Текст книги "13 маньяков"

Максим Кабир, Андрей Сенников, Александр Щёголев, Александр Подольский, Игорь Кременцов, Александр Матюхин, Владислав Женевский, Виктория Колыхалова, Мария Артемьева, Дмитрий Тихонов, Алексей Шолохов, Владимир Кузнецов, Парфенов М. С
13 маньяков (сборник)

© Авторы, текст, 2015

© М. С. Парфенов, составление, 2015

© В. Гусаков, обложка, 2015

© ООО «Издательство АСТ», 2015

13 фактов о маньяках и серийных убийцах, которые полезно узнать перед тем, как приступать к чтению книги «13 маньяков»

1. У терминов «маньяк» и «серийный убийца» разные значения. Не всякий маньяк совершает серии убийств, и не всякий серийный убийца страдает какой-либо манией.

2. Словосочетание «серийный убийца» (serial killer) взяли на вооружение в ФБР лишь в 1990-е годы. Прежде подобных преступников называли «массовые убийцы».

3. Первым серийным убийцей считается так и оставшийся непойманным лондонский маньяк Джек-потрошитель. В 2014 году с помощью тестов ДНК удалось установить, что проституток в Уайтчепеле резал психически больной польский эмигрант.

4. Как правило, серийными убийцами становятся белые мужчины среднего возраста или молодые. Но из этого правила есть немало печальных исключений – азиатов, африканцев, женщин, подростков, стариков.

5. Серийных убийц разделяют на две категории – организованные и дезорганизованные. Первые считаются более опасными, так как расчетливы, стремятся заметать следы и могут убивать долго, в течение десятилетий. Преступления других отличаются особой извращенной жестокостью. Выделяют и третий тип – смешанный. Вероятно, самые ужасные убийцы относятся именно к нему.

6. Большинство серийных убийц осознают свои действия, планируют их (порой на это уходят годы). Многие забирают какие-либо предметы или части тел своих жертв, приходят на места убийств, снимают фото и видео – на память.

7. В быту серийные убийцы редко вызывают у окружающих подозрения. Они могут быть примерными мужьями, отцами, детьми, работать, учиться, дружить, заводить личные отношения. Убийцей может оказаться любой.

8. Серийные убийцы могут действовать сообща. Существуют даже примеры супружеских пар, в которых священные узы брака соединяют сердца двух влюбленных маньяков. Известны случаи, когда маньякам так или иначе помогали родственники.

9. Среди прообразов известного литературного, кинематографического и телевизионного маньяка Ганнибала Лектера был реальный серийный убийца Тед Банди. На сегодня о докторе Лектере сняты пять полнометражных кинолент и один популярный телесериал.

10. Популярностью пользуются не только маньяки, выдуманные писателями и сценаристами, но и настоящие убийцы. В социальной сети ВКонтакте существует несколько десятков сообществ, посвященных «серийникам» и маньякам. В самых крупных таких сообществах состоит до сорока тысяч человек.

11. В США проживает всего пять процентов населения Земли, однако семьдесят четыре процента всех известных серийных убийц – жители Соединенных Штатов.

С 1990 годов в России постоянно росло число преступлений, совершаемых серийными убийцами. До 1998 года в среднем заводили 20–30 уголовных дел такого рода. В 2002 году было заведено уже 205 дел. В 2003-м – 350. И в том же году доступ к статистике серийных преступлений на территории России был официально закрыт.

13. Сколько сейчас по городам и весям России орудует серийных убийц и иных маньяков – можно только догадываться…

Маньяк № 1
Максим Кабир
Метод сборки

Блажен муж, направляющий сына своего на путь истинный, в коем тот будет восхищен бичеванием.

Альберт Фиш

Когда Глеб Минаков поднялся на сцену, его заметно шатало, и выступление предварила пауза, заполненная немой борьбой со страницами его собственной книги.

Слушатели – их в этот вечер было много, ни одного пустого столика, – ждали, снисходительно прощая популярному автору манеру выступать подшофе. Наконец их ожидание было вознаграждено.

Сперва заплетающимся, но с каждой строкой твердеющим языком он зачитал отрывок из «Рабов». Даже те, кто читал роман Минакова (а таких было большинство), оторвались от еды и напитков и внимали автору.

