Текст книги "Фирма"

Деньги у ребят были, и были в достаточном количестве для того, чтобы настоять на собственном сценарии клипа. Им нужен был ветер, раздувавший их гривы (то, что представляли собой волосы музыкантов, сложно было назвать прическами), и местный, мурманский администратор раздобыл для натурных съемок древний ветродуй, переделанный из старенького авиационного мотора, который был укреплен в кузове побитого временем, русскими дорогами и шалопаями-водителями грузовичка-"зилка".

Процесс съемок шел уныло и нервно, музыканты «Молотка» принялись командовать, выдвигая такие идеи, от невыразимой пошлости которых даже у Шурика, привыкшего ко всему и поставившего себе за правило вообще не обращать внимания на то, что касалось творческой стороны работы, даже у него, испытывавшего полное равнодушие к художественной части, ползли по телу мурашки.

Кроме того, группа исповедовала настоящий культ алкоголя и отказывалась делать что-либо, предварительно не выпив. Шурик не привык так работать, но, поглядев на мурманских музыкантов и посчитав деньги, плюнул на собственные принципы. Кто платит, в конце концов, тот и заказывает. Музыку, не музыку – в общем, то, что ему в данный момент больше по душе. А душе «Молотка» больше всего требовалась, как убедился Шурик, выпивка.

В процессе съемок, которые все затягивались и затягивались – главные действующие лица постоянно поправляли здоровье, – съемочная группа, включая и Александра Михайловича, махнула рукой на творческий процесс и разделила способ времяпрепровождения артистов. Кончилось это тем, что бедолага администратор, совсем еще молодой и слабый на алкоголь, дождавшись того момента, когда артисты начали действовать по сценарию и камера наконец включилась, решил посмотреть на игру своих земляков поближе и шагнул за ограждение.

Лопастями ветродуя его буквально разнесло на куски и разметало по всей съемочной площадке. Отдельные части администратора попали и в артистов, и в представителей технического персонала, забрызгали кровью камеру, испачкали декорации.

Александр Михайлович тогда пережил один из сильнейших в своей жизни стрессов.

К его искреннему удивлению, обошлось без инфаркта. Он ограничился лишь предынфарктным состоянием, полежал недельку в больнице на профилактике, а выйдя, сразу же понял, что значительная часть его капитала уйдет на ликвидацию последствий трагедии, случившейся на съемочной площадке.

Кроме того, что нужно было производить досъемки – Шурик категорически отказался от участия в процессе и нанял другого директора, заплатив ему вдвое больше, чем платил обычно за такую работу, – кроме этого, так сказать, технического вопроса, Александру Михайловичу пришлось столкнуться с вещами куда более неприятными.

Повестка, извещавшая о том, что Рябой Александр Михайлович должен незамедлительно явиться к следователю Раменскому, ждала его прямо в гостиничном номере.

Шурик явился по указанному адресу и через полчаса беседы с молодым следователем уяснил, что ему светит ни много ни мало, а пять лет колонии общего режима за халатность, приведшую к гибели одного из его подчиненных. Деваться было некуда – являясь главным человеком на съемочной площадке, Шурик не уследил, не предупредил, не принял каких-то там, по словам следователя, необходимых мер безопасности, и результат не заставил себя ждать.

Шурик не сел в тюрьму. Дело даже не дошло до суда, но стоило это Александру Михайловичу ровно пятнадцать тысяч долларов наличными, которые были распределены между следователем, адвокатом, какими-то местными чиновниками из управления культуры и семьей погибшего администратора. Семье, к слову сказать, досталась меньшая часть этой суммы.

– Да, пахнет, как…

Буров не договорил, сплюнул и посмотрел на санитара.

– Нормально пахнет, – ответил тот. – Как горячее говно. Так и должен пахнуть. Человек же был, не деревяшка, чтобы не пахнуть. Понимать надо.

– Хорош базарить. Давай убирай его с глаз долой.

– Вот так всегда. С глаз долой – из сердца вон…

Санитар Юра неторопливо застегнул «молнию» на мешке, потом, разогнув спину, посмотрел на Шурика.

