Текст книги "Ликвидатор. Исповедь легендарного киллера"

На выходе никого из знакомых не было, но местные хулиганы, совсем молодые ребята по 16–18 лет, подхватив, доставили меня не только до номера в гостинице, но нашли всё необходимое, привели моих ребят, не попавших в отделение, и даже оставили небольшую сумму.

«Африканцы» долго стояли, не веря своим глазам и моему внешнем виду. Потом, хотя могли этого не делать, стоя по рангу выше меня, возможно, поняв мою пока мне самому непонятную «ценность», но, думаю, показанную или объяснённую Гришей, ушли: один за пищей в ресторан, другой… привёл миловидную, высокую и очень приятную молодую даму, с улыбкой произнеся: «Ну это, как её, сестрёнка милосердия, разберётесь». Всё было оплачено и устроено, три дня меня только что не облизывали, я пришёл в себя, опухоли спадали и наполовину почернели и покрылись решеткой из йода. Инуля не отходила ни на минуту, и я проникся к ней уважением и симпатией, даже несмотря на то, что это было не безвозмездно, но сострадание, ласку и переживания за другого человека так не сыграешь и ни за какие деньги не купишь.

Через полгода я смог ей отплатить, хотя спасти от всего произошедшего не смог. Лианозовские, в рядах которых были, в основном, бывшие сидельцы, вызвали проституток и, как водится, устроили им субботник, но не как мы в своё время, а с элементами издевательств, надруганий, групповухи и унижения. Мы были поблизости, недалеко от лианозовских кортов, где и проходило «веселье». Я очень удивился знакомцу, работавшему там в банях, пришедшему с просьбой срочно прийти. Каково было моё удивление, когда я увидел её в пространстве резко открытой двери, разом «обслуживающую» двоих, которые, в пылу страсти, лупили её по голому телу тапочками и мочалками. Подобные увеселения меня не интересовали и, развернувшись, потопал обратно. Вдруг что-то резануло чем-то вспомнившимся. По уголовным понятиям помочь проститутке я не мог, мог лишь избавить от избиений и надругательств, забрав её для себя в отдельный кабинет, тем самым сбив очерёдность, что и сделал, «заняв» до конца вечера, пока всё не рассосалось. Девушка все эти несколько часов (по всей видимости, это был один из первых её «выездов») рыдала со всхлипами и вся дрожала. И заснула прямо на столе, под моим плащом. Сигаретный дым слегка успокоил, а горячий чай с несколькими граммами водки согрел не только горевшее от ушибов тело, но и душу.

К тому времени меня уже начали уважать, и было за что, многие недолюбливали за неприятие образа жизни и имиджа сильного мира сего с пистолетом наперевес – воспитание не позволяло, да и гены, знаете ли… Больно они сделали не только ей, прекрасно понимая эту часть моего характера, зная, что полезу заступаться, затем и позвали.

Путанила ли она до нашей первой встречи – неважно, Инна оказалась здесь, сделав выбор, зная о постоянно повторяющихся подобных мероприятиях и вообще о не лёгкой, но, как ей казалось, доходной жизни. Она, упавшая, и я, стоящий на краю бездны, но ещё не открывший счёт и даже ещё не попавший на удочку безысходности, а приводить этот план в жизнь, разработанный Гусятинским, станут именно «лианозовские» и именно Юра «Усатый», особенно любивший уколоть меня интеллигентностью и отличавшимися нравами, о чём в своё время пожалеет, хотя умысла мести у меня никогда не было, была лишь лёгкая неприязнь. Предоставив ей ночлег, съездил с утра в сутенёрскую контору и, с помощью известного аргумента с диаметром ствола 9 мм, забрал документы, вещи и клятвенно обещал вернуться, если к ней появятся какие-то претензии. Свобода для неё была получена вместе с симпатией присутствующего при этом весёлого женского коллектива. Дальнейшая жизнь зависела полностью от самой Инны.