Глеб Минаков любил выступать и делал это лучше многих коллег. Впрочем, он и писал лучше коллег – не на каждой обложке красуется надпись: «Национальный бестселлер». На его книге такая нелишняя пометка была.

Он закончил выступление практически трезвым и под гром аплодисментов спустился в зал.

На сцене появился организатор мероприятия, объявивший, что третий, последний день литературного фестиваля завершен.

«Хвала небесам», – подумал Минаков, который терпеть не мог писательские сборища, но исправно посещал их во имя статуса и бесплатной выпивки.

Протиснувшись сквозь завистливо-восхищенные взоры, он сел за свой столик и махом выпил бокал невкусного коктейля.

Впереди его ждала еще одна ночь в безликой гостинице, утреннее похмелье и поезд домой, к надоевшей жене.

– Ну, умеешь, брат, умеешь! – гулко похвалил его Рокотов, неприятный, но солидный детский писатель.

С тех пор как Минаков из юного красавца-поэта превратился в респектабельного, обласканного критикой молодого прозаика, он пил только с признанными литераторами. И не его вина, что все признанные оказывались редкими мерзавцами. К тридцати пяти Минаков обзавелся премиями и брюшком и на себя прошлого смотрел так же снисходительно, как на всех начинающих творцов.

– Давай за качественную литературу, – сказал Рокотов, пододвигая Глебу стопку водки. Висящая на локте детского писателя похожая на лемура поэтесса Лерочка поинтересовалась:

– Над чем вы сейчас работаете, Глеб Юрьич?

«Над разводом», – подумал писатель.

– Над сборником рассказов о войне, – соврал он вслух и обвел взглядом клуб.

Публика постепенно редела, оставались лишь самые стойкие любители литературы, чьи организмы еще выдерживали третий день пьянства. Он искал рыжую деваху, которая в течение всего вечера кокетливо поглядывала в его сторону, прижимая к внушительной груди экземпляр «Рабов». Но рыжая, видимо, удовлетворилась автографом и покинула клуб. Сделать минет любимому писателю в этой дыре не считалось хорошим тоном.

Минаков выругался про себя и потянулся к очередной стопке, но его рука замерла на полпути.

За столиком напротив сидела худенькая блондинка в черной кофточке с блестками и черной же кожаной юбке, и эта блондинка не сводила с писателя глаз.

«Так-так-так, – немедленно заинтересовался Минаков. – Кто это тут у нас?»

В своей жизни он больше всего любил три вещи, и литература в тройку не входила. Еда, выпивка и женщины – вот что приносило ему удовольствие. Еда – жирная и острая. Выпивка – любая. И женщины тоже любые. Он не перебирал харчами.

Девушка за столиком напротив смотрела, не отрываясь, уцепившись за него зрачками, как гарпунами. Лицо узкое, скуластое, светлые прямые волосы обрезаны у костлявых ключиц. Минаков предпочитал барышень с формами, а блондинка была худой, даже чересчур, свободная ткань кофточки не выдавала никаких округлостей. Зато ее ноги были стройными и длинными, и поблизости не наблюдалось других красоток, готовых дать популярному автору.

– Прости, – прервал Минаков болтовню Рокотова. – Увидел знакомую, пойду пообщаюсь с ней.

– Ага, давай. У нас с Лерочкой через час поезд. Ты завтра уезжаешь, да? Ну тогда до следующего фестиваля. Давай на коня.

Минаков торопливо выпил и, поправляя волосы, направился к блондинке.

– Не помешаю?

Вблизи блондинка показалась старше – лет тридцати или около того. Ее глаза были карими, неожиданно темными. Обильно подведенные голубыми тенями, они выделялись на бледном лице.

– Понимаете, я там сидел с коллегами-графоманами, слушал их невыносимый поток сознания и мечтал увидеть хоть одного красивого человека. Понимаете, я три дня не видел ни одного красивого человека, и мое чувство прекрасного совсем исстрадалось. А тут появились вы. И я просто хотел поблагодарить вас. Честное слово, во мне бы что-то умерло, если бы не вы.

