошедшее. Человек зашел к капитану. Говорящий попугай отметил это.

– Ты не первый святой на моем корабле, – подружился хозяин, выпуская дым лопухами.

– У тебя есть что мне нужно.

– Поговори с нашим праведником.

– Мне нужно попасть в будущее, туда где творится беспредел.

– Таких мест не много, особенно отдаленно. Не всем интересно, что произойдет, когда начнется всемирная война за ресурсы, люди станут против людей. Я видел огонь, морских чудовищ.

– Знаю, там страдают за право славные. Кто они, если не враги своим стремлениям и тайному злу, что грезит пороком. Человек с мечом вышел и прогулялся по палубе, радуясь победе. Волны были спокойны, разбивая палубу на отдельные доски. Молящийся не ответил на дежурный привет.

Втер слабо бил огнем по пересечению местности, зеленое сосен взрывало сжатый терпкий воздух. Надо было бежать из этого города, туда где свобода стоит больше чем несколько мгновений, оставшихся до смерти, неминуемой при прочих обстоятельствах. Горести и переживания отринув, сбив на строну остаток дня, где кроились озверевшие пленники болотохода, преодолевшего по тундре в одиночку пятьдесят с лишним человекочасов. Слова висели в воздухе, точно испарение весеннего асфальта.

Оставшись один и оглядевшись, он не узнал себя и через много лет его никто не сможет упрекнуть в незнании элементарных истин завязанных на электроплитке. Она легко нагрелась, шел приятный жар в радиусе около метра. Протянул руку и выключил. Нельзя быть ближе, чем на расстоянии от человека к человеку с кухонным гарнитуром, где дрожат от хлопнувшей в сердцах двери чаши тарелок. Одна прыгнула из резавшего стоваттно стекла и разбилась на осколки, они блестели отражая интерьер переходящей в кухню гостинной. Было людно. Очень трезвый гость склонился к пившему чай новенькому и конкретно отчеканил:

– Вся грусть еврейского народа в твоих глазах.

Весело зависла недоговоренность. Тот ударил воздух, вторым попал в кожу. Получил в лоб, бил в ответ. Вокруг не одобряли.

– У тебя ведь прабабушка еврей, чего ты стесняешься.

Время изменилось, словно стакан воды прокис. Из-за угла выбежали олигархи, их было не менее тридцати. В руках цепи, наверно ошибся с количеством.

Стой, подожди, – примерные реплики напавших. Среди прочих он стоял и делал вид, что пространство стало безмерным и ушло нырком под воду.

Они ударили в середину, встретив нестройные кулаки. Драка была жаркой точно подлива бифстроганов со свежим томатом. То склонялась на их сторону, иначе перевес напавших пугал. Получив в лоб, но удвоив своего, поверил в победу.

Олигархи не воспользовались пистолетом. Их серебристый ствол так и не выстрелил, после первых ранений.

Они хотели свободы, любви, тепла, уюта. Не было и дня без проводов в армию, прощания перед теплыми окнами. Люди болели простудой, кутались шарфами от морозных утр. Мимо летели часы до кофе, ярко били гаснущие фонари. Все хотели сразиться с олигархами спрятались в сарае, где бахчевые хранили запасливые хлебосолы. Развязали галстуки, пошла беседа. Выпили не более трети от зверобоя, а эффект был что надо, приняв во внимание взаимный интерес.

Цепи отваги и лунно веселые глаза, они полны негодования в отношении драчунов. Могли сейчас копать картошку.

Планировать сбыт. Все что останется между нами в прошлом – обломки лодочной станции, не открытой к лету. Все люди хотели счастья, свободы, делить ценности, отнятые в одночасье у трудового народа, и не чаявшего прикоснуться к благам цивилизации. Все хотели рвать майские транспаранты, забыть передовые лозунги, выйти из тени греха в отношении немцев.

Они объявили войну, русские подняли знамя победы. Мягкие поцелуи в легкой бирюзе неона, свет очей, блеск вечерних. Символы дарили мрак для повисших висельников, они звали на помощь через стиснутые на выях петли. Огни жаровен, сгоревший лук. Опять неон.

Олигархи собрались в паласе, обсуждали треснуть кто воскреснет. Нельзя вмешиваться в дела тех, кому высшая сила дала по жизни, что тогда начнется, немногие готовы составить прогноз. Хотели взять гипнозом, объяснить правду один к одному. С их стороны не было потерь, исключив некоторых отдавших концы.

Вспомнилась команда – отдать швартовый, матросы без страха пиратов.

– Внимание, апостол, – прорычал уважаемый олигарх. Пахло подогретым вином, не глинтвейном.

С золотого стола внятно свисала тюлевая клеенка. Запахло жаренным, сейчас появится то ли религиозный фанатик, то ли чудесный перерожденец.