Мы попрощались на Ленинградском вокзале и расстались навсегда, просто с некоторой долей симпатии и благодарностью друг другу. Небольшая, но достаточная на месяц сумма, думаю, помогла ей заиметь шанс начать другую жизнь, но моя стала уверенно набирать скорость, катясь ближе к пропасти. Мой анабасис («восхождение») начинался с падения, и если у Ксенофонта с боевыми товарищами он был возвращением, предварённым службой вдалеке от Родины чужому царю персов, то для меня оказался, в конечном итоге, возрождением или, точнее, рождением заново, хотя и много позже этого дня.

Очередной вызов к Григорию в один из офисов, как раз на 5-й Кожуховской улице, в квартале от моего места прописки, где я жить, по понятным причинам, не мог, окончился новой задачей. Меня познакомили с Николаем, признавшим за собой долг в 60 миллионов рублей и обязавшимся вернуть 100 – всё в соответствии с договором, заключенным полгода назад с братом Гусятинского Виктором, коммерсантом. Короткий разговор с молодым человеком и интуиция подсказывали, что он не лжёт. Степень контроля была определена как постоянно личная. То есть я или мои парни должны были находиться всегда рядом, все 24 часа. Он – бывший морской офицер, капитан-лейтенант, мы даже нашли общих знакомых. Слабостью его оказался алкоголь, а сильной стороной – молодая и привлекательная супруга, очень обрадовавшаяся нашему присутствию и успокоению любовными утехами с одним из нас, причём не скрывая этого от мужа, к чему последний, странным образом был равнодушен, как оказалось, из-за физической неспособности выполнять супружеский долг и радовавшийся хотя бы редким её присутствием рядом с собой. Я считал это не полезным, но и худого для дела не видел. Моральная сторона дела была, как минимум, неуместна, а как максимум – лежала на совести похотливой женщины. Сам же я полагал и полагаю ниже своего достоинства спать с чужими жёнами, хотя многие из моих знакомых считают это предрассудками. Но мне кажется, что среди свободных и неохваченных достаточно привлекательных и желанных особ, а разрушать чью-то, пусть даже не крепкую ячейку вряд ли стоит.

Правда люди, прочитав вышесказанное, особенно женщины, имеют право напомнить мне об изменах жене. И тут правда ваша! Не стану оправдываться, говоря, что чужая и своя семьи вообще понятия разные. Но скажу следующее: всё было хорошо, пока многое зависело от меня. Однако как только обстоятельства и безопасность жены и ребёнка и моей жизни поменялись, всё стало с ног на голову, особенно, когда случаются моменты, говорящие о близости возможной смерти, когда начинаешь как бы специально отстранять себя от них, абстрагируясь вообще от близкого и привычного мира. Можете мне поверить, я много раз перебарывал себя. И ещё раз скажу: когда всё хорошо и не чувствуется чьего-то дыхания в спину, а такое время бывало у меня не раз – разные семьи, разное к ним отношение и разная привязанность. Да, я был счастлив, но сам же это счастье поломал дважды! Сам же поставил крест на двух семьях, испытав и испытывая боль не только сам, но и причинив её этим двум замечательным женщинам и нашим детям!

Иногда, кажется, что всё, чего я касаюсь, превращается в пепел!!!

С этой же четой, Николаем и Анжелой, мы поменяли три квартиры и, ввиду наших честных отношений и взаимодоверия, одна квартира была моего знакомого. Суть всего заключалась в том, что Коля мог (и всё для этого делал) взять у своих приятелей кредит раз в 10 больше своего долга нам. Мне была поставлена задача взять нам причитающееся с обещанными процентами, о большей возможности я помалкивал, зная, что аппетит растёт во время еды. Деньги деньгами, комфорт комфортом, но жадность и несправедливость всегда отзываются такой же неблагодарностью. Я присутствовал на всех встречах, все проходило не так быстро и гладко, как хотелось, приходилось кого-то подключать из своих бывших сослуживцев и друзей и даже входить в какие-то траты, тем более что и содержание, хоть и частично возмещаемое профсоюзом, всё же получалось накладным. Но были надежды на вознаграждение, которые оправдались. В жизни до этого не посещал стольких банков, офисов, нотариальных контор и, надо отдать должное нашему визави, он нигде ни разу не обмолвился о нас плохо – может быть без нас не воплотилась бы его надежда на получение громадного кредита, а может, признанный им долг по его моральным принципам должен был быть отдан, несмотря ни на что, в отличие от многих в то время. Знакомые, товарищи, да что там – друзья и родственники просили взаймы и, получая желаемое без процентов, заранее знали, что не отдадут.