Минаков замолчал. Его речь не вызвала у девушки никаких эмоций. Если бы она не смотрела прямо на него, можно было бы подумать, что она его игнорирует. Минаков хотел уже извиниться и уйти, но тонкие губы блондинки дрогнули, и она широко улыбнулась. Будто чудесным образом ожила античная статуя. Улыбка писателю понравилась. Да и сама девица была бы ничего, если бы не бледность и перебор с тенями. Черты тонкие, брови красивой формы и нос. Она подошла бы на роль древнеримской богини. Не Венера, конечно, но вполне себе охотница Диана.

– Спасибо-спасибо. Рада, что спасла вас.

Она говорила быстро и негромко.

– Я был на волоске от смерти. Вы не представляете, какими ужасными могут быть братья по перу.

– Догадываюсь.

– Глеб Минаков.

Он протянул ей руку, она ответила скованным движением тонкой кисти. Улыбка держалась на ее губах, подбадривая его. Минаков поцеловал холодную, почти прозрачную кожу руки, отмечая, что его новая знакомая грызет ногти. Его это, впрочем, нисколько не покоробило. Он сам грыз ногти, работая над романом.

– Я знаю, кто вы.

«Это плюс», – подумал он самодовольно.

– А я вот, к своему стыду, вас не знаю.

– Нина.

– Очень красивое имя. Что ж, Нина, и каким образом мы с вами будем переходить на «ты»? Вино, коньяк?

– Предпочту коньяк.

– Прекрасно.

К тому времени, как официантка принесла бутылку «Арарата» и колу, литераторы освободили соседние столики, их место заняли обычные завсегдатаи клуба. Грянул оглушительно драм-энд-басс.

– Как тебе вечер? Впервые на фестивале?

– Нет. В прошлом году была здесь.

Она сделала неловкий жест кистью, словно отгоняла невидимую муху, и, застеснявшись собственной руки, потупилась.

– Ты местная? Как же я сразу не догадался! Только вблизи моря появляются такие нимфы.

Размягченный алкоголем, он изрекал недопустимые банальности, но не мог остановиться.

– Ты сама пишешь? Ставлю сотню, что ты поэтесса.

– Ошибся. Я медсестра.

– Одно другому не мешает.

– Но я не пишу. Я читаю.

– В наше время это редкость. Один читатель на легион писателей. За настоящего, чистого читателя!

Он выпил, не сводя с нее глаз, прощупывая ее: опьянела ли? Но она оставалась трезвой, скованной… и улыбчивой.

«Ладно-ладно», – он заново наполнил бокалы.

– Мой муж был писателем, – сказала она. Глаза ее погрустнели, затуманились, но через миг она вновь сверкала аккуратными зубками.

– Был? Он что…

Она нервно тряхнула волосами.

– Да, умер полтора года назад. Обширное кровоизлияние в мозг. Он был хирургом. Закончил оперировать пациента, сел на кушетку и умер.

– На самом деле нехудший вариант. Спасти кому-то жизнь и… – Минаков подумал, что пора сворачивать с этой темы, и спросил: – Как фамилия твоего мужа? Может быть, я читал его?

– Нет, – усмехнулась Нина. – Он не печатался. То, что он писал, было только для меня. Ну а ты женат?

Врать не имело смысла – его биография с указанным семейным статусом печаталась на обороте книги. Он и не соврал:

– В состоянии развода. Собственно, послезавтра идем в ЗАГС. Как говорится, все что ни делается…

Они допивали коньяк уже хорошими знакомыми, которым есть о чем поговорить.

Когда Глеб предложил прогуляться, она согласилась, но попросила подождать ее на улице. Он взял бокал пива и вывалился из клуба, расталкивая молодежь.

Время приближалось к полуночи, курортный город не собирался спать. Многочисленные парочки бродили вдоль аллеи с пальмами, музыка из ресторанов сливалась в какофонию, и летние звезды цвели огромными гроздьями.

– Это же тот писатель, – донесся обрывок разговора. – Я видела его на ток-шоу…

Минаков сделал вид, что не услышал, но про себя довольно крякнул. Почему бы и не быть довольным? Послезавтра он освободится от семейных уз, глупой ошибки длиной в семь лет. А дальше – свобода, новые романы, возможно, экранизация «Рабов»…

Впервые за долгое время он почувствовал то, что обычно именуется «вдохновением».