Золоченый исстари будда живо пробуждал ци. Хотели передвинуть эту статую, но она нравилась детям.

– Папа! Там апостол!

Человек влез через вентиляционную шахту, держал в руках папку. Фирму забрали за неправильные даты, пропал отпуск. Ледяное льняное масло стабилизировало фужеры.

Глава 3
Счастливо оставаться

Вечер не дал шанса опомниться, придти в себя. Все о чем думала его подруга было тщетно. Но ей виделся восторг в красивых перекрытиях. Улица темнела, вела прочь на сторону света, где хорошо отдыхали красивые девушки. Им многое прощалось, хотя не все были согласны с происходящим. Начинался карнавал, бились о наледь на стенах головы в касаках, день строителя. Оставалось два дома до квартала, но люди там, где принимают решения силились снять с себя всю ответственность.

Они должны были покинуть город, ставший неблагополучным, но все относились к ним по человечески, словно к людям слова, а не ответственным за пожар в неокрепших плечах.

Он вышел из дома, огляделся. Двое держали на внимании женщину, она трогательно держала сумку.

– Вы и есть? Отстаньте от женщины, я и ногами.

– Они должны нам, сделаем всю семью, и маленькую девочку. Там еще муж.

– А пистолет у вас есть?

– Тебе в лицо вставить?

– Давайте, отпустили ее.

– Или ебем тебя, или ее прямо здесь.

– Я вас отхуячу.

Разговорчивый достал пистолет и сделал два выстрела по ногам.

– Можешь валить.

– Если и вы и правда убьете женщины, я согласен, но я не педераст.

– Это ты так думаешь.

Он снял штаны и спросил:

– Я только не хочу смотреть в глаза.

– Тогда зачем.

– Ладно, но показывать что мне это нравится не согласен или там изображать.

Разговорчивый вставил ему член, посмотрел внутрь.

– Глупый. У тебя так гораздо больше женщин будет.

– Даже если и так. На самом деле я мог бы ощутить нечто приятней.

– Попробуй.

– Вот на максимум.

– В принципе приятно, но ничего интересного. Не хватает женщины.

– Покажи как тебе нравится.

– Тогда ладно. Я думал, как срать хочешь.

– Нет, но ничего такого. Я не справился.

– Почему, отлично. Мы других убьем.

Прошло около года, прежде чем снова услышал выстрелы. Это было в середине поездке с любимой, когда билось протяжно сердце в расчете на улучшение условий. Но никто не предупредил о грядущем зное и клекоте, в обнимку с фонарями, когда летели по начисто метенным улицам.

Весна встретила дымкой грез, улыбнулась. Работа не была тяжелой, а отдых укорял за время. Их свет, объединенный насквозь. Еще не более суток, он ждал на остановке чарующе холодного проездного города, встречая тяжелую ночь с замиранием в висках. Деньги объемными купюрами молодости полыхали открытым внутренним карманом. Никто не возьмет, тут проездом. Опять. Надо было пройти не более половины, и так хотел быть одним из брутальных местных, идти в соседний дом. Как можно быть таким трезвым.

Когда они встретились, стреляли через дом. Глухо, затем звонко. Раздался плач сверху, звон театральной люстры. Из окна десятого этажа медленно выплыл и плавно приземлился на землю апостол. Широким взмахом руки он простер хламиду. Говорить не о чем, если бодаться с ним.

Апостол произнес длинную речь, связанную логично отлично. С тем чтобы остановить миг, и дать реальности войти в обыденное русло, он и девушка не спорили.

Апостол растворился. Вначале он материализовал собаку, затем летающую тарелку, после того как солнце закрыли тучи.

Она оставил дом, семью, все что мешало раскрыться, бросить в свадьбу лучшее, что можно представить, если это не мешает быть собой, когда дни диктуют моральное разложение на синих и красных.

Всем пришлось долго делать вид, что апостол не появлялся, ему не было обидно за погруженных в расслабленность сутеных тяжб людей. Когда дни ударили по вечерам, ощутила себя в не самом лучшем окружении, город неуютно глотал раннюю автопыль. Сменив прошлое на суетный расход по расплате, зверя от ярости в предвкушении итоговых игровых сборов, оставив в сметане стоять ложку.

Хотя все думали что жизнь проходит удачно, точно фейерверк на пасху, который зажгли и забыли, что куличи стынут в духовке, точно оставшийся несъеденным гусь на верху холодильной полки, где томаты и зелень создавали антураж приятного прости в ажуре похмельного антуража. Ждала пока вся религия кончится, словно полет над небом в космических костюмах, единое целое, эмоции целовали в затылок после ухода основных сил, что осталось на завтрак кроме пары советов в записной, когда разбудят рано и никто не советует дождаться полуночи в сиреневом блеске сумерек. Имя рек на картах, заезды после четырех и до восьми не на покрышки.