Все это порождает соответствующее отношение, и нас, и подобных нам буквально уже силой тащили забирать долги. Почему силой? Да потому что даже за 50% это было не всегда выгодно, а часто и опасно. Далеко не всегда игра стоила свеч, и часто должники шли в милицию и устраивали маскарад. Кто-то обращался к нам подобным, пытаясь выиграть на проценте, а кто-то прятался, появляясь лишь с окончанием денег, становясь перед лицом уже не решаемых проблем, принимая на себя ушат ненависти и злобы от тех, кто их искал и хотел получить должное. В случае обращения могли сделать проще – на первой же встрече с заёмщиком забирали всё, что можно было забрать из имеющего хоть какую-нибудь цену, по возможности ехали домой и добирали у опешившего и не ожидавшего, что с ним кто-то может поступить так же, как поступил он со своим заимодавцем. Характерно, что за отобранным, для обмена залога на живые деньги, возвращались крайне редко, и дававшему взаймы приходилось довольствоваться тем, что удавалось быстро «сплавить», но, как правило, и здесь все были довольны, потому что слово своё держали, и отдаваемого была действительно половина, хотя, может, не самая лучшая.

Чаще мы брались за крупные сделки, «решение» которых сопровождались «стрелками» и «качелями», которые вполне могли закончиться, как я уже писал, войнами разных масштабов, и часто ими заканчивались. Обратившийся крупный делец обычно становился нашим подопечным, к чему прикладывались неимоверные усилия. Имеющиеся проблемы гипертрофировались в его глазах, и если возврата полностью не получалось (бывало и такое), то устраивался спектакль в его присутствии, с перестрелками и погонями, и возможно, по необходимости, с якобы трупами в багажниках. Увидев всё это и почувствовав на своей шкуре и страх и уже кровь, но более всего – желание себя защитить, потихоньку убеждался в нашей необходимости и без нас чувствовал себя будто вне крепости. То, что ему возвращалось, хоть и нередко меньшая часть, чем была по договорённости, но всё же она грела душу, плюс ещё пара созданных специально для него ситуаций, вкупе со «смежниками», и он становился нашим, что при разумном подходе приносило и пользу и дивиденды, но что было, надо с грустью заметить, далеко не всегда. От своей жадности и недальновидности наши зрячие ведущие часто не только губили доходный бизнес, но, пардон, и «курочек», несущих золотые яйца.

Итак, переговоры под нашим с Николаем совместным предводительством, длились долго: где отказывали, где мотивировали несвоевременностью, но уверенность оставалась, и бывший офицер, все с большей энергией начинавший каждый последующий день, наконец наткнулся на искомое. Один из банков его знакомых дал согласие, разумеется, с безумным «откатом», но его это не волновало. Уверовав в себя и в свои таланты, он доказывал, что ему хватит и десятой части кредита, чтобы организовать и развить свой бизнес, во что я не очень-то верил – ведь наши денежки, которые мы старались сейчас получить, развеялись у него, как в поле дым, так и не дойдя до товаров, но это уже не моя забота.

Наконец, банк разродился. Все служащие без исключения, с которыми мы встречались, в том числе и второе лицо этого заведения, были бывшими «конторскими», которые «бывшими» никогда не бывают. Комитетовский банк – это на меня произвело впечатление, и я присутствовал на переговорах, с большим удовольствием вслушиваясь в каждое слово и каждое движение с перекатами и переходами столь знакомой манеры общения. На третий раз всё было подписано, оставалось забрать деньги в назначенный день и час. Территориально это было в районе ТАСС, место с узкими улочками, что могло быть как спасением, так и ловушкой. Подходил экстремальный момент, так как «хлопают» обычно на передаче, как основном доказательстве преступления (хотя о преступлении здесь речи не идёт), даже несмотря на то, что брали мы своё и только свою часть.