– Мил человек, помоги в машину затащить, а? Коллегу моего под домашний арест, вишь, спровадили. Начальство… А? Не тошнит тебя? Ничего? А то нашатырька… Или еще чего…

– Давай.

Шурик первым нагнулся и взялся за носилки.

Запихнув их в машину, Шурик вытер руки носовым платком и снова подошел к следователю.

– Что, какие-то вопросы? – спросил его Буров.

– Я думал, скорее у вас ко мне вопросы будут.

– Да? – Буров внимательно посмотрел на Шурика. – Возможно, возможно… Очень может быть.

– Что же, вам все ясно?

– А что тут неясного? – Буров продолжал внимательно разглядывать Александра Михайловича. – Вы его опознали?

– Нет, – честно ответил Рябой. – Думаю, его вообще невозможно опознать.

– Это почему?

– Ну а как вы проводите идентификацию личности? По зубам, что ли, к примеру?

Буров вздохнул.

– Ну, хотя бы по зубам.

– Бесполезно, – сказал Шурик.

– Почему же?

– А вы так на меня не смотрите, капитан. Я ведь помочь вам хочу.

– Это как?

– А так. Убыстрить процесс. Закончите с опознанием, все бумаги оформим, и я тело увезу. В Питер. На родину, так сказать.

– Так как же мы закончим, если вы, Александр Михайлович, говорите, что…

– Да, я говорю. Я говорю, что все эти ваши экспертизы, если они вообще будут, – пустая трата времени. Возьмем, к примеру, зубы…

– Ну?

– Вот вам и «ну»! Леков всю жизнь боялся зубных врачей. С детства. И не только зубных, а вообще – всех. И медицинской карты у него нет, и страховки нет. Он, если его прихватывало, шел к частнику, платил деньги и там, под наркозом, решал свои проблемы. Зубы он вообще никогда не лечил, например.

– То есть?

– Рвал. Заболит у него зуб, он с ним три года ходит, анальгин жрет, вернее, жрал, пока его брало. Он же торчал со страшной силой, да и пил – все вместе. Так что его болеутоляющие практически не брали последнее время. Ну, тогда он на наркоте начал все делать. У частных врачей. У знакомых своих. Как вы их найдете? Я и то не знаю, у кого он свои зубы рвал, а потом вставлял. Ни медкарты, я повторяю, ничего такого у него нет. Даже свидетельство о рождении где-то посеял. Так что не тратьте время на экспертизы. Ну, разве группу крови… Так это ведь недолго.

– Недолго, если постараться, – задумчиво сказал Буров.

– А кто говорит, что мы стараться не будем? Мне сегодня его увезти надо.

– Почему такая спешка?

Шурик улыбнулся, глядя прямо в холодные глаза Бурова.

– Знаете что? Вы, я вижу, человек приличный. Давайте-ка мы с вами встретимся в более приличной обстановке, там и поговорим. Я вам все расскажу – и почему спешка, и что за человек был Вася Леков. Как вы на это смотрите?

– Я на это смотрю положительно. Где и когда?

– Ну… Вы когда освободитесь?

– Если в этом проблема, то мы можем прямо сейчас продолжить нашу беседу. Только вот где?

– Поехали в «Гору». Знаете такое заведение?

– Знакомое место.

– Вот и прекрасно. Вы на машине?

– Да.

– "Тойота" красная? Да?

– Верно. Вы наблюдательный человек, Александр Михайлович.

– Что делать. Работа такая. Зевать нельзя. Ну что, едем?

– Минуту. Сейчас я переговорю со своими, и поедем.

– Вы машину-то отправьте с трупом, – сказал Шурик вслед Бурову. – А то сейчас понаедут журналисты, такое начнется… Сумасшедший дом.

– Да. Конечно. – Буров кивнул и направился к развалинам сгоревшего дома, где стояли члены оперативной группы.

«Чего это он приехал сразу? – подумал Шурик, направляясь к своей машине. – Сидел бы себе в кабинете… С какой стати следователя понесло на происшествие? Ладно, выясним. Вроде непростой парень этот Буров. И сие хорошо. Есть поле для деятельности».