Курортный город не спал, и он тоже не собирался спать.

Нина эта слегка странная, но странные девочки быстрее дают писателям. Это было бы идеальным окончанием фестиваля.

Он успел допить пиво прежде, чем Нина вышла из клуба. Она обновила макияж, но стала еще бледнее. Улыбка диссонировала с тяжелым, трезвым, чересчур серьезным взглядом.

«Может быть, это ее первое общение с мужчиной после смерти мужа?» – предположил Минаков.

Нина шагнула к нему, прижалась к его груди и неожиданно рассмеялась. Смех был резкий и немного искусственный.

– В чем дело, Ниночка?

– Вспомнила, как увидела тебя впервые в прошлом году.

– О, это было ужасно! – Он закатил глаза и скорчил пьяную гримасу. – Я же едва на ногах держался, скандал закатил на сцене.

– И все-таки я подумала тогда…

– Что подумала?

– Что я должна прочитать твою книгу. Что это то, о чем говорил мой муж. Книга, которую надо читать.

– Что же еще делать с книгами? – хохотнул Глеб, ненавязчиво поглаживая Нину по спине. От застежки бюстгальтера вниз, к талии, потом вверх, под волосы. Рука мягко массировала женскую шею.

Нина отпрянула со ставшей уже традиционной резкостью и по-кошачьи мяукнула. Это должно было символизировать флирт, но на деле прозвучало диковато.

– Не все, – сказала она.

– А? Ты о чем?

– Не все книги надо читать. Только важные.

– Как же узнать, важная книга или нет, если не дочитать ее до конца?

– Можно узнать. Муж научил меня. Пошли к морю.

Она схватила писателя за руку и потащила через толпу, то и дело оглядываясь на него. В ее огромных, узурпировавших всю власть на бледном лице глазах сверкали отражения неоновых реклам, рот растягивался в улыбке.

Попадавшихся на пути людей она отпихивала свободной рукой, и Минакову, плывшему за ней в алкогольном тумане, казалось, что она продолжает тихо мяукать.

«Странные все же женщины интересуются литературой, – думал он. – Нормальные бабы должны любить деньги, а не это скопление строк и слов».

– Не так быстро, – попросил он.

Впереди темное ночное море сливалось с ночным небом, делясь между собой звездами и кораблями.

– Постоим на пляже, – то ли попросила, то ли приказала она. И добавила почти испуганно, когда у него в кармане зазвонил телефон: – Не отвечай!

– Слушай, – раздраженно произнес Минаков, вытаскивая мобилку, – не гони лошадей. Я успею и ответить на звонок, и постоять с тобой.

Длинные ноги и маленькие причуды – это, конечно, хорошо, но он терпеть не мог, когда женщина начинала им командовать.

– Алло.

Звонил организатор фестиваля узнать, всем ли довольна звезда и не желает ли продолжить ночные посиделки в ресторане. Звезда соврала, что уже в отеле и готовится ко сну. Когда занудливый организатор наконец отключился, Глеб обнаружил, что стоит на проспекте один.

«Мать твою, – подумал он, вертя головой. – Если эта дурочка смылась, придется действительно возвращаться в паршивый отель».

Яркий свет фонарей и рекламы не дотягивался своими электрическими лапками до пляжа, и в темноте у самого моря писатель различил одинокую фигурку. Он перепрыгнул через парапет, захрустел по мокрому песку туфлями. Из полумрака выплыли очертания Нины. Она стояла, обхватив руками плечи, и морской бриз развевал ее волосы.

– А вот и беглянка…

Минаков осекся, услышав, что Нина бормочет что-то, будто молится набегающим волнам. Он поравнялся с ней у черты прибоя и прислушался.