Всё это отягчилось семейным скандалом из-за того, что Коля, почувствовав себя миллионером, объявил супругу шлюхой, что неудивительно и, главное, справедливо. Конфликт дошёл до мордобоя. Анжелика бросилась к новому возлюбленному за помощью, который, в свою очередь, вообще не понял, чего от него хотят, потому что уже успел стать, выпивая каждый вечер с её мужем на брудершафт, его закадычным другом. В результате всё, что могло достаться из тумаков, досталось взбесившейся фурии, с конечным Колиным обещанием возместить все побои и оскорбления, которое, вылилось в десятую часть от кредита. Сделку обмывали втроём три последующих дня с продолжением затрещин от мужа, дабы оправдать и сделать приятными надвигающиеся затраты.

На отход мы разработали пару схемок, в результате которых два чемодана, большой и очень большой, из пяти полностью набитых купюрами разных достоинств, в основном крупных, должны были побывать в трех машинах и благополучно оказаться собственностью того, кто будет решать, кому из нас сколько, остальное увозил сам Коля. Создав несколько заторов и две лёгких аварии, проскочив три арки и пересыпав содержимое из чемоданов чужих в свои, я, с греющей душу и тело ношей, стоял через пару часов у двери дома Гусятинского.

Меня прохватил столбняк, когда все деньги вывалили на пол – никогда до того не видел их в таком количестве. Даже последующие, в том числе принадлежащие лично мне, стопки денег не производили такого впечатления.

Забрав причитающуюся моей команде сумму и не послушав Григория, посоветовавшего располовинить и одну часть забрать себе, а другую раздать моим парням, поехал на честную делёжку, выражавшуюся, конечно, не совсем в равных долях, но каждому по заслугам. Трое получили одинаковую сумму, а остальные пять – не больше тридцати процентов от максимальной.

«Шарап», мой близкий на тот период человек, тот самый, с которым мы работали в ЦДТ, сразу купил на всю сумму «Порше-911» нежно-голубого цвета – не думайте, что новый, и не за номинальную стоимость этой машины, но равную цене двух новых жигулей. Кто-то промотал, кто-то оделся, или также заимел «колёса», но попроще. Я же убил всё на семью, подарив Ольге гордость, как минимум, на год – обалденную по красоте и цене длинную дублёнку, отороченную по краям мехом, и ещё кое-что, блестящее и сверкающее. Правда, чаще мы от этого встречаться не стали. Я же обрёл первую новую фамилию – Титов. Если бы я знал, насколько не последнюю…

Наконец-то я смог снять более-менее приличную однокомнатную квартиру, светлую и чистую, и даже был рад отсутствию штор – так она казалась больше, окна ослепляли своей непривычной чистотой. Но это длилось недолго, скоро вошло в привычку всегда их плотно занавешивать и никогда не открывать. Новых правил была масса, они касались всего: места постановки машины и периодического наблюдения за ней, выноса мусора, предпочтения света торшера «большому» свету, совершенной тишины и так далее – в общем, всему тому, что обеспечивало большую безопасность, а заодно и давало возможность отдыхать всем пяти чувствам, концентрироваться и собирать все мысли в одну необходимую точку. Это бесило появившуюся в своё время юную женщину, которая означала для меня всё и вся. Эти правила налагали на неё неподъемный крест, усиливая его непониманием и необходимостью всех предосторожностей. Любовь к свету, открытым окнам, мягкому, но шумовому фону и всему человеческому иногда ставила преграды в нашем общении, но, раз впустив её в свою жизнь и своё сердце, я был вынужден с этих пор думать не только о своей, но и её безопасности, что заставляло соблюдать правила без их объяснений, прибегая к хитрости, увёрткам, и всяким другим ненужным нагромождениям опутанной ложью жизни. Но светлый стержень, пронизывающий насквозь все эти темные стороны, всё же был – безусловное, бескомпромиссное и бесконечное чувство!

