Текст книги "Фирма"

– Конечно, нет. Это плоды вашего личного энтузиазма. Стоит вам заболеть, не дай бог, конечно, стоит ослабить узду – и все. Сразу все рухнет. А то, что останется, растащат ваши же сотрудники. Они и есть ваши главные враги.

– У меня такое ощущение, что вы приехали не чучело мне делать, а жизни учить.

– Одно другому не мешает. С чучелом можете быть спокойны. Сделаем в лучшем виде. На мою работу еще никто не жаловался. А насчет жизни – попомните мои слова. Не доверяйте своему окружению. Вот Валера, я его давно знаю, Валера вас не подведет. Он человек, совершенно лишенный творческой жилки, поэтому абсолютно несамостоятелен. Он без вас работать не сможет. Ему как раз и недостает такого, как вы, – генератора идей. И вы без него пропадете. А все остальные – это просто балласт. Даже еще хуже, чем балласт. В России может работать только один человек. Если он окружает себя командой – все. Пиши пропало.

– Да перестаньте вы нести этот бред! – воскликнул Вавилов. – Что за чушь!

– Это не чушь. Послушайте совета старого еврея, может, пригодится. Хотя тут два варианта. Если будете следовать моим советам, останетесь на плаву и пойдете дальше в рост. А нет – вряд ли я буду делать для вас следующее чучело. Если только какого-нибудь чижика-пыжика. Однако моя работа, даже чижик-пыжик, стоит денег.

– Как же вы представляете себе работу без команды?

– Очень просто. Вы нанимаете людей. На фиксированную ставку. Не очень большую. Вообще-то чем меньше, тем лучше, но с вашим размахом вы все равно станете хорошо платить, так что тут уж ваше дело. И никого к себе не приближаете. Вообще никого. Кто-то допустил ошибку – немедленное увольнение. Кто-то опоздал на работу – уволен. Кто-то пришел с похмелья – до свиданья. И, уверяю вас, такого начальника они будут ненавидеть. Но никогда, никогда не сунут нос в его дела. Не подсидят, не объегорят, не уведут из-под носа приличный контракт. К работе у них выработается устойчивое отвращение, и они совершенно перестанут ею интересоваться. Так что ни о какой конкуренции внутренней, ни о какой утечке информации просто речи быть не может. Потому что никто никакой информацией владеть просто не будет. Их всех тошнить будет от этой информации. Она им будет не нужна.

– Это очень как-то по-советски у вас получается, Сергей Анатольевич.

– А что такого? Советская бюрократия была великой силой. До сих пор весь народ продолжает жить по ее законам. Отвращение к работе. Презрение к начальству. И страх. Вот три кита, на которых держится нормально функционирующее учреждение. Наши граждане ведь до сих пор стремятся прийти на работу попозже. Уйти пораньше. И выходных побольше.

– Так что же хорошего в этом? Все и разваливается от такой работы.

– Э-хе-хе, вот главного-то вы и не понимаете. Эх вы, романтики, молодые реформаторы… Ладно, может быть, когда-нибудь мы еще вернемся с вами к этому разговору. А теперь и вправду мне пора к носорогу.

– Вам что-нибудь нужно?

– Да. Всю основную работу я, конечно, буду делать в Москве. Сейчас нужно просто подготовить тело (Бернштейн так и сказал – не «тушу», не «животное» – «тело») к транспортировке. Так что давайте мне человек пять крепких мужиков, которых не стошнит от говна, которое будем вынимать из вашего носорога. И помещение. Все. Больше мне пока ничего не нужно.

Бернштейн управился на удивление быстро.

Через два дня Вавилов уже махал руками на раскрывшего было рот Якунина, пришедшего доложить о работах с носорогом.

– Молчи, молчи! Слушать ничего не хочу! Заплати ему, и в самолет!

– С самолетом проблема, Владимир Владимирович…

– Знать ничего не знаю, ведать не ведаю! Сказано тебе – действуй на свое усмотрение. Вот и действуй!

Якунин хмыкнул и исчез из поля зрения Вавилова еще на три дня.

Вавилов почти перестал выходить из коттеджа – пил виски, смотрел телевизор и наслаждался этим, неожиданно понравившимся ему плебейским досугом, каковым он всегда считал такой способ препровождения времени. Он вдруг почувствовал, что устал не только от бандитских московских дел, но и от ресторанов, казино, от бесконечной очереди баб, которая двигалась мимо него последние несколько лет, и конца этой очереди видно не было. Владимир Владимирович наслаждался тишиной, вид молчащего телефона вызывал у него тихую радость. Впервые за последние несколько лет он по-настоящему выспался.

В день, когда Вавилов должен был вылететь в Германию, чтобы потом двинуться оттуда в Москву, Якунин снова пришел к нему в коттедж.

– Ну что тебе? – спросил Вавилов, рассовывая по карманам пиджака сигареты, зажигалку, записную книжку.

– Хм, кхм, кхм, – ответил первый зам.

– Только не говори мне, блядь, что носорог не прилетел в Россию! Упизжу! – ласково сказал Вавилов.

– Не прилетел… Но летит. Уже летит. – Якунин посмотрел на часы. – Да, точно летит. Сейчас, минут через двадцать, должен приземлиться на Кубе.

– Где?!

– На Кубе. Там его перегружают. Бернштейн контролирует. На военной базе США. Оттуда военный самолет летит в Гамбург. Потом – на чартере до Таллинна.

– Так. – Вавилов сел на кровать. – А дальше?

– Дальше – в Питер. Потом уже в столицу. В «Шереметьево» встретят наши люди. Я хотел спросить – куда дальше-то? На дачу?

– В дом. В Москву, – сухо ответил Вавилов.

– Неувязочка, – тихо сказал Якунин.

– Что еще?

– Мы с Бернштейном прикинули… Он сказал, что чучело лучше делать прямо у вас дома.

– Ну и пусть делает. Я найду пока, где пожить. Сколько ему надо? Неделю, две?

– Он сказал – быстро, – осторожно ответил Якунин.

– Ну, быстро так быстро.

– Это не все. Понимаешь, Володя…

– Ну что, что, мать твою, не тяни ты!

– Мы прикинули… Его по лестнице не поднять. А резать… Бернштейн говорит, что если хотите качественное чучело, то резать нельзя. То есть сделать-то можно, но будет халтура.

– И что же? В окно?

– В окно тоже не войдет. Надо стену разбирать.

– Капитальную стену?!

– Да…

Вавилов подумал несколько секунд.

– Разбирай!

Когда часы на запястье Владимира Владимировича Вавилова тонко пропищали, он немедленно слез с тренажера и направился в ванную.

Постояв под душем, периодически меняя температуру воды с горячей на близкую к замерзанию, он растер мягким полотенцем свое большое, еще не выказывавшее признаков старения тело, тренированное, ухоженное, подлечиваемое и подправляемое умелыми массажистами и, по прихоти Владимира Владимировича, массажистками, а затем посмотрел в зеркало, занимавшее стену от пола до потолка.

«Ну что же… Лет пять, наверное, еще можно чувствовать себя мужчиной. А что потом?»

Черные мысли не отпускали его и тогда, когда он оделся, позволив себе только одну вольность в строгом костюме – зеленый, с тонкими красными полосками шелковый галстук. Не ушли эти мысли и тогда, когда ровно в одиннадцать тринадцать в дверь позвонил шофер Вахтанг, и когда Вавилов садился в серебристый, огромных размеров джип, и пока ехал в офис по Садовому кольцу.

«Для чего все это? Для чего я гонюсь? А главное – куда? Где она, конечная цель? Что она собой представляет? Бросить все к черту, махнуть в Калифорнию – дом есть на берегу, океан прямо под окнами, денег хватит до конца жизни. Чего же мне надо? Что я за человек? Может быть, я просто ненормальный?»

– Слушай, Вахтанг, – сказал он, повернувшись к водителю.

– Да, Владимир Владимирович.

– Вахтанг, скажи мне, я нормальный человек?

– Нормальный, Владимир Владимирович. А что?

– Нет, не в этом смысле. Я в смысле здоровья. Может быть, я сумасшедший, Вахтанг?

– Да что вы, Владимир Владимирович! Вы самый нормальный человек, которого я только в жизни видел! Мне бы ваши мозги, я бы горя не знал!

«Ну да, конечно. Горя бы он не знал. Поглядел бы я на него, – подумал Вавилов. – Тоже мне, психолог».

– А почему вы спрашиваете, Владимир Владимирович?

Вавилов сам так построил отношения с Вахтангом, что тот мог задавать вопросы личного характера, словно они – Вавилов и Вахтанг – были старыми приятелями… Это нравилось Владимиру Владимировичу. Иллюзия дружбы, участия в его личной жизни, ощущение того, что кто-то о тебе заботится, что кого-то на самом деле волнует, какого же черта с тобой происходит, как твое здоровье, не болят ли зубы (до сих пор не вставил – свои еще совсем даже неплохие, хотя и приходится время от времени подлечивать), не беспокоит ли язва (еще одна проблема, которую нужно решать незамедлительно), как дела дома, приходил ли плотник подправить лесенку на даче, и многое другое, о чем ни одна сука на работе не поинтересуется, не спросит и ничего не посоветует. В лучшем случае хмыкнет и покачает головой. Уважительно так – мол, ваши проблемы, Владимир Владимирович, мне, простому смертному, недоступны, и решать их я, мол, не возьмусь.

– Да знаешь, Вахтанг, все кручусь чего-то, кручусь… А сегодня подумал – где конечная цель? Для чего все это? Контора, бизнес – вроде все получается. Так что – ради конторы и ради бизнеса?

– Вы не правы, Владимир Владимирович, – весело ответил Вахтанг. – Понятно, ради чего.

– Что ты сказал? – спросил задумавшийся Вавилов, потерявший нить беседы.

– Я говорю – понятно, для чего все это у вас.

– И для чего, как ты думаешь?

– Ну, Владимир Владимирович! Деньги же зарабатываем! Что ж еще?

– Деньги можно по-разному зарабатывать.

– Это точно.

Вахтанг коротко рассмеялся.

Вот еще одна черта, которая нравилась Вавилову. Шофер всегда был весел. Конечно, Вавилов понимал, что это была только маска, тщательно продуманный имидж. Не может взрослый, сильный и богатый человек в современной Москве быть постоянно веселым и беспечным. Это невозможно априори.

Но Вавилова устраивала такая позиция подчиненного. Он уже не мог видеть кислые морды, кислые и подобострастные, с которыми приходили к нему бесчисленные просители. Каждый день они вереницей шли к нему в кабинет, сидели унылыми пеньками в приемной, молчали, страшась доверять друг другу свои секреты.

Мелкие, глупые и слабые людишки, неспособные сделать что бы то ни было, полагаясь только на собственные силы, боящиеся грядущей ответственности за принятые решения.

Вавилов помогал многим из них, иных из визитеров он даже, что называется, «вывел в люди», но никого из просителей не уважал. Сам Владимир Владимирович никогда ничего ни у кого не просил. Только предлагал. Когда же к нему приходили с предложениями, он, конечно, не расцветал – возраст уже не тот, да и такая юношеская восторженная реакция была бы совершенно неуместна в его положении, – но всегда выслушивал потенциального партнера с искренним интересом.

Причем, как правило, его занимало не столько само предложение, сколько личность посетителя. Вавилов по опыту знал, что самую бесперспективную, самую тухлую идею можно раскрутить, сделать модной и продаваемой, превратить в культовую и крупно на ней заработать. Все зависит только от личности того, кто берется двигать эту идею, какой бы несовершенной она ни была. Если личность сама по себе сильная и интересная, то все, что она сделает, будет таким же ярким, неожиданным и востребованным.

К сожалению, личности, которые могли бы заинтересовать Владимира Владимировича, появлялись в его кабинете настолько редко, что каждый подобный визит был для Вавилова настоящим праздником. Большей же частью шли те, кого он именовал про себя «Шурами Балагановыми».

«Сколько денег вам нужно для полного счастья? – Шесть тыщ четыреста».