– Перед глазами, после долгих километров бурого гравия, наконец-то возник неровно очерченный, словно первый шаг ребенка, край горизонта. Цвет хлынул на меня и сшиб с ног, я лишь отупело смотрел вдаль, едва различая, как полоса насыщенно синего сменяла голубоватый, а затем глубоко зеленый. Я бросился вперед, снимая на ходу шарф, стягивая перчатки и расшнуровывая ботинки, чтобы вобрать через поры холод и соль декабрьского моря. Вдруг вода забурлила: на водной глади появлялись пузырьки воздуха, громко лопаясь и отдавая серой. Я отступил. В голове щелкнуло, и я уже представлял себе обнаженную деву, которая выйдет из утренней пены и пропоет сладким голосом оду любви. Я замер в ожидании и каком-то сладостном предвкушении – наверное, так ждут смерти, опасаясь и одновременно наслаждаясь.

Сквозь морок водки, пива, коньяка и коктейлей Минаков попытался вспомнить, где он слышал этот отрывок раньше.

– Это же… Вот черт…

Да, он вспомнил. Он не просто слышал – он сам написал то, что читала Нина наизусть.

– Это же из моих «Рабов». Слово в слово. Как ты это запомнила?

– У меня хорошая память, – улыбнулась она широко. – Я знаю твой роман от первой до последней буквы.

Минаков взглянул в ее глаза изумленно и понял, что она не врет. Весь роман на память. Триста сорок три страницы.

Легкое беспокойство закралось в душу писателя.

– Сколько же раз нужно было прочитать его?..

– Один. Всего один раз. Я никогда не перечитываю. Я знаю на память все книги, которые прочла.

– Ты разыгрываешь меня.

Она прикрыла веки и продекламировала:

– Полчаса спустя солнце выглянуло из-за туч, и на подъездной аллее у дома Гэтсби показался автофургон с провизией для слуг – хозяин, я был уверен, и куска не проглотил бы. В верхнем этаже горничная стала открывать окна… Она поочередно показывалась в каждом из них, а дойдя до большого фонаря в центре, высунулась наружу и задумчиво сплюнула в сад. Пора было возвращаться. Пока вокруг шумел дождь, я как будто слышал в гостиной их голоса, то ровные, то вдруг повышающиеся в порыве волнения… Но сейчас, когда все стихло, мне казалось, что и там наступила тишина.

Минаков слушал, затаив дыхание.

– Это Фицджеральд, – закончила Нина все с той же улыбкой, – «Великий Гэтсби»[1]1
  Текст цитируется в переводе Е. Калашниковой.


[Закрыть].

Глеб, к его стыду, не читал Фицджеральда, но у него не было повода сомневаться, что он услышал только что отрывок из «Гэтсби».

– Ты же уникум! – воскликнул он искренне. – И ты работаешь медсестрой с таким талантом? Ты могла бы зарабатывать на этом большие деньги, например…

Нина перебила писателя, неуклюже сунувшись в его объятия и впечатывая свои губы в его раскрывшийся от удивления рот. Удивление сменилось страстью, когда их языки соединились. Нина целовалась так же по-детски, как двигалась, но ее открытость распаляла Глеба. Его руки уже тискали маленькие, немного костлявые ягодицы девушки. Сначала сквозь юбку, потом – сквозь трусики танга, наконец, под ними. Его ладони деловито сдавили прохладную плоть.

Нина не останавливала писателя, тычась, как котенок, губами в его губы.

Он прижал ее к себе крепко, так, чтоб она могла ощущать его эрекцию. Пальцы скользнули между ее ног сзади, в жесткие волосы, в поисках влажного тепла. Однако там было очень сухо и так же прохладно. Сквозь возбуждение Глеб отметил, что ни дыхание девушки, ни ее пульс не сбились, как должно было быть.

– Все в порядке? – спросил он, отстраняясь.

– Да-да, конечно, – она сосредоточенно почесала горло.

– Я делаю что-то не так?

– Все так, – Нина улыбнулась, подтверждая свои слова. Ногтями она продолжала чесать шею.

Он затоптался на месте, чувствуя себя не в своей тарелке. Ночью, на пляже, с этой странной девицей, с полнометражной эрекцией в штанах.

– Я бы, пожалуй, выпил еще, – сказал он досадливо.

Нина энергично царапала ногтями свою кожу и улыбалась.

– Комары, – пояснила она.

– Ну хватит, – он не грубо, но настойчиво отвел ее руку от шеи.

Она смотрела на него отрешенно, не забывая улыбаться.