Я врал, врал, врал, что не могло хорошо сказываться на слиянии наших душ, ибо отношения с примесью неправды всегда ущербны, и в конечности своей – несчастны. Поэтому фейерверки и внутренние взрывы случались с нередкой периодичностью и своей прелестью бурных перемирий и продолжительного спокойствия. С нашими чувствами всегда соседствовали не только дух взаимного магнетизма, но и дух самого по себе живущего противоречия. Терпению этой мужественной леди с горделивой осанкой и стойким взглядом не было конца, как чувствам, так и вынужденному доверию и надежде на когда-нибудь заключённый брак, ребенка и семью с постоянной, СВОЕЙ, а не съемной и часто меняющейся квартирой.

* * *

Но вернёмся к Николаю. Он, получив гораздо бóльшую часть кредита, чем мы, начал с покупки машин, мебели, снятия офиса, то есть того, с чего начинают все дилетанты, уверенные, что деньги липнут к деньгам сами по себе. У Анжелы появилась BMW-5 с молоденьким, смазливым водителем, муж же не вылезал из кабаков. Вложив всё же некоторую сумму в нами предложенное дело он некоторое время продержался и даже был способен отдавать процент за кредит, но растраты в разы превышали возможности и, в конце концов, с оборота ему просто стали отдавать его долю, разумеется, без контроля становившуюся всё меньше и меньше, потому что зарабатывает лишь тот, кто работает. В результате на кредите, взятом им, нажились все, кто угодно, начиная от банковско-конторских и заканчивая нами, но не чета Коля-Анжела.

Григорий неоднократно высказывал мне своё недовольство в связи с замолчанной мною суммой фактического кредита, ссылаясь на то, что он «сгорел» не в наших карманах, а какого-то пьяницы. Полагаю, скажи я ему вовремя полную сумму, Николаю досталась бы десятая часть, а не восемь десятых кредита, по праву ему принадлежащая. Года через два его жену я видел из окна своей машины, едущую в трамвае, и не скажу, что вид у неё был счастливый. Всем даётся шанс, но не все его видят, а большинство думает, что это не шанс, а выигрышный билет навсегда, то есть до конца жизни! Так представлялось и нам, когда поднималось наше положение и благополучие, укреплялась и уверенность, что подобное положение дел может оборвать только смерть. И каждый из нас делал все, чтобы отложить встречу с этой барышней на как можно больший срок. Но из-за большого чувства юмора она не всех предупреждает о своём прибытии, как правило, несвоевременном, и её коса бесшумно обрезает жизненную нить, не задумываясь о молодости, крепости, монументальности положения в жизни и состоятельности. А лик её – не лицо молодой женщины или старухи, а бездонная и бесконечная пропасть для нашего брата, которому обязательно когда-нибудь придётся взглянуть в него, чтобы уткнуться взглядом в бурлящую, зловонную жижу ада! Но… Есть путь ко спасению, а жизнь человеческая, проходит одним из двух путей, и оба через грех: один с радостью ему, другой в борьбе и сопротивлении – третьего не дано. Первый попавший в рай человек был закоренелый убийца и преступник, имя этого распятого со Христом мы не знаем, но очевидно одно – покаявшийся был прощён, а его анабасис к этому был мгновенен, и именно к такому, самому чистому, стремятся люди, выбравшие своей дорогой путь к свету.

Это тяжёлая дорога, ибо: «В раю не распятых нет».