– Еврей, – позвал его голос на улицу.

Незнакомая женщина махала ключами, наверное от коттеджа.

– Он угрожает мне, хочет убить. Зайди в подъезд.

В полутьме лезвие коснулось горла, низкие джинсы сорвались до колен. Он почувствовал жжение, нарастающую пульсирующую боль. Несколько мгновений растерялся, провалился, пальцы левой не схватили горло. Ударил ногой в ступню, почувствовал дробь. Вырвался наружу.

– Иди сюда.

Тот нагло вышел, поигрывая отсутствие ножа. Кулак сжался, влетел в челюсть. Человек молниеносно выплюнул три зуба.

В другой раз подошли знакомые:

– Это ты? Мы узнали, или похожий.

Не успел убрать голову, пропустил. На краткий миг потерял равновесие, сбили. Стянули джинсы. Показалось ничего не было. Не совсем так.

Это какие-то разные члены. Вырвался.

– Стоять! – прибежал Лавр.

Он сходу нанес несколько ударов. Еврей поддержал. Они просили пощады. Он же дрался. Успокоить.

Глава 4
Пушка и дым

Высокий статный человек не мог успокоиться. Жизненный свет покидал тело, подкидывая на агонию агни-огня. Еврей был незаметен наполовину.

Выглядывая из-за дуба, он мечтал о будущем в рыбных берегах. Человек не был похож на себя, если представить его при прочих равных, с ним были люди, похожие на метафизический хоррор, выверенные движения, зной вечернего бицепса. Он отводил глаза, пугая всем телом. Еврей хотел его куртку, портмоне. Его звали Еврей за глаза, но реальность подтверждала худшие опасения благости. Если посмотреть направо, то проступало жерло пушки, детский праздник не красил лица разноцветьем конфетти.

Ранцы манили советским кожзаменителем крокодила, били прямоугольниками мир механической карусели в детском мире.

– Пушкарев, – с ударением на “в” порекомендовал быть смелее высокий.

“Еврей” – хотел сказать Еврей, но что-то в нем молвило “нет”.

– У меня есть родственники в Аргентине, свежее сочное мясо молодых бычков питает смертью ожерелья. Словно Тит Манлий развенчивая молодого родного до последнего слова на память, мешающего понять как мыть коня в стойле без гребенки. Маячила школа на задворках района, три цвета учительских шаров. Хочешь увидеть столб? Цвет подземелий, вознесение развратных грешников облаками под раем.

– Чем обязан, – ожидаемо прервал Еврей, придав тираде переносное значение.

– Не все имеют право разгульничать, мять шелка свежего хлопка.

Взяв ладони локтями, Пушкарев резко развернулся и зашагал полотном Шагала на горизонтали Третьяковки. Это проход. Когда стало очевидно, что Трайм выйдет из себя, ему позволили бежать прочь из далеких глубин сознания, кругами заполнивших улицу, где кое-где были открыты канализационные люки. Еврей толкнул плечом смущенную девушку, ей не надо было и поджидать на загнутого кавалерией дома, но кто осудит, когда всплывет разводка. Две квартиры обошлись не очень высоко, не выше пятого, где весь этаж голосовал одиноково за детскую площадку.

Черепаха костила в стороны, призывая залезть дошколят. Плащ с документами, сотрудница домуправления, чек явно поддельный. Обещали за пять тысяч комнату и приоритетный выкуп, тело принадлежало яду, языком пламени жаренных фальшивомонетчиков. Ровенна вспоминала жаркие поцелуи сына банкира, насмешливый оскал проженного метрдотеля.

Подушечки помнили шелк купюр, ниточки на гербе. Три года назад видела дым до неба, он отучал озабоченных от половых расстройств.

– Что дальше со мной, – спросила удалявшейся складной фигурой Еврея.

– Не хочешь как все, найдешь новых. У нас и в школе уборщица ведро на голову хулиганкину одевает, машет возбуждающим серым стиранной тряпки с освежителем.

– Я не хочу рабства.

– Но ты такая, хочешь сама приказывать телу быть сильнее?

Еврей обернулся былинным богатырем, из центра двора точно шел тот дым, когда он пришел в себя из толпы, запах возбуждал и томил, жалил рассудок в таинстве с вечера до петухов. Пушкарев торжествовал порочно, пока милашка считала в уме. Исчезнуть, сорваться на голос, притвориться феей вместо золушки.

Пушкарев и Еврей зашли в квартиру, на ногах улыбались найки.

– Пошли вон, – сгрубила девушка.

Пушкарев ударил ей в щеку, понимающе ободрил. Порвал майку-тряпочку. Она присела, точно уволенный грузчик с пивом. Пушкарев повалил на себе на тахту, пригласил Еврея. Они двигались в ней точно смешение жидкостей в колбе. Пушкарев просил Еврея кончить, спрашивал, чья квартира.