Шурик не любил «простых» людей. На них невозможно было заработать. «Простой» человек – порожняк, пустышка.

4

Вавилов давил ногами на планку тренажера и тихо матерился.

«Черт бы подрал это время! – думал он. – Хотя бессмысленно, конечно, сердиться на время, бред, это точно, но как оно все-таки мчится! Для чего все это?»

Вавилов покосился на чучело двурогого носорога, которое занимало большую часть обширного холла.

«Вот времечко было, – думал Владимир Владимирович. – А как быстро пролетело! Словно и не со мной. Словно и не был в Африке. Столько мечтал, столько готовился, стоило ли так переживать?… Стоило! – с внезапной злостью решил он, снова надавив на планку. – Стоило! И еще поеду. И не только в Африку. На Северный полюс поеду, в Китай… В Китае не был ни разу, непорядок. Как так? Уже пятый десяток, а я еще не успел взглянуть на Великую Китайскую! Так, глядишь, в суете и проморгаю. Нет, врешь! Не проморгаю!»

Вавилов начал так энергично качать тренажер, словно физически хотел угнаться за ускользающими в вечность секундами, минутами, наверстать растраченные по пустякам часы и сутки. Теперь он все чаще задумывался о том, сколько времени потерял в жизни, растратил, даже не просто растратил, а элементарно, походя выбросил на помойку, списал со счета, словно ластиком стер на календаре дни, месяцы и целые годы.

Эти мысли иногда пугали Владимира Владимировича, иногда доводили до бессильной ярости, которая питала сама себя, стократно умножаясь от осознания этого бессилия, от того, что он, Вавилов, человек, который мог сделать очень многое, почти все, фигура, одно упоминание о которой заставляло людей поднимать глаза к потолку и разводить руками, человек, о котором ходили анекдоты (а это в России верный признак того, что народ возвел некоего человека в ранг Великих, почти небожителей), не может сделать ровным счетом ничего и так же немощен в попытке нагнать упущенное время, как и последний алкаш от ларька или нищий и несчаст-ный инвалид-пенсионер.

«Господи, чем я занимался! – думал он обычно в машине, чтобы не тратить на непродуктивные мысли рабочее время или столь же дорогие для него часы отдыха. – Чем я занимался в жизни? Сколько лет я пил? Пятнадцать примерно. И что я за эти пятнадцать лет сделал? А ничего! Одна иллюзия, а не деятельность. Торговля! Четыре года просидел на торговле всяким говном! Чего только не было! Слава богу, надоумили умные люди водкой заняться. С водки все и началось. Если бы не водка, так бы и ходил по вещевому рынку, как маромой последний. Ездил бы на битом „Опеле“ и трахал бы продавщиц».

Вавилов был несправедлив к себе. Он никогда не занимался только одним делом, так же как никогда не разменивался на мелочи. А его первые шаги в торговле… Это сейчас они казались смешными и мелкими, тогда же Владимир Владимирович полностью отдавал себе отчет в том, что он всего лишь учится, но не собирается и никогда не станет задерживаться на этих грязных, перестроечных оптовых рынках.

Водка была только одним из трамплинов, которые Владимир Владимирович использовал для своего взлета, и далеко не самым важным трамплином. Просто торговля водкой была на виду, и теперь нынешние партнеры по бизнесу, к неудовольствию Вавилова, которое он, впрочем, тщательно скрывал, иногда добродушно, а иногда и злорадно подшучивали над своим могущественным собратом, или, лучше выразиться, «старшим братом» – мол, что с него возьмешь, он как был рыночным торгашом, так им и остался.

При этом все они – и те, кто подшучивал, и сам Вавилов – прекрасно знали, что это было неправдой. Владимир Владимирович никогда не был «простым» рыночным торгашом. В противном случае его фирма, именующаяся очень скромно – «Продюсерская компания ВВВ-Москва», или, проще, «ВВВ», – ни за что не достигла бы тех высот, с которых сияла сейчас, освещая, без преувеличения, всю страну и все чаще пуская отдельные лучи за ее пределы, а порой даже поблескивая на другом полушарии.