«Дворман-шоу»

Иногда я встречался с друзьями детства – это отдельная страница моей жизни. Пропадая на 2–3 года из их поля видимости, но появившись вдруг, всегда встречал радость неподдельную и радушие. Но, как оказалось, у каждого человека есть своя цена, как и свой крест, которые он несет, и это не обязательно понятие меркантильное. Но всегда может помочь страх – именно он определяет эту планку. И если есть что-то ценное и дорогое для сердца человека: родные, близкие, друзья и, конечно, дети, жена, родители – то люди, желающие скрутить вас в жгут и разорвать на части, таким образом добиваясь от вас своей цели, не важно какой, даже, может быть, законной и благозвучной, найдут слабую точку именно в них и определят её стоимость!

Тем более что вы сами, ничего не подразумевая, расскажете о ней, к примеру, говоря о ком-то тепло и влюблено, – им же остаётся лишь слушать, запоминать и делать выводы.

В то время мы, бывшие когда-то в детстве игроками футбольного клуба СДЮШОР ЦСКА, встречались или рано утром в ФЛК ЦСКА, играя полтора часа, заканчивая лёгким завтраком и кружечкой чешского, или меня приглашали, и отказываться было сложно, в гостиницу «Космос» играть в боулинг. Встречи были не чаще раза в неделю, а катание шаров и того реже – раз или два в месяц.

После очередного сбивания кеглей мы попрощались, и друзья разъехались на своих «меринах» – оба работали в иностранной фирме, и заботились о них хорошо, так как берегли они непосредственно тело шефа. Не успел я доехать до дома и поставить чайник, как позвонил Слава, и мы опять встретились у нижнего входа в упоминаемый отель. Отъехать далеко ребята не успели, что-то показалось подозрительным, и после обследования багажников, а они только что вернулись, пригнав эти машины из Германии («под себя» на фирму), полностью забитыми разными нужностями от раций и газовых баллончиков до дорогих шмоток, ручек и кожаной галантереи. Всё пропало, словно было миражом. Немного порасспрашивав охранников, работников гостиницы и стоянки около неё, выяснили, что это дело рук человека, которого они не раз выручали, оказавшегося крайне непорядочным и до тупости жадным. Мало того, что он всё перегрузил на виду у людей из их багажника в свой, но и попросил помочь охранника, который хорошо знал всех троих, ничем не поблагодарив его ни за помощь, ни за молчание – так сказать, присущие господам «Двормонам» черты.

Когда я подъехал, а подъехал я не один, а с неразлучными тогда Шарапом и Ушастым, – не только крепкими, но и веселыми парнями, почти всегда понимавшими, что и когда делать. Немного подумав и прочитав бумагу об отказе принятия заявления о краже личного имущества граждан, выданное в милиции, другого выхода мы не видели, кроме как самим «распотрошить» комбинатора на вольных хлебах, который в данный момент «облизывал», причем, судя по всему, удачно, пару каких-то иностранцев, отдыхающих на банкете в ресторане гостиницы. Подождав, пока нечто ценное перекочует из пиджаков гостей столицы в карманы кудрявого, немолодого, с ярко выраженными семитскими чертами человека, мы встретили его у кузова принадлежащего ему mersedes-benz 123, вежливо поинтересовавшись, не хочет ли он отдать сам то, что ему не принадлежит. Поскольку мы были только втроём, пока без моих друзей, а принадлежащего не ему было полмашины и половина находящегося в карманах верхней одежды, то, чтобы не ошибиться, он ответил таким же вежливым отказом. Благодаря сей осторожности, господин сразу оказался в багажнике своей машины вместе с украденным, дабы у него появилась возможность поразмыслить и одуматься. Нам нужно было только своё, и пока без процентов. Немного покатавшись, господин жадина пожелал пересесть на более удобное заднее сиденье и стал как скряга, но осторожно выпытывать: «А что собственно случилось?».

