Текст книги "Черная шаль"

Ночь на кладбище

Полковник, вернее уже генерал-майор ФСБ, Панцырев зачарованно смотрел на могилу Антонины Кирилловны Кобрицкой, откровенно наслаждаясь безупречной чистотой и небывалой интенсивностью знакомого нежно-бирюзового сияния, просочившегося из гроба с прахом Кобрицкой сквозь два метра глины. По неземному красивая прозрачная мгла затопила пластмассовые цветки и сосновую хвою венков – наверное, так бы горело нормальное земное пламя в потустороннем мире – без треска и шума, дыма и запаха сгораемых дров.

За спиной Панцырева неподвижно замер майор Стрельцов, жадно затягивавшийся сигаретой.

Кроме них двоих, на территории кладбища находился только ночной сторож и члены его семьи, которые к тому же мирно спали в этот глухой час.

Панцырев – хотя и поддался определенной эйфории, но о работе не забывал. Да и мудрено было забыть о беседе с доктором медицинских наук Абаркаганом, делавшем гистологическое и биохимическое исследование тканей трупа Кобрицкой (пробы анализов – срезы тканей головного мозга, сердца, внутренних органов и мышц уже отправили в Москву вечерним рейсом). Особенно запомнились несколько последних фраз из невеселого монолога доктора Абаркагана:

– …Технически она была, безусловно, метрва, – говорил Абаркаган усталым, чуть-чуть растерянным голосом, настороженно глядя прямо в глаза Сергею Семеновичу, словно надеясь разгадать – каким образом сидевший сейчас перед ним полковник ФСБ узнал про этот удивительный случай с Кобрицкой и откуда вообще обо всем самом важном, тайном и необычном в первую очередь узнает именно ФСБ, и какой именно подотдел ФСБ представляет полковник Панцырев, производивший впечатление вполне интеллигентного, не без определенных медицинских знаний, человека, – …отсутствие пульса, давление – ноль, температура – трупная, очевидное посмертное образование значительного количества молочной кислоты в мышцах – он пытался объяснять процесс посмертного разложения человеческого организма, как можно грубее и популярнее для того ли, чтобы пояснее – подоходчивее выразить парадоксальность вывода, родившегося в его голове после резекции трупа Кобрицкой, либо единственно с целью подчеркнуть предполагаемое им невежество человека в форме, – …в общем, все как и полагается типичному покойнику. Но… я долго думал над получившейся формулой того поразительного фермента, что накопился в порах кожи, на стенках кровеносных и лимфатических сосудов, и, тем самым, празднично иллюминировал труп, а так же породил противоестественные с точки зрения физиологии и здравого смысла свойства мышечных волокон. И даже не то чтобы думал – аналитически мыслил, а скорее – ощущал крайне необычное для своего возраста, давно позабытое чувство – благоговение.

– Перед чем? – коротко спросил тогда Абаркагана Панцырев, удивившись путанице мыслей профессора.

– Перед явлением, объяснение которого недоступно человеческому разуму – перед чудом, волшебной тайной, если хотите.

Есть такое понятие как магия чисел. И в самом этом понятии, в свою очередь, есть своя собственная магия, основанная на полной несовместимости двух составляющих его половинок. Точно также и составляющие фермента Кобрицкой (думаю, что под таким названием он и войдет в мировую науку) сами по себе представляют обычные органические соединения, но соединились они между собой при помощи валентных связей под такими удивительными углами, что общий узор их вызывает у исследователя бурю эмоций, далеких от науки и от каких-либо рационалистических начал, вообще.

Например, лично я не то чтобы элементарно испугался, нет – это было бы слишком просто. Скорее, если выражаться образно – дух у меня захватило, как у человека нежданно-негаданно заглянувшего в бездну, или вкусившего запретного плода, или ясно осознавшего полную бессмысленность собственного существования, – догадавшись по выражению глаз Панцырева, что он его не совсем понимает, Абаркаган поспешил сказать главное. – …В общем, у меня создалось ощущение, что кто-то сознательно поставил над этой несчастной Кобрицкой жуткий эксперимент – ей насильно заменили кровь, лимфу, спино-мозговую жидкость, даже желчь и мочу на какой-то дьявольский эликсир, на бирюзово сверкающее в темноте н е ч т о. Другими словами – Кобрицкой вынули душу и накачали взамен неизвестной дрянью, после смерти заставляющую самопроизвольно сокращаться мышцы, оставаться в постоянном напряжении нервы, люминицировать кожные покровы и по большему счету – продолжать жить ее умерший организм жуткой противоестественной жизнью!

– Возбудитель не обнаружен, – после небольшой паузы сухо добавил Абаркаган. – ее, по всей видимости, отравили или может сама отравилась – таково мое окончательное заключение о причинах смерти…

Из всего многосложного перевозбужденного речевого потока Абаркагана в память Сергею Семеновичу намертво врезалось, и мучило на протяжении всего дня, только одно – упоминание об украденной душе. Собственно и сейчас ночью, стоя перед памятником над могилой Антонины Кирилловны, подспудно полковник Панцырев лихорадочно искал решение сложной головоломки, основным элементом которой являлось меткое и ценное замечание талантливейшего Абаркагана о неведомой пока, но несомненно, грозной беде, постигшей душу моей тещи.

Сергей Семенович неожиданно резко оглянулся, столь неожиданно и резко, что глубоко задумавшийся примерно о том же самом, о чем и шеф, Эдик сильно вздрогнул и едва не выронил сигарету.

– Я завидую порой тебе, Эдуард, – негромко произнес Сергей Семенович.

– В чем?

– В том, что ты куришь. Некурящему не понять и не познать всех оттенков успокоения нервов табаком. Ну, а главное – так это в том, что ты мой подчиненный и не тебе принимать решения. И тем не менее – какие есть идеи относительно дальнейшего плана действий?

– В первую очередь, товарищ генерал-майор, необходимо, я считаю, допросить зятя, этого Валентина. Как следует, по-настоящему допросить.

– Почему именно его?

– Интуиция, как вы постоянно любите повторять. Он что-то знает, о чем-то предпочитает умалчивать и даже – не думать. К тому же он не кто-нибудь, а зять, все-таки, и у него, как у всякого нормального зятя должна была бы найтись хоть одна причина, чтобы ненавидеть тещу.

– И чтобы убить? – быстро переспросил Сергей Семенович.

– Ну этого я бы не стал утверждать с определенностью, – ответил Эдик, пожимая плечами, – Но… с другой стороны, кто-то же должен был приложить руку к её смерти, как утверждает этот Абаркаган.

Панцырев ничего не сказал, повернулся спиной к Эдику и вновь зачарованно принялся разглядывать могилу, затопленную холодным бирюзовым пламенем, в чьих языках на глубине двух метров сгорал труп Антонины Кирилловны Кобрицкой.

– Сергей Семенович, – несмело как-то произнес Эдик, – А… В общем, разумеется, само собой, надо бы и могилу раскопать. – Ту могилу, какую нам приказали закопать. Так как между смертью Кобрицкой, гибелью БЭФа и той могилой вы увидели какую-то взаимосвязь. В вашей голове сложился роковой треугольник.

– Хорошо излагаешь! – тихо рассмеялся Сергей Семенович, не поворачивая головы к Стрельцову и продолжая внимательно разглядывать то, что творилось над могилой и вокруг памятника Антонины Кирилловны, – За что, собственно, я тебя и ценю.

– И еще, если позволите, – явно польщенный вновь заговорил майор Стрельцов, – Интуиция мне подсказывает, что нужно раскопать и эту бирюзовую красавицу-могилу, и отправить в лабораторию «Стикса» весь труп Кобрицкой, а не только несколько его кусочков.

– Наверняка ты опять прав, – немного помолчав, согласился с ним Сергей Семенович, – Примерно с минуту назад моя интуиция подсказала мне то же самое. К тому же… именно сейчас я чётко понял состояние Абаркагана! – Панцырев снова резко, как манекен на хорошо смазанных шарнирах, повернулся к Стрельцову и спросил:

– Скажи честно, Эдуард, тебе хоть немного страшно?

