Текст книги "Коридор для слонов"

Глава 2
Преодоление

Итак, все было бы совсем плохо, если бы не съемки «Юноны», начатые Четвертым каналом английского телевидения. Меня не могли не пустить в Лондон. Иначе не получился бы фильм. Люди говорили, что за право снять его Арманд Хаммер подарил СССР оригиналы писем Ленина.

Деваться властям было некуда, и вот я в Лондоне. Мы делаем микс, подкладываем под изображение музыку, записанную в Москве.

Я получаю гонорар в фунтах, тут же все до последнего пенни трачу на восьмиканальный магнитофон и звуковой пульт «Tascam». Привожу их правдами и неправдами в Москву и становлюсь обладателем профессиональной студии звукозаписи. Пусть маленькой, домашней, но совершенно независимой от государства. Теперь я могу записать свою следующую оперу без всяких разрешений худсоветов, инстанций и цензоров.

А работа над новой оперой, вернее сказать, музыкальной драмой уже идет. После двухлетнего перерыва я снова не могу оторваться от рояля. Пою, шепчу, кричу перед микрофоном. Для каждого персонажа своя манера, собственная краска. Увлекательнейшая и азартная работа!

Так что же это была за опера?

Для того чтобы это понять, – маленький экскурс в 1967 год.

…Тихо, тихо, таинственно приоткрылась маленькая дверца, и в мою жизнь вошло «Нечто», с чем я не знаю, что делать, до сих пор. Удивительно, что начало этой истории прячется в тумане. Кто меня взял за руку и привел в ту чудную необыкновенную квартиру, где я встретил…

Кто это сделал – стерто из моей памяти, но встретился я в маленькой квартирке на Суворовском бульваре с Еленой Сергеевной Булгаковой. Эта хрупкая женщина сохранила огонь той неземной энергии, с которой она вместе с Михаилом Афанасьевичем работала над «Мастером». Этот огонь был во всем: в глазах, в том, как она рассказывала о нем, своем Мастере, в том, с каким интересом слушала, принимала или отвергала услышанное. Не давая помогать себе, она выдвигала тяжелые ящики старинного секретера, рылась в кипах бумаг и с восклицанием «ну вот, я же знала, что это здесь», доставала рукописи, письма, статьи, фотографии. Ей хотелось, чтобы я узнал как можно больше и почувствовал нечто большее, чем было запечатлено на страницах бессмертного романа. Сколько было вариантов развития сюжета, как менялись образы персонажей! А сцены с Иешуа! Их нельзя было сочинить. Их надо было увидеть самому, своими глазами, участвовать в них.

Она рассказывала, как тяжело болел Михаил Афанасьевич, и как переживали это его близкие друзья, как плакали, выходя из комнаты, после разговора с ним. Видно было, что она живет ТЕМИ переживаниями и для нее то, что происходило ТОГДА, гораздо важнее окружавшего ее сейчас.

Ее миссия была выполнена, она опубликовала роман. И замерла в ожидании, что же будет дальше. Как изменится мир, когда люди, наконец, прочитают ЭТО. И изменится ли вообще или не поймут, забудут. Или хуже того, извратят, исказят…

Я еще не сказал, почему это все происходило, почему я встретился с Еленой Сергеевной и она так доброжелательно ко мне отнеслась. Я в ту пору писал оперу по «Мастеру» и принес ей сцены из либретто для одобрения. Она похвалила, сделала замечания, ей все действительно искренне понравилось.

Я приходил еще несколько раз. Я тогда болел этим романом. Написал сцену на Патриарших, в Александровском саду с похоронами Берлиоза, Голгофу, игру в шахматы Воланда с Котом… И конечно, должен был все это показать, спеть Елене Сергеевне.

Вдруг, в какой-то момент я почувствовал, что не смогу дальше работать над оперой, как будто передо мной возникла непреодолимая преграда. И из-за этой преграды не слышно ни одного звука. Я остался наедине с тишиной. Начал писать что-то другое и перестал ходить к Елене Сергеевне. Мне было нечего сказать ей, мне было стыдно смотреть ей в глаза. Я понимал, что обманул ее. В памяти осталась наша последняя встреча. Расставаясь, Елена Сергеевна подарила мне и Тане (хотя она с Таней не встречалась и знала ее только по моим рассказам) два маленьких горшочка с цветами. Я нес эти горшочки домой, как великую драгоценность, по всему длинному Арбату к нашему дому на Смоленской-Сенной, не садясь на троллейбус, который в те времена ходил по Арбату. Принес домой, и долго эти цветы были нашей незримой связью с Еленой Сергеевной.