Поразительный тип! Поняв, что попал, как кур в ощип, он продолжил прикидываться придурком, чем только набавлял проценты на нашу чистую прибыль. Через полтора часа наше терпение лопнуло и стало выражаться опухолью на одной стороне его артистического лица. Дима бил аккуратно, но точно. Вдруг его заплывший глаз, по-видимому, прозрел «третьим оком», и он воочию увидел грустную картину своей перспективы в случае продолжения отпирательства. Чистосердечное признание и предложение вернуть половину сейчас, а половину после приезда из Штатов, куда он собрался через неделю, облегчили его участь, как всегда это бывает, но от его наглости отдать не всё и не сразу разожглись уже наши аппетиты. Помните дети: «спички не всегда игрушки», а «чистуха» (чистосердечное признание) – не всегда панацея. Дворман долго упирался, не называя своего адреса, но мы, неожиданно для него, умели читать и оказались настолько сообразительны, что взглянули на оттиск штампа в прописке его паспорта. И чудо! Пока его отпаивали его же виски, а сами пили мерзкий кофе, правда, с конфетами и коньяком, нам открывались всё новые и новые тайны его жадности и скупости. Всё более-менее ценное было аккуратно сложено и переписано, так как должно было быть возвращено, за исключением наших интересов и собственности моих друзей, погружено в его машину, и с обещанием встретиться с его «крышей», мы убрались восвояси. Однако встреча с людьми, его прикрывающими, сулила потерю части, с нашей точки зрения, честно приобретённого имущества, что, в принципе, было нормой, это называлось «отработанное не возвращается, ну если только часть – из-за большого уважения к соратникам по цеху!»

Первая «стрелка» не привела ни к чему. Следующая, уже организованная на серьезном уровне с участием с противоположной стороны «Захара», с нашей – Олега Пылёва и кучи бойцов с обеих. Вражды не было, поэтому всё проходило в мирной, открытой и понятной атмосфере, что предполагало пусть небольшое, но обоюдное обогащение. Мы уже почти месяц гоняли на и без того уже ушатанном корыте типа «Дворман-бенц» и были удовлетворены – и мы втроём, и мои друзья. Всё, что мы могли вернуть, это телевизор, пару магнитофонов и какую-то картину в обшарпанной раме, явно неизвестного и неважного художника-мариниста. Всё остальное – «фьють!», что и было одобрено за долю малую «главшпанами». Разумеется, машина тоже была уже не нужна. Заведомо договорившись, что месье Дворман напишет список у него взятого и оценит каждую вещь. У нас было принято перед любой встречей обговаривать план действий, и это предложение со списком имело свои подводные камни. Разумеется, мошенник по крови, а по имиджу – беженец и жадина по натуре, он отмахал, как зубной врач в фильме «Иван Васильевич меняет профессию» не двойную, а тройную цену всего, что мы взяли. «Захар» посмотрел, пожал плечами и передал Олегу со словами: «Смотрите сами, братуха, думаю, на половине возврата сойдемся». Братуха посмотрел на внушительную сумму, где телевизор, видавший виду, был оценен как мерседес, а мерседес… Но он согласился и перешёл к дальнейшему обсуждению.

Ликованию составителя списка не было предела, он уже приплясывал у своего рыдвана, не зная, конечно, что это уже рыдван, и видя салон, забитый своими вещами, с гордостью смотрел на нас обеими глазами, показывая, что и с опухолью справился, и нас «проглотил». Уважаемым собранием было постановлено: отдать всё возможное, что когда-то принадлежало борцу за своё и часто чужое, но при обязательстве возместить половину за возвращённое дензнаками, дабы «отработавших», то есть нас, честных участников «профсоюза», не оставить без хлеба! Все были рады, пока до Двормана не дошло понимание шутки, которую с ним сыграла его жадность. Ему вернули хлам, а возместить он должен был 50% стоимости им самим же оценённой рухляди. По цене, конечно, нового. Тут он охнул, ахнул, метнулся к одним, вторым, но было поздно. Все получили свою, заранее определенную долю. Ну, а так-то… Жадность – не порок!

Правда, справедливости ради, нужно сказать, что от причитавшегося нам досталась только одна треть, но с лихвой всё окупившая. Остальное ушло на «общак» и мифические «воровские» два закрома, никогда не наполняющиеся и всегда пополняемые, бережно хранимые и святые. На поверку дня, не имеющие краёв только по одной причине – потому что не уходили дальше карманов наших «главшпанов», хотя, по всей видимости, были и исключения, чему однажды и я был свидетелем. Откровенно говоря, не вижу ничего в том плохого, и рад был поддерживать то, во что действительно верил и считал нужным – помощь людям, находящимся в заключении.