Вавилов с удовольствием вспоминал последнюю предвыборную кампанию. Его организация целый год была флагманом агитации, и Владимир Владимирович заморозил все остальные проекты, что с ним случалось крайне редко. Он любил риск, даже не то чтобы любил, а просто привык к нему за долгие годы занятия бизнесом в России.

Без риска невозможно провести даже самую элементарную операцию – скажем, закупить комплект звукового оборудования где-нибудь в Европе и продать заказчику. Заказчик может кинуть, может обанкротиться, могут кинуть на таможне, груз могут украсть по дороге, могут испортить, могут сдать налоговой инспекции всю «липу», без которой вообще не имеет смысла заниматься торговлей, может случиться все, что угодно. Любое коммерческое действие, любое телодвижение в этом направлении связано с риском. К такому привыкаешь.

Но здесь был другой случай. Никто и ничто – ни обстоятельства, ни конкретные люди – не заставляло Вавилова останавливать параллельные проекты. Он все решил сам.

Работа была настолько интересной и настолько масштабной, что Владимир Владимирович решил: все текущие, терпящие дела – в сторону! – и полностью отдался предвыборной кампании.

Размах был именно такой, к которому Вавилов всегда стремился. А люди… люди просто приводили его в восторг. Он запретил себе давать оценки, принятые в общении, в печати, на коммунальных кухнях, оценки, которыми награждают политиков в московском «Гайд-парке» на Пушкинской площади, – этот, мол, подлец и вор, тот – прожженный коммунист, третий – аферист, четвертый – напыщенный молодой хапуга, пятый – лизоблюд.

Вавилов давно знал, а теперь еще более убедился в том, что люди, говорящие подобные вещи, вовсе не представляли себе, на каком расстоянии от обсуждаемых ими депутатов, кандидатов и прочих государственных деятелей они находятся.

Это расстояние, хотя физически и измерялось какими-то сотнями метров, на деле являлось непреодолимым, соразмерным только с удаленностью от Земли различных небесных тел – звезд, комет, астероидов, в зависимости от масштаба каждого конкретного политика. Одни были ближе, другие дальше, и всех было видно, но добраться до любого из них являлось для простого смертного делом решительно невозможным. Так же как и составить о нем более или менее адекватное представление.

Владимир Владимирович Вавилов был вхож в круг «небожителей» давно, еще до обороны Белого дома он имел с некоторыми из них деловые отношения, с другими просто дружил, с третьими встречался, чтобы получить необходимые документы, и умело давал им понять, что может пригодиться.

Позиции Вавилова в околоправительственных кругах обозначились во время путча 1991 года. Конечно, Владимир Владимирович был в числе защитников демократии. И, само собой разумеется, он находился не снаружи здания, а внутри.

После победы, которая обернулась, как и для каждого из тех, кто защищал Белый дом, не только победой новой власти, но и своей маленькой личной победой, Вавилов прочно занял место в кругах близких к самому Президенту. Став одним из не столь уж многочисленных «серых кардиналов», не оказывающих влияния на политику впрямую, но зато имеющих вполне реальную возможность использовать государственные структуры для своих собственных целей, Владимир Владимирович очень быстро укрупнил «ВВВ» и вышел на международный уровень. Именно тогда для него перестала существовать разница между делами и капиталами сугубо личными и государственными.

Он вошел в тесное и не очень-то дружественное сообщество тех, кто мог черпать из государственной кормушки – конечно, не столько, сколько душа пожелает, но вполне достаточно. Время от времени Вавилов мог поправлять дела за счет коммерческих и государственных банков, владел информацией о том, как будет вести себя доллар на бирже и в пунктах обмена валюты, знал заранее, какие товары и когда подорожают, никогда не испытывал проблем с вылетами за границу, с визами, с билетами – все было всегда в нужное время и в нужном виде.

Собственно говоря, Вавилов мог заказывать чартер в любую страну мира, в зависимости от необходимости или желания. Удовольствие не из дешевых, но средства позволяли. Чего стоил один только носорог…

Вавилов не знал, во сколько обошлась ему история с носорогом. Может быть, в двадцать штук и обошлась. Может быть, меньше. Может быть, больше. Когда счет перевалил за семь тысяч долларов, он сознательно перестал учитывать потраченные на носорога деньги.