К этому диалогу, в сущности, сводились все просьбы и предложения, с которыми к Вавилову приходили так называемые артисты, продюсеры, администраторы, менеджеры, режиссеры, инженеры, мелкие политики, директора библиотек, ученые, директора фондов, парикмахеры, модельеры, кинооператоры, дрессировщики, рекламные агенты, модели, издатели, врачи, моряки, банкиры, бандиты, писатели, реставраторы, директора заводов, спортсмены, художники, бандиты, милиционеры, вдовы, бандиты, подводники, спасатели, бандиты, строители, диггеры, бандиты, «голубые» и «розовые», строители финансовых пирамид и их разрушители, карточные шулера и наперсточники, цветоводы и альпинисты, бандиты, бандиты, бандиты всех мастей.

Владимир Владимирович не вел реестра посетителей, однако был совершенно уверен, что в стране нет ни одной профессии, представители которой не появлялись в его кабинете за последние десять лет – ровно столько времени существовала фирма «ВВВ».

И все, за редкими исключениями, были этими самыми балагановыми.

"Что же это за страна такая? – думал Вавилов, провожая очередного просителя. – Что за страна? Почему никто ни хера не может сделать сам? Почему все только канючат и жалуются? Почему я должен всем давать деньги? Взрослые, здоровые мужики. Большинство – с высшим, так сказать, образованием. И ни хера не могут. Удивительное дело. Что я, виноват, что они в своих институтах прогуливали лекции и не учились, а трахались с сокурсницами? Почему их карьеры должен строить я, а не они сами, своими знаниями, своим трудом и умением? Ну, нет умения, но ведь не я же в этом виноват. Что вы делали все эти годы? Сидели дома и смотрели заседания Думы? Или бухали по-черному? А теперь вас вдруг пробило – Вавилов богатый, Вавилов все может, подсунем ему туфту, он купится, ему, дескать, в тонкости вдаваться некогда, а денег у Вавилова – куры не клюют, он и сам, поди, не знает, сколько у него денег, а если провалится проект – от Владимыча не убудет, он даже не заметит, Владимыч в ресторане за день больше прожирает, чем мы просим. На альбом, на организацию выставки, на презентацию, на поездку в Америку, на съемки клипа, на постановку спектакля… На выпуск сборника стихов (гениальных!), на раскрутку нового певца (гениального!), на показ мод (гениальный!)…

А коли даст денег Вавилов, мы половину украдем, из второй половины сэкономим еще половину, а на то, что осталось, наймем специалистов в Питере. Они нам все и сделают. За пять баксов. Или, в крайнем случае, за пятнадцать. А потом, можно ведь им и вовсе не заплатить. Впрочем, и заплатить не жалко. Не свои платим…"

Вавилов терпеливо выслушивал всех и каждого. Вообще говоря, среди потенциальных просителей, среди тех, кто рассчитывал хоть как-то присосаться к процветающему концерну «ВВВ», он имел репутацию человека недалекого, даже слегка туповатого и уж точно не разбирающегося ни в музыке, ни в театре, ни в кино, ни в литературе, а о живописи и говорить нечего. Ну откуда у бывшего торгаша, бутлегера и вообще прибандиченного мужика, разменявшего пятый десяток, – откуда у него познания в области искусства? Тем более – современного?

Только люди из ближнего круга знали об истинных пристрастиях и знаниях своего шефа в той области, которой последние десять лет занимался Вавилов. Его информированность могла дать сто очков форы любым журналистам МТВ, «Коммерсанта» и «Московского комсомольца», помноженным друг на друга и возведенным в степень.

Что же до современного искусства – это вообще отдельная тема, касаться которой Владимир Владимирович не любил и порой даже нарочито выказывал свою полную некомпетентность в данной сфере. Были на то у генерального директора свои причины.

Однако репутация туповатого, смешливого человека Вавилова устраивала, репутация этакого барина-мецената, который может и в шею выгнать с помощью многочисленной прислуги, а может за стол с собой усадить, накормить-напоить, да еще и денег дать – так, на жизнь…

Подобные случаи бывали, это верно. И в шею выгонял, и одаривал, как казалось окружающим, несоразмерно и слишком уж безоглядно. Однако на самом деле ничего похожего в характере Вавилова не было и в помине. Не склонен он был к благотворительности в любой ее форме.

Вахтанг крутанул руль и проехал перекресток на красный свет, обогнув вставший прямо перед его джипом старенький «Форд».

– Осторожней, – посуровел Вавилов, – ты уж особо-то не расходись.

– Тут у меня капитан знакомый дежурит. Эту машину знает. Все нормально, Владимир Владимирович. Так вот, я и говорю – деньги зарабатываем. Это здорово. Для мужчины первое дело.

Вавилов хмыкнул.

«Тоже мне, джигит, – подумал он. – Для мужчины… не для мужчины… А женщине – что, не нужны разве деньги? Ох уж эта кавказская гордость!»

– И потом, ведь людям радость. Шоу-бизнес. Люди же не просто так кассеты покупают, да? Нравится им. Удовольствие получают. А вы спрашиваете – зачем? Вот за этим самым.

– Ну спасибо, объяснил.

Вахтанг покосился на шефа, понял, что тот не в духе, и решил свернуть беседу, не нервируя начальство.

Машина въехала по пандусу и остановилась возле главного входа в офис «ВВВ».

– На обед вас когда ждать?

– Я позвоню.

Вавилов быстро прошел сквозь стеклянные двери. Кивнул охраннику в форме, сидящему в прозрачной пластиковой пуленепробиваемой будочке, и поднялся на второй этаж, миновав три лестничных пролета и два металлоискателя, предупредительно отключенные охранниками снизу и снова заработавшие, как только Вавилов прошел последний из них. На втором этаже Владимир Владимирович сделал несколько шагов по коридору и оказался в просторном холле.

Секретарша Юля вскочила из-за длинного прилавка, уставленного телефонами, календарями, объявлениями в стеклянных «стоячих» рамочках, извещавшими о том, что через неделю – общее собрание, а через две – тоже общее собрание, но только одного из отделов, что через месяц шеф уходит в отпуск и его обязанности будет выполнять первый заместитель Якунин. Кроме этого, на прилавке лежали гелевые авторучки, зажигалки, стояли пепельницы, ближе к окну – чашки для кофе, электрический чайник, сахарницы, поднос с ложечками.

– Здравствуйте, Владимир Владимирович! К вам уже…

– Привет, – бросил Вавилов. – Я вижу. Да. По одному.

Ни на кого не глядя, он прошел прямо в свой кабинет, оставив за спиной с десяток посетителей, которые, завидев Самого, как по команде поднялись с мягких кожаных диванов и кресел, в обилии имевшихся в холле.

Глаза Владимира Владимировича были опущены долу, но видел он всех и каждого. Видел и мгновенно отделял зерна от плевел.

Сегодня лично ему был нужен только Якунин, который наверняка ждал вызова в своем кабинете. Фирме были нужны Толстиков и Ваганян, уже сидевшие в холле. А остальным посетителям… этим что-то было нужно от Вавилова или от фирмы в лице тех же Толстикова и Ваганяна.

Усевшись за стол и несколько секунд подумав, с кого же начать, Вавилов нажал кнопку переговорника.

– Юля! Толстикова давай. Ваганян там с ним или нет?

– С ним, – отозвалась секретарша.

– Давай их сюда. И чаю.

– Поняла, Владимир Владимирович.

– Привет, – бросил Вавилов вошедшим в кабинет.

Толстиков – длинный худой субъект, находившийся в вечном противоречии с родовой фамилией, унылый даже в самые счастливые моменты жизни – подошел к столу шефа и протянул над столом свою костлявую руку. Вавилов пожал сухую шершавую ладонь и кивнул – мол, присаживайся.

Ваганян поздоровался издали и уселся на диван без приглашения. Рядом с ним примостился худенький юноша – как быстро определил Вавилов, «из модных». Ботинки-говнодавы, широкие штаны, нейлоновая узенькая курточка с капюшоном.

«Оделся побогаче, – усмехаясь про себя, подумал Вавилов. – Хочет впечатление произвести. Что за тип?»

– Вот, Владимир Владимирович, вот он, – сказал Ваганян, кивнув на паренька, который таращил глаза на хозяина кабинета и всем своим видом старался показать, что он «свой чувак» и совершенно не боится высокопоставленных господ.

«Кто?» – едва не спросил Вавилов, но воздержался.

– Ага, понятно, – сказал он. – Ну?

Ваганян хотел что-то сказать, но запнулся, подыскивая нужные слова.

– Вы послушали кассету? – спросил Толстиков, устроившийся на стуле, который стоял посреди кабинета. Он всегда умудрялся выбрать самое неудобное место. Где бы ни оказывался Илья Ильич Толстиков, он одним своим присутствием умудрялся вносить какой-то раздражающий дискомфорт и вызывал у окружавших его людей легкий стресс, граничивший с раздражением.

– Кассету? – спросил Вавилов и посмотрел на паренька.

– Баян, – неожиданно сказал паренек, слегка привстав с дивана.

– Чего? – не понял Вавилов.

– Анатолий Баян. – пояснил паренек.

– Толя Боян, – Артур Ваганян усилил букву "о" в фамилии своего протеже, каковым, по всей видимости, и являлся таинственный «чувак». – Помните, Владимир Владимирович, я вам кассету давал?

– А-а. Ну да. Вспомнил.

Конечно, никакой кассеты Вавилов не слушал. Некогда ему было заниматься такими вещами. Если слушать все кассеты, которые попадают на «ВВВ», можно в буквальном смысле сойти с ума. Да и не его это дело. Есть специальное подразделение, где ребята только и занимаются, что сидят и слушают. Или не слушают. Большей частью, конечно, не слушают.

Владимир Владимирович прекрасно знал, что на Западе с молодыми группами дело обстоит примерно так же. В те дни, когда Вавилов только начинал налаживать связи с западными партнерами, он пришел в немецкое отделение одной из крупнейших фирм.

Больше всего его интересовал принцип отбора молодых артистов и те критерии, по которым этот отбор происходил.

В комнате, куда поступала почта, главенствующее место занимала огромная мусорная корзина, полная аудиокассет – многие из них были даже не распечатаны.

– Вот, смотри, – сказал ему тогда старый знакомый Витька Бурцев, уже много лет трудившийся на ниве шоу-бизнеса в Германии. – Смотри, что тут, в капиталистическом раю, делают с молодыми талантами.

– Что? – не понял Вавилов. – В корзину? Прямо так? Хотя бы слушают?

– Да ты чего? Кто же это слушать будет?

– А если там крутые ребята? Если потенциальные звезды?

– Нет там потенциальных звезд, – ответил Бурцев.

– Почему?

– Потенциальные звезды не носят кассеты на прослушивание. Потенциальные звезды – они и есть звезды. Их надо самому видеть и самому подбирать. Они валяются на земле и не знают, что они звезды. А ты на то и продюсер, чтобы…

– Я не продюсер, – возразил Вавилов.

– Ну хорошо. Ты директор. Так вот, скажи своим продюсерам, когда вернешься, – на то они и продюсеры, чтобы звезду видеть там, где ее никто не видит. Звезда может сидеть на заблеванной кухне и курить гашиш. Она, звезда эта задроченная, может вообще ничего не уметь. Ни петь, ни играть, ни тем более чего-то сочинять. Она, или он, если желаешь, может быть полным мудаком, ослом запредельным. Пидором может быть. Или импотентом. Может быть инженером, влюбленным в какие-нибудь свои турбины. Может быть спившимся, сторчавшимся, изблядовавшимся, охуевшим бомжом, уверовавшим в Христа, Будду, вуду, коня в пальто. Понимаешь? И на нем, на этом обосранном бомже, если он, конечно, звезда внутри себя, на нем ты должен сделать миллионы. Причем это вполне реально. И самое главное, миллионы можно сделать только на нем, а не на этом сборище неудачников, на этих лузерах сраных.

Бурцев покосился на корзину.

– Может быть, скорее всего, даже наверняка, там есть интересная музыка. Только нужно определиться, чем мы занимаемся. Благотворительностью? Искусством? Культурой? Или мы занимаемся бизнесом? Это принципиально разные вещи. Искусство, настоящее, оно себе тропинку и без нас найдет. Если артист или автор – настоящий, если он творит ради искусства, а не ради денег, и если при этом он еще и в самом деле талантлив, – его творчество до народа, так сказать, доберется. Может быть, после смерти, может быть, до. Но обязательно будет востребовано. Это можно называть мистикой, а можно – высшей справедливостью, но это так. И мы здесь вовсе не нужны. Там есть другие пути. Кроме того, существует огромное количество независимых фирм, мелких таких фирмочек, которые этим искусством как раз и занимаются. Оно и нужно-то не всем. Оно нужно тысяче человек в Америке, двумстам в Англии, сотне в Германии и пятидесяти в России. И денег на нем не заработаешь.