«А не вколола ли она себе что-то, пока была в туалете?» – спросил себя Глеб, присматриваясь к зрачкам Нины. Он неплохо разбирался в наркотиках и реакции на них. Изучал эту тему, пока работал над первым романом. Нет, непохоже, что Нина под кайфом. Скорее просто коньяк.

Нина находилась в ступоре полминуты и так же резко вышла из него:

– Я бы тоже выпила.

– Ну да…

– У меня дома вино. Это в пятнадцати минутах ходьбы. Пойдем.

И она положила ладонь на его промежность.

«Ты странная, но сегодня я тебя трахну», – пообещал ей мысленно Минаков.

И она вновь повела его за руку – через бессонный приморский проспект, по взбирающимся в гору улочкам. Едва они отошли от центра города, как попали в соответствующую времени суток тишину. Курортники остались позади, редкие фонари слабо освещали безлюдную дорогу. Нина стала вести себя спокойно, как в начале их знакомства, наладившийся диалог вновь вертелся вокруг литературы. Минаков решил, что ночной воздух протрезвил ее; его он точно протрезвил.

– Ты живешь одна? – спросил он, запыхавшийся от долгого подъема вверх. Прогулки по этому городу напоминали альпинизм.

– Одна. Детей у нас не было. Дети нас мало интересовали, понимаешь? У нас были книги.

– Я тоже считаю, что книги лучше детей, – поддержал Глеб. – Могу признаться тебе, как поклоннице номер один. Когда я писал «Рабов», я…

Он замолчал, увидев, что спутница остановилась. Перед ними, в низине, раскинулся частный дом времен, кажется, Чехова. Стены его едва виднелись сквозь заросли сирени.

– Послушай, – сказала Нина медленно, будто тщательно подбирала слова. – Я вовсе не твоя поклонница.

– Нет? – шутливо вскинул он брови.

– Нет. Твой роман, «Рабы»… в нем слишком много слюны.

– Слюны? – Удивление стало не наигранным.

– Да. Много слюны и спермы. – Ее правильный римский носик сморщился. – Много мужского запаха. Не самого мужчины – его там нет, а именно запаха. Старых трусов, пота, несвежего дыхания. И слюна, она висит на каждой строчке жемчужными ниточками. Ты не обижайся, хорошо?

– Хорошо, – оторопело повторил он.

– И там слишком много тебя, понимаешь? Ты выводишь на сцену персонажа, этого Фому, но вместо него ты постоянно суешь себя. А ты не интересен читателям. Ты только рассказчик, да? Ты должен рассказывать, а не падать на слушателя огромным пахнущим телом. Куда ни сунься, слюна, да?

– Продолжай, – с энтузиазмом закивал Глеб. Удивление сменилось в нем весельем, саркастическая ухмылка заиграла на губах. В дилемме «плакать или смеяться» он выбрал последнее. Ведь это правда происходило: шизоватая пьяная медсестра критиковала его роман, получивший четыре международные премии, переведенный на шесть языков (и это только начало!), ждущий скорой экранизации… Она говорила ему в лоб о недостатках того, к чему ни она, ни ее покойный бесталанный докторишка и на милю не приблизились бы! И пускай он не помнил наизусть ни одного стихотворения (даже своих, юношеских), а она вызубрила всего Фицджеральда (тоже мне величина!), она не имела никакого права!

Но Минаков сдержался. Подавил справедливый гнев. Он мог бы отвесить ей оплеуху, наорать и вернуться в отель. Но существовала другая возможность. Промолчать. Проглотить. Поиметь ее. А уж потом высказать все, что накипело в душе за время вынужденного общения с этой дурой.

– Все так плохо? – заискивающим тоном спросил он.

Получилось реалистично.

– Ну не знаю, – вздохнула она серьезно. – Возможно, хорошее редактирование помогло бы. Если выбросить все лишнее, возможно…

Минаков скрипнул зубами и сказал приветливо:

– Я рад, что ты так искренна со мной. Я это очень ценю, правда.

Она не заметила подвоха и застеснялась.

– Мне приятно помочь тебе. Ну чего же мы стоим?

«И верно, чего же? – хмыкнул он про себя. – Чем скорее я кончу, тем скорее объясню тебе, как это плохо – хамить известным писателям».