Хотя я не стал тогда писать «Мастера и Маргариту», но идея написать мистерию, в центре которой был бы человек, прозревающий в миры сверхчеловеческие, человек, которому в молитве открывались бы круги рая и ада, человек, скорее, похожий на современного Данте, чем на булгаковского Мастера, эта идея с тех пор не оставляла меня.

И вот в 83-м году, после «Юноны» и «Авось» и всех последовавших событий, мне показалось, что время пришло и я нашел своего нового героя.

Прообразом был философ и метаисторик Даниил Андреев, писавший в сталинском лагере свою «Розу мира». Своеобразный духовный беглец из нашей действительности в миры иной материальности. Подобно Данте, он описывал свое видение кругов рая и ада, но уже с точки зрения человека XX века. Увлекательная, хотя и трудная для чтения книга. Потрясающее описание слоев ада, поражающий воображение, метаисторический взгляд на, казалось бы, хорошо известные события. Все переворачивало привычный образ мышления.

Тогда, летом 83-го, я был увлечен началом работы над новой оперой. Снова не замечал ничего вокруг, снова азартно и лихо играл на рояле, пел, читал стихи…

И вдруг…

– Алеша, ты знаешь, несколько дней назад мне приснилось… – Арина подыскивала слова. (Арина Полянская – это сестра жены В. Грамматикова, я упоминал ее имя, когда писал о прослушивании в церкви.)

– Приснилась женщина. Я никогда раньше ее не видела, но она казалась почему-то знакомой. Она мне что-то говорит, а я все пытаюсь угадать, кто она. Наконец, отчетливо слышу слова: «Я поселила его в своем доме, а он не пишет оперу».

«Оперу? Какую оперу?» – «Мастера и Маргариту».

До этого момента я слушал Арину довольно рассеянно. Мало ли чего кому снится. Но после слов об опере все вдруг стало интересным.

– А кого это она поселила?

– Алеша, она говорила о тебе. Я поняла, кто она была.

– Кто?

– Это была жена Булгакова!

– Елена Сергеевна?

Арина кивнула.

У меня в мозгу сразу проносится: маленькая квартирка на Суворовском бульваре, давно забытая ненаписанная опера, наша новая квартира, никакого отношения к дому на Суворовском не имеющая. И почему-то цветы в горшочках на подоконнике, прощальный подарок Елены Сергеевны.

– Арина, ты же знаешь, где я живу. Елена Сергеевна жила совсем в другом доме. Чего-то не складывается.

Арина немного обижается:

– Ну, я же придумывать не буду. Ты можешь относиться к этому, как захочешь.

На том наш разговор и закончился, и я о нем скоро забыл. Тогда, в 1983-м, передо мной стояла куда более важная задача, чем разгадка снов – мне надо было придумать алгоритм своего существования после того, как меня выкинуло на обочину жизни.

И похоже, ничего другого, как бегство, мне не оставалось.

Бегство, бегство, это сладкое слово «бегство»!

БЕГСТВО – все буквы большие.

Я начал искать место, куда можно было бы скрыться не только от совдеповской действительности, но и от мира вообще. Я старался, чтобы, несмотря на жесточайшую депрессию, мое бегство было веселым и азартным. А что, запихнул музыкальную электронику в багажник, погрузил семью в машину и… А собственно, ехать-то куда?

Да куда угодно! Пригласили знакомые на эстонский хутор, мы и поехали. Понравилось. Тут же сняли домик на все лето. Да не где-нибудь. А в заповеднике Палмсе под Таллином. Естественно, вокруг ни души. В диком лесу посреди совершенно сказочной поляны идиллический домик с печечкой. Слава богу, электричество есть. Я тут же из стройматериалов, которые были в кладовке, при помощи электропилы и других инструментов смастерил себе огромный письменный стол, поставил на него пульт, клавиатуру. Подключил микрофон. Все. Студия готова. Работать можно. И я работал. Забыв обо всем на свете. Встречал рассветы вместе с косулями, кабанами, лисами, которые ранним утром часто выбегали на полянку, представляя собой замечательные объекты для наблюдения.