– А заработаешь на бомже, который ничего не умеет?

– Именно так. Это шоу-бизнес, Вова. А шоу-бизнес заключается не в том, чтобы продать Пятую симфонию Моцарта.

– Наверное, Бетховена?

– Иди ты! Бетховена? А у Моцарта какая?

– Например, очень, так сказать, популярна Сороковая.

– Ну, Вова, о чем мы спорим? Если есть сороковая, значит, была где-то там и пятая. Правильно? Но это не суть. Я говорю, не в том заключается шоу-бизнес, чтобы продавать давно раскрученные и знаменитые произведения, которые все любят, все знают и которые всех устраивают. Шоу-бизнес – в том, чтобы найти нового человека, монополизировать его и заработать на нем, обойдя всех остальных. Элвис Пресли. «Битлз». Знаешь их историю?

– Ну, это азбука, Витя.

– Азбука-то она, конечно, азбука, только дело это очень непростое.

– А кто говорил, что будет легко?

– Никто. Правда, я одного не пойму, Вова. Тебе-то зачем этим заниматься? Это такая возня… У тебя же неплохо дела идут. Судя, по крайней мере, по твоему костюму.

– Неплохо. Но хотелось бы лучше. И кроме того, хочется чего-нибудь новенького.

– Новенького… Смотри, проедят тебе плешь твои русские артисты. С ними, знаешь, работать ох как непросто. Особенно с этими вашими звездами. Чума! Мания величия такая, что даже меня порой оторопь брала.

– Ничего. Справимся.

Вавилов смотрел на шустрого паренька. Как его там? Баян. Вернее, Боян. Что-то знакомое. А может, нет. Какого черта они его сюда притащили? Не похож он на звезду. Непонятно, что там Ваганян хочет из него выжать. Или просто нравится ему парнишка?

– Кассета, – повторил Вавилов. – Да, кассета. Так что же?

Он в упор посмотрел на Толстикова, потом – на Ваганяна.

– Ребята, что вы от меня хотите, а? С утра пораньше?

– Ваше мнение, Владимир Владимирович, – ответил Толстиков.

– А ваше? Меня ваше интересует, – парировал Вавилов.

– Наше – однозначно «да».

– Да?

– Да.

Ваганян встал и подошел к столу шефа.

– Я считаю, из этого может получиться толк.

– Да? – снова спросил Вавилов.

Толстиков и Ваганян убежденно кивнули, а паренек по фамилии Боян пожал плечами.

– И что нужно? – спросил Вавилов.

– Тут вот у меня бизнес-план, – начал паренек, поднимаясь с дивана и начиная движение в сторону вавиловского стола. В руках у Бояна оказался листок бумаги.

– Нет, нет. – Владимир Владимирович замахал руками. – Это к Якунину.

– Но ведь нужна ваша виза. – Ваганян принял у паренька листок и поднес его к глазам. – Ваша виза нужна, – повторил он и вдруг затряс головой.

– Слушай, Толя, это что такое? – Ваганян посмотрел на Бояна. – Такого у нас не было. Мы об этом даже не говорили.

– Это я сегодня утром написал. Как только узнал, что он умер. Думаю, надо делать. Первыми сделаем, если успеем…

– Что? – поднял голову Толстиков. – Что сделаем? Что там еще?

Вавилов нажал кнопку на своем столе.

– Юля! Якунина пригласи ко мне.

Первый заместитель появился в кабинете мгновенно, словно стоял за дверью, ожидая приглашения.

– Здравствуйте, Владимир Владимирович.

– Здорово, Валера. Разберись тут, сколько, куда, подо что… А потом мне нужно будет с тобой поговорить.

Вавилов многозначительно посмотрел на Толстикова и Ваганяна, давая понять, что аудиенция окончена и теперь они поступают в ведение Якунина, распоряжавшегося движением наличных денег внутри фирмы. Основные денежные потоки контролировал, конечно, сам Вавилов, а все эти мелкие выплаты – авансы, роялти, гонорары – были в ведении первого зама.