Нина побежала к дому по каменным ступенькам. Минаков – за ней, полный злого азарта. Вопреки всему, заявление девушки не убило в нем сексуальную тягу, а лишь распалило ее.

Сегодня он будет жестким, быстрым и грубым.

Обстановка в доме Нины заставила Глеба вспомнить о квартире своей бабушки-долгожительницы. Дряхлая венгерская мебель, телевизор «Электрон», накрытый накрахмаленной салфеткой, искусственные цветы в вазах. На стене – черно-белые фотографии и вышитое панно с оленями. Ужасная ковровая дорожка под ногами – как без нее. Минаков прогулялся мимо серванта, разглядывая с отвращением выставку пыльного хрусталя и фарфоровых зверушек.

Это не было похоже ни на жилье хирурга, ни на обитель молодой женщины.

И вдруг он понял, почему не уходит, почему игнорирует звоночки, сигнализирующие о явной ненормальности блондинки.

Она заводила его. Ее странность притягивала. Ее хотелось ударить и трахнуть одновременно.

И – да, из нее выйдет неплохой персонаж для будущей книги.

– Здесь ничего не изменилось после смерти мужа, – сказала Нина, входя в комнату с двумя бокалами вина. – Он вел аскетический образ жизни. Ненавидел роскошь.

Глеб взял бокал, осмотрел его придирчиво. Бокал был чистым, и он сделал один осторожный глоток и еще два жадных.

– А где же книги? – спросил он, отрываясь от вина.

– Я не держу дома книг. Они все здесь. – Нина коснулась виска.

– Ах, ну да.

– Вот он, мой муж.

Минаков покосился на фотографию, запечатлевшую пожилого мужчину, похожего на старичка-геолога. Понятно, почему у них не было детей.

– Он выглядит взрослым.

Нина проигнорировала его замечание. С трепетом в голосе она сказала:

– Он научил меня всему, что я знаю. Представляешь, до встречи с ним я не любила читать. Я не прочла по-настоящему ни одной книги. Он привил мне любовь к чтению. Показал, как это важно. Важнее всего на свете. И он научил меня находить главные книги. И запоминать прочитанное.

– Ты имеешь в виду наизусть? Он научил тебя заучивать книги? Как Фицджеральда?

Минаков заглянул в карие, обведенные голубой тушью глаза Нины. Что-то щелкнуло в его голове. Он спросил вкрадчиво:

– Он заставлял тебя зубрить их?

– Ты не понимаешь, – улыбнулась она. – Я помогала ему создавать его роман. То, чему я научилась, стало основой его метода. Он называл это метод сборки. Ты спрашивал меня, как отличить важную книгу от той, которую не стоит читать. Я научилась отличать пальцами. Я просто касалась обложки и чувствовала или не чувствовала. Вспышка, понимаешь. Здесь, в затылке. Если ее нет, значит, нет никакой книги, значит, это просто страницы с глупыми буквами. Но если есть вспышка и разноцветные огни, получается, ты нашел главное.

– Прости, но это звучит как бред, – сказал Минаков.

– Вовсе не бред, – с жаром выпалила она. – Сколько книг ты прочитал?

– Много. Сотни или тысячи. Не знаю.

– А я прочитала тридцать девять книг. Но все они были настоящими. Там было слово. Ты знаешь про слово?

– Просвети, будь любезна.

– В каждой важной книге есть одно-единственное слово. Обычно его не замечают. Оно затеряно среди других слов. Даже автор может не знать о его предназначении, но он вставляет его подсознательно в свою книгу. Оно светится, надо только уметь видеть это. Оно не похоже на слова рядом. Даже если это слово «я» среди множества «я» в романе, оно другое. Будто набрано отличающимся шрифтом.

Минаков, до этого момента пытавшийся вникнуть в мысли Нины, расслабился, сообразив, что девушка абсолютно не в ладах с головой, и, скорее всего, причины этому следует искать в пожилом враче с фотографии.

– Это очень любопытно, – сказал он, допивая вино.