А дождливыми прохладными вечерами (они в Эстонии очень часты) топилась печка, Аня рисовала раскадровки к своему будущему, впрочем, так никогда и не снятому фильму, Таня вязала спицами кофту, которую никогда не могла связать до конца, Митя из дощечек и брусочков складывал маленькую копию домика, который, несмотря на все мечты, не стал нашим, а я читал и читал бесконечное количество взятых с собой книг, пытаясь найти те единственные слова, которые споет или произнесет герой моей новой оперы, а она уж точно, как я понимал, никогда не будет поставлена.

Я продолжал работу над «Литургией оглашенных» (так стало называться мое новое произведение). Но чем больше я вчитывался, тем больше оккультная философия, заложенная в основу «Розы мира», отталкивала меня. Не было в этом теплоты и любви взгляда на мир верующего человека. Оставаться наедине с моим новым героем Даниилом мне стало неуютно и тяжело.

А впрочем, почему нужно ограничивать себя только Даниилом Андреевым? А Мандельштам, погибший в лагерях, а о. Сергий Булгаков, заточенный за веру, а уничтоженная Цветаева, а Розанов… да, впрочем, все поэты Серебряного века, даже не подвергаясь гонениям, в своих стихах, в своих произведениях бежали из окружающего их мира.

Торквато Тассо в неволе писал свои стихи. Да и сам Данте прятал «Божественную комедию» на чердаке, спасая рукопись от преследователей…

Но даже и их творчеством я не стал ограничиваться. Я начал аж с шумерской клинописи, потом включил в «Литургию» китайские духовные тексты «Желтого неба», «Махабхараты» и, конечно, Старого и Нового Заветов. Ни много ни мало практически суммировал весь духовный опыт человечества в его общении с иными мирами. И ничего амбициозного в этом нет. Это может сделать каждый, просто взяв и почитав книги, стоящие у него в шкафу. Правда, для этого нужно сначала эти книги купить. А в наше время скачать в свою электронную книгу из Интернета.

Так или иначе, работу, начатую год назад, в 1983-м на подмосковной даче в Снегирях, я продолжал в Эстонии, мечтая навсегда переселиться в эти края. Но в Палмсе с покупкой дома не получалось. В заповеднике нельзя! Тогда решили съездить на остров Сааремаа.

Вот где уж полный отрыв от мира. Никто не достанет. Может, там разрешат? Поездка принесла множество восторгов. Во-первых, путешествие по морю на пароме. Потом открытие природных красот острова и выбор места для строительства дома. И наконец… Я думаю, что редко кто пробовал свежевыловленного сырого, чуть присоленного лосося в хижине эстонского рыбака и с пивом, сваренным этим же рыбаком.

А нам повезло! Рыба была нежнейшая, пиво было хмельное, перспективы нашего устройства на острове казались радужными, мы были совершенно счастливы, да и сам немногословный суровый старик рыбак был насколько возможно приветлив, и в глазах его была скорее радость, что кто-то в кои веки пришел к нему в гости.

Он ни слова не говорил по-русски, он просто не знал этого языка. Долго что-то медленно говорил нашим друзьям по-эстонски. Перевод меня поразил. Старик сказал, что на острове живет колдун ясновидящий и он, откуда-то узнав или провидев, что мы приехали на остров, велел передать мне, чтобы я не писал «Мастера и Маргариту» потому, что это грозит мне быстрой смертью.

Во-первых, мне трудно было поверить, что старик может оперировать такими понятиями, как «Мастер и Маргарита». Может, это мои друзья не перевели, а сообщили мне невесть откуда взявшуюся информацию? И для достоверности сделали вид, что все рассказал старик.

Во-вторых, я точно не собирался тогда писать «Мастера», и предупреждение было совершенно бессмысленным. Хотя и подстроить это было невозможно. Никто из моих эстонских друзей не знал предыстории с оперой.

Второй раз после рассказа о сне с Еленой Сергеевной опять о «Мастере» и опять невпопад. Все это было очень странно. И казалось совсем уже не таким безобидным, как после рассказа о моем переселении во сне в дом Елены Сергеевны.