Заигрался Вавилов, почувствовал свободу, понял, что находится далеко от всех своих текущих, интересных и нужных ему, но страшно изматывающих дел, от бандитских «стрелок», от посещений банков, которые мало чем отличались от этих «стрелок» – не потому, что банкиры были похожи на бандитов, скорее наоборот.

Те бандиты, с которыми теперь встречался Вавилов, как внешне, так и по уровню интеллекта, внутренней культуры, если такая характеристика уместна в отношении представителей одной из древнейших профессий, по эрудированности и широте образования полностью соответствовали положению, которое занимал Владимир Владимирович.

Однако встречи с ними, случавшиеся очень часто, гораздо чаще, чем того хотелось Вавилову, изрядно его утомляли.

Вот и расслабился он, оказавшись в Африке, где давно хотел побывать. Расслабился и подстрелил носорога. Дело было непростое, такое под стать лишь хорошему профессионалу-охотнику, но влияние алкоголя компенсировало отсутствие специальных навыков, и редкий зверь был сражен несколькими пулями, выпущенными Вавиловым из мощнейшего армейского карабина.

Был мгновенный взрыв яростной охотничьей радости, бешеный выброс адреналина, кратковременная, яростная буря первобытных рефлексов, эйфория победы, торжество мужчины-воина… А потом начались проблемы. Редкое животное, что поделать? Даже такому человеку, как Вавилов, при всех его связях, пришлось попотеть, чтобы как-то замять дело.

Связи Владимира Владимировича простирались, как оказалось, ровно настолько далеко, что их хватило, дабы с блеском выйти из сложившейся неприятной ситуации. Никто ведь не разрешал приезжему русскому палить по животным, занесенным в Красную книгу.

Протрезвев и решив идти до конца, Вавилов задействовал и американское консульство, и африканскую таможню, и немецких друзей-бизнесменов, имеющих виды на обстрелянный Вавиловым заповедник. Каждый из них сказал свое слово, почти каждый заработал на этом, что называется, долю малую, поскольку Вавилов не любил оставаться в долгу, и первая часть операции была завершена.

Про стрельбу из карабина как бы забыли. Но Владимир Владимирович не стал останавливаться на достигнутом. Перестав считать уже затраченные на носорога деньги, он через то же американское консульство связался с военными, торчавшими на одной из африканских баз.

Когда начали поступать первые сметы, касающиеся изготовления чучела в подпольных условиях и отправки его в Россию, Владимир Владимирович махнул на все рукой и вызвал в Африку Якунина.

Заместитель, ошеломленный неожиданным приказом шефа, явился пред светлые очи Вавилова. Владимир Владимирович, закинув мускулистую загорелую правую ногу на такую же мускулистую загорелую левую и щурясь от ослепительного белого солнца, сказал финансовому директору, парившемуся в своем добротном сером костюме:

– Валера! Я вызвал тебя для того, чтобы ты все бросил…

– Это я уже понял, Володя. – Наедине они называли друг друга по именам. – Это я понял. Что, форс-мажор случился?

– Случился, – сказал Вавилов. – Теперь ты занимаешься только носорогом. Даю тебе карт-бланш. Все расходы за мой счет, понял? Не за счет фирмы, а за мой личный.

– Чем занимаюсь? – вскинул брови Якунин. – Не понял, чем?

– Носорогом. Зверь такой. Причем с двумя рогами. Занесен в Красную книгу как редкий, исчезающий вид.

– И что я должен с ним делать?

– Для начала – чучело. И скорее, а то… сам понимаешь… Жара… Пока его держат в холодильнике, но, знаешь, всякое может случиться. Нужны специалисты. Чем круче, тем лучше.

– Это бешеные бабки, – сказал, подумав, Якунин. – Есть у меня хороший спец, в Москве, только вряд ли он по носорогам работал. Он все больше волков, собак делает… Сов разных, коршунов там, ну, птичек, в общем. Медведя, правда, один раз сработал. Для Куцинера. В Питере. А что, местных нет, что ли? Наверняка тут свои мастера…

– Местных стремно, Валера. Дело очень тонкое. Считай, контрабанда.

– Да брось, Вова. За деньги, за живые бабки-то, что, не сделают молча?

– Нет гарантии. А гарантии мне нужны стопроцентные. Я не хочу с правительством ссориться. Ни с этим, ни с нашим. Ни с каким. У меня принцип: чистота – залог здоровья. Очень, кстати, полезный принцип для бизнеса. Как считаешь?

– Да. Верно. Ну, положим, привезем мы его сюда…

– Ты привезешь. Я этим не занимаюсь. Я для этого тебя и вызвал.

– То есть?

– Что есть, то и есть. Предстоят большие затраты. Очень большие. И я боюсь, что на полпути могу бросить это дело. А я хочу довести его до конца.

– Зачем?

– А это еще один мой принцип. Я ведь всегда так жил. Иначе, если бы по-другому работал, я бы не здесь сейчас сидел да про носорога рассуждал, а торчал бы где-нибудь в «Лужниках», торгуя памперсами. Вот так.

– Да… – Якунин почесал в затылке и вытер пот со лба.

– Ты бы переоделся, Валера.

– А зачем? Если ты даешь мне карт-бланш, то я полетел за своим таксидермистом.

– Кем?

– Таксидермистом. Ну, чучельником.

– А-а… Ну да, конечно. У меня, знаешь, от этой жары мозги плавятся.

Валера Якунин проявил чудеса расторопности. Через два дня таксидермист Бернштейн уже сидел в коттедже Вавилова и, спокойно кивая, слушал историю, которую рассказывал заказчик.

– В общем, чучело мне нужно чем быстрее, тем лучше. Деньги платит Валера. Валерий Сергеевич, – поправил себя Вавилов.

– С Валерой мы знакомы давно, – спокойно ответил Бернштейн. – Я его с пеленок знаю. Талантливый парень.

«Парень» в тот момент времени готовился разменять полтинник. Валерий Сергеевич Якунин был старше своего шефа на десять лет.

«Сколько же этому Бернштейну? – подумал Вавилов. – Не выглядит он на дедушку. И даже на папу Валериного не тянет».

– С пеленок? – Он решил все-таки уточнить возраст своего нового работника.

– Вы не удивляйтесь, молодой человек. Не надо. Я в жизни столько всякого видел, что мой цветущий вид и мои годы – это еще что!… Это – семечки. Вот вы – богатый человек. Это приятно…

Сказав это, Бернштейн замолчал, задрал голову и широко открытыми глазами уставился в небо. Странно было, что он не щурится – африканское солнце для северного человека испытание не из легких. Особенно для глаз, привыкших к мягкому дневному свету и полутеням сумерек средней полосы.

– Вопрос финансов…

– Вопрос финансов мы уже, кажется, решили, – прервал заказчика Бернштейн. – Вы ведь сказали, молодой человек, что этим будет заниматься Валера.

– Да.

– Я хочу у вас спросить, – Бернштейн посмотрел Вавилову в глаза. – Хочу спросить. Вот вы богатый человек…

– Вы это уже говорили.

– Да… Меня можно перебивать, меня можно не слушать… Что толку слушать старого нищего еврея…

– Ну уж, Сергей Анатольевич, полноте. Разве вы нищий?

– А какой же я? Богатый?

– Прошу вас, давайте к делу, – сухо произнес Вавилов. Этот болтливый чучельник начинал его утомлять.

– Я всегда, молодой человек, говорю только по делу. Вот вы богатый человек…

Вавилов нервно кивнул, в третий раз за последние пять минут услышав констатацию своего финансового положения.

– А почему вы богатый?

– В каком смысле? Это что, имеет отношение к нашему делу?

– Самое прямое, – неожиданно горячо ответил Бернштейн. – Я старый человек. Я много повидал. И я хочу вас предостеречь, молодой человек.

– Ну?

– Вы не спешите. Не спешите, Владимир Владимирович, – наставительно произнес Бернштейн.