Он поставил пустой бокал на сервант и отобрал у Нины ее бокал, к которому она так и не притронулась. Его руки легли на плечи блондинки, недвусмысленно массируя их. Но она не замечала прикосновений. Вперившись в пустоту, она продолжала быстро говорить:

– Я читала книги и находила слова для Игоря, а он собирал из них свой роман. Метод сборки. Роман, составленный из самых важных слов. Игорь так гордился им, он никогда не упоминал, что я причастна к написанию, что я являюсь частью процесса. Я его очень любила, но я сердилась, я хотела, чтобы он понял, что без меня он не смог бы… А когда он умер, не дописав, я решила продолжить, закончить труд его жизни. И… я покажу тебе! Я покажу.

Она выпуталась из его объятий и быстрым движением сорвала с себя кофточку.

Кровь стала приливать к члену Минакова, когда он увидел маленькую грудь в черном бюстгальтере. Кровь отхлынула, когда он опустил взгляд ниже.

Все тело Нины, от чашечек лифчика до пояса юбки, было испещрено шрамами. Они расположились так плотно, что кожа девушки превратилась в подобие шершавой древесной коры. По этим рубцам можно было изучать хронологию боли: цвета чайной розы на ребрах, переходящие от бледно-лилового к багровому на животе.

Рубцы сливались в буквы. Буквы – в слова. Тот, кто вырезал их, старался, чтобы текст можно было легко прочитать.

Минакову не хотелось читать, но, прикипев к жуткой картине взглядом, он увидел, что слова расположены в хаотичной последовательности, и если в написанном есть логика, то доступна она лишь психопату, их создавшему.

– Боже мой, мне жаль, – выдавил из себя Минаков.

Но Нина не нуждалась в жалости. Она провела пальцами по шрамам и сказала ласково:

– Вот она, незаконченная книга моего мужа. Тридцать девять слов.

«Пора сваливать», – отчетливо сказал Минакову внутренний голос.

Он понял это и без подсказок.

– Так, прости, дорогуша, но мне надо домой. Поезд уходит рано утром, и я не хотел бы опоздать.

Он бросился к выходу мимо застывшей Нины. Она не остановила его, продолжая пялиться в никуда лихорадочно сверкающими глазами.

– Извини, но это чересчур, – бормотал он, обуваясь. – Слишком яркое окончание фестиваля.

Его голова кружилась, и шнурки выскальзывали. Кое-как скрепив их узлом, он выскочил из дома несчастной искалеченной женщины.

Южная ночь встретила его приветливым треском цикад и низкими звездами. Через пятнадцать минут он будет в центре, откуда такси повезет его в отель. Сегодня он вряд ли уснет, ничего, отоспится в поезде. А послезавтра начнется новая глава его жизни.

Воздух вокруг был пропитан запахом сирени, и он хотел вдохнуть его, но легкие сжались до размеров крошечных мешочков. Голова шла кругом, и круги расходились перед глазами. Он сделал шаг, но нога подломилась, он попытался ухватиться за ствол дерева, но промахнулся. Тело грузно рухнуло на плитку Нининого двора. Гаснущее сознание подарило ему последнюю мысль: «Это вовсе не наркотики. Это называется маниакально-депрессивный психоз».

Если бы Глебу Минакову рассказали о персонаже, который очнулся голым, привязанным кожаными ремнями к железному столу (узкая комната, холодный свет ламп, набор хирургических инструментов на столике поменьше), он бы скривился: «Какой ужасный штамп! Мы говорим о литературе или о фильме „Пила-7“?»

Штамп или нет, но сегодня Минаков был этим самым персонажем. На столе, голый, обездвиженный, в комнате с больничным светом и переливающимися скальпелями.

И Нина, одетая лишь в черный бюстгальтер и кожаную юбку, стояла у его ног, почти красивая. Вот такое вышло свидание. Лобовая встреча писателя с читателем. Медсестра и автор популярных романов. Энни Уилкс и, мать его, Джеймс Каан.

Минаков, конечно же, закричал, а Нина, безусловно, сказала, что его все равно никто не услышит. Дом находится в низине, с природной звукоизоляцией и всеми удобствами для начинающего маньяка.

– Чего ты хочешь, больная дрянь?

Он не удивился бы, если бы она сказала: «Напиши для меня еще один роман про Мизери, Пол!» Но ответ был другим: