Текст книги "Гробы спасения"

Один самолет отправлялся в столицу России Москву, другой – в столицу амазонской сельвы город Манаус. И там, и там Кобзев подписал два контракта общей стоимостью в один миллиард долларов. Небольшая партия гробов численностью в пятьдесят экземпляров передавалась с личного разрешения Кобзева безвозмездно в распоряжение мэрии небольшого российского городка Капустоград, уроженцем которого Кобзев являлся. В личной беседе с мэром Капустограда, состоявшейся по телефону, Сергей Николаевич объяснил господину Ефремову, что обещанная гуманитарная помощь прибудет в Капустоград поздно вечером седьмого мая, и лично он, Кобзев, очень хотел бы, чтобы она была распределена именно девятого мая, в День Победы, среди ветеранов Великой Отечественной войны. Ефремов клятвенно обещал выполнить просьбу Кобзева, не удосужившись почему-то спросить о том, что именно представляет из себя любезно предложенная гуманитарная помощь. А сам Кобзев отнюдь не вкладывал утонченный цинизм в затеянную им гуманитарную акцию, совершенно справедливо предполагая, что лучшего подарка больным, старым и нищим российским ветеранам (хотя бы крохотной частице их, как произошло в данном конкретном случае) придумать трудно. Объяснять же по телефону за много тысяч километров мэру Ефремову о главной уникальной особенности даримых ветеранам гробов из гладкой золотистой ароматной древесины, представлялось делом во всех отношениях нелогичным и, главное, неблагодарным. То есть, то обстоятельство, что стоимость каждого отдельно взятого гроба, производимого в цехах мебельной фабрики «Икс, игрек, зет», колебалась под влиянием сопутствующих заключению сделки обстоятельств, от пяти до пятидесяти миллионов долларов, должно было по мысли Кобзева остаться коммерческой тайной для мэра Капустограда. В противном случае, мэр обязательно оказался бы выбитым из нормальной нервно-психической колеи и мог бы натворить каких-нибудь глупостей околокриминального характера.

Семьдесят пять гробов, под строжайшим секретом от прессы и широкой общественности своей страны закупаемых бразильским правительством, оплачивались в полном объеме – на территории Бразилии у Сергея Николаевича Кобзева не проживало ни земляков, ни знакомых, ни родственников.

Было уже очень поздно, на небе высыпали звезды, засияла полная луна. Дядя Паша опять вышел посидеть на скамейке после вечернего чая, подышать свежим воздухом, как говорится, на сон грядущий. Да и какой там, честно говоря, был уже сон – последние недели он обычно ворочался до рассвета на своей узкой панцирной койке в душной комнатке, пропахшей лекарствами и другими специфическими ингредиентами, неопровержимо доказывающими, что комнатка эта – обиталище очень старого и очень больного человека. И если ночи выдавались теплыми, как например, эта, Павел Петрович с удовольствием растворял свое безмерное одиночество в романтическом свете луны и звезд, среди сонма таинственных ночных шорохов и вздохов. Ночь нивелировала и маскировала все дефекты мироздания, создавая иллюзию всеобщей гармонии. Зрелище мириад звезд, индифферентно мерцающих в черно-синем небе, подводило окончательную черту под целой серией логических умозаключений, доказывающих истинность утверждения о суетности кипения человеческих страстей, особенно – в душе и уме отдельно взятого человека, к тому же, больного и старого, и никому не нужного. «Нужно твердо поверить, что после смерти ты превратишься вот в такую звезду на ночном небе, и умирать тогда будет совсем не в тягость!» – часто думал дядя Паша, глядя на звездное небо во время своих ночных посиделок на скамейке, отдавая, тем не менее, себе отчет, что подобная формулировка может послужить утешением лишь для слабоумных, и всю невыразимую прелесть земного существования ничто не сможет заменить ни в каких иных мирах.

Сильная боль, внезапно возникшая в области сердца, грубо напомнила Павлу Петровичу о крайней отвлеченности его космических фантазий и вернула на землю – к пропахшей лекарствами душной каморке и солдатской панцирной кровати, на которой, судя по всему, и окоченеет его худое изболевшееся тело. У изголовья кровати стояла убогая фанерная тумбочка, несколько лет назад выкрашенная голубой краской. В верхнем выдвижном ящичке тумбочки хранился сто весь скромный наличный капитал ветерана, которого, по его мнению, должно было хватить на льготный ветеранский гроб. В венках он сомневался – городской Совет ветеранов действовал в последнее время неэффективно, а на родню он не надеялся. Родне – снохе, брату снохи и их родственникам – он давно уже был чем-то вроде кости в горле, и смерти его они, чего греха таить, только бы порадовались. Подумав об этих людях, Павел Петрович невольно поежился, как если бы в душу ему по какому-то трагическому недосмотру вползли холодные болотные гадюки, покрытые черной скользкой чешуей.

«Не расслабляться!» – дал себе приказ гвардии старший сержант в отставке, кавалер ордена Боевого Красного Знамени Павел Краюшкин и попытался сосредоточиться исключительно на мыслях об Амазонке. О том, как наверняка божественно красиво отражаются по ночам те же самые звезды, которые он видит сейчас, в черных водах огромной реки, на берегах которой ему так и не суждено было побывать.

В конце улочки послышались чьи-то шаги и возбужденные нетрезвые голоса – это внучка Маринка с приятелями возвращалась после дискотеки. Павел Петрович внутренне подобрался и постарался сделаться как можно незаметней на своей скамеечке.

Они и вправду его не заметили – Маринка и ее парень. Как раз шальная туча закрыла луну, и улочку накрыла непроглядная тьма, да и от Маринки с ее ухажером за три метра перло спиртным – какой-то дешевой бормотухой. Они встали возле калитки совсем рядом с притаившимся дедушкой, почти переставшим дышать, и принялись громко взасос целоваться. Маринка, правда, нужно отдать ей должное, вроде как отпихивалась обеими руками, с придыхом приговаривая, как водится в подобных случаях:

– Перестань, перестань, Коля! Ну же прекрати, а то я обижусь!

– А пойдем к тебе! – не переставая лапать девушку, предложил пьяный Коля. – В твою комнату!

– В какую мою комнату?!

– Ну ты же говорила, что у тебя своя комната скоро будет!

– Это мамка мне пообещала дедову комнату отдать, когда тот помрет!

– Он еще не помер?! – дебиловато хихикнув, спросил Коля.

– Все еще небо коптит, за… л уже в доме всех! – в голосе внучки Павел Петрович с горьким удивлением различил настоящую тяжелую злобу. – Папка говорит нам с мамкой, чтобы мы широко варежку не разевали – дед еще всех нас переживет!

«Лучше бы я умер до того, как услышать такое от родной внучки!» – заметался под сводами черепа Павла Петровича вопль боли и возмущения. Он сумел не застонать и не охнуть, лишь схватился рукой за левую сторону груди, чтобы ощутить и почувствовать, как сократится его сердце последний раз в жизни, протолкнув вверх по аорте к задыхающемуся без кислорода головному мозгу заключительную порцию остывающей крови…

Алинкейро Пигос Орельяно – профессиональный охотник на анаконд, которому вчера исполнилось восемьдесят восемь лет, затушил лампу на столе и вышел из комнаты на открытую веранду ветхого бунгало, в котором он прожил последние пятдесят лет своей жизни. Облитая жидким серебром лунного света сельва встретила старого змеелова и рыбака привычными звуками своей ночной жизни, включающими в себя широкий реестр голосов от тонкого дисканта певчих пичуг до грозного рева ягуара. Концентрированный медовый запах распускавшихся цветов знаменитого душителя деревьев – лианы апуизейро – причудливо перемешивался со сладковатым ароматом гниения многочисленных растительных и животных останков, сплошным ковром устилавших почву между древесными стволами; свежая прохлада, поднимавшаяся от поверхности лесной протоки, протекавшей буквально в двух метрах от ступенек, ведущих на веранду бунгало Орельяно, сталкивалась с воздушными потоками влажной жаркой духоты, спорадически струившимися из непролазной лесной чащи, отдающей по ночам переизбыток солнечной энергии, накопленной в течение дня.

Примерно в полутора милях на юг от бунгало старика Орельяно, протока впадала в Амазонку. На север, сквозь зеленое царство сельвы, протока уходила миль на восемь до водоема, из которого и вытекала – большого озера, где в мелких прибрежных водах водилось много капибар, на протяжении многих лет являвшихся для старика и его семьи постоянным источником вкусного свежего мяса. Сейчас семьи у Алинкейро Пигаса уже не было, он доживал остаток отпущенного ему судьбой времени наедине с живьем пожиравшим его раком мочевого пузыря, проводя дни в ловле и заготовке мяса и кожи анаконд и кайманов, а ночи – в напряженном ожидании истинной хозяйки амазонских вод – Боуины. Где-то неделю назад, в ночь молодой Луны, он как будто слышал неподалеку ее характерный ужасающий вой. Всем коренным жителям амазонского бассейна хорошо было известно, что чудовищных размеров анаконда Боуина рано или поздно приплывает к одиноким, больным, беззащитным старикам и жадно высасывает из них жизнь. Алинкейро верил в способность Боуины в ночи периода ущерба Луны принимать облик заколдованной ладьи с поднятыми и надутыми даже при полном безветрии парусами. Ладья эта светится неживым бледно-зеленым светом, оставляя после себя кильватерную струю, состоящую из искрящейся пены. Вот и сейчас, затушив лампу в доме, Алинкейро вышел в прохладные объятия ночи понаблюдать за посеребренными луной водами протоки – не начнут ли закручиваться на их поверхности подозрительные бурунчики и водовороты. Но нет – все казалось спокойным, только крупная рыба порой сонно шевелила хвостовым плавником, отчего слышался слабый плеск, и по воде расходились круги. Да где-то вдалеке, вверх по течению, тишина ночи грубо распоролась громким хрюканьем выплывшего на охоту каймана. А возможно, что спокойствие было обманчивым, и обычно молчаливый во время охоты кайман оказался выбитым из равновесия каким-то неожиданным, чуждым родным джунглям, фактором, что и заставило осторожное пресмыкающееся тревожно и яростно захрюкать.

Старик неподвижно замер, внимательно к чему-то прислушиваясь – где-то далеко на юге ночь родила еле заметный пока звук, возникший высоко – под самыми небесами. Участок леса, предположительно росший вокруг только что хрюкнувшего каймана, вдруг разразился целым хором истошно-пронзительных голосов – это почему-то пробудилась от крепкого ночного сна стая обезьян-уакари. Вслед за обезьянами энергично начали перекликаться многочисленные птицы. Там, в сельве, появился кто-то чужой, какой-то чужой человек, который имел веские основания скрываться, как безошибочно определил опытный следопыт Орельяно. Брови старого рыбака нахмурились – двадцать пять лет назад точно такие же невидимые в ночной темноте незваные гости, оказавшиеся бандой уголовников, нанятых его основным конкурентом по промыслу анаконды, вырезали всю семью Орельяно. Самого Орельяно тогда не оказалось дома. Спустя месяцы он ухитрился убить их всех, включая конкурента, но на душе ему почти не сделалось легче, и он навсегда удалился жить в сельву, стараясь пореже встречаться с людьми.

А между тем, небесный звук, неумолимо приближавшийся с юга, сделался совершенно отчетливым, и Алинкейро понял, что это достаточно низко летит большой реактивный самолет. Аэропортом назначения самолета мог быть только Манаус, находившийся в пятидесяти милях к западу от его бунгало. Алинкейро не мог, разумеется, знать, что это снижается перед посадкой в аэропорту Манауса транспортный «С-130» с грузом чудо-гробов на борту, принадлежавший транснациональной корпорации «Икс, игрек, зет». Зато об этом прекрасно были осведомлены боевики из известной перуанской террористической организации «Сендера Луминоса», притаившиеся неподалеку от ветхого бунгало Алинкейро Орельяно. Они знали, что самолет на несколько секунд окажется не особенно высоко прямо над ними в чистом небе, не загороженном непроницаемым зеленым пологом сельвы, и поэтому трое из них держали наготове переносные ракетно-зенитные комплексы американского производства «Стингер»…

Дядю Пашу парализовало минут через пять после того, как разняли пьяные объятия и, наконец, расстались Маринка с Колькой, и каждый из них пошел спать к себе домой. Его еще живого обнаружили на скамейке соседи. Оперативно вызванная машина «скорой помощи» довезла старика до центральной городской больницы, где он и скончался около двенадцати часов дня. Листки календаря показывали восьмое мая – канун Дня Победы.

В десять вечера этого дня к товарному пирсу речного вокзала города должно было прибыть судно с долгожданным грузом гуманитарной помощи из Австралии. По инициативе мэра Ефремова церемония приема груза должна была быть обставлена самым торжественным образом и широко освещена средствами массовой информации, как-то: в газетах и на телевидении. По мнению Ефремова, после проведения запланированной гуманитарной, широко разрекламированной акции, его ставки во внутригородской политической борьбе резко возрастут. Он ничуть не сомневался в предстоящем грандиозном успехе, всецело положившись на слова их бывшего земляка (!) Сергея Николаевича Кобзева, ныне одного из богатейших людей западного мира, сказавшего в заключительной части их последнего телефонного разговора буквально следующее: «Поверьте мне, господин мэр, что намерения мои чисты, глубоки и искренни в моем стремлении сделать обездоленным пожилым людям, ветеранам самой страшной войны, подарок, вполне достойный затраченных ими усилий в течение их долгой жизни, сверх всякой меры полной лишений, горя и разочарований. Эти подарки ценны не только своей крайней практичностью, но в них заложен также и глубокий философский смысл, облеченный в совершенство формы и глубину бесконечно доброго, мудрого и жизнеутверждающего содержания!» «Это – новейшие памперсы?!» – не сдержался и импульсивно крикнул тогда в мембрану телефонной трубки заинтригованный мэр, но в ответ услышал лишь длинные гудки. Он выругал себя за несдержанность, надеясь, что господин Кобзев не услышал его дурацкого вопроса. Но, с другой стороны, Павел Васильевич слышал, что памперсы были изобретены в Германии специально для стариков, любивших пить много пива в барах. Ну вот ему, то есть мэру, и втемяшилась в голову такая вот немного вздорная мысль.

В полдень, когда в отделении реанимации центральной городской больницы умер ветеран Великой Отечественной войны Павел Петрович Астахов, мэру секретарша принесла список ветеранов ВОВ, проживающих в городе. Их оказалось шестьдесят два человека. Ефремов подчеркнул красной жирной линией фамилии пятидесяти – по числу комплектов гуманитарной помощи. Двенадцать ветеранов, не попавших в заветный список, оказались, просто-напросто, младше своих более счастливых товарищей. Павел Петрович Астахов оказался в числе пятидесяти.

Всю вторую половину рабочего дня Павел Васильевич провел в телефонных переговорах с редакциями газет, как городских, так и областных, с руководством телекомпаний, различных советов и комитетов. С каждым последующим звонком грудь мэра все сильнее распирало чувством гордости и не совсем адекватной эйфорией, несколько даже его настораживавшей. Другими словами, весь день мэр находился в состоянии телячьего восторга и никак не мог дождаться наступления десяти часов вечера.

В восемнадцать тридцать ему сообщили, что в город прибыла съемочная группа из Москвы, с одного из центральных каналов – Павел Васильевич прямо таки подпрыгнул в кресле от восторга и на радостях позволил себе даже маленькую рюмочку французского коньяку, бутылка которого всегда хранилась у него в сейфе. Коньяк он пил не в одиночестве, а пригласил секретаршу, Софью Павловну – красивую, пока еще не начавшую увядать сорокалетнюю блондинку с большой тяжелой грудью, вызывающе выпирающей сквозь тонкую ткань белой блузки.

– Я рада, Павел Васильевич, что у вас сегодня такое хорошее настроение! – с улыбкой произнесла Софья Павловна, поднося к ярко накрашенным чувственным губам маленькую золоченную рюмочку, наполненную ароматным сорокаградусным напитком.

– У меня сегодня день рождения, дорогая Софья Павловна! – объяснил ей свое состояние мэр.

– В самом деле?! – светлые выщипанные ниточки бровей секретарши выгнулись удивленными дугами.

– Не в календарном смысле, а… как бы это выразиться поточнее, в идеологическом – я сегодня заново родился, как мэр! Вернее, мое новое рождение состоится сегодня вечером на городской пристани, когда начнет разгружаться гуманитарная помощь для городских ветеранов войны. Я, кстати, официально приглашаю вас, Софья Павловна!

– Ну мне, вообще-то, по моей должности необходимо там быть – вы не находите, Павел Васильевич, а?! – выпитая рюмка коньяку моментально подействовала на секретаршу сокрушающе развратно. Павел Васильевич, в воображении уже много раз раздевавший неприступную на вид Софью Павловну, не ожидал такого эффекта. Из большой дородной головы мэра моментально вылетели мысли о предстоящем вечере. Лишь минут через пятнадцать после, черт знает, насколько нелепо, выглядевшей со стороны неуклюжей эротической сцены, ставшая тайной любовницей мэра замужняя женщина, мать двоих детей, Софья Павловна напомнила ему об этом неожиданным вопросом:

– Паша, а что именно решили подарить нашим ветеранам эти твои австралийцы?

Павла Васильевича, которому после завершения спонтанного полового акта сделалось эмоционально холодно на душе, сильно покоробило столь фамильярное обращение к нему. Но понимая неизбежность ломки субординации после физической близости с подчиненной, он ответил откровенно сквозь зубы:

– Дорогостоящие наборы новейших омолаживающих препаратов! – и почему-то Павлу Васильевичу стало невыразимо стыдно перед этими, совсем незнакомыми ему ветеранами. Какое-то неясное тягостное предчувствие вдруг закралось в душу Ефремова скользкой тоненькой змейкой-аскаридой, и приподнятое настроение его внезапно рухнуло в мрачную пропасть осознания окончательного морального падения. «Сука ты хорошая, Софья! А меня не спасет даже австралийская гуманитарная помощь!» – с горьким убеждением подумал он, застегивая ремень на брюках и стараясь не смотреть на безмятежно улыбавшуюся секретаршу.

Бархатную черноту тропической ночи прорезала красная звезда, вылетевшая из-под сплошного покрова сельвы, и с шипением и свистом устремилась наперерез гигантскому корпусу широкофюзеляжного реактивного лайнера, снижавшегося для посадки в аэропорту столицы амазонской сельвы города Манаус. У Алинкейро Пигаса, наблюдавшего за силуэтом огромного лайнера, при виде красной свистящей ракеты, устремившейся вертикально вверх с бешеной скоростью, сначала мелькнула мысль, что это в последний самоубийственный полет отправился исполинский жук-светляк, решивший поменять надоевший ему густой и влажный тропический лес на бескрайние ледяные просторы звездного неба. Но… тепловая зенитная ракета «стингер» представляла собой чересчур целеустремленный и предельно рационалистичный механизм, чтобы сеять вокруг своего кратковременного полета красивые сентиментальные фантазии – через несколько секунд она ударила точно в сопло хвостового двигателя «Геркулеса». Страшный грохот, немедленно последовавший за огненной вспышкой, словно расколол небеса. Испуганно вздрогнула сельва и разразилась писком, криком и ревом тысяч своих обитателей. Пораженный ужасом Алинкейро с изумлением наблюдал, как предсмертно взревевший оставшимися двигателями «С-130» тяжело завалился на бок и стал неудержимо распадаться на куски прямо в воздухе.

– Иезус Мария! – только и мог произнести Алинкейро, машинально сотворив перед собой крестное знамение. Из зарослей сельвы, вплотную подступавших к бунгало, прямо на старика выпорхнула целая стая живых изумрудных и смарагдовых искр – настоящих жуков-светляков, перепугавшихся небесного тарарама. На поверхности протоки появилась черная голова гигантской амазонской выдры и тут же скрылась обратно – лишь специфическое волнение воды на поверхности протоки показало направление, в котором поплыла выдра. Невысоко над головой Орельяно, с шумом рассекая ночной воздух сильными крыльями, пролетела стая испуганных большеносых туканов. В небесах раздался еще один, более мощный, чем первый, взрыв, и разламывающийся «геркулес» разлетелся по сторонам ослепительным фейерверком, осветив огромный участок неба над убогим бунгало одинокого умирающего старика.

«Какая прекрасная смерть!» – мысль, красноречиво свидетельствующая об упадническом настроении Орельяно, словно отражение гибельного фейерверка, ярко вспыхнула у старика в голове. – «Почему я не оказался в этом самолете?!» И вдруг что-то совсем уж странное, не укладывающееся в рамки представлений о различных типах человеческих эмоций, взволновало Алинкейро почти до слез – среди пылавших обломков самолета, рухнувших вниз, резко выделились окутанные дымкой яркого золотистого сияния продолговатые предметы одинаковой овальной формы, вызывавшие ассоциацию с огромными семенами каких-то неземных растений. Обломки фюзеляжа давно уже упали в сельву, а россыпь золотых семян дружной стаей плавно закачалась в воздухе, растворяя в своем сиянии насыщенную темноту тропической ночи. Видимо, таинственный груз, перевозившийся на погибшем «Геркулесе», обладал весом, ненамного превосходившим удельный вес воздуха, приближаясь по этому показателю к птичьему перу. Старику Орельяно показалось даже, что золотой узор на небесах в трех сотнях метров над его головой, будет висеть вечно, но через пять минут стало ясно, что «золотые семена» все-таки медленно планируют к поверхности земли. А еще через минуту чуткий натренированный слух Алинкейро уловил, как в паре миль вверх по течению протоки заработал двигатель моторной лодки. «Это – враги!» – безошибочно определил он и инстинктивно потянулся к теплой рукоятке крупнокалиберного «магнума», висевшего на поясной кобуре. С оружием Орельяно не расставался никогда, а особенно сейчас, в последние дни своей жизни – возможно потому, что надеялся напугать грозным видом «магнума» саму смерть и тем самым заставить отступиться ее от своего намерения забрать его с собой…

Командир «Геркулеса» успел передать сообщение о катастрофе на землю, и Сергей Кобзев узнал о гибели самолета и безвозвратной потере груза, обладающего многомиллионной стоимостью, через пять минут после падения «С-130» в непролазные дебри амазонской сельвы. Несколько транспортных вертолетов, нагруженных вооруженными до зубов «коммандос», поднялись с базы ВВС Бразилии в Манаусе и на предельной скорости направились к месту катастрофы.

Президент корпорации «Икс, игрек, зет» получил сообщение о случившемся, сидя в своем рабочем кабинете. Несмотря на то, что был поздний час, Кобзев напряженно работал, разбирая бухгалтерские отчеты за последние три месяца деятельности корпорации. Работалось легко и радостно. Сквозь приоткрытые жалюзи окон в просторный уютный кабинет свободно проникали ароматы цветущих Гробовых Деревьев, чьи пышные кроны составляли основу композиции чудесного вида, открывавшегося из окон кабинета. Известие о крушении «Геркулеса» с грузом поступило примерно в два часа ночи – в самое продуктивное для работы время Сергея Николаевича. Молча выслушав краткий доклад начальника службы безопасности корпорации, президент среагировал внешне совершенно спокойно, сказав лишь одно слово: «Ясно!» И положил трубку.

Но секунд через десять зазвонил другой из десяти установленных на необъятном рабочем столе телефонных аппаратов. Звонил директор аргентинского филиала корпорации, потомок немецких колонистов, осевших в Аргентине за много десятилетий до эсэсовской волны эмиграции, Гюнтер Литтбарски.

– В чем дело, Гюнтер? – как можно более спокойным голосом спросил Сергей Николаевич.

– Фабрика окружена целым батальоном аргентинской полиции, вооруженной автоматами! Над территорией фабрики кружат два армейских вертолета!

– Что им нужно?

– Требуют пропустить на территорию фабрики с целью ревизионной проверки!

– Сколько на складах экземпляров готовой продукции? – автоматически спросил Кобзев, думая о том, что кто-то в Корпорации оказался предателем.

– Триста штук, – услышал он ответ директора аргентинского филиала. – И восемьсот – в стадии производства.

– Объявите тревогу первой степени, сами с персоналом спускайтесь в метро.

Под территорией каждой из четырнадцати фабрик Корпорации, осуществлявших производство Чудо-Гробов в четырнадцати странах мира на четырех материках, помимо обязательного мощного самоликвидаторного комплекса, имелась эвакуационная линия подземной железной дороги для неординарных случаев. Дорога была протяженностью в пятьдесят километров, имела конечную станцию, как правило, в глухом безлюдном месте.

– Фабрику поставить на пятиминутный режим самоликвидации, предупредите об этом полицию! За последствия не волнуйтесь – Страсбургский суд оправдает ваши действия! – и Кобзев закончил разговор с Литтбарски, позволив себе, после того, как положил трубку, улыбнуться мудрой философской улыбкой.

Немного подумав, он сделал тринадцать последовательных звонков в дирекции Ирландского, Малазийского, Непальского, Норвежского, Исландского, Мексиканского, Канадского, Чилийского, Нигерийского, Индонезийского, Филиппинского, Малагасийского и Южно-Африканского филиалов Корпорации и дал те же четкие, не терпящие возражений, инструкции.

Рывком поднявшись из-за необъятного рабочего стола, он подошел к высокому широкому окну и задумчиво посмотрел вниз, на плантации Гробовых Деревьев, залитых ярким лунным светом. Те из Деревьев, чьи стволы уже мягко золотились под лучами луны, считались созревшими и были готовы к переработке на доски для чудо-гробов. Взгляд Кобзева всегда невольно задерживался на таких золотящихся самих собой экземплярах. Он знал, что желтый цвет в своих различных оттеночных вариациях обладает могучим психотерапевтическим эффектом. Притягательную силу окраски стволов Гробовых Деревьев, по его мнению, можно было объяснить только тем обстоятельством, что позитивная терапевтическая эволюция желтого цвета достигала кульминационной точки своего развития именно в коре и древесине открытых им в глухом районе Тибета фантастических деревьев. Он отправлял туда три поисковые экспедиции, и лишь третья обнаружила ту зажатую неприступными утесами котловину, где когда-то простой советский геолог Сергей Кобзев обрел свое второе кармическое рождение. Но заветной рощи там не оказалось – на ее месте плескались зеленые воды глубокого круглого озера, образовавшегося, вероятнее всего, в результате глобальных тектонических процессов. Это произошло восемь лет назад, и тогда-то Сергею Николаевичу впервые пришла в голову мысль о невероятности стечения поразительных обстоятельств, в результате которых им были открыты Гробовые Деревья – удивительный, чисто сказочный дар совсем не для такого несовершенного биологического вида, каким являлось человечество. С тех пор, как посаженные им семена дали фантастически быстро растущие всходы (хотя ничего особо фантастического в сверхъестественно быстром росте Гробовых Деревьев не было – такое вполне земное растение, как бамбук, росло примерно в два раза быстрее), Сергей Николаевич стал замечать в себе ранее несвойственную ему сдержанность в поступках, мыслях и выводах. Он боялся себе в этом признаться, но ему уже несколько лет стало казаться, что набрав полные карманы твердых серебристых семян в той спрятанной от мира уединенной тибетской котловине, он обворовал забытый чрезмерно утомленным Богом отдаленный участок Райского Сада. В серебристых семенах таилась разгадка человеческой жизни и смерти, и это неожиданное открытие поставило Сергея Николаевича в полный логический и нравственный тупик. Но жизнь складывалась так, что в конце-концов, ему пришлось пойти на поводу запрятанного в каждом человеке инстинкта, выразившемся, прежде всего, в желании жить богато. За короткий срок бывший советский геолог, по вине которого когда-то едва не разбился экспедиционный вертолет с людьми на борту, фактически бежавший из своей страны и долгое время разыскиваемый ее правоохранительными органами, а ныне миллиардер Сергей Николаевич Кобзев ни одного дня за последние годы не прожил без присутствия в душе мощного комплекса вины, связанного, прежде всего, с пониманием абсолютной моральной неприемлемости продажи чудо-гробов за деньги. И тем более – за очень большие деньги. Ему порой казалось, что он торгует кусочками бессмертной души того неизвестного Божества, какое вдохнуло в златоствольные Деревья их чудесные свойства.

Тогда – десять лет назад, ему пришлось пережить немало удивительных и подчас смертельно опасных приключений, прежде чем он сумел выбраться из волшебной горной котловины, на дно которой до него не ступала еще нога человека. Благодаря тысяче долларов влюбившейся в него простой монгольской девушки Бурты, предусмотрительно сунутой ею в правый карман куртки комбинезона отважного геолога, Сергей сравнительно благополучно пересек границы трех высокогорных государств и осел, в конце-концов, в нейтральном королевстве Непал – абсолютно свободной экономической зоне, являвшейся в ту пору настоящей Меккой для туристов и бомжей со всего необъятного земного шара. Про Бурту он почти не вспоминал – единственное, что ему удалось выяснить спустя два года после той достопамятной ночи, так это то, что влюбившаяся в него монголка, как и пилот второго класса Николай Осадчий остались живы и невредимы. Всерьез опасавшийся за них Кобзев доподлинно узнал через одного участника той знаменитой экспедиции о том, что Бурте удалось привести, уснувшего за штурвалом вертолета, Осадчего в чувство и тому удалось посадить вертолет где-то на территории КНР в нескольких сотнях километров от базового геологического лагеря. Дальнейшие подробности Кобзеву были неинтерсны, главное он узнал – Бурта и Осадчий не погибли во вполне вероятной вертолетной катастрофе…

Очутившись на территории Непала, предприимчивый и сообразительный Сергей всего за двести долларов купил небольшое уютное жилое здание типа «бунгало» в маленьком городишке Бахутанаравале, расположенным неподалеку от индийской границы. Симпатичное бунгало было целиком выстроенно из прочных, как железо, стволов высокогорного бамбука. К бунгало примыкал крохотный участок возделанной жирной светло-коричневой земли, небольшими островками встречавшейся в плодородных долинах-распадках, разделяющих восьмитысячные, вечно обледенелые и заснеженные, горные хребты и пики.