Вавилов сам себе удивился. Другого он давно бы уже послал подальше после слов, произнесенных в таком тоне. Учитель жизни, понимаешь! Вавилов сам любого может поучить. Сам столько повидал и пережил, что впору хороший роман писать. А этого старого еврея сидит и слушает. Время теряет. И, если быть честным перед самим собой, ему отчего-то интересно, что же этот странный чучельник все-таки ему скажет. Если, конечно, доберется до сути, не запутавшись в долгих предисловиях.

– Я много слышал о вас, Владимир Владимирович, – сказал наконец Бернштейн уже совершенно другим тоном. Теперь его голос стал сухим, деловым, в нем звучало не сочувствие, а настоящее превосходство человека, который осознает, что несравненно сильнее собеседника и потому относится к нему снисходительно, хотя и по-доброму.

– Вы – обо мне?

Вавилов был искренне удивлен.

– Да. А почему вас это так взволновало?

– Да нет, не то чтобы взволновало. Просто я не ожидал, что слава обо мне…

– Докатилась до старого нищего еврея? Сейчас моя профессия входит в моду, Владимир Владимирович. Все эти ваши, скажем так, коллеги, ну, те, которых принято называть «новыми русскими»…

– Я немножко из другой социальной группы, – сказал Вавилов.

– Да. К вам это не относится. Но я ведь сейчас не о вас, а о своих клиентах. У них теперь принято – охотничьи домики, загородные имения… В кабинетах чучела волков, ружья, кинжалы. Отсутствие вкуса всегда было в крови у русского человека. Нет у вашей нации вкуса, вы всегда питались только крохами с европейского стола. Обезьянничали. Не обижайтесь, Владимир Владимирович, мне-то со стороны виднее. Да и вы сами, как умный человек, не можете с этим не согласиться.

Бернштейн вздохнул, перевел дыхание.

– Так вот. Что прежде – у этих партработников, у элиты, считалось высшим шиком париться в бане, что теперь – охотничьи домики, сауны, парилки, – все осталось, как при советской власти. Те же вкусы. Водка, икра, голые прости-господи. Бляди, одним словом. Ну и наш брат, рукодельник, снова понадобился. Хвастают друг перед другом своими охотничьими трофеями. А настоящих охотников-то среди них практически нет. Для охоты ведь нужно душевное спокойствие, созерцательность. А откуда у них душевный покой? Дерганые все, пальцы топорщат, потеют от страха, у всех на нервной почве уже давно не стоит. А туда же… Я повторяю, – продолжил Бернштейн после очередной паузы. Вавилов заметил, что это, видимо, обычная для старого чучельника манера разговора: выдать несколько фраз, этаких длинных очередей из автомата, а потом сделать паузу – для того, наверное, чтобы поменять в этом автомате рожок с патронами. – Я повторяю, к вам это не относится. Хотя вы тоже не охотник. Сами же сказали, что зверя угрохали по пьяни. Случайно.

– Ну, допустим. Так в чем же суть все-таки?

– Суть в том, что я хочу вас предостеречь. Вы мне симпатичны.

– Вы – меня? Предостеречь?

– Именно. Знаете, что я Куцинеру сделал чучело бесплатно?

– Нет. Меня это, признаться, не очень…

– Напрасно, напрасно вас это «не очень». В вашем бизнесе нужно держать нос по ветру.

– Стараемся, – улыбнувшись, пожал плечами Вавилов. Старик начинал ему откровенно нравиться.

– Так вот, – продолжал Бернштейн. – С Куцинером я вам очень рекомендую познакомиться.

– Да как-нибудь уж встретимся, – сказал Вавилов. – Куда он денется?

– А вот тут вы не правы. Я, молодой человек, к этому и веду.

– К чему?

– Я, может быть, потому и согласился сюда лететь, что хотел специально познакомиться. Впрочем, это потом. У меня ведь к вам тоже имеются разные предложения…

– Предложения?

– Потом, потом. Сначала одно дело закончим, затем к другим перейдем… Так вот. Куцинер сам к вам не придет. Знаете, почему?

– Почему?

– Потому что он сам себе – фирма. И ему никакая другая не нужна.