Разрешения на покупку или строительство дома в Эстонии мы так и не получили. Русские там были нежелательны. Но идея бегства не оставляла меня.

На следующий год мы нашли заброшенную усадьбу с названием «Утешение» по дороге из Ленинграда в Таллин. Место очень было похоже на декорацию из Лебединого озера. На берегу искусственного декоративного водоема стоял замок. Да, да замок, иначе его не назовешь. Причудливый огромный дом с семью каминами и уникальной системой дровяного отопления, сделанной еще в первой половине XIX века. Принадлежал он семье Альбрехтов и был построен в 1830 году, чтобы стать единственным утешением после смерти его старшего сына, героя войны 1812 г., а потом и скорой смерти жены младшего сына. Оставаться жить в прежнем поместье Котлы супруги Альбрехты не могли.

После революции дом стал психбольницей для алкоголиков. Потом, напротив через озеро, обком или горком построил свою базу отдыха. Появилась номенклатурная баня с бассейном и домиком банщика. Начались пьянки и купания в озере с голыми дамами. Алкоголики написали донос, и базу отдыха закрыли. Но почему-то заодно выселили и алкоголиков. Электричество отключили, и дом начал медленно умирать.

Вот в таком полуразрушенном состоянии мы его и нашли. Поселились в домике банщика и, получив в Ленинграде разрешение на работы в памятнике архитектуры, начали на свой страх и риск и, конечно, за свой счет восстанавливать поместье, с тем чтобы сделать там культурный центр, да, честно говоря, и пристанище для нас самих.

Денег, разумеется, было недостаточно, и я решился на смелый и почти отчаянный шаг. Вспомнил об опыте Ленина. В конце концов, мы живем при Советской власти или нет? Я приехал на Кировский Путиловский завод. Выступил перед рабочими и просил их помочь восстановить памятник архитектуры. И получилось! Дали стройматериалы, включая огромные деревянные балки перекрытий между этажами, кирпич, цемент, послали своих рабочих для основных работ. 20 окон я заказывал уже за свой счет. Сам платил и местным деревенским за помощь.

Дело начало понемножку продвигаться. Но тут опять произошло нечто, выходящее за все рамки, нечто необъяснимое и пугающее, после чего стало понятно, почему из этого дома исчезли все его обитатели. Я рад бы не сгущать краски, но было все действительно так.

В тот день ничего особенного не происходило.

Мы с Митей наловили несколько форелей в озере. Посолили и повесили вялиться. Потом я сел в маленькую лодочку и оттолкнулся от берега, лодочка поплыла, повинуясь таинственным потокам, которые создавались семью ключами, бьющими из самой глубины озера.

Я лег на дно лодочки и смотрел в небо. Небо было белесо-голубое, в дымке. Единственной моей возможностью работать были только эти мини-путешествия на свободно плавающей (дрейфующей) посудине. Электричества не было. Студия не работала.

Я лежал в лодке и придумывал, как мне написать «Небесную Россию». Так в «Розе мира» был назван круг рая, который являлся проекцией России на небесах. Мне нравился этот образ, и было совсем не важно, существует ли это на самом деле или нет. Просто очень красиво.

В том, что там должны были звучать мистические хоры, которые я в детстве слышал на Волге, у меня сомнений не было. Ведь я еще раз эти хоры слышал. Уже в квартире на Смоленской набережной, когда мне было 30 лет.

Тогда я проснулся как-то часов в пять утра от оглушающих звуков. Первая мысль была, что соседи сошли с ума и врубили музыку на полную мощь. Но потом понял: хоры! Те самые!!! Я, как в детстве, начал управлять отдельными голосами. Получилось! Это длилось несколько минут. Я боялся спугнуть и лежал не шелохнувшись, стараясь запомнить хоть что-нибудь. Но, когда все кончилось, я понял, что ничего-ничего не осталось в памяти. С тех пор прошло десять лет…

И теперь в лодочке я мысленно напрягался, чтобы представить себе партитуру той музыки. Но вдохновение от таких умственных усилий бежит. Лодку покачивало, в голове начала разливаться блаженная тупость… Сон прервал мои мучительные усилия что-то сочинить. Лодку унесло в дальний заросший кустами заливчик. Проснулся от того, что дико чесались руки. Комары! Но не только. Пробудило и чувство панического ужаса, до спазма в горле. Что приснилось, не помню, но лес мне показался в наступивших сумерках враждебным, в кустах что-то шуршало, вдалеке ухнуло, раз и два. Такие звуки могли издавать или громадные трейлеры на далеком шоссе, или… кто его знает… В общем, выбравшись из лодки, до дома я дошел необыкновенно быстро.

Вечера без электричества были короткие. Мы ужинали и, как только темнело, ложились спать. Я под подушку клал на всякий случай туристический топорик из цельного металла и здоровый охотничий нож. Места глухие. Мало ли что. И, как оказалось, не совсем напрасно.

Среди ночи я проснулся от мяуканья кота. Он был приличным животным и просился на улицу, чтобы не гадить в доме.

Спросонья, выйдя из дома банщика, где мы жили, я сначала ничего особенного не заметил. Взялся за ручку двери, чтобы вернуться в дом, но тут понял, что краем глаза увидел то, чего никак не должно было быть. На втором этаже дома-замка горел свет!!! Яркий, как будто там было зажжено много ламп или люстр. Без электричества! Дом был всего метрах в ста через озеро, и свет я видел очень отчетливо. Очень противно, когда начинают дрожать ноги и подгибаться от страха коленки. В тот момент я немедленно понял, что столкнулся с чем-то неестественным, не имеющим объяснения. Реакцией были животный страх и любопытство! Любопытство, которое победило все. Я не спрятался в доме, а разбудил всех и вытащил на полянку перед домом. Вру. Митю я не разбудил, и он до сих пор не может мне этого простить. Самое интересное в своей жизни он проспал. Благодаря мне.

Ну так вот… За то время, пока я ходил туда-сюда, картинка изменилась. Выйдя на поляну, мы увидели, что второй этаж уже не светится. Зато крыша была освещена мощным прожектором. Граница луча между светом и тьмой была четко очерчена. Луч исходил из какого-то темного, неясно видимого силуэта, повисшего над крышей. Ничего не менялось несколько минут. Все застыло. И тишина! Необыкновенная тишина. Ни кваканья лягушек, ни комариного зудения, ни ночных сверчков. Каждый слышал только свое дыхание.

Вдруг, в мгновение все переменилось. Луч погас, а на месте черного силуэта вспыхнул абсолютно правильный геометрический ромб, светящийся ярким изумрудным светом. При этом мертвая тишина не была нарушена ни единым звуком.

Как ни странно, эта метаморфоза вызвала чувство облегчения. Темный силуэт предмета, висящего в пространстве, существовал здесь и сейчас в нашем мире и был явно враждебен человеческому бытию. А ромб, несмотря на то что являл собой неслыханное зрелище, был лишь следом этого предмета, который, казалось, мгновенно перенесся куда-то в другое измерение, «проколов» пространство. Ромб оставался неизменным минут десять, потом очертания его начали постепенно размываться, при этом увеличиваясь в размере.

Еще минут через пятнадцать-двадцать это был уже громадный бледно светящийся эллипс, повисший над черными силуэтами верхушек сосен и елей на фоне предрассветного неба. А небо… С ним происходило тоже что-то непонятное. Половина небосвода была затянута молочно-белым туманом. А вторая половина была абсолютно прозрачна, с ярко сияющими звездами. Но все это почему-то перестало удивлять. Мы устали. Заря уже чуть коснулась горизонта. Всем вдруг захотелось спать.

А наутро приехавшие за расчетом местные рабочие только и говорили, что где-то здесь что-то светилось на небе, и спрашивали, не видели ли мы чего. Мы, конечно, «ничего не видели». Рассказывать, как было на самом деле, было нельзя. Все сочли бы нас сумасшедшими. Расплатившись с рабочими, начали подумывать об отъезде через несколько дней.

Как-то настроение оставаться здесь до конца лета и продолжать работы пропало. Но «Утешение» нас не хотело отпускать. Все произошедшее дальше началось с пустяка. При расчете я от благодарности за хорошую работу заплатил немного больше, чем договаривались. Это была непростительная ошибка. Из-за этого мгновенно пошел слух, что мы богачи и у нас полно денег.