Ваганян протянул Якунину листок с «бизнес-планом». При этом Артур заметно поскучнел, что слегка развеселило Вавилова.

«Вот зараза, – весело подумал Владимир Владимирович. – Думал, я ему сейчас бабки из ящика стола выну. Нет, брат, хватит. Халява кончилась».

Якунин подержал перед глазами листок, посмотрел на Ваганяна и перевел взгляд на Вавилова.

– Что-то не так? – спросил Владимир Владимирович.

– Да нет. – Якунин пожал плечами. – Все так. Просто я не знаю… Без вашей визы я такие суммы не выдаю.

– Какие?

– Двадцать штук, – спокойно ответил Якунин. – Даете добро?

Вавилов посмотрел на топчущегося с бумагой в руке Якунина, на юного Бояна, который написал на этой бумаге что-то такое, что повергло обычно спокойного первого зама в легкое подобие паники, на Ваганяна и Толстикова, подобострастно взирающих на шефа в надежде на его последнее, положительное слово.

«А смогли бы они ту историю с носорогом довести до конца? – вдруг подумал Владимир Владимирович. – Вряд ли. Нет в них масштаба».

– Дай-ка посмотреть!

Вавилов протянул руку, и Якунин подал лист с «бизнес-планом» молодого дарования.

– Так-так-так…

Вавилов пробежал глазами текст, не особенно вникая в его смысл и останавливаясь только на цифрах.

– Это что же, альбом ты запишешь, а раскрутку, все прибамбасы, считаешь, мы сами должны делать? Зачем ты нам нужен, вообще говоря, можешь пояснить? Убеди меня, – сказал Вавилов, решив проверить парня на прочность. Пусть попробует увернуться от такого наезда.

– Владимир Владимирович… – Ваганян подошел к столу начальника. – Мы же с вами говорили. Вы дали добро. Мы все подсчитали… Я не понимаю… Что-то произошло? У нас денег нет?

– Не в этом дело, – пожал плечами Вавилов. – Я должен знать, за что плачу.

– Но вы же слушали кассету? – В глазах Бояна играло какое-то странное веселье.

«На кокаине он, что ли? – подумал Вавилов. – С утра пораньше. Надо же, растащился парень, и на прием – бабки просить. Кто ж ему денег-то даст, такому торчку?»

– Да я что?… Я к вам первым пришел, – сказал Боян, улыбнувшись светлой, открытой улыбкой. – Мне и Гольцман в Питере предлагал, и еще другие фирмы… А я к вам – думал, вы же крутые… И вообще, мне в Москве нравится работать. Со своими… Тем более все так удачно совпало.

– Что совпало? – не понял Вавилов.

– Ну, Леков-то.

– Что – Леков?

Ваганян хлопнул себя ладонями по бедрам.

– Вы что, не в курсе, Владимир Владимирович?

– В курсе чего?

– То есть как? Вы правда ничего еще не знаете?

Ваганян растерянно посмотрел на Толстикова, перевел взгляд на Бояна. Тот пожал плечами.

– О чем?

– Да Леков же умер сегодня.

– Леков?

– Ну, Василек который. Гитарист.

– Ах, этот… Понял. И чего, ты говоришь, с ним случилось? Умер? Наркота?

– Сгорел в дачном домике. А домик, кстати, знаешь чей?

Увлекшись, Ваганян перешел с шефом на «ты». Вавилов это отметил, но не стал акцентировать внимание на промашке подчиненного. Видимо, факт смерти питерского музыканта серьезно пошатнул душевное равновесие Артура Ваганяна.

– Ну чей?

– Ромки Кудрявцева.

– Серьезно? Во, попал Рома…

– Да ладно, «попал». Дом-то – говно. Развалюха. Дача у него на Николиной Горе. А этот старый сарай – от родителей еще остался. Такая, знаешь, совковая постройка, нищета… Там он этого Лекова и держал. На Николину боялся возить. А то, врубись, спалил бы хату на Николиной – вообще труба! Но не в этом суть. А в том, что Леков сгорел. А Боян наш, – Ваганян посмотрел на заскучавшего парня, – Боян, он что хочет делать? Программу по старым хитам Василька.