– Мне страшно интересно, – почти сразу ответил Эдик, – а из возраста беспредметных страхов я вышел почти сразу после детского сада.

– Счастливый ты человек… – с легкой доброжелательной иронией констатировал Сергей Семенович, – безнадежно счастливый, – и глянув вдаль на верхушки тополей, на ворон, дремавших в их кронах, и освещенных желтым светом луны, он почти прошептал: – А я вот боюсь, давно забытым, таким милым моему сердцу детским страхом, от которого холодок пробегает вдоль хребтины, волосы встают дыбом, а в глазах, округлившихся до невозможных размеров, замирает изумление, любопытство, оторопь, жуть и самое главное – ожидание чудес, прихода волшебной сказки.

Генерал-майор ФСБ Панцырев умолк почти на полуслове, словно завороженный собственным описанием овладевшего им детского страха, а майор Стрельцов с трудом сдержался, чтобы удивленно не присвистнуть.

– Завтра ночью выкопаем содержимое обоих могил, – совершенно другим, своим обычным командирским голосом, отчеканил генерал-майор Панцырев, словно и не он несколько секунд назад пытался представить себя насмерть перепуганным маленьким мальчиком, – и завтра же это содержимое отправим в родной «Стикс-2». А сейчас поехали отсюда – итак припозднились, завтра к восьми утра нанесем визит Кобрицким, выразим соболезнование еще раз, может выпьем вместе утренний чай, если пригласят, конечно…

Эдик коротко хмыкнул в кулак.

Генерал развернулся и сделал вроде шаг по направлению к гравиевой дорожке, но остановился, бросил еще один долгий взгляд на тянувшиеся во все стороны от могилы щупальца бирюзового тумана, затем – вдаль, на тополя и ворон. Коротко, вполголоса, как будто подумал вслух, сказал:

– Не оставляет меня ощущение, что мы с тобой отстаем от чего-то безнадежно, как от чьей-то злой мысли, летящей со скоростью света…

– Скорость мысли, Сергей Семенович, насколько мне известно, пока еще никто не измерял, – как можно тактичней заметил Эдик, – я так понял – вы хотели сказать, что вам, как и мне, постоянно казалось и кажется тайное наблюдение за нами, здесь возле этой могилы, осуществляемое неизвестными наблюдателями из невидимых укрытий.

Сергей Семенович весело, от души расхохотался и звучно хлопнул Эдика по плечу. И хохот Сергея Семеновича, и гулкий удар по эдикову плечу не разрядили ничуть угрюмой атмосферы ночного кладбища, а скорее даже, лишь подчеркнули всю неуместность кратковременной вспышки спонтанного веселья, так как не разнеслось вокруг многоголосое звонкое весёлое эхо.

Они быстро зашагали прочь от могилы Антонины Кирилловны по гравийной дорожке к ожидавшей их служебной машине, громко и оживленно переговариваясь между собой, вспоминая какие-то смешные случаи прошлых совместных операций, изо всех сил стараясь разогнать одинаково охватившее их чувство, совсем не детского – нет, а самого настоящего взрослого, леденящего кровь и путавшего мысли, страха. И через каждые два-три шага генерал и майор оборачивались, надеясь увидеть светившиеся трупной зеленью окуляры прибора ночного видения, напяленного на злое энергичное лицо неизвестного врага, но ничего не видели кроме бесформенного бирюзового пятна на месте могилы Антонины Кирилловны, о существовании которой они не подозревали еще всего несколько десятков часов назад, и которая за эти несколько десятков часов странной смертью своей доставила им столько много хлопот.

Немного успокоились сотрудники «Стикса-2», очутившись на заднем сидении служебного автомобиля черного цвета, марки «Мерседес-600».

Водитель – сотрудник «Стикса-2» капитан Николай Корягин спросил участливо:

– Как – удачно, товарищ генерал-майор?

– Со временем узнаешь, капитан, – рассеянно ответил Сергей Семенович, глядя на далекие купы тополей и ворон, и когда «мерседес» тронулся с места, он также, как и я, твердо знал, что за ним и Эдиком на кладбище следили вороны, только притворявшиеся спящими…

Ошибка Буруслана

У ворот дома Вишана и Шиты стоял старый цыган по имени Буруслан, являвшийся их соседом и деловым партнером. За спиной Буруслана нерешительно топтались два его взрослых сына. Собственно, сам Буруслан также испытывал нерешительность – он решительно не знал, что ему предпринять: попытаться взломать ворота или вернуться обратно домой вместе с сыновьями. Один из сыновей держал в руках железный лом, другой – заряженную двустволку. У Буруслана на левом боку под полой кожаной куртки в самодельной кобуре висел настоящий израильский «УЗИ» с еще не начатым магазином. Все трое были матерыми бандитами и попусту никогда не брали с собой заряженное боевыми патронами оружие.

– Отец, ты думаешь – их?… – негромко спросил старший сын и провел по воздуху двумя вместе сложенными пальцами характерную черту поперёк горла.

Буруслан нахмурился, наморщил лоб, но вслух ничего не ответил, лишь неопределенно пожал плечами. Честно сказать, Буруслану ни о чем не хотелось говорить. В убеленной густыми сединами голове старика варилась каша из самых фантастических догадок и предположений относительно того, куда подевались Вишан, Шита, Дюфиня и Мишта. Ещё позавчера вечером Буруслан должен был встретиться с Вишаном по достаточно важному для обоих поводу, но Вишан не явился в условленное время и означенное место, и встреча не состоялась.

Прождав еще сутки, сделав несколько безрезультатных визитов к Вишану домой и каждый раз ни с чем уходя от наглухо запертых ворот, Буруслан решил сегодняшней ночью, в самое глухое время, дабы исключить наличие нежелательных свидетелей, вскрыть вишановские ворота и попасть таким образом внутрь дома. Что-то подсказывало старому Буруслану, скорее – богатый жизненный опыт или полная тишина за воротами, не нарушаемая, прежде всего злобным хриплым лаем свирепого Вчира, что хозяева находятся внутри дома в совершенно окоченевшем состоянии. Кто-то и почему-то попросту убил их, и Буруслану не терпелось поскорее проверить свою основную и наиболее мрачную догадку на практике.

И вот наконец-то наступили долгожданные два часа ночи, и Буруслан с верными сыновьями оказался в густой черной тени высоких крепких ворот пятистенка Вишана и Шиты. Тень от ворот возникала в те редкие моменты, когда спорадический порыв шального ветра разгонял тучи и на минуту-другую цыганскую слободу заливала желто-белым светом круглая луна. И в такие моменты Буруслан с сыновьями инстинктивно прижимались почти вплотную к массивным доскам ворот. Но порывы ветра стихали через секунду-другую после своего возникновения, и тень от вишановских ворот опять надолго сливалась с общей чернотой безлунной, немного влажной, ночи, непроницаемым покрывалом, укрывавшим всю цыганскую слободу, напичканную тысячами криминальных тайн и загадок.

После очередной такой, только что погасшей вспышки лунного света, где-то примерно в половине третьего, Буруслан на всякий случай еще раз надавил на кнопку звонка и не уловив никакой реакции по ту сторону ворот, тихонько сказал:

– Пора – делай ворота, Малик.

Старший сын, Малик вставил тяжелый лом между створками и изо всех сил надавил оставшийся в руках конец по воображаемой часовой стрелке и остановил на воображаемом циферблате огромного будильника напротив цифры три. Раздался треск сломаного дерева – у Малика оказалось не только богатое, но и практически полезное воображение.

В створках ворот образовалась щель и цыгане увидели электрический свет, блеснувший из двора, крытого сверху оцинкованным железом. Но Малик не мог долго удерживать в таком положении мощный напор могучих створок, и щель захлопнулась, полоска электрического света исчезла.

– Они там – мёртвые, – уверенно сказал Буруслан и добавил, как видно избавившись от мучавшей его нерешительности, – Ломайте, ребята!

Малик и второй сын, Маер дружно навалились на лом, вставленный в зазор между створками ворот, опять затрещало дерево, появилась узкая щель и полоска электрического света, но… ничего более не удалось сделать сыновьям Буруслана.

– Отойдите! – нетерпеливо приказал Буруслан

Сыновья выдернули лом и послушно отошли в сторону. Буруслан неторопливо вытащил из-под куртки короткоствольный «УЗИ». Также не торопясь, основательно навинтил на ствол прибор бесшумной стрельбы, негромко сказал:

– Внимание! Разойдитесь ещё подальше! – сам тоже отошел метра на три от ворот, тщательно прицелился и дал короткую, действительно, почти бесшумную очередь.

Десяток разрывных пуль превратили в кудрявые лохмотья массивный стальной замок, вмонтированный в деревянную толщу ворот со стороны двора. Послышался мучительный, почти человеческий, но все-таки, на самом деле – металлический стон, затем – хруст и резкий громкий щелчок, каким вполне бы мог сопроводиться раскалываемый слоновий череп, и – огромные тяжелые ворота дрогнули, как бы в задумчивости, сохранили еще секунду-другую статическую неподвижность и после окончательного, тонкого, наподобие щенячьего визга, щелчка, распались на, ничем не связанные между собой, створки и, не сдерживаемые никакими запорами, бессильно распахнулись внутрь двора.

Заасфальтированный обширный двор оказался ярко освещен – под навесом горели две мощные лампы. В центре двора, едва не доставая ламп крышей кабины стоял пятитонный «КамАЗ», равнодушно уставясь темными фарами на непрошенных гостей. А гости, кстати, словно оцепенели перед раскрывшимися воротами и как будто сами были не рады, что в конце концов их открыли. Они молча смотрели на пустую собачью будку, сиротливо торчавшую возле правого переднего колеса «КамАЗа». Всех троих почему-то сильно потрясло отсутствие Вчира. Ни при каких обстоятелствах не расслаблявшиеся бандиты не почувствовали бы такой растерянности, если бы увидели изрешеченный пулями труп знаменитой на всю Слободу овчарки, но кроме, несколько раз свернутой вокруг будки, массивной железной цепи, заканчивавшейся пустым ошейником, их вытаращенным от изумления глазам ничего не представилось.

Буруслан поднял левую, свободную от автомата, руку вверх, что означало: «Опасность! Всем оставаться на своих местах!» и осторожно приблизился вплотную к собачьей будке, внимательно принявшись разглядывать пустой ошейник. Он сразу не понял, что конкретно его так сильно потрясло и напугало. Отчего он сразу забыл и про семь тысяч долларов, которые ему был должен Вишан, и про дело, ради которого они с Вишаном договорились об обязательной встрече, и жалеть он начал страшно о своей настойчивости в стремлении во что бы то ни стало открыть ворота вишановского дома. И не пугала уже Буруслана несомненность того факта, что Вишан, Шита и Дюфиня мертвы – человек, в конце-то концов, рождается с непременным предопределением когда-нибудь умереть. Не беспокоился также Буруслан и о том, что кто-либо из случайных прохожих или соседей мог увидеть, как он с сыновьями взламывал чужой дом, да и не ходили по ночам здесь никакие случайные прохожие, и соседи кроме него самого не жили поблизости – пятистенки Вишана и Буруслана завершали длинную извилистую улочку под названием – «Им. ХХII партсъезда» и находились в некотором отдалении от основной массы домов слободы, а за их огородами начинался дремучий лесной массив, известный среди горожан под названием – Сучий Лес.

Нет, не думал сейчас Буруслан о суетных сторонах человеческого существования, развитым за долгие годы жизни профессионального скотокрада чувством опасности ощутил старый цыган – насколько близко, как никогда близко, почти вплотную, подступила к нему смерть, принявшая, судя по растворившемуся в воздухе Вчиру, чересчур загадочный и противоестественный облик. Эта жуткая и станная смерть притаилась быть может в сарае, чью дверь оставили открытой нараспашку хозяева, и откуда лился на двор подозрительный тускло-оранжевый свет, который смешивался в настораживающую палитру с лучами двух электроламп, полыхавших на полную мощность под железным оцинкованным навесом, а быть может – в самом хозяйском доме, где во всех окошках, зашторенных красными занавесками, ярко горело электричество, и входные двери, оббитые кожей, были гостеприимно распахнуты над высоким крыльцом, украшенным резными перильцами из карельской березы. Буруслану оставалось лишь пройти или в сарай, или в дом, широко радостно разулыбаться, раздвинуть в стороны руки, как для дружеского объятия и воскликнуть прямо смерти в лицо: «Здравствуй, родная! А вот и я – твой долгожданный Буруслан!»…

– Ну что, отец, что делать-то будем? – не выдержал и спросил старший сын Малик.

– Молчи, дурак, не мешай мне думать! – не поворачивая головы к несдержанному Малику, сурово произнес Буруслан.

«Смерть наверняка сидит за столом и ужинает», – почему-то так подумал Буруслан и почти сразу понял – почему. Да потому что из гостеприимно распахнутых дверей дома шли невидимые, но густо концентрированные ароматы еще горячего свежезажаренного мяса и лука.

– Гуляют что ли? – как следует принюхавшись, высказал свою догадку вслух Малик, – Пьяные, наверное, в «дым», вот и не открывают, и не выходят.

В этот раз Буруслан не одернул сына, видно, внутренне с ним согласился, затем помолчав всё же несколько секунд для сохранения древнего патриархального порядка, он решился и сказал:

– Что ж, пойдем составим им компанию! – хотя в седой голове Буруслана кто-то отчетливо закричал затравленным и отчаянным голосом: «Беги отсюда старик, вместе с сыновьями без оглядки!!! Беги!!!»

– Вперед! – вслух упрямо повторил Буруслан, стараясь не слушать крикуна-паникера в своей голове, и сделал шаг вперед, подозрительно косясь на серо-оранжевый прямоугольник дверного проема сарая. Затем очень осторожно последовал второй шаг, и потом – третий.

Так крадучись, бросая внимательные взгляды на «КамАЗ», труп средне-азиатской овчарки возле переднего правого колеса, на сарай, сочившийся гнойным серо-оранжевым светом, цыгане пересекли широкий двор и остановились перед высоким крыльцом.

Малик шумно вобрал ноздрями воздух и почему-то прошептал, словно боясь оказаться услышанным в доме:

Они жарят свинину – точно! – и Малик сглотнул слюну.

Буруслан нахмурил густые брови и коротко скомандовав:

– За мной! – стал подниматься по ступенькам крыльца, держа автомат перед собой.

Оказавшись на крыльце, он остановился, сумрачно посмотрел на сыновей и велел им дожидаться его на крыльце до тех пор, пока сам их не позовет. Распоряжения своего Буруслан не объяснил, но сыновья и так поняли, что отец никогда не предпринимает мер предосторожности зря.

Буруслан вошёл в дом – запах жареного мяса заметно усилился. Без приключений миновав просторные сени, левой рукой он взялся за медную ручку двери, ведущую в жилую часть, секунду-другую колебался и с силой рванул дверь на себя – как в омут головой.

– У-а-а-ф-ф!!! – невольно выдохнул или крякнул, сам не понял Буруслан, а может не выдохнул, а вдохнул сытный, аппетитный, насквозь пропахший свиной поджаркой, луком и пряностями воздух. Под огромным малиновым абажуром, хорошо знакомым Буруслану, вокруг обеденного стола сидели празднично одетые, сияющие (именно такое сравнение прилетело на ум Буруслану) Вишан, Шита и Мишта. В первое мгновение Буруслану показалось, что сидевшие за столом хозяева радостно улыбаются ему – они, он так понял, как раз собирались опрокинуть в себя стаканы с водкой, крепко зажатые пальцами поднятых рук. Прав оказался Малик! И обрадованный подслеповатый Буруслан облегченно рассмеялся:

– Как же вы напугали меня, черти! – начал было он говорить сквозь смех, но резко осекся и радостная улыбка медленно сползла с морщинистого небритого лица. Ему никто не ответил, не повернул даже головы, вообще не шелохнулся! И вовсе никто ему не улыбался – он ошибся. Единственное, в чем не ошибся Буруслан, так это в своем сравнении, машинально родившемся при первом взгляде на хозяев – хозяева по-настоящему сияли! Их кто-то покрыл толстым слоем празднично сверкавшего прозрачного лака! И не улыбки искажали лица Вишана, Шиты и Мишты, а – гримасы нечеловеческого ужаса, боли, отчаяния. А руки их, с зажатыми в пальцах стаканами, наполненными водкой, были высоко подняты, и никто из сидевших за столом не собирался менять положение неудобно и неестественно замерших в воздухе рук. У Вишана в другой, опиравшейся локтем о стол, руке, Буруслан увидел вилку, а на кончике вилки – кусок поджаренной до золотисто-коричневого цвета свинины. Кусок этот курился паром и с него капал светло-фиолетовый жир – на поверхности стола рядом с широкой и глубокой сковородой образовалась целая лужица этого жира. Пригляделся Буруслан и к сковороде – источнику аромата жареного мяса, лука и специй. Сковорода была полна мяса и сняли ее с плиты не иначе, как всего лишь несколько секунд назад – свинина еще тихонько шипела и щёлкала, и жир на её поверхности до сих пор медленно собирался пузырями, пузыри бесшумно лопались, и на месте лопнувших сразу появлялись другие.

Кровь прилила к голове Буруслана, он выпучил глаза и широко разинул рот, пытаясь хоть что-то понять и с чем-то сравнить представшее перед глазами невероятное зрелище. Он плотно зажмурил глаза, потряс головой, вновь стремительно распахнул глаза: но нет, ничего не изменилось – малиновый свет из-под старинного абажура свободно стекал искристыми веселыми ручейками по великолепно отполированной поверхности заколдованных и превратившихся в стеклянные статуи Вишана, Шиты и Мишты.

Кстати, к столу был придвинут и четвертый, свободный – очевидно, приготовленный для Дюфини, стул. А может быть и не для Дюфини, может быть для него – для Буруслана. Стоило только так подумать Буруслану о свободном стуле, как тут же он на него и сел. На столе, к тому же, нашлась и свободная вилка. А сам Буруслан не мог почему-то смотреть на своих остекленевших друзей – скорее всего, чтобы просто-напросто не рехнуться, а возможно – по иной причине. Но как бы там ни было – старый бандит не мог оторвать взгляда от сковородки, наполненной золотисто-пурпуровым мясом, подёрнутым радужной пленкой смеси из сока и жира. Буруслан залюбовался волшебным мясом и сам не заметил, как придвинул к себе сковородку, положив предварительно автомат на угол стола. Схватил вилку одной рукой, другой – пустую на треть бутылку «Абсолют-цитрон», прямо из горлышка сделал большой глоток водки, подцепил вилкой кусочек покрасивей, посочней, да поаппетитнее и поскорее отправил в рот. Быстро прожевав и проглотив кусок, Буруслан почувствовал удивительную легкость и молодую упругость в давно одряхлевших мышцах, начавшее распирать грудную клетку, радостное волнение, и – приятнейший шум в голове – прибой волн удовольствия на тоскливых похмельных берегах моря водки «Абсолют-цитрон».

– Малик, Маер!!! – крикнул захмелевший Буруслан, забывший о совсем недавних сомнениях и страхах, – идите скорее сюда – хозяева за стол приглашают! – он хрипло рассмеялся получившейся у него шутке и вдруг, сам не зная зачем, щелкнул средним пальцем сидевшую к нему ближе остальных Шиту по гладкому блестящему лбу. Лоб Шиты издал нежный мелодичный звон, неизвестно почему еще сильнее рассмешивший Буруслана…