– Нас изнасилуют за это, правда мне все равно.

Еврей послушал совета, хотя не надо было кончать. Комната дрожала, крутились углы. Еврей вышел, дальше пойдет шляпа.

Поместный словацкий городок, ножи наготове. Всего и надо что забрать лишнее, в тех магазинах. Детство и не начиналось, хотелось жениться.

Юбка облегала задницу. Последний жил неподалеку, хотел спрятаться в кроне. Ниндзей метнула палку овчарки. Он слез, признался в отсутствии слез и скромной сумме за заказ. Ей хотелось избавиться от облегавшей надежды, броситься лучом в слабосоленые весной волны. Слезы жеманили глаза, уши липли к черепу, что-то еще давило на печень. Затем поезд, шмон, дежурные улыбки таможенников. Письмо маме: заработаю на жилплощадь.

Как вера в чудеса. Местные деньги исчезали в глазах богатых. Она мечтала о монастыре.

Ему было девятнадцать, звон монет. Крик чаек на стоны, дребезжало стекло Аквамарина. Включил сигарету, а как хорошо не курить. Пройтись по пляжу, за километр от плевков, спугивая перевернуться у кого подходил к концу отпуск. Подруга вчера изменила с целью, не надо было расставаться.

Он простил одного, но запомнил другого, ботфорты по колено, любил переодеваться.

Никто не спалит, если нравятся трусы девушки, ее маечка, желание сделать тату. Она пробила язык, и плевала кровью. Желание отмстить. Говорили о Морошке. Она подсела на героин, друзья сдали в бордель.

Завидовали хамству, панибратству, что своя.

Носилась по городу заколотыми ребрами, прохожие ржали.

Чеховской лошадью ступали пальцами.

Платили много, на косметику хватало. Год пролетел, мечты сбылись. Это что. Газпром оказался высоким зданием за алюминием забора. На фоне церкви с чистыми колоколами и девственным певчим, от него хотелось бежать лугом, ощущать себя тем телом везомым плугом с с полу существующим языком.

Антверпен не была им близка. Все дискотеки стонали. Она сбивала пивные кружки со столов, пародируя танец сабель. Точно дирижер в телеверсии.

Обещала вырваться к ним, трубка помнила треск колготок. Мотки колючей проволоки над привычной частью. Набила пощечин кому не надо, показал подчинение, а не разгул страсти. До старости еще полвека.

Шла по пляжу фифа. В руках файер, вчера победили. Чьи-то руки шли с ней, нежность на сосках. Люди падали с банана, никто не ухмылялся.

Ее парень отпустил. Где взять деньги на вечер, подруги окликнули ее похвалили низ. Загорать рядом не было места, она жаловалась на семейные неурядицы, муж не парень. Оставила на чай картье, полыхнув диором. Парень с другом ходили на фабрику диодов, плотно сидят. Минуты общения вбили клин меж расплавленными огородами. Подрезали усы ягодам, ткали точно в торф. Она бы поехала на Хибины, куда ей Кавказ. Да хоть рецептом выпечки поделись, открой уже рот, безупречный овал перченых губ. Соль морского воздуха освежевала после смога и набаренной говядины. Но в глазах жила оторопь.

Она жадно вспомнила винегрет после оливье, вино греет прохладный свет, глаза сомелье. С похмелья отдаться прошлогоднему снегу, привстав на голову у стены забыть. Мандала сознания. Манделла сидел в тюрьме за убеждения, а белые буры срывали головы потомками. Точно зеленые точки в землянике сетка чулок под носки, прохожие не одобряют, не охотно разделяют порок. Потные мужчины скользили зорко по ягодицам, продавливали дешевые окурки вглубь навозного песка. Она стремала окружающих вампирш тремя рунными браслетами серебра.

Покинули пляж, вскользь встретили Армани. Она привлекла внимание, поиграв солнцем на коже. Их спутник стушевался и не охотно курил, намекали сообща что пора бросать.

Она точно разделась в назидание. Ее парень купил кабриолет, но не дали разрешение. Он умалял Джа растафарай по городу. Она извинилась, что без трусов. Сегодня они ставят визу, когда в магазин привезут вечерние, в любой. Пепельница у банка горечью дымила, добродетельный охранник прыскал прыскалкой для комнатных. Дешевые лодочки, не бывают дорогими. Завтра ей отпустят грехи сектанты.

Могли придти ночью, сломать руку.

В трех местах как мальчику на суку. По звуку дрели вбивать гвозди, полуторалитровые свежие колосья.

Среди пролива течение несло на скалы, зубы белели. Делали под себя, иначе уйдет боссу.