– То есть у него имеются директор, администратор – это понятно. – Вавилов снисходительно улыбнулся. – Но если он выпускает свой альбом, то все равно подписывает контракт с выпускающей фирмой. Сам он ничего сделать не может. И концерт приличный устроить – то же самое, нужна поддержка хорошей организации. Время одиночек уже прошло.

– Господи ты боже мой! – воскликнул Бернштейн. – Как же так?! Вы в этой сфере работаете и ничего про Куцинера не знаете?! А я далек от всего этого вашего шоу-бизнеса – и знаю! Как же так?

– Да что вы пристали ко мне, ей-богу, с вашим Куцинером?! Нужен он мне тысячу лет! Жил я без него и проживу! А он скандалист, ваш Куцинер! И мания величия у него! Потому им в Москве никто и не занимается! А если не занимаются в Москве – не занимаются нигде! Сам приползет, когда его припрет!

– А его не припрет. Я к этому и веду. У меня до вас есть свой интерес, поэтому я и хочу вас предостеречь. На примере Куцинера показать выгоду.

– Какую выгоду? О чем вы?

– О выгоде…

– Слушайте, мил человек! Давайте-ка за работу! Вы уж меня извините, но…

– Куцинер, чтоб вы знали, сам себе голова. А вы – нет.

– То есть?

– Вот то главное, что я хотел вам сказать, Владимир Владимирович! Вы давно занимаетесь бизнесом, и занимаетесь успешно. Я хотел бы с вами сотрудничать…

– В каком плане? Чучела продавать? Уж извините, если что не так сказал.

– Да ничего, ничего. Нет, не чучела. У меня очень большие знакомства в разных… Ну, это потом. А вот о главном. Я, повторяю – хотел бы с вами работать. Но пока у вас вот такая фирма, – Бернштейн развел руки в стороны, – я работать с вами не могу. И поверьте мне, серьезные люди с вами тоже работать не станут, пока вот это все, – он снова погладил руками воображаемый воздушный шар, – вы за собой тащите. Вы следите за моей мыслью?

– Слежу. Только не совсем ее понимаю.

– А тут и понимать нечего. Особенно такому сметливому человеку, как вы. Для того чтобы достичь того, чего вы жаждете, вам не нужна никакая фирма.

– А откуда вы знаете, чего я жажду?

– Ну, это просто. То, что я сижу здесь сейчас, – прямое тому доказательство.

– Тогда скажите, пожалуйста, чего же я в жизни своей добиваюсь? Самому любопытно. Чертовски любопытно, знаете ли.

– Вы добиваетесь абсолютной личной свободы. Ваш этот бегемот…

– Носорог, – поправил чучельника Вавилов.

– Ну, пусть носорог. Так вот, носорог – главное подтверждение. Вы хотите, чтобы все ваши желания исполнялись. И вы выбрали правильный путь. Я имею в виду деньги. Чем больше денег у такой творческой души, как ваша, тем легче исполнять самые дикие, не побоюсь этого слова, желания. Можно и без денег, таких людей, которые обретают свободу без денег, достаточно много. Особенно в Питере. Почти весь наш Союз писателей – полная духовная свобода. Совершенно без денег. Но вам ведь другая свобода нужна. Не свобода сидеть в котельной и думать о чем заблагорассудится, верно?

– Да уж. Хотелось бы как-то не в котельной.

– Ну, до котельной вам не так далеко, как это может показаться. Если будете по-прежнему укрупнять свои структуры, то очень скоро можете там оказаться.

– То есть?

– Ваша фирма сожрет вас, Владимир Владимирович. В этой стране, да еще при условии, что вы человек русский, то есть с этакой вашей сумасшедшинкой, увлекающийся, творческий, одним словом, – при всем этом вам нельзя строить фирму. Фирмы в России не дееспособны.

– Как же? Что вы говорите? Вы только посмотрите вокруг. Вы там сидите в своей мастерской и не видите, что вокруг творится. Взять хотя бы меня. Что, разве все это, – теперь уже Вавилов сделал руками жест, иллюстрируя свое, видимое даже из Африки, благосостояние, – не плоды деятельности моей фирмы? А?