Забегая вперёд, могу сказать, что наш «общак» в основной сумме постоянно расходился по кошелькам или на нужды троих, а после смерти Григория – двоих братьев Пылёвых. Один лишь раз, будучи уже принятым в пятёрку «равных», я осмелился попросить помощи в размере 200 тысяч долларов, чтобы не погубить контракт покупки дома в Марбелье. Ах, какой игрушечный домик в горах, с выдолбленным в горной породе теннисным кортом и видом на Гибралтар сквозь туманные гущи, мог бы у меня быть! Половина уже была внесена, а вторую часть я, не рассчитав, потратил, на что Андрюша сказал: «Как же я тебе дам, когда тебе нечем прогарантировать?», – чем сбил меня не только с мысли, но и убедил в отсутствии не только коммерческой жилки, но и деловой хватки обоих братьев. Дважды спасая им жизнь (в первый раз в намечавшемся противоборстве с Гусятинским, второй – в противостоянии с «лианозовскими» Юрой «Усатым» и Женьком), выполняя архиважные и тонкие поручения, являясь, как выяснилось, броневым щитом в их психологическом давлении на массы, и прочее, и прочее, и прочее… Какие гарантии можно было от меня ещё требовать из-за каких-то 200 тысяч, когда в общаке на тот период, по самым минимальным подсчётам, должно было находиться от 15 до 20 миллионов долларов? Разумеется, о том, что трогать эту сумму нельзя, разговора не могло быть, так как более разумно и рационально, как принято у цивилизованных преступников, помогать из процентов, которые даёт эта сумма, находясь, к примеру, на счетах в банках. Но большинство из участников нашей «бригады» получало тысячу-две долларов в месяц. Правда, не буду гневить Бога, с 1996 года у меня выходило от 50 до 70 тысяч долларов в месяц (большая разница с Гришиной «благодарностью» в 2–3 тысячи), но к 1999 году упало до 10 тысяч, что тоже, в принципе, было неплохо, но для затрат на работу и проживание недостаточно. Какие-то суммы, помимо моей «зарплаты», на технику, машину и зарплату ребятам выдавались, но, разумеется, недостаточные и, конечно, всё реже и всё меньше, а моё нелегальное положение в «бегах» всё продолжалось, что требовало своих затрат и на документы, и на постоянные переезды, и на смены автотранспорта, и на так далее. К 2000 году закат был близок, я это чувствовал и становился всё осторожнее, но это более поздняя песня.

* * *

Постепенно, всё происходящее втягивало, но совершенно странно не давало ощущения криминальной трясины: возвращали действительно своё, что не получалось официально из-за пока ещё несовершенных законов, мало того, грозило заключением под стражу, причём милиционеры, всё понимая, только разводили руками. Коммерсанты, которые с нами работали, были, в принципе, довольны. Редкие всплески насилия носили повсеместный характер и чаще были, скорее, завуалированного, подпольного характера и, в основном, между группировками и с силовиками, потихоньку набиравшими силы, власть и понимание своего, возрастающего могущества. Пока еще понятие «наши милиционеры» было применимо и, фактически, соответствовало истине, но появлялись очаги, которые были с этим не согласны, хотя и они со временем скоррумпировались и скооперировались, скажем, как «чеченцы» и ОМОН, или как «Измайловские» и РУОП. Но эти вещи несопоставимы в своём применении, так как вторые только пользовались своими связями, а кавказцы, уж совсем непонятно на каких принципах основываясь, часто предъявляли на встречах вместо себя отряд милиции особого назначения. Честь и хвала правоохранителям, которые так решали некоторые свои рабочие моменты для утверждения законности – с их позиции и точки зрения всё понятно и рационально, но не тем, кто назвал себя «порядочными людьми» в преступном мире.