Детские крики были совсем не веселыми детскими криками, когда они дурачатся, играют, гоняются друг за другом. Митя и восьмилетняя дочка приехавших к нам в «Утешение» знакомых кричали испуганно и надсадно. Митя вопил, как мог, девчачьи вскрикивания его сверстницы добавляли ужаса. Я мгновенно выскочил из дома.

На поляне я застал странную картину. Дети бегали вокруг наших машин, их пытался поймать мой знакомый, отец девочки, а посреди поляны пыхтел, выпуская дым из трубы, трактор.

Я подбежал к знакомому.

– Чего случилось?

– Представляешь, этот гад приехал и потребовал денег, иначе он грозится разнести наши машины. А дети услышали и начали бегать вокруг, чтобы ему не дать. Он, по-моему, обкуренный. Ничего не соображает. Сейчас попрется прямо на детей.

И действительно, трактор двинулся на машины, и то, что дети были совсем рядом, не останавливало тракториста.

Ну что оставалось делать? Мы начали хватать все, что попадало под руку, и кидать в трактор. Сначала, подбежав поближе, я кинул бревно в мотор. Никакого эффекта! Потом в ход пошли кирпичи. От этого результат все-таки был. Один кирпич угодил в лобовое стекло. Оно разлетелось вдребезги. Но от этого тракторист только окончательно озверел. Отъехал немного назад и двинул на самой большой скорости на машины. В это время Таня выбежала из дома и начала… крестить в воздухе трактор и читать «Святый Боже»… Тракторист ее заметил, остановился, не глуша мотора. Он явно не понимал, что происходит и что значат Танины действия. У меня в голове мелькнуло: «Неужели она силой молитвы его остановит?» Но не тут-то было. Из-за дома с диким видом и крича что-то несуразное выскочил мой приятель со здоровой кувалдой и немедленно привлек внимание разбойника. Ага! Вот он, враг-то, еще живой и активный. Желая эту несправедливость исправить, тракторист двинулся в последний бой, уж точно желая уничтожить противника. Мой приятель поскользнулся на влажной траве и упал прямо на пути трактора. Он был, как и я, в пляжных резиновых шлепанцах. Печальная развязка была неминуема. И тут случилось чудо. Колесо трактора напоролось на какой-то штырь. Трактор осел на одну сторону и потерял управление.

Все-таки велика сила молитвы! Горе-водитель, так и не заглушив мотора, вылез из кабины и, не обращая на нас никакого внимания, сел прямо на землю, снял сапог и начал вытряхивать из него осколки стекла. Мы воспользовались затишьем, впрыгнули в машины вместе с детьми и рванули прочь.

До деревни, где жили рабочие Кировского завода, было совсем недалеко. Они быстро нашли участкового. Когда мы вернулись на поляну, ничего не изменилось. Мотор трактора работал. Парень по-прежнему сидел на земле. Он никак не отреагировал на действия милиционеров, которые взяли его под руки и поволокли в милицейский «газик».

Вообще он оказался не трактористом. Неделю назад он вышел из заключения. Пил беспробудно. Допился до чертиков. Потом услышал про нас, украл трактор у брата и поехал на дело…

Бедолагу судили и, конечно, опять посадили. Из заключения он посылал открытки (знаменательно, что только Тане) со своими рисунками на тему мультфильма «Ну, погоди», просил прощения, поздравлял с праздниками. А мы ему носили в специальный пункт посылочки. Однажды на Пасху собрали передачу с чаем, сигаретами, колбасой, консервами. Принимающий пожал плечами: «Я, конечно, приму, но, боюсь, ничего не дойдет. Надо было чего попроще собирать». А потом от нашего «тракториста» пришла открытка, где он благодарил за посылочку. Все дошло! Просто пасхальное чудо. Так и закончилась история с «Утешением».

Больше мы туда не приезжали.

В начале 1986-го я получил приглашение от англичан, с которыми работал над телефильмом, приехать в Лондон для обсуждения нового проекта. Пришел к руководителю Союза композиторов В. Казенину с просьбой дать характеристику. А он мне: «Какая характеристика? Да езжай куда хочешь!» Так в мою жизнь вошла перестройка.

Страна стала другой, и идея бегства стала